Текст книги "Золотой берег"

Автор книги: Нельсон Демилль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 43 страниц)

После того как мы съели все, что было на тарелках, моя мать обратилась к отцу.

– А теперь закажем индейский пудинг. – Она обернулась к нам. – Бадди умеет готовить настоящий индейский пудинг. Вы обязательно должны его попробовать.

Поэтому вскоре перед нами оказалось шесть настоящих индейских пудингов, или правильнее – пудингов коренных американцев, но я могу поклясться, что видел точно такие же в магазине. Впрочем, к пудингу полагалось бренди, так что я не стал жаловаться.

Был принесен счет, и мой отец, как обычно, оплатил его. Мне не терпелось поскорей уйти, но, как назло, в этот момент в зале появился индеец и начал обходить столики. Так что нам пришлось сидеть и дожидаться, когда он подойдет к нам.

– Эдвард, – сообщил я, чтобы заполнить паузу, – на прошлой неделе подцепил акулу. В ней было не меньше двухсот фунтов веса.

Мой отец отреагировал, обращаясь почему-то ко мне, а не к моему сыну.

– Недели две назад в Монтоке кто-то поймал акулу длиной в пятнадцать футов, – вяло сказал он.

– Я ничего не имею против, если их ловят, чтобы затем съесть, – заметила моя мать. – Но ловить их из спортивного интереса – это безнравственно.

– Согласен, – кивнул я. – Надо всегда съедать то, что тебе попадается. Иначе нельзя. Акулы так хороши на вкус. Кстати, Эдвард сражался с акулой целый час.

– И еще, – добавила моя мать. – Мне не нравится, когда живым существам наносят увечья, а затем отпускают их. Это бесчеловечно. Надо сделать все, чтобы не допустить этого и избавить несчастное существо от страданий.

– А потом съесть его, – напомнил я ей.

– Да, а потом съесть его. Бадди всегда подает блюда из акулы, когда ему удается ее поймать.

Я покосился на Эдварда, Сюзанну и Каролин. Затем сделал глубокий вдох и сказал своему отцу:

– Помнишь, пап, как однажды я подцепил на крючок ту голубую акулу?

– Да?

– Нет, ничего, я просто так сказал.

Наконец Бадди-Медведь добрался до нашего столика. Он был грузным мужчиной и нисколько не походил на индейца, за исключением, может быть, длинных черных волос. В общем, это был обычный белый человек, возможно, с небольшой долей индейской и даже негритянской крови. Но с большими амбициями. Моя мать сразу же схватила его за левую руку – правой он энергично размахивал, сопровождая жестами свои речи.

– Так, – сказал Бадди-Медведь, – вам все понравилось?

Моя мать начала расточать похвалы одному из самых отвратительных блюд, которые мне когда-либо доводилось есть.

Несколько минут продолжался беспредметный разговор, во время которого моя мать не выпускала из рук локоть мистера Бадди. К несчастью, последний из шиннекоков уже торопился к другому столику. Перед тем как отпустить своего кумира, моя мать игриво предупредила его:

– Я прослежу за вами и узнаю, где вы собираете ваши грибы.

Он загадочно улыбнулся.

– Щавель у вас бывает к обеду каждый день или только после того как вы накосите травы? – спросил я.

Он снова улыбнулся, но на этот раз без загадки на устах. Смысл этой улыбки был таков: «А пошел ты…»

Эдвард сдерживался изо всех сил, чтобы не рассмеяться.

На этом мы покинули «Дыру Бадди» и вышли в вечернюю прохладу улиц Саутгемптона.

– Мы могли бы пригласить вас к себе, но у нас завтра такой тяжелый день, – вздыхая, обратилась ко мне моя мать.

Я больше не мог сдерживать себя.

– Послушайте, у нас же нет с вами ничего общего, да и не было никогда. Поэтому давайте покончим с этими бессмысленными летними встречами и обедами, – предложил я. – Вам же на все на это глубоко наплевать, не так ли?

– Какое право ты имеешь так говорить! – взорвалась моя мать.

– Да ладно вам, – пролепетал отец.

Уже в машине, на пути к дому, Сюзанна спросила меня:

– Ты не будешь жалеть о том, что сказал?

– Нет.

– Ты что, серьезно? – Каролин округлила глаза.

– Да.

– А мне их даже жаль, – пробурчал Эдвард.

Эдвард, может, и не любит все человечество, зато он любит конкретных людей. И всех жалеет. Каролин не испытывает жалости ни к кому. Сюзанна вообще не знает, что такое жалость, ну а я… иногда мне жалко самого себя. Но я работаю над собой.

Вообще-то, не так уж и трудно говорить людям в лицо, что ты о них думаешь, так как они уже обычно знают это про себя и, наверное, даже удивляются, почему никто не сказал им этого раньше.

Я понимал также, что разрыв с родителями был хорошей репетицией для прекращения отношений с другими людьми. Сюзанна очень неглупая женщина, чтобы не понять этого.

– Джуди Ремсен сказала мне, что недавно ты послал Лестера куда подальше. Кто следующий в твоем списке? – поинтересовалась она.

Я не растерялся, достал из кармана квитанцию на бензин и стал внимательно ее изучать.

– Так, сейчас посмотрим… осталось еще девять фамилий. Завтра позвоню твоим родителям, тогда останется семь…

Она ничего не ответила, так как с нами были дети.

В Стенхоп Холл мы вернулись в понедельник, и несколько дней в доме царило оживление, так как к детям приходили их друзья. В небольших дозах мне это оживление по душе, особенно по праздникам – на Рождество, на День благодарения, на Пасху – это напоминает мне, вероятно, мои собственные школьные годы.

Дети из богатых семей, как правило, знают, как себя вести. Их с детства приучают к правильному ведению беседы со взрослыми. Они, конечно, с ними и вовсе бы не общались, но раз уж приходится, то ребята делают это умело. В жизни их ждет успех и счастье.

Каролин и Эдвард заказали себе билеты, естественно, на разные рейсы, так что мне предстояли две поездки в аэропорт Кеннеди, причем в неудобное время. Именно в такие минуты я начинаю жалеть, что у нас нет шофера. Мы могли бы отправить наших детей на такси, но, после того как я послал к черту своих родителей, я чувствую себя несколько… словом, не так, как всегда.

Дети наконец улетели, дом затих. Несколько дней подряд шли дожди. Я ездил в свой офис в Локаст-Вэлли, чтобы хоть чем-то заполнить дни, но много не наработал, только нашел один нужный мне документ, касающийся дома в Ист-Хэмптоне. Один из дней я провел за подсчетами моих расходов, пытаясь вычислить, какой же доход на капитал я получу после продажи дома и уплаты всех долгов. Я мог бы, как и прежде, вложить эти деньги в покупку нового дома и избежать налогов, но я знал, что не буду покупать новый дом в ближайшем будущем, возможно, даже – никогда. Эта мысль, возникшая внезапно, поразила меня до глубины души. Не то чтобы мне не хватало денег на эту покупку, нет, просто я принял решение не загадывать на будущее. Современная жизнь толкает человека к предсказуемости его будущего – рассрочка на тридцать лет, депозиты на семь лет, стабильные ставки и программы обеспечения в старости. Но последние события показали мне, что я неспособен предсказывать или планировать свое будущее, так черт с ним, с этим будущим. Поживем – увидим, я ведь всегда хорошо ориентировался, когда попадал в другие страны, так почему же я не сориентируюсь в будущем?

Прошлое – это другое дело. Вы не можете его изменить, но можете убежать от него, оставив там воспоминания и старых знакомых. Теперь моей целью стало плавание в бесконечном настоящем, я, как капитан на собственной яхте, должен был держать только главный курс, лишь слегка изменяя его в зависимости от ветров, течений и того, что появится на горизонте.

Я уже собирался покидать свой офис, как зазвонил телефон, и моя секретарша Анна вошла в мой кабинет, вместо того чтобы связаться со мной по селектору.

– Мистер Саттер, я знаю, вы просили не соединять вас ни с кем, но звонит ваш отец.

Я снова присел за стол, и, непонятно по какой причине, передо мной опять возникла картина: мы плывем с моим отцом в лодке, я вижу, как его рука сжимает мою. Потом моя рука выскальзывает из его ладони, я пытаюсь вновь поймать ее, но отец уже отвернулся, он разговаривает с кем-то, возможно, с моей матерью.

– Мистер Саттер?

– Скажите ему, что я не хочу с ним говорить, – ответил я секретарше.

Она, казалось, совсем не удивилась, просто кивнула и вышла. Я смотрел на зеленый огонек на моем телефоне, через несколько секунд он погас.

Из офиса я направился прямо в яхт-клуб. Я прошел к своей яхте, забрался в каюту и стал слушать, как по крыше барабанит дождь. В такую погоду лучше не выходить в море, но если очень надо, то, в общем, большой опасности нет. При таком ветре и дожде вы вполне сможете плыть, не подвергая свою жизнь опасности. Бывают шторма, при которых опасность неизмеримо больше, бывают очень опасные ураганы, представляющие прямую угрозу. Бывает так, что выйти в море означает неминуемую смерть.

Море учит многим простым навыкам, без которых не обойтись и в обычной жизни. Но мы всегда склонны забывать прописные истины или вспоминаем их с опозданием. Вот почему мы, как и моряки, иногда попадаем в беду.

Мы можем быть капитанами своей судьбы, подумал я, но не ее хозяевами. Или, как говорил мне, еще мальчишке, мой старый инструктор по парусному спорту: «Бог посылает тебе погоду, малыш. То, что она сделает с тобой или ты с ней, зависит от того, насколько ты хороший моряк».

Это то, что касается подведения итогов.

Глава 22

Рассвет утром в пятницу был светлым и ясным. Сюзанна уже давно встала и отправилась на прогулку верхом.

Занятия живописью в соседней усадьбе подошли к концу, и предполагалось, что скоро нас пригласят на просмотр – как только Анна Беллароза найдет подходящее место для картины, а Сюзанна подберет подходящую раму. Я сгорал от нетерпения, когда же настанет этот день. Шутка.

Я пил уже третью чашку кофе, решая, чем мне сегодня заняться, когда раздался телефонный звонок. Я поднял трубку и услышал голос Фрэнка Белларозы.

– Что у тебя сегодня? – спросил он.

– Семь.

– Что?

– Сегодня я встал в семь. Больше ничего. А у тебя?

– А мне надо кое-что у тебя спросить. Здесь поблизости есть какой-нибудь пляж?

– Здесь поблизости несколько сот миль пляжей. Тебе какой нужен?

– Я приметил тут одно место, знаешь, где заканчивается шоссе. Там еще есть знак «Проход воспрещен». Это что, ко мне относится?

– Это называется Фокс-Пойнт. Это частное владение, но пляжем пользуется вся Грейс-лейн. Там давно никто не живет, и владельцы усадьбы разрешили посещать пляж всем желающим.

– Вот и хорошо. Я прогуливался там на днях. У меня и в мыслях не было нарушать какие-то там запреты.

– Ты ничего и не нарушил. – Он что, свихнулся, что ли? Я добавил: – Да это и грех-то небольшой.

– Да. Там, где я раньше жил, тоже существовали всякие запреты, знаешь? Не гадь там, где живешь, и не плюй на тротуар. Если тебе очень не терпится, езжай за пределы Маленькой Италии и тогда уже делай что хочешь.

– Но в ресторанах устраивать стрельбу не возбраняется, не так ли?

– Это другое дело. Послушай, давай прогуляемся с тобой в это место.

– В Маленькую Италию?

– Нет, в Фокс-Пойнт. Жду тебя у ворот через пятнадцать-двадцать минут.

– У сторожевого домика?

– Да. Покажешь мне этот пляж.

Я понял, что ему надо что-то обсудить со мной, но он не хочет делать этого по телефону. В наших телефонных разговорах никогда не проскакивало то, что я являюсь его адвокатом. Я предполагал, что он собирается преподнести этот факт в качестве сюрприза для Феррагамо в нужный момент.

– О'кей? – уточнил он.

– О'кей.

Я допил кофе, натянул свои джинсы и мокасины и выждал двадцать минут, чтобы потом совершить десятиминутную прогулку до ворот «Альгамбры». Вы думаете, этот сукин сын уже прохаживался там? Нет. Тогда я подошел к сторожевому домику и постучал в дверь. Мне открыл Энтони-Горилла.

– Что? – спросил он.

Через его плечо я мог видеть одну из комнат домика. Она совсем не была похожа на подобную комнату у Аллардов, и в ней находилось еще одно гориллоподобное существо, видимо, это был Винни. За столом вместе с ним сидели две женщины, сильно смахивающие на проституток. Должно быть, это были Ли и Делия. Винни и проститутки, как мне показалось, нагло ухмылялись, глядя на меня.

Горилла снова повторил свое приветствие:

– Что?

Я переключил внимание на него.

– Ты что, не в курсе, почему я сюда пришел? Если меня позвали, ты должен сказать: «Доброе утро, мистер Саттер. Мистер Беллароза ждет вас». А свое «что» оставь при себе. Capisce?

Прежде чем Энтони успел извиниться или сказать что-то еще, на пороге появился дон Беллароза собственной персоной. Он что-то сказал Энтони на итальянском, затем сошел с крыльца и, взяв меня под руку, повел прочь.

Беллароза был в своем обычном костюме, то есть в блейзере, водолазке и брюках. Цвета на этот раз были выбраны соответственно – коричневый, белый и бежевый. Я заметил также, что он приобрел себе пару мокасин, а на левой руке носил теперь часы спортивного фасона «Порше», ценой долларов в двести. Кажется, он начал вживаться в образ обитателя здешних мест, вот только осталось растолковать ему, что нельзя носить нейлоновые эластичные носки.

Мы шли по Грейс-лейн в сторону Фокс-Пойнт.

– Таких людей, как Энтони, лучше не выводить из себя, – предупредил меня Беллароза.

– Пусть лучше он больше не выводит меня из себя.

– Да?

– Послушай. Если ты пригласил меня на свою территорию, то твои головорезы должны относиться ко мне с уважением.

– Да? Так ты тоже заговорил об уважении? Ты что, итальянец, что ли? – удивился он.

– Послушай, Фрэнк, ты сегодня же предупредишь своих молодцов, включая твоего шофера Ленни и этих недоумков с их стервами, что дон Беллароза относится к мистеру Саттеру с уважением и требует этого же от остальных.

Он молча смотрел на меня.

– Хорошо, но только не заставляй больше меня ждать тебя. О'кей?

– Постараюсь.

Мы пошли дальше по Грейс-лейн. Интересно, сколько людей сейчас наблюдало за нами из своих «башен из слоновой кости»?

– Слушай, тут ко мне заходил твой сын, – вдруг сказал Беллароза. – Он рассказывал тебе?

– Да. Он говорил, что ты провел его по всему поместью. Очень любезно с твоей стороны.

– А, ерунда. Хороший парень. Мы с ним поболтали немного. Он похож на тебя, верно? И так же любит задавать вопросы в лоб. Он меня спросил, откуда я взял столько денег на восстановление этой усадьбы.

– Ну, я не учил его задавать такие вопросы. Надеюсь, ты ему объяснил, что он лезет не в свое дело?

– Нет. Я сказал, что много работал в выгодной сфере бизнеса.

Надо будет поговорить с Эдвардом о невыгодности преступных занятий и о расплате за грехи, напомнил я себе. Урок Фрэнка Белларозы, преподанный им его детям, вероятно, был менее сложен и укладывался в три слова: «Старайся не попасться».

Мы дошли до конца Грейс-лейн, здесь дорога делает разворот вокруг скалы высотой футов в восемь. Существует легенда, согласно которой пиратский капитан Кидд, закопавший свои сокровища на Северном побережье Лонг-Айленда, использовал эту скалу в качестве исходной точки на карте, показывавшей, где зарыт клад. Я рассказал об этом Белларозе.

– Поэтому это место и называется Золотым Берегом? – спросил он.

– Нет, Фрэнк. Оно так называется потому, что здесь живут богатые люди.

– Понял. Кто-то уже откопал клад?

– Нет, но я могу продать тебе карту.

– Да? А я предложу тебе в обмен документ о моем праве собственности на Бруклинский мост.

Да, в случае с Фрэнком Белларозой мой юмор явно не срабатывал.

Мы пошли дальше, ко входу в Фокс-Пойнт. Сторожевой домик этого поместья был выстроен в виде миниатюрного замка. Вдоль стен усадьбы тянулись густые заросли деревьев и кустарника, так что с улицы невозможно было увидеть, что происходит за забором. Я вынул ключ и открыл замок на воротах.

– Как тебе удалось попасть внутрь? – спросил я Белларозу.

– Когда я проходил мимо, ворота были открыты, а на пляже резвились какие-то люди. Я тоже могу получить такой ключ?

– Вероятно, да. Я закажу для тебя дубликат. – Обычно те, кто открывает замок, ленятся запирать его за собой, именно поэтому Беллароза и попал в усадьбу. Но в этом человеке было нечто такое, что заставляло придавать большое значение даже мелочам. Мне все казалось, что за ним по пятам следуют его головорезы, что за ним продолжает следить Манкузо, и, хотя позади нас на дороге никого не было видно, я все же закрыл ворота на замок. – У тебя есть с собой оружие? – спросил я.

– А Папа Римский носит крест?

– Мне кажется, да. – Мы продолжали наш путь по дороге, которая когда-то была вымощена тоннами морских ракушек, но с годами совсем заросла травой. Деревья, росшие по бокам дороги, образовали подобие туннеля – сквозь него можно было пройти, едва не задевая годовой о ветки.

В каком-то месте туннель делал поворот и шел вниз по склону – вскоре в конце его забрезжил свет. Наконец мы оказались на самом пляже, великолепной полосе гальки длиной в милю. Растительность здесь постепенно переходила от высоких деревьев к полосе кустарника, от него – к зарослям высокой травы, а дальше – сплошная галька.

– Отличное место, – восхитился Беллароза.

– Спасибо за комплимент, – сказал я, создавая тем самым у него впечатление, что я имею какое-то отношение к этому месту.

Дорога вдоль побережья вывела нас к руинам большого дома поместья Фокс-Пойнт. Дом, построенный в начале двадцатых годов, имел очень смелую архитектуру для того времени: в конструкции использовалось много стекла, крыши частью были плоскими, а все трубы выведены наружу. Около двадцати лет назад дом сильно пострадал от огня, но в это время в нем уже никто не жил: последние обитатели покинули усадьбу в пятидесятых годах. На дом уже надвинулись песчаные дюны, он стал похожим на останки древнего ископаемого. Я еще помню, как он выглядел раньше, правда, я видел его только с яхты, издалека. Тогда мне часто нравилось представлять себя живущим в этом доме и любующимся морем с его балконов.

Беллароза осмотрел руины, затем мы направились к пляжу. Фокс-Пойнт считалось шикарным поместьем даже по стандартам Золотого Берега. Конечно, сейчас большинство купален, пирсов, пляжных павильонов было разрушено штормами и ветрами. Из всех строений более или менее сохранились два: бельведер и дворец удовольствий. Но бельведер уже опасно накренился, и скорее всего, совсем скоро он тоже разрушится из-за подвижки грунта.

Беллароза указал рукой на бельведер.

– У меня на участке такого нет. – Он внимательно осмотрел восьмигранное строение. – Его можно будет перенести ко мне в усадьбу?

– Да, только поторопись, а то его скоро заберет себе море.

– Никто возражать не будет?

– Нет, всем наплевать. Правда, существует Общество любителей бельведеров, но они там все чокнутые.

– Понятно. Твоя жена обожает рисовать эти вещи.

– Да. И устраивать в них пикники.

– Точно. Скажу Доминику, чтобы пришел и все посмотрел.

Я окинул взглядом бухту Саунд. Стоял ясный солнечный день, на воде играли блики, вдали пестрели разноцветные паруса яхт, горизонт у Коннектикута был ясен. Прекрасный день для тех, кто еще жив.

Беллароза отвернулся от бельведера и устремил свой взгляд на сооружение, расположенное дальше от берега на крепком грунте и массивном фундаменте. Он показал на него.

– А это что? В прошлый раз я тоже обратил на него внимание.

– Это называется дворец удовольствий.

– То есть место для развлечений?

– Да. Для развлечений. – Самые богатые и беспечные обитатели Золотого Берега выстраивали эти сооружения в своих поместьях где-нибудь подальше от главного дома и развлекались в них. Дворец в Фокс-Пойнте использовали в годы Второй мировой войны под склад военного снаряжения, так как он был выстроен в виде большого ангара из кирпича и стали. Но если взглянуть на него сверху, можно было увидеть, что большая часть крыши сделана из веселеньких голубых стеклышек, поэтому, если иногда мне удается полетать над этой местностью на спортивном самолете, я без труда отличаю этот дворец от всех остальных.

– Как же они тут развлекались? – поинтересовался Беллароза.

– Занимались любовью, играли в азартные игры, выпивали, устраивали теннисные турниры. Можешь сам продолжить список дальше.

– Покажи-ка мне этот дворец.

– Пойдем.

Мы прошли сотню ярдов и проникли внутрь через разбитую стеклянную дверь.

Гимнастические кольца, висевшие под потолком этого дворца удовольствий, делали его несколько похожим на современный спортивный зал, а пол из мозаичной плитки и мозаика на окнах наводили на мысль о влиянии модернизма на архитектора. Дворец неплохо сохранился, если учесть, что им никто не пользовался с 1929 года.

В одном из крыльев здания находился крытый корт с крышей из голубого стекла. Крыша, очевидно, протекала, и все теннисное поле заросло какой-то травой, которой, видимо, пришлось по вкусу голубоватое освещение. Сетка давно исчезла, так что Беллароза растерянно рассматривал еще одно странное сооружение ушедшей эпохи.

– Это что? – спросил Беллароза.

– Зал для игры в мяч.

– Не шутишь?

Мы прошли в другое крыло, в котором располагался гимнастический зал. За ним виднелся крытый голубым стеклом бассейн. Здесь же был солярий. В западном крыле находились апартаменты для гостей, кухня и комнаты слуг.

Пока мы обходили дворец, Беллароза был непривычно молчалив и лишь однажды заметил:

– Эти люди жили, как римские цезари.

– Да, они ни в чем себе не отказывали.

Мы прошли в восточное крыло, в котором располагался большой зал для игры в мяч, похожий на огромную пещеру.

– Madonna! – восторженно воскликнул Фрэнк.

– Да уж, – согласился я. Мне вдруг пришло на память, что где-то здесь имелась особая комната, в которую удалялись, чтобы выпить спиртного во времена «сухого закона». Но я не смог отыскать ее. Даже я, проживший всю жизнь на Золотом Берегу, находился под впечатлением от безумной роскоши, которой окружали себя здесь прежние обитатели. Совершив круг, мы вернулись к бассейну, выложенному мозаикой.

– Почему бы нам не устроить здесь римскую оргию? Ты приведешь сюда дикого медведя, – предложил я.

– Да, черт побери, должно быть, у этих людей было много друзей.

– У богатых всегда много друзей.

– Послушай, а это место продается?

Я так и знал. Этот тип хотел знать цену всего, что его окружало, и купить все, что он не смог бы украсть.

– Да, продается. Ты что, собрался скупить всю Грейс-лейн?

– Я люблю собственность. Люблю иметь много земли. – Он захохотал.

– Тогда поезжай в Канзас. Здешняя земля стоит по миллиону долларов за акр.

– О Боже! Кто же ее купит за такую цену?

«К примеру, главари мафии», – подумал я, а вслух сказал:

– Иранцы.

– Кто?

– Иранцы ведут сейчас переговоры с семьей, которая владеет этим поместьем. Их фамилия Моррисон, они живут сейчас в Париже. У них куча денег, но они не хотят тратиться на восстановление усадьбы. Они, по-моему, даже отказались от американского гражданства.

Фрэнк, видимо, начал обдумывать услышанное. Мы вышли через разбитую дверь на улицу.

– А какого черта сюда лезут иранцы? Что они хотят здесь сделать?

– Здесь ведь много выходцев из Ирана. Они хотят в складчину купить это поместье и превратить дворец удовольствий в мечеть. Возможно, на эту мысль их натолкнула крыша из голубого стекла.

– Мечеть? Это что, церковь у арабов?

– Да, у мусульман. Иранцы – мусульмане, они не арабы.

– Все они чурки в их песках.

Зачем я что-то объясняю этому человеку?

Он ткнул пальцем в мою сторону.

– И вы что, позволите им это сделать? – спросил он.

– Кого ты имеешь в виду?

– Сам знаешь кого. Вас, здешних. Вы что, допустите это?

– Отсылаю тебя к Первой поправке к американской Конституции – созданной, как ты, наверное, знаешь, здешними – там говорится о свободе вероисповедания.

– Да, но, господи, ты слышал когда-нибудь, как эти люди молятся? У нас в квартале жили несколько арабов. Какой-то шут взбирался на крышу и выл как гиена. Мне что же, придется выслушивать здесь то же самое?

– Возможно. – Мы продолжали нашу прогулку по поместью, я свернул в сторону бельведера.

Видно было, что мое сообщение не обрадовало Фрэнка.

– Эта баба из бюро по недвижимости мне ни слова об этом не сказала, – проворчал он.

– Она и мне про тебя ничего не сказала.

Он задумался, очевидно прикидывая, как отнестись к моим словам: как к личному оскорблению или как к намеку на его мафиозность.

– Чертовы иранцы… – снова заворчал он.

Самое время было преподать ему урок гражданского права и напомнить основные принципы американской жизни. Но, подумав, я решил отказаться от нотаций, это все равно что учить свинью петь: вы даром тратите время, а свинью это раздражает. Поэтому я сказал:

– Ты можешь сам купить эту землю.

– Сколько за все? – спросил он.

– Здесь не так много земли, как в Стенхоп Холле или в «Альгамбре», но участок граничит с морем, поэтому цена будет приблизительно десять-двенадцать миллионов.

– Немалые деньги.

– Но цена все время растет. Если ты начнешь перекупать землю у иранцев, они повысят ее до пятнадцати миллионов.

– Я не занимаюсь такими вещами. Ты просто должен свести меня с нужными людьми, с владельцами.

– Ты предложишь им свой наилучший вариант и убедишь их, что это и их лучший вариант?

Он взглянул на меня и улыбнулся.

– Ты быстро учишься, советник.

– Что ты станешь делать с этим участком?

– Не знаю. Пусть здесь будет бассейн. Я разрешу всем пользоваться пляжем. Чертовы арабы не позволили бы этого, у них ведь строгости насчет женской одежды. Знаешь? Они даже в море купаются с этими дурацкими лоскутами на голове.

– Никогда бы этого не подумал. – Интересно, он на самом деле собирается покупать Стенхоп Холл и Фокс-Пойнт и сохранить за собой «Альгамбру»? Или просто пускает пыль в глаза? Для человека, которому грозит обвинение в убийстве и у которого куча врагов, у него чересчур много далеко идущих планов. Настоящий мужик. Этого у него не отнимешь.

Мы поднялись по тропинке к бельведеру и вошли внутрь восьмигранного строения. Оно было целиком деревянное, краска из-за близости моря облупилась. Внутри оказалось очень чисто, очевидно, благодаря стараниям любительниц бельведеров. Хорошо бы, они научились еще и красить их.

Беллароза осмотрел строение.

– У вас на участке есть такой же. Мне нравится. Приятно посидеть, потолковать. Надо будет прислать сюда Доминика, пусть посмотрит. – Он присел на скамейку, которая шла вдоль стен бельведера. – Садись, поговорим.

– Я постою. Ты говоришь – я внимательно слушаю.

Он достал из кармана сигару.

– Будешь? Настоящая, кубинская.

– Нет, спасибо.

Он развернул обертку сигары и закурил при помощи своей золотой зажигалки.

– Я попросил твою дочь привезти мне с Кубы настоящих «Монте-Кристо». Твой сын должен был передать ей мою просьбу.

– Был бы признателен, если бы ты не втягивал моих детей в контрабанду.

– Не бойся, если ее поймают, я о ней позабочусь.

– Я сам адвокат. Я о ней и буду заботиться.

– Что она делает на Кубе?

– Откуда ты узнал, что она едет на Кубу?

– Твой сын мне сказал. А сам он едет во Флориду. Я дал ему несколько полезных фамилий.

– Что за фамилии?

– Моих друзей. Эти люди всегда помогут ему, если он назовет им мою фамилию.

– Фрэнк…

– А что такого? На то они и друзья. Вот на Кубе у меня друзей нет. Так почему твоя дочь решила туда поехать?

– Будет там бороться за мир.

– Да? Здорово. Но кому это нужно? Возможно, я увижусь с ней, когда она опять здесь появится.

– Конечно. Тебе же надо будет забрать свои сигары.

– Да. Как дела с твоими подоходными налогами?

– Мельцер, кажется, все улаживает. Спасибо.

– Не за что. Так уголовного дела не будет?

– Во всяком случае, он так сказал.

– Хорошо. Мне не хотелось бы, чтобы мой адвокат сел в тюрьму. Сколько берет с тебя Мельцер?

– Двадцать сразу и половину того, что он для меня сбережет.

– Неплохо. Если срочно понадобятся наличные, обращайся ко мне.

– Под какой процент даешь?

Улыбаясь, он вынул изо рта сигару.

– Для тебя процент будет таким же, как в банке.

– Спасибо, у меня пока с деньгами проблем нет.

– Твой сын сказал, что ты продаешь летний дом, чтобы рассчитаться с налогами.

Я ничего не ответил. Я не мог себе представить, что Эдвард мог об этом рассказывать.

– На этом рынке недвижимость не продают, ее покупают, – добавил Беллароза.

– Спасибо за совет. – Я поставил ногу на скамейку и стал смотреть на море. – Так о чем ты хотел со мной поговорить?

– Ах, да. О Большом жюри присяжных. Они собирались в прошлый понедельник.

– Я читал об этом.

– Да, этот чертов Феррагамо обожает общаться с прессой. Так вот, они предъявят мне обвинение в убийстве через две, максимум через три недели.

– Может быть, и не предъявят.

– Ну да. Может быть, и Папа Римский – еврей, – усмехнулся он.

– Но он носит крест.

– Не знаю, в курсе ли ты, как это все происходит. Значит, сначала генеральный прокурор получает обвинительное заключение от Большого жюри присяжных. Ему вручают его в запечатанном конверте, и обвинение оглашается только в момент его предъявления. Прокурор идет с этим обвинением и ордером на арест к федеральному судье, чтобы тот подписал этот ордер. Обычно эта процедура происходит по понедельникам, так что рано утром во вторник они присылают агентов ФБР, и те приходят за тобой в шесть-семь часов утра. Улавливаешь?

– Нет, я ведь занимаюсь налогами.

– Они приходят пораньше, чтобы застать человека дома и взять его еще тепленьким, знаешь, как в России. Capisce?

– Почему именно во вторник?

– Вторник это хороший день для больших новостей. Понимаешь? Понедельник – не то. Пятница – тоже. О выходных вообще речи нет. Ты думаешь, Феррагамо – дурак?

Я чуть не расхохотался.

– Ты серьезно?

– Да, это все серьезно, советник.

– Аресты по подозрению в убийстве вроде никак не связаны с выпусками новостей.

Теперь была его очередь смеяться. Ха-ха-ха.

– Тебе пора повзрослеть, – добавил он.

Это замечание меня немного задело, но я сдержался, так как мне было интересно его слушать.

– Но они могут арестовать тебя и в среду, и в четверг, это тоже хорошие дни для горячих новостей, – сказал я.

– Да, верно. Они могут. Но для крупной рыбы они всегда приберегают вторник. Таким образом, у них на раздувание шумихи в газетах есть среда и еще как минимум часть четверга. А если они придут за тобой в четверг, а тебя не окажется дома, тогда им остается только пятница. Они в дерьме и ни в какие новости не попадают.

– Да. Теперь понятно. Итак, они арестовывают тебя во вторник. Что дальше?

– Так вот. Они везут меня отсюда на Федерал-плаза, в штаб-квартиру ФБР, и мурыжат меня там какое-то время. Затем они отвозят меня на Фоли-сквер, там находится Федеральный суд. Понял? Туда меня доставляют уже в наручниках примерно в девять, в десять часов. К этому времени этот чертов Феррагамо собирает там чуть ли не половину журналистов со всего мира, все они суют мне в лицо микрофоны и все снимают своими камерами. Затем следует еще несколько процедур, и только после этого обвиняемому разрешается вызвать своего адвоката. – Он поглядел на меня. – Понимаешь?

– А что, если в тот момент адвокат находится, скажем, на Кубе?