Текст книги "Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской"

Автор книги: Автор Неизвестен

 
Снарядилсе кнезь Роман за син е море,
А за сине море походит да битьсе р а титьсе А
посадил он кнегиной да молоду жену.
А тут восплачитсе кнегина да Марья Юрьевна:
– А ты не езди-ко, Роман, да за сине море,
А за сине море широкое раздольїце,
Уж и мне-ка ноне мало спалось,
Да мне-ко много да во снях виделось:
А и будто у меня да и со правой руки
А сокатилосе кольцо да обручальное. —
А не послушалсе Роман да молодой жены.
А он снастит корабли да белопарусны,
А отъезжает кнезь Роман да на сине море,
За сине море, широкое раздольїце.
А тут и год-то пройдет да будто день минет.
А по утру было да все по ранному,
А тут ставает кнегина да Марья Юрьевна,
А ключевой-то водою да умываласе,
А тонким белым полотном да утираласе,
А ишше кланялась спасу да богородице,
А и садилась у окна да у косятого
А глядеть-то она да на сине море,
На сине море, широкое раздольїце.
А из-за моря-то моря да моря синего,
А из-за синего моря да все широкого,
А выплывали сокола да черны к о рабли.
А хорошо то к о рабли да приукрашены,
А они красным то золотом изунизаны.
А они чистым серебром да приокованы,
А они скатным жемчугом да изусажены.
А становились к о рабли да в тихой гавани,
Они метали якоря да все у города,
А оны флаки подымали да все шелковые,
А мосточки-ти мостили да все дубовые,
А настилали кам о чки да одинцовые,
А и тем а же мосточками дубовыма,
А хрущатыма камк а ми да одинцовыма.
А проходил тут Бориско да сын Заморенин,
А он и шел во палаты да во кнегинины,
А не умеет Бориско да речи русские,
А не толкует кнегина да речь немецкую,
А говорит же Бориско да переводшиком:
Ише есть у двора да у Романова
Молодой-то Михайло да переводшиком,
Переводит Бориска да все на русску речь.
«А уж ты здравствуешь кнегина да Марья Юрьевна,
А с молодым-то Романом да со Васильевичем».
А отвечает кнегина да Марья Юрьевна:
– Уж ты здравствуй-ко купец да добрый молодец.
А счесливо бежал да по синю морю
А у нас кнезя то Романа да нету в городе,
А за сине море уехал да он поляковать. —
Говорил же Бориско да сын Заморенин:
«Уж ты ой еси кнегина да Марья Юрьевна,
А мы пришли из-за моря да из-за синего,
А привезли мы товары да разноличные,
А разноличные товары да все заморские.
А и тонки-то шолки да хрущаты камки,
А и штофы-ти у нас да все орленые,
А и сукна-ти у нас да одинцовые,
Дорогие-ти товары да каки надобно».
А не умеет ведь Бориско да речи русские,
А не толкует кнегина да речь немецкую.
А говорит ведь Бориско он переводшиком.
А и тут же кнегина да Марья Юрьевна,
А отпирала ларцы да медны кованы,
А она меряла меру да золотой казны,
А серебряной казны да брала без счету.
А тут сплакались слуги да слуги верные:
«А уж ты душечка кнегина да Марья Юрьевна,
А не ходи-ко ты кнегина да на черной корабль,
А на черной-то корабль да в тихой гавани,
Как товар от тебе да тут прилюбитсе,
А и ум-от от тебя да тут отступитсе»,
А говорит им кнегина да Марья Юрьевна:
– А не ревите-ко вы слуги да слуги верные
А мне-ка нечего с Бориском да разговаривать,
А не умеет Бориско да речи русские,
А не толкую я, кнегина, да речь немецкую.
А я скоро откуплю товары заморские,
А и скоре того, кнегина, да я домой приду. —
А походит кнегина да на черной корабль,
Только взела с собой Михайла да переводшика.
А и ведет ей Бориско да сын Заморенин
А ей по сукнам-то ведет да одинцовыім,
А по мосточкам-то ведет да по дубовыім,
А он заводит ей на палубы тесовые,
А он во те-ли во каюточки судовые.
А и тут же Бориско да сын Заморенин,
А он подносит кнегины да меду пьяного,
А он вторую-ту чару да зелена вина,
Тут и ум-от от кнегины да отступаїтсе.
А и Заморенин кнегины да прилюбаїтсе.
А он не знает, Бориско, да речи русские,
А не толкует кнегина да речь немецкую.
А он целует кнегину да в сахарны уста.
Ай во ту пору было да во то времечко,
А матросы у Бориска да наученые,
Они сым а ли мосты да все дубовые,
А скатали камочки да одинцовые,
А отворяли они парусы полотнены,
Подымали они якори булатние,
Выходили они да все из гавани,
Ай бежали они да во сине море,
А во сине море – широкое раздольїце.
А во синем-то мори да во раздольїце
А ише стало корабличек покачивать,
С кормы на нос чермленой да поворачивать,
А и тут-то кнегина да сдивовалосе:
– А не бывало на веку да в тихой гавани
Да ише эка погода да разгуляласе. —
Говорит ей Бориско да сын Заморенин:
«А ты не бойсе-ко, кнегина да Марья Юрьевна,
А верно на мори волна да расходилася,
Нанесло зводенёк да до тихой гавани».
Ише не знает Бориско да речи русские,
А не толкует кнегина да речь немецкую.
А перепалось у кнегины да ретиво сердце,
А бежит она по лесенки на палубу…
У кнегины резвы ножки да подкосилисе:
А и сине-то море да на волнах стоїт,
По синю-ту морю да тут карапь бежит,
А тут карапь-то бежит, да как стрела летит,
Как стрела-та летит, да кверху злетывает.
А и тут-жа кнегина да горько сплакалась:
– А и трої проклят да сын Заморенин,
Я сронила с головы да золотой венец! —
А и день-то пройдет да все другой минет,
А и треты-ти сутки да миновалисе,
А тут Больша-та Земля да показаласе.
Ише стали корабли да в тихой гавани,
А и метали якоря да все у города.
Опускали оны парусы толковые,
А мостили мосты да все дубовые,
Настилали камочки да одинц о вые,
А ише вышиты камочки да в красном золоти,
Прирозубраны камочки да в чистом с е ребри.
Приусыпаны камочки да в скатном бисери.
А и тут-же Бориско да сын Заморенин
А и берет он кнегину да за белы руки,
Он за перьсни-ти берет да золоченые,
А и ведет он кнегину да на красно крыльцо,
А во свои ти палаты да белокаменны:
А он поставил Бориско да сын Заморенин,
А он поставил дружину вокруг двора
А молодую-ту кнегину да караулити.
А у ворот-то поставил да приворотничков
А во сенях-то поставил да караульшичков
Да молоду ту кнегину да караулити.
А и во тех-то во палатах да белокаменных
А розоставили столы да вси дубовые,
А разостлали белые браны скатерти,
А напол о жили есвица сахарные,
А наносили вина да пива пьяного.
А пива пьяного, меду да все стоялого.
Ай говорил как тут Бориско да сын Заморенин:
«А ты послушай-ко, кнегина да Марья Юрьевна,
Да я возьму тебя, кнегина, да за себя замуж».
– Трої проклят Бориско да сын Заморенин
А я сронила с головы да золотой венец! —
А и тут же Бориско да сын Заморенин
А он позорил кнегину да Марью Юрьевну.
А он дерет со кнегины да платье цветное,
А говорит кнегины да Марьи Юрьевны:
«А ты потешь-ко, кнегина, да добрых молодцов,
А ты спляши нага да по уд а лому».
А и тут же кнегина да не ослышалась,
А и сколько кнегина да тут выплясыват,
А она боле слезами да уливается;
– А ты прости меня, спас да многомилостив,
А я сронила с головы да золотой венец! —
А во двори-то дружина да упиваласе,
А напивались у ворот да приворотнички,
А и напивались во сенях да караульшички,
А приупился Бориско да сын Заморенин.
А ише стали они да опочив держать.
А ише тут то кнегина да догаладасе:
– Благослови-тко мене спас со пречистою,
А ты выведи меня да на светлую Русь! —
А и бежит нынь кнегина да поскорешеньку,
А поскорешеньку бежит да потихошеньку.
Из полат выбегает да все на улицу.
А ише спят во палатах да трої суточки,
Как со сна-то дружина да прохватиласе,
Прохватилася дружина да переп а ласе,
«А у нас hде-ка кнегина да Марья Юрьевна?»
Побежала дружина да ко синю морю,
Ко синю морю, широкому раздольшцу.
Как широко-то море да на волнах стоїт,
Во синем мори погода да поднималасе,
Говорила дружина да все Борисова:
«Уж мы скажем Борису да все Заморину:
Убежала кнегина да ко синю морю,
Во синем мори кнегина да утопиласе».
А и бежала кнегина да она три-то дни,
А она три-то ведь дни да она три ночи.
А забежала кнегина да во темны леса,
Во темны-ти леса да во дремучие,
А во те ли во болота да во зыбучие.
Да во лесах-то она три года скиталасе,
Да она горьким-то кореныцем питаласе,
Она долгима-то косами закрываласе.
А тут пов ы тают снежочки да у чиста поля,
А выбредала кнегина да ко синю морю,
Ко синю морю да на жолты пески.
А и тут-то кнегина да горько сплакалась:
– А уж ты море ли море, да море синее,
А ты возьми-ко мое да тело белое,
А упокой ты мою да душу грешную! —
А и заходила кнегина да в море по пояс.
А как из-за моря, моря да моря синего,
Из того же раздольїца широкого
Ай выбегает суденышко малешенько.
На суденки-то удалой добрый молодец
Ише кнегинин переводшык да свет Михайло.
Ай говорит он кнегины да таковы слова:
«А уж ты гой еси, кнегина да Марья Юрьевна,
А выбредай ко мне, кнегина, да на черно судно
Я свезу тебя, кнегина, да на светую русь».
А тут высказыват кнегина да Марья Юрьевна:
– А уж ты хто таков, удалой добрый молодец?
Не слыхала я этта да речи русские,
А я русские той речи да ровно три года! —
Отвечает Михайло да доброй молодец:
«А уж ты миленька кнегина да Марья Юрьевна,
Не узнала своего да слуги верного,
Как и есь я Михайло да передвошичек!
А походила ты к Бориску да на черной карапь,
А ты не знала с їма да разговаривать.
А ты взела меня с собой да во помошники».
Тут слезами кнегина да умываласе,
А Михайла та кнегина да устыжаласе.
Забродила кнегина да в море п о шею.
– Уж ой еси молодой да доброй молодец,
А ты брось мне-ка с судна да хоть портенышко,
Я закрою свое да тело н а гое. —
А и тут же Михайло да не ослышалсе,
А скидоват свое да платье верхнее,
А подает он кнегины да Марьи Юрьевны.
Заходила она да на суденышко,
Ише скоро кнегина да одеваїтсе:
– А спасибо тебе, да свет Михайлушко,
Надо мной ты, Михайло, да не куражиссе. —
Ай побежали они да по синю морю,
По тому-ту широкому раздольїцу.
А тут пришли они с Михайлом да на светую Русь,
На светую Русь да в стольнем городи
Тут пива ти варят да все вино курят.
А доходила кнегина да Марья Юрьевна
А до своих-то полат до белокаменных,
А она спрашивать стала да своїх верных слуг:
«Нынь пошто вино курят да все пива варят?»
А не признали кнегину да слуги верные:
По-муски то кнегина да нынь обряжена.
А говорят-то кнегины да таковы слова:
«А воротилсе князь Роман да из Большой земли.
А он искал своей княгины да Марья Юрьевной,
Увезли его кнегину да во Большую землю
А искал он кнегину да ровно три года,
А он Большу ту землю да все на дым спустил.
А перебил он старого и малого
Да за свою ту желанну да Марью Юрьевну.
А теперь у нас кнезь да прироздумалсе,
А он сосватал за себя на нынь боярскую дочь.
А о вчерашной день Романушко сосватолсе,
А сегодня у Романа да обрученыце,
А и завтра у Васильевича венчальной день».
Ай говорила тут кнегина да Марья Юрьевна
Своему-то Михайлы да другу верному:
– А ты бежи-ко, Михайло, да во торговой ряд,
А ты купи-ко, Михайло, да гусли зв о нчаты.
А подем мы к Роману да на широкой двор
А мы скажемся у кнезя да скоморохами. —
А и тут же Михайлушко не ослышалсе.
А походит же Михайло да во торговый ряд,
А купил он ей гусли звончеты.
А пришли ко кнезю да на широкой двор,
Ише в те-ли во палаты да белокаменны.
Оны сказалисе у кнезя да скоморохами.
Запогудывали в гусли да в гусли звончаты.
А и тот же Роман да свет Васильевич
Не узнал своей кнегины да Марьи Юрьевны.
По-муски то кнегина да все обряжена.
А он дает ей братыню да зелена вина,
Зелена-то вина да из своих ведь рук.
А выпивала кнегина да за единой дух,
А со правой руки сымала да золото кольцо,
Золотое-то кольцо да обручальное,
Она которым со Романом да обручаласе,
А положила во братыню да во серебрену
Воротила Роману Васильевичу.
А и тут же Роман да свет Васильевич
А он хватат у ей перстень да золото кольцо,
Прижимает кольцо да к ретиву сердцу,
А обливает слезами да все горючима:
«А уж ты, ой еси, молодой да скоморошина!
Говори-ко ты мне да правду истину;
А у меня где-ка кнегина да Марья Юрьевна?
А искал я кнегину да ровно три года,
Я Большу ту землю да все на дым спустил,
Перебил я и старого и малого».
А и тут же кнегина да Марья Юрьевна
Она падат Роману да во резвы ноги,
А умывает слезами да все горючима.
Зрадовался у нас кнезь Роман Васильевич.
А он хватает кнегину да за белы руки,
Прижимает кнегину да к ретиву сердцу,
Он целует кнегину да в сахарны уста,
А он ей садит на место да на кнегинино:
«А мне не надобна невеста да все обручная,
Да только надобна кнегина да Марья Юрьевна!»
Ай того же молодого да он Михайлушка
А поставил себе да в друга милого,
А в друга милого, во брата да во названного.
 

Пока Кулоянин пел свою древнюю былину, Московка все более улыбалась, и как только Кулоянин закончил, она закричала:

– Спасибо, дедушко Устин! Ужели ты меня не признал? Я у вас на Кулое была в германску войну, ты меня ишшо за шпионку шшитал, петь не захотел мне? А потом опять…

Дедушко вгляделся.

– И впрямь та, та сама! Да где ж твоя басота, да где ж твоя лепота? Весь тук сронила. Тьпфу!

И энергично сплюнул. Не понравилось ему, что похудела Московка. Куда была лучше полной.

– И волосья…

Он тронул волосы.

– Ты бы хошь в повойник убрала. С лица не столь стара, а седата! Тьпфу!

– Дедушко, не бранись! А лучша ишшо спой, а там уж отдохнуть пора. Ночь н е спали, дак повалимса. Спой.

Дедушко – сказитель на редкость, гордо окинул всех чистыми синими глазами и усмехнулся.

Был он лицом похож на Льва Толстого, только весь золотой. Солнце пронизывало его густые соломенные волосы и бороду. Он подумал и снова запел.

 
Да во славном городе, во Киеви,
У боhатого кнезя да у Бладимёра
Заповадилось пированыцë, поцестён стол,
Про многих князей, про многих боеров,
Про тех полениць да про удалых-е.
Тут-ле Бладимер по горенке похаживат,
Он сапог о сапог да поколачиват,
Он скопоцьку о скопоцьку пошшолкиват,
Золотыма перснями да принаигрыват,
Он русыма кудрями да принатряхиват,
Он из уст тако слово да выговариват:
«Уж вы все люди да ой,
Да все крестьяна вы соборныя,
Уж вы все кнезья да боера,
Уж не знаете ле мне-ка да боhосужоной,
Боhосужоной да боhоряжоной.
Походоцька уж была бы у ей павлиная,
Тихая рець да лебединая,
Да ведь ясны-те глаза, да как у сокола,
А цёрны-те брови, да как у соболя!..»
Нехто на это слово да ответить не мог.
Да отвечал Вечя да сын Лазурьевичь:
– Я ведь знаю у князя, да у Данилушка
Есь у его да молода жона, да Опраксея. —
«А как-жа можно у жива мужа жону отнеть?»
– Созовем мы его да на поцестён пир
Да пошлём его да на Буян Остров
За тем жа за зверем, да за Вор-Кабанышшом.
Да много там молодцов да уехало,
Не один назать да не приехал.
Привезти бы ведь зверя и Вор-Кабанышшо,
Без тоей без раны, без кровавой. —
И пошел как тут Вечя да сын Лазурьевичь
Звать князя Данилушка
Ко князю Бладимеру да на поцестен пир,
Не можот у Данилушка ворот найти.
Увидал тут Данилушко с высокой горницы:
«Кто-то ездит у нас вкруг оградочьки,
Не можот ворот найти».
Он скочил, побежал да веселехонек,
Отпирал он ворота да крутехонько,
Тут Вечя да сын Лазурьевич,
И кланелся он ему да ведь низехонько
И звал он его да на почестей пир
К тому жа ко кнезю да ко Бладимеру.
И хлеба и соли їсь да пива с мёдом пить.
Тут князь Данилушко закручинилса
И закручинилса Данилушко да запечелилса.
Увидала его жона да Опраксея:
«Уж ты што жа, Данилушко, да закручинилса,
Што жа, Данилушко, да запечелилса?
Пойдем-ка со мной в тёплу спаленку
И роскажу я тебе, да все разведаю:
Уж и поедешь ты, Данилушко, да на поцестён пир,
Уж и будут тебя садить да во передней стол,
И во передней стол да во большо место,
И не садись ты, Данилушко, да во передней стол,
Не садись ты, Данилушко, да во больш о мест о ,
А садись ты, Данилушко, во задней стол.
И во задней стол да во меньш о место.
Принесут тебе чару да зелена вина,
Принесут тебе бел пирог круписцятой,
И ты не пей ведь чарочьки зелена вина,
Ты не ешь пирога да всего дочиста,
Накинут на тебя служебку великою
И велику на тебя служебку да темнозлу.
Уже ты много с їма, Данилушко, не разговаривай.
Поезжай ты, Данилушко, да к молодой – жоны,
Молодой жоны да ко Опраксеї».
Поехал тут Данилушко да на поцестён пир.
Подхватили тут Данилушка да за белы руки,
Садили его да во передней стол,
Во передней стол да во больш о место.
Не садился тут Данилушко во передней стол.
Во передней стол да во больш о мест о .
А садился Данилушко во задней стол,
Во задней стол да во меньш о место.
Принесли ведь Данилушку цяру да зелена вина
Не выпивал он цяроцьки да всей до дна.
Принесли ему пирог да бел круписцатой,
Он не їл пирога да всего до циста.
Тут князь Бладимер по горенки да похаживает,
Он сапог о сапог да поколачивает,
Он скопоцьку о скопоцьку пошшолкивает,
Золотыма он перснями да принаигрывает
И русыма он кудрями да принатряхивает.
– Я накину на тебя, говорит князь,
Данилушко, Службу да великую:
Сходи ты, съезди да на Буян Остров.
И привези ты зверя да Вор-Кабанышша;
И без всякой раны, да без кровавою. —
Мало с їма Данилушко разговаривал
И поехал Данилушко да к молодой жоны,
К молодой жоны да к Опраксиї.
Идет тут Данилушко да не веселой
И повесил он голову да со могутных плец.
Стрецат его жона да Опраксея:
«Пойдем ко, Данилушко, со мной да в теплу спаленку
И повалимса мы с тобой на кроватоцку да на кисовую
И роскажу-ка я тебе и все разведаю.
И ты поедешь, Данилушко, да на Буян Остров
И купи-тко ся ты суцьку да нашлежницку
И купи-тко ся ты зверя да ск а куна
И купи-тко ся ты зверя да р е вуна
И купи-тко ся аркашек да волосяной,
И купи-тко ся сабельку да вострую,
И возьми-тко ты нож да вострой,
И встретятся тебе на дороге люди неверныя,
И будут у тебя просить да саблю вострую,
И не давай ты їм да сабли вострой,
И коли ты їх да в ретиво серьцо,
И срезай у їх да буйны головы,
И спусти-тко ты суцьку нашлежницку,
И спусти-тко ты зверя да ск а куна
И спусти-тко ты зверя да рёвуна
Да ведь суцька наследит и зверь обскацëт,
Обревёт тут ведь рёвун да зверя,
Тут седит Вор-Кабаньїшшо под сырой дуб,
И наденет Данилушко волосяной аркашек,
И свежет коню да за стремена,
А удержит во белых руках».
А удержал он его во белых руках
И свезал коню за стремено,
И повел тоhда зверя да Вор-Кабанышша,
И привел он ко кнезю да ко Бладимеру,
И без всякой без раны да без кровавую.
Было у кнезя да у Бладимера,
Ишшо было у его да ведь собраныце,
Ишшо этому зверю да удивлялисе,
Да нехто этого зверя не видывал.
Приказал тут Бладимер взеть от кнезя да от Данилушка
Да тому ведь сыну Лазурьевичу
Не успел он взети да сын Лазурьевич,
Да прыгнул у его зверь да во чисто полë,
Да увидели у зверя да только курева стоїт.
 

Теперь Московка решила твердо отдохнуть, уже зная, что помор Александр Останин из Кеми готовит длинную сказку; Московка окликнула Скомороха (так прозвали мезенца), чтоб подошел поближе; но он уже давно увивался около молодки с ребенком, сидящей поодаль. Признаться, Московка боялась, что Скоморох заболтается, а когда придет его черед рассказывать, заснет. Надо было хитро обдумать, как бы Скоморох выспался вместе со всеми. Жадна была Московка, и жадность вела ее к страху, а хитрость к опеке здоровых мужиков, как малых детей. Она еще раз окликнула Скомороха.

Тот вскочил, перепрыгнул через несколько тел, вытянулся перед Московкой и чужим голосом сказал:

– Товаришш командир, дозвольте с молодкой повалиться.

Это было так неожиданно, что весь берег прыснул, а молодка, задыхаясь от смеха, кричала:

– Вот муж в лесу недалеко др о ва рубит, вот созову, он тя как лечнет, дак в воду ул е тишь!..

Скоморох кинулся к ней, ухватил брошенную ватную кофту, и, кутая ею голову, летел обратно…

– Буюс, буюс…

– Церт. Оддай кофту-ту!

Тогда приоткрывая серьезнейшее лицо:

– Но примая во внимание побывальщину, рассказанную сим ошкуем…

Кофта через головы полетела к молодке…

– Примая во внимание, чем мы хуже разбойников? А потому, моя бесценная, вались одна, никем нерушимая. Сохраняй свою невинность, а я повалюсь один.

Берег грохотал. Скоморох повалился на песок, раскинув руки, и ко всеобщему удивлению сейчас же заснул. Но особенно это поразило Московку: она встала и даже его потрогала. Спит, по-настоящему спит…

После продолжительного отдыха и длительного чаепития опять все собрались слушать сказки, и Московка обратилась к сутулому одноглазому помору, имя которого она успела узнать.

– Олександр Ондреевич, вы обешшали длинну сказку!

Кривоглазый высокий Александр Останин сочным и степенным басом ответил:

– Нет, я раньше расскажу Сороцку быль, про сороцково промышленника… Как заговорил товаришш про Нову Землю, так и стало вроде как трести. Это он совершенно правильно сказал, што она тянет, даже очень тянет. Я три раза ходил, по году жил. После не приходилось. Четырнадцать навигаций в Норвегу сделал. Это не то. Очень страшну быль скажу, а все-таки она тянет. Видали, на пароход упрыгнул такой седенькой, быстрой старичек, ешьчо у него така самоедска сумка через плечо висла, а в руках аглицко ружье… Это с Новой Земли – приехал на Матверу к себе артель сбивать. Он на Новой Земле шестнадцать лет выжил безвыезно. Теперь ему одному запрешшено промышлять, так он приехал артель собирать… Не успел я с ним поговорить, хотя, конечно, одноглазово не возьмет…

– А ковды у тебя глаз пропал? – спросила Махонька участливо.

– А шилом проткнул. Я ведь сапожничаю: ну, проткнул, дохтор посмотрел, повязку наложил, сказал: «только не пей! цел будет». А я выпил. Пять ден терпел, да и выпил. Глаз и пропал.

Заметили, как ходит старичек? Ни на што не глядит и все фыркает. Воздух ему тяжел, и на леса глядеть не может, все ему тесно и грязно. Также вот самоедин был на Москву увезен, Тыка-Вылка (очень хорошо картинки рисовал, за это взели), дак жить не замог, до того в Москвы грязно…

– А вы знали Тыка-Вылку? Я знала того художника, што взял к себе Тыка-Вылку. Самого-то я его не застала, но моя приятельница давала ему уроки, и много о нем рассказывала. Их пять человек собралось, и ходили обучать Тыка-Вылку. Он всех учительниц называл «Маша». «Маша приела». Повалится на кровать: «Ну, Маша, говори!» Он сидеть на стуле не умел, все больше лежал. И ничего не слушал, только вот географию страшно любил и понимал… карты рисовал, за это и взял его да за картинки…

– Ну, ну сказывайте!

– Дак вот вернется откуда-ле с улицы в большой мороз и чихает, головой вертит: – «Пыльно, жарко! Пыльно!»

Все засмеялись.

– Ну, и вовсе сбилса… Сороцка-то быль где девана? Сейчас расскажу. Уж не сбивайте.