Текст книги "Ковальский в тылу врага (СИ)"

Автор книги: Неуловимый Джо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава 17. КБО «Земляника»

Очнулся я обессиленным, измождённым и почти слепым. От моего эльфийского слуха зрения и радиочувств не осталось и следа. Я едва мог различить отдельные пальцы на руках. Кости ныли так, будто титан в них распылили а потом снова сплавили. Но оставался нюх. Он лишь обострился и я почувствовал сильный запах сульфадиазина серебра и хлоргексидина, которым обрабатывали мою кожу.

Бронежилет, каска, набедренные пластины наколенники и наголенники поглотили большую часть световой энергии а вот одежда, которая прикрывала всё остальное расплавилась и прилипла, обжигая кожу. Единственное что радовало, эльфийский пигмент в клетках кожи отразил большую часть светового потока и открытые участки рук и скорее всего лица были практически невредимы.

Своим телом я почувствовал как ко мне приближаются шаги, как к моему телу прикасаются умелые руки, и поворачивают меня на другой бок. Вероятно, когда я подвергся неизвестному мне тогда излучению я лежал на животе, и пострадала моя поясница, ягодицы подколенные участки и шея. Что врачи мне говорили я не мог различить сам, потому я запустил механизмы автоматического самолечения, и стал по крупицам восстанавливать свою иммунную систему, проводить ревизию потерянных клеточных тканей, в первую очередь нервных, особенно слуховых.

– На вид обычная баба, майор, если бы не уши.

– Может с виду и баба, но далеко необычная.

– Как минимум потому, что вероятно она и есть командир того взвода.

– Да, это верно. Но вот взгляните. Я не большой специалист в гинекологии, хотя внешне всё как у женщин внутреннее строение репродуктивной системы не имеет аналогов в природе.

– Думаете это врождённое?

– Совсем не похоже. Это какие-то кустарные биопанковые эксперименты. Всё построено надёжно, капитан, с большим запасом по прочности и живучести.

Фигура с низким голосом шагнула ко мне поближе и заговорила прямо над моим животом, вероятно склонившись надо мной:

– Двенадцать видов яичников, пяти камерная матка, недоразвитые мужские гонады…

– Оу, да вы знаток, капитан!

– У меня брат увлекался биопанком. Всё говорил что мы все зря шерсти лишились, всё рассказывал мне, что хочет адаптироваться к русскому климату по-настоящему.

– Ну и как, адаптировался?

– Повзрослел, поумнел. Но привить мне любовь к биологии успел. Посмотрите, майор.

Фигура отошла от меня подальше и заговорила тихим голосом.

– Она синтезирует специальные фагоциты.

– Удивительно, никогда таких не видел! Какие умные…

– А ну ка взгляните в ядра поподробнее, вот вот хромосомы покажите.

– Это «он»?

– Однозначно, он. Вне всякого сомнения, капитан.

Тени ушли. Я был так погружен в процессы самовосстановления, что совершенно не задумывался как именно я их слышал тогда. Но восстановление шло своим чередом. Я нормализовал эндокринные процессы, очистил тело от повреждённых клеток с помощью аутофагии, восстановил недостающие в органах клетки и взялся за восстановление чувств. Больше всего у меня заняло восстановление зрения слуха и радиочувствительности, но в итоге я восстановился практически в полной мере. Судя по внутренним таймерам и прикидкам, у меня ушло на это около двух недель. А ещё через неделю я встал на ноги и даже начал нормально есть.

Комплекс базирования и обороны КБО «земляника» оказался настоящим произведением искусства русской инженерии. Большинство модулей, которые я ранее назвал «вагонами» оказались медицинскими модулями. Там было такое количество лекарств и медицинского оборудования, что я порой не верил своим глазам. Но больше всего меня удивило даже не это. Меня поразило, с каким уважением экипаж Земляники относился к пленным. Они относились ко мне практически с рыцарским благородством. Это меня подкупило и я всё таки взялся серьёзно учить русский язык и даже начал общаться с экипажем.

– Господин капитан. А цо стало з моими солдатами? Они все умарли? – наконец осмелился я спросить капитана, когда он проходил мимо моего модуля.

– Нет. Девятнадцать человек выжило. – Капитан протянул мне часть карт через окошко в двери – девять в очень тяжелом состоянии были отправлены в Варшаву вместе с погибшими.

Капитан протянул мне ещё по пять карт и продолжил:

– Пятеро потеряли зрение или слух, а ещё пятеро целы и невредимы. Ожидают отправки через дипломатические каналы. Я сожалею, но вас вообще не должно было здесь быть. Я понимаю, вы выполняли приказ. Так же как и мы. Ничего личного, Ковальский.

– А как же я?

Но капитан не ответил он молча ушел.

Я только без сил сел на свою больничную койку. Д этого времени я придерживался одного принципа: Мёртвым и раненным ты никому не поможешь, сначала помоги себе, а потом уже занимайся другими. Но когда я получил карты выживших, я стал вспоминать и пересчитывать тех кто погиб по моей вине. Именно я приказал идти в атаку, именно я позарился на чужое, именно моя гордыня и карьерные амбиции стали причиной гибели семнадцати молодых людей, и полной инвалидности для десятка других. Может быть если бы приказал не я, то скорее всего всё кончилось бы аналогично, если не хуже.

Я не стал додумывать эту мысль. Я выглянул в бронированное окошко модуля и заметил что из некоторых других модулей с воем сервоприводов начали выступать автоматические турели. Один только бог знает, сколько патронов хранилось в корнях «Земляники». Только добрая воля того парня, который предупредил нас об атаке сохранила жизнь мне и половине моего взвода. А ведь тот парень рисковал своей жизнью, чтобы предупредить врага об опасности. Мы отлично выполнили манёвр уклонения, все мы успели покинуть радиус поражения польской баллистической ракеты, но ранило нас именно защитное плазменное поле. Именно оборонительная плазма выжгла мои эльфийские чувства.

Я взял одну из карт, которая в доли секунды выгорела от плазменной вспышки как от десятилетий под солнцем. Я дорого поплатился за свою гордыню и чванство, я упал на койку и чувства нахлынули на меня с такой силой, что я не смог даже плакать.

– Что он делает?

– Грустит. – послышались шепотки за дверью.

– Бедняга, мобик наверное. Как и все те, остальные.

– Жалко бедолаг, Фюрер никого не щадит, особенно своих.

– И когда уже они повзрослеют, поймут что с оружием им тут нехер делать.

– Все вместе – видимо никогда. А этот добрый вроде, смотри вон за своих переживает.

– Откуда ты знаешь, может он побег обдумывает?

– Да хорош тебе параноить, Ефрейтер-Сергейтер.

– Эй, Пс! Немец! – обратился ко мне кто-то через окно.

– Цо?

– Эклер будешь?

Глава 18. Нектар «подснежника»

Я поблагодарил их за угощение. Душистая выпечка и хрустящая, едва тёплая корочка таяли на блюдце, но я не решался попробовать. А солдаты смотрели на меня с интересом и никак не хотели уходить. Я ещё раз улыбнулся им, а они улыбнулись мне в ответ.

– Ешь, ешь, а то смотри, как отощал.

– Я знаю, кого он мне напоминает, – отвечал второй, – помнишь, актриса была такая, все её считали страшной, как атомная война. Рекламщики ей дифирамбы пели, а потом выяснилось, что она обычная анорексичка!

– Да точно, точно! – подошел третий. – Дайте посмотреть! Оу, ужас.

Я прислушался к их словам. Я откусил кусочек сладкого и решился взглянуть на своё отражение. Встреча и правда была неожиданной. Я похудел так, что не помню себя таким худым даже в институте.

Вместе с худобой вернулись и некоторые мои мужские черты. Нос показался длиннее и острее, щеки впали, мышцы в руках едва удерживали пирожное, а между моих худых и костлявых ног мог пролететь бомбардировщик. Титановые рёбра проступали не то что через кожу, а видны были даже через просторную медицинскую пижаму. Истощенная восстановлением грудь стыдливо съёжилась.

Но это всё ещё был я. Точнее, это была та самая эльфийка, которую я проектировал и растил, в которой я видел одну из граней совершенства, которую я с любовью проращивал сквозь своё собственное тело, как надежду всех женщин на долгую молодость и неувядающую красоту. И что было самым важным, эта девушка в отражении была моим opus magnum, она была брешью, собственноручно мною пробитой в стене совершенства. Я взял вкусный эклер и умял его так жадно и с таким аппетитом, который может быть у художника, на миг сдержавшего своё вдохновение, чтобы подкрепиться.

– А ему не вредно так сразу?

– Нормально! Он же биопанк, он однозначно знает, что делает! Эй, биопанк, как ты себя чувствуешь? – спросил меня третий.

– Три из десяти, – ответил я, протянул помытое блюдце и с улыбкой добавил, – Три с половиной из десяти.

– Может, тебе ещё что-то принести?

– Подручник до языка росейскего, – сказал я с плохо скрываемым стыдом.

Литературой меня снабдили очень оперативно.

Самое сложное в изучении русского языка – это было сосредоточиться на изучении и запоминании. Мысли то и дело срывались от бесконечных правил и неиссякаемых исключений на нечто более понятное и системное. Я то и дело сожалел о том, что при всех моих базах данных по биохимии, биологии, эволюции, палеонтологии и эволюционной генетике я не выделил вшивого гигабайта для того, чтобы побольше узнать о самих людях.

Я системно и целенаправленно готовился к тому, чтобы защитить себя и свои биопанковские сокровища от людей, но совершенно позабыл, что ведь именно для людей я и копил своё богатство. Я собирал и накапливал алгоритмы, программы и схемы нейронок для того, чтобы контролировать своё тело, каждая клетка моего тела была мне подвластна. Эмуляторы цифровых компьютеров в моём мозгу казались мне решением всех проблем человеческой цивилизации разом, раз и навсегда. Я дал бой и победил столько болезней и недугов, что совершенно позабыл о том, для кого я стараюсь. Но, как говорят русские, «капля камень точит».

Когда я всё-таки пробился через избитые сюжеты и однообразное описание примитивных человеческих эмоций и глупых конфликтов, я стал замечать, что не так уж и слепы были все эти люди. Я привык описывать реальность стандартизированными алгоритмами, самоподобными принципами, законами сохранения и математики, однако, как выяснилось, это был не единственный путь. Прикоснувшись к классической поэзии, плохо рифмованным потугам авангардистов, стихам Пушкина и Высоцкого, я заметил, что мыслю слишком прямолинейно. Я как будто картографирую поры на кусочке пемзы, а невероятно сложная внутренняя структура всё это время как бы не существовала для меня.

С тех пор как я убедился, что все выжившие вернулись домой героями, а родные были в курсе, что со мной всё в порядке, я твёрдо решил, что должен извлечь из текущих обстоятельств всё, что смогу. Но сделать этого мне не дали. Меньше чем через неделю меня бесцеремонно вырвали из моря русской мысли и швырнули в океан. В один прекрасный дождливый осенний день ко мне ворвался майор медицинской службы и фельдшер, гружёный женской одеждой.

– Пошли, немец, – сказал мне майор, – пора тебе проветриться.

– А если я сбегу?

– Тогда пропустишь самое интересное. И обидишь капитана. Между нами говоря, он к тебе очень хорошо относится.

– А как по-моему, майор, то капитан его переоценивает, – усмехнулся фельдшер и передал мне туфли.

Одежда пришлась мне впору. Пока я одевался, фельдшер и майор смотрели на меня задумчиво и глубокомысленно, без единой нотки сальности в глазах. Они как будто пытались постичь философские смыслы в ритуале моего облачения, настолько глубокие, что не доступны они были даже мне самому. Но вскоре они открыли замок на двери моего модуля, и я подозрительно закономерно оказался под открытым небом.

Мои силы восстановились полностью. Я легко и быстро мог бы убить их голыми руками, в один прыжок преодолеть оборонительное сооружение, но эти загадочные мерзавцы и в ус не дули. Они намертво приковали моё любопытство своими беспринципно философскими харями.

Я тихо их ненавидел. Пока я шел вслед за ними по обшивке невероятно мощного оружия, моя душа трепыхалась, как пойманный карась на удочке, но сделать я ничего не мог. Русский философский крючок намертво впился в мои губы, язык и мозг. Эта тягостная загадка, пропитавшая их напыщенно простоватые физиономии, отрывала от моей сущности шелуху так жестоко, что в один прекрасный момент от меня ничего не осталось. Они нагло повернулись ко мне спиной, спокойно открыли люк в башню главного орудия, и когда я в ошеломлении стоял под звёздным светом, один из этих мерзавцев повернулся ко мне, посмотрел на меня примитивным до омерзения лицом и спросил:

– Ну ты как, идёшь или нет?

Глава 19. Песнь кристаллов и плазмы

К тому времени русский я знал уже приемлемо. Мог бы читать учебники по естественным наукам, знал научную терминологию и наиболее употребительные речевые обороты. Но то, что я увидел в башне ОЛТБ-30 «Подснежник», я не смог бы описать даже на родном языке.

Внутри башни стояла некая очень простая на вид конструкция. Обыкновенные гидравлические приводы, как щипцами, держали длинный и толстый цилиндр в термозащитной оболочке. Сбоку к нему подходила опрятная, но грубоватая по форме конструкция, похожая на сидящего бабуина с двухметровым барабаном вместо головы. К этому цилиндру подходили мощные силовые кабели, а батареи низковольтных конденсаторов располагались по боковым стенам, как патронташи на бурке джигита. А в уголке, среди стрелочных приборов и серебристых дюралюминиевых кнопок, сидел и пил чай тот самый парень в радиационном костюме, отдалённо напоминавшем камзолы стрельцов.

– Добрый вечер, майор! – вскочил парень и снял свои очки, очень похожие на экипировку сварщика.

– Вольно, Кузьмич, – сказал майор своим низким басом.

Он покровительственно похлопал меня по плечу и представил невозмутимому оператору:

– Это Семён Кузьмич, наш заведующий залпами, зенитками, ПРОшками и прочими фейерверками, – майор подвинул меня ещё ближе и представил: – а это тот самый биопанк.

Кузьмич подошел ко мне так близко, что я смог рассмотреть каждую ворсинку на его аккуратно постриженной бороде. Я протянул ему руку и представился:

– Войцех Ковальский.

Кузьмич подошел ко мне ещё плотнее. Очень крепко пожал мою руку, глядя мне в глаза так, будто пытался через зрачки рассмотреть мозг.

– Пойдём, – сказал он и быстро снял кожух с системы зажигания.

– Тут всё просто, – сказал Кузьмич, поправляя свои очки сварщика, – вот тут криогенная ёмкость для сверхпроводникового магнита, вот здесь по трубкам она попадает в саму магнитную линзу. Вот здесь тумблер электромагнитной фокусировки микростержней, вот из этой трубки попадает гексафторид урана двести тридцать пять, а вот тут сам запальный реактор. С ним всё немного сложнее, но тоже понятно.

Кузьмич указал на круглую коробку размером с прикроватную тумбочку.

– На вид она круглая, но состоит из множества трубок из обогащённого урана, смотанных вместе кобальтовыми катушками индуктивности и сплавом висмута-лантана для смягчения отскока продуктов распада и спрямления потоков. Вот здесь находится инициирующий механизм инициирующего реактора.

При слове "обогащённый уран" я инстинктивно отдёрнул руку, которую протянул, чтобы потрогать гладко фрезерованный корпус реактора. Я был настолько поражён, что не сразу вспомнил, что чувствую радиацию, и если бы здесь было опасно, я бы узнал об этом два месяца назад.

– Ну, можно и снять, – сказал Кузьмич и легко отстегнул обшивку реактора.

Мне открылся довольно красивый кристалл идеальной цилиндрической формы серебряного цвета с зелёным отливом. Но то, что было нарисовано на корпусе изнутри, меня заинтересовало куда больше.

Внутри кожуха реактора была невероятно гармоничная и упорядоченная схема внутреннего устройства реактора. Тончайшие, в несколько микрон, трубки из высокообогащённого урана переплетались между собой, как шины процессора. Все они были индивидуально экранированы сложнейшей многослойной защитой из отражающих нейтроны материалов, направляющих продукты распада к индукционным катушкам, сделанным так мелко и филигранно, что многие производители микроэлектроники показались мне кустарными мастерскими.

Я просто не мог поверить своим глазам. Русские применили методы фотолитографии и точечного легирования, чтобы построить целый атомный реактор! Попытки создать многослойную интегральную схему терпели неудачу даже при попытке соорудить нечто размером с грецкий орех, но они, эти чудики, склеили из сложнейших и опаснейших веществ нечто размером с шестидесятилитровую бадью!

– Накроешь потом кожух, а то ему жарко, – будто невзначай сказал Кузьмич и уставился в пустоту своим немигающим взглядом.

– То есть, вы хотите сказать, что вы создали холодный атомный реактор? Вы направляете поток цепной реакции распада линейно с помощью электромагнитов? И что, если магнитное поле ослабевает, то реакция прекращается? За доли секунды?

– Да, – спокойно и уверенно сказал Кузьмич. – А сам «Подснежник» – вот он.

Кузьмич открыл заднюю крышку огромной двухметровой трубы, и из неё потекла морозная испарина.

Огромная труба оказалась стволом орудия, сделанным изо льда. Метровые ледяные стенки ствола удерживали внутри себя заряженный снаряд.

Я оторопел. Я осмотрелся по сторонам и заметил со стороны казённой части орудия круглые дверцы. Перед выстрелом ствол сдвигался назад вместе с запальным реактором и выступал с противоположной стороны башни, тем самым сводя на нет всякую отдачу. Оставался один только вопрос: что же это за такое оружие, что запалом ему служит атомный реактор?

Но, к сожалению для меня, я получил ответ и на этот вопрос. Кузьмич подошел к деревянному ящику и достал оттуда один из многих полуметровых стеклянных кернов, около десяти сантиметров в диаметре, и протянул мне.

– Это заряд ядерного топлива, просто дейтерий-тритий, помещённый в стеклянный керн, с включением продольного стекловолокна, легированного эрбием и ниодимом. Вот тут в центре стоит калифорниевый зонтичный капсюль. В него попадает концентрированный поток частиц. Ядерная энергия обычно успевает закачать в этот лазер достаточно мощи, прежде чем испарится ствол. – сказал Кузьмич и спокойно протянул мне стеклянный снаряд.

Слов у меня не осталось. Даже на родном языке. Я стоял среди обыкновенных русских пвошников и чувствовал себя идиотом. Я был так поражён увиденным, что даже позабыл о том, как недавно сам испытал это орудие на себе. Я держал мутноватый жёлто-зелёный стеклянный стержень и с открытым ртом смотрел на тёмненький кусочек калифорния, залитый внутри. Но им всем как будто и этого было мало. Майор медицинской службы молодцевато ударил себя в бока и сказал:

– Ну что, а теперь интересное! Пошли, Войцех, капитан уже начинает.

Майор и фельдшер повели меня по винтовой лестнице в шарнире башни вниз, затем по коридору и долго петляли по полутёмным модулям. Внешне простые кнопки и рычаги выглядели рабочими. Несмотря на следы износа все они были в чистом и явно ухоженном состоянии. Вся эта техника выглядела так совершенно, что ни одна боевая единица в польской армии не смогла бы похвастаться таким бережным и ответственным экипажем. Я подумал, что хорошо бы записать увиденное мной на свою органическую электронику в голове, но экипаж относился ко мне так абсурдно уважительно и благородно, что моя совесть не позволила бы отплатить им предательской выдачей их тайн. С другой стороны, они могли бы специально подбросить мне дезинформацию, или показать только то, что они хотели. Стоило мне задуматься о подобном, как нам встретился связист и заговорил с нами.

– Майор, Петрович, Немец! – он молча протянул мне руку и пожал её ещё крепче чем Кузьмич – А вы ему нашего Феликса уже показывали? Как тебе Феликс?

Вскоре я узнал и что такое Феликс. В восхищении от увиденного ранее, мне даже в голову не пришло, что Подснежником вручную много не на управляешь, что нужна мощная вычислительная система, подобная той, на которой проводят симуляции субатомной физики, но ни одна известная мне ЭВМ не способна выжить при эми выбросе от выстрела Подснежника. Однако русские и тут надо мной посмеялись.

Радист привёл меня туда, где и производились расчёты и контроль плазменных лазеров с микронной и пикосекундной точностью. Радист улыбнулся мне, провёл в вычислительный модуль и с гордостью представил меня Феликсу.

– Оптический процессор с механическим интерфейсом связи! Гигагерцовая мощь и механическая надёжность! Знакомьтесь, Ковальский, система обнаруежения пусков и наведения плазменной подножки Феликс!

Я просто молчал и внешне не выдал никакой реакции. На миг мне показалось что я выглядел безразлично или враждебно, но мой приоткрытый от увиденного рот заметил наводчик, и, усмехнувшись в ус, снял очередной кожух.

Передо мной открылась большая и сложнейшая системма из оптических модулей связанных оптоволоконными кабелями. внизу шкафа, похожего на дикобраза в бигудях, стояла большая коробка, с модулями электропневматического интерфейса ввода вывода.

Но мой открытый от удивления рот, мне закрыть так и не удалось. Я был совершенно обезоружен и уничтожен. Я окончательно перестал быть военным. Ни одна пыточная камера, ни один палач или садист не смог бы заставить меня делиться своими секретами, но этим парням удалось. Позже я понял, что именно на такой результат они и рассчитывали, и от того мне становилось ещё больнее, но в любом случае я раскололся как орех. Вывалил всё, как первоклассник перед директором:

– Холера! А оказывается я отстал от жизни! Мои органические компьютеры на мембранах глиальных клеток используют только три категории вычислительных архитектур, а у вас тут я вижу уже десять!

Я подошел к компьютеру и попытался разглядеть ещё секретов, но все они были на поверхности, пока я стремился обогнать английские вычислительные технологии, русские летали вокруг нас кругами, как реактивные истребители вокруг воздушного шара. Но со временем мои чувства немного успокоились. Я подошел к радисту, заглянул в его самодовольные глаза, схватил за плечо и высказал.

– Да что вы за изверги такие? Лучше пытки, чем такое жестокое унижение!

Радист с самодовольным видом посмеялся. А я пришел в себя, отпустил его и поправил его китель.

– Воспитательная беседа ещё не закончилась. – сказал радист с иронично садистской ухмылкой – Ты наверное думаешь, я хвастаюсь тем чего я не изобретал? Но спешу тебя расстроить. За время эксплуатации я собственными руками поменял уже все модули. Настраивал и калибровал, драйвера доделывал, хэх. Да меня на гражданке ждёт целая гора денег за мои рацухи к этой рухляди!

Радист погрозил мне пальчиком, покачал головой и добавил:

– Нет уж. Тебе капитан такого расскажет, что ты на всегда забудешь, как являться на Русскую землю без поллитры, да ещё с автоматом!

– А если я сбегу, и сдам ваши секреты?

– Ну сдашь, и что? Повторить то вы их всё равно не сможете! – вмешался в разговор сам капитан – Пойдём, биопанк. Если на банкете будешь себя хорошо вести, мы тебя в настоящую военную тайну посвятим!