Текст книги "Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской"

Автор книги: Автор Неизвестен

Илья Мурович и Калин царь

 
Што из далечя да из чист а поля,
Из того роздолья широкого,
Тут не грузна тучя подымаласе,
Тут не обол око накаталосе,
Тут не оболоко обкаталосе, —
Подымался собака злодей Калин царь,
За им сорок царей, сорок царевичей,
За им сорок королей, королевичей,
За им силы мелкой числу-смету нет.
Как по-руському на сороки верстах
Тут и Киев град знаменуетсе,
А и церькви соборны оказаютсе.
Становил собака тут бел шатер.
У его шатра золоченой верхь,
Он садился на стул на рименьчятой,
А писал ерлык, скоро написывал,
Он скорей того запечятывал,
Отдает паслу немилосливу
А-й тому Борису королевичю:
«Уж ты ой еси, Борис, королевич сын!
Уж ты будешь в городи в Киеви
У великого княза у Владимера, —
Не давай ты строку на малой чяс».
Ишшо тут Борис, королевич сын,
Он берет ерлык, во корман кладет,
Он ведь скоро скачёт на добра коня,
Он ведь едёт к городу Киеву,
Ко великому князю, ко Владимеру.
Становил коня к дубов у столбу,
Он везал коня к золот у кольцю.
Он в гридню идет не с упадками, —
Отпираёт двери он на пету;
Он в гридню идет, – Богу не молитьсе;
Через стол скочил, сам во место сел.
Он вымат ерлык, на стол кладет,
Ишша сам говорит таково слово;
«Ты Владимёр, князь стольникиевьской!
Ты бери ерлык, роспичятывай,
Ты скоре того прочитывай;
Ты миня посла не задерживай».
Как Владимёр, князь стольнекиевьской,
Он берет ерлык во сво и рук и ,
Отдает Добрынюшки Микитичю.
Говорил Добрынюшка Микитичь сын:
«Я не знаю грамоты латыньскоë,
Ты отдай Олеши Поповичю».
Отдают Олеши Поповичю.
(У того было мозгу в головы, дак…)
Как Алешичька и Поповиць сын,
Он ведь скоро ерлык роспичятывал,
Он скоре того прочитывал.
Он скорее того же прочитывал.
Говорил как он таково слово:
«Ты Владимёр, князь стольникиевьской!
Харошо в ерлычьки написано
А написано со угрозою,
А су той угрозой великою:
Как стоит собака царь середи поля;
За им сорок царей, сорок царевичей,
За им сорок королей, королевичей,
За им силы мелкой числу-смету нет.
Как по руському на сороки верстах
Он ведь просит города Киеева
Без бою, без драки, без сеченья,
(Как нынешний ерманец.)
Без того кроволитья великого».
Запечалилса наш Влодимер князь,
Запечалилса-закручинилса;
Он повесил буйную голову
А на ту на правую сторону,
Потупил он очи в мать сыру землю.
Как во ту пору, во то времечько
Выходил как стар казак Илья Муровичь;
Говорил как он таково слово:
«Ты Влодимёр стольнокиевьской!
Ты бери свои золоты ключи,
Отмыкай-ко погребы глубоки-жа;
Ты насыпь ралечь нисту золота, [49]49
  «Ларец чисту золота». Очевидно, бабушка заучивала в детстве еще именно так.


[Закрыть]
Ты второй насыпь чиста с е ребра,
Ты трет ей ларец скатна земчюга;
Ты дари-ко Бориса королевичя,
Ты проси-ко строку на три месяця,
Штобы всем во городи покаятьсе,
Нам покаятьсе да исповедатьсе».
Ишша тут жа как Владимёр князь
Он берет свои золоты ключи,
Отмыкаë погребы глубоки жа;
Он насыпал ралечь нисту золота,
Он второй насыпал чиста серебра,
Он третей насыпал скатна земьчюга,
А дарит Бориса королевичя,
А просил ведь строку на три месяця,
Штобы всем во городи покаятьсе,
Нам покаятьсе да исповедатьсе.
Ишша тут Борис, королевичь сын,
Не дает ведь строку на три месеця;
Он дает ведь строку только на три дня.
(Все-жь таки дал!)
Спроважали Бориса королевичя,
Спроважали кнезья и б о яра;
А во ту пору, во то времечько
Запечялилса наш Владимёр князь,
Запечялилса-закручинилса:
Он повесил буйную голову
Што на ту на праву сторону,
Потупил он очи в мать сыру землю.
Как во ту пору, во то времечько
Выходил как стар казак Илья Муровичь,
Выходил на середу кирпичнею;
Он ведь молитьсе Спасу Пречистому,
Он ведь Божьей Матери, Богородици.
Он пошел Илья на конюшон двор;
Он берет своёго добра коня;
Он накладыват уздицю тасмянную;
Он вуздат во уздилиця булатные;
Он накладывал тут ведь войлучёк,
Он на войлучёк седелышко;
Подпрягал двенадцеть подпруженёк,
А ишша две подпружки подпрягаюци
А не ради басы, [50]50
  Бревно.


[Закрыть]ради крепости,
А не шшиб бы бог а тыря доброй конь,
А не шшиб бы бог а тыря в чистом поли.
Он ведь скоро скачёт на добр а коня;
У ворот приворотников не спрашивал, —
А махал через стену городовую,
А и ехал он день до вечера,
А и темну ночь до бела свету.
Приезжает он ко меньшой реки,
Ко меньшой реки, ко синю морю;
Он нашел тут тридцать три бог а тыря.
Он с добра коня слезываючи,
Он низкой поклон им воздаваючи:
«Уж вы здрастуйте, д о ньски к а заки!»
«Уж ты зрасвуëш, наш ведь батюшко,
Уж ты стар казак да Илья Муровичь!
Ты давно ли из города Киева?
Але все ли у нас там по старому,
А и все ли у нас там по прежному?»
Говорит как тут да Илья Муровичь:
«Уж вы ой еси, доньски казаки!
И во городи у нас, во Киеви
Не по старому, не по прежному;
Как стоит царь собака середи поля;
За им сорок царей, сорок царевичей,
За им сорок королей, королевичей,
За им силы мелкой числу-смету нет.
Как по-руському на сороки верстах
Он ведь просит города Киева
Без бою, без драки, без сеченья,
Без того кровопролитья великого».
Говорил как тут да Илья Муровичь:
«Уж вы ой еси, доньски казаки!
Уж вы будите стоять ле за Киёв град,
Вы за те за церкви соборные,
Вы за те ман а стыри церьковные,
За того за князя, за Владимера?»
Говорят как тут доньски казаки:
«Уж ты батюшко наш, стар казак!
Ишша как не стоять нам за Киёв град,
Нам за те за церькви соборные,
Нам за те манастыри церьковные,
За того за князя за Владимера?»
Они скоро скачют на добр ы х коней
И поехали к городу к Киеву,
Ко великому князю ко Владимеру,
И поехало тридцеть три бог а тыря, —
Затресласе матушка сыра земля.
Они будут в городи в Киеви,
У великого князя у Владимера.
Зрадовался тут Владимер-от
Он на радошшах им и пир средил,
Он и пир средил, пировати стал.
Ишше все на пиру напивалисе,
Они все на чесном наедалисе.
Как один на пиру не упиваитсе
А и стар казак да Илья М у ровичь;
Ишша сам говорил таково слово:
«Уж вы ой еси, доньски казаки!
Нынь приходит времечко строчьнеё.
А кому у нас ныньче ехати
На ту ли силу неверную?»
Говорят как доньски казаки:
«Уж ты батюшко наш, стар казак!
Ты останьсе в Киеви в городи
Стерекчи-сберекчи кнезя Владимера».
Гаварил как тут да Илья Муровичь:
«Тут не честь-хвала молодечькая,
Ой не выслуга богатырская —
Как Илейки в Киеви остатисе,
Будут малы робята все смеятисе».
Ишша тут Илья поежжаёт жа
А на ту на силу неверную.
Он берет с собою только товарышша,
Он берёт Добрынюшку Микитичя;
И берет ведь второго товаришша,
Он Тороп-слугу да мала паруха;
Он троима тут поежжаёт ведь
Он на ту на силу неверную.
А выходят на середу кирпичнею
Они молиться Спасу Пречистому,
Они Божьей Матери, Богородици;
Они скоро скачют на добрых коней,
У ворот приворотников не спрашивали, —
Они машут через стену городовую.
Они едут как по чисту полю, —
Во чистом поли курева стоят,
В куревы богатырей не видети.
Выежжают на поле чистое
А на ту на силу неверную.
Ишша тут два братьця испужалисе,
Испужалисе-устрашилисе
Они той ведь силы неверною;
Говорят они таково слово:
«Уж ты батюшко наш, стар казак!
Ты поставь этта нам бел шатёр,
Дай ты нам опочин дёржать».
Как поставил Илья тут им бел шатёр,
Ишша дал ведь им опочин дёржать;
Сам он тут им ведь наказывал
А наказывал наговаривал:
«Ой еси, вы два братця родимые!
Уж вы ой еси, доньски казаки!
Как Елейки худо будë можитьсе, —
Натену я стрелоцьку каленую
Я спушшу этта вам во бел шатер;
Уж вы гоните тогды во всю голову,
Вы рубите старого и малого».
Ишша сам Илья думу думаёт:
Он не знает, котору да ехати;
Он поехал силой середкою;
Поворотитсе, – дак переулками.
Он ведь день рубился до вечера,
Он и темну ночь до бела свиту,
Не пиваючи, не едаючи,
А добру коню отд о ху не даваючи.
Как Илейки стало худо можитьсе;
Натенул он стрелочку каленую,
Он спустил богатырям во бел шатёр.
Ишша тут бог а тыри ото сну скоч и ли,
Они скоро скачют на добрых коней,
Они гонят тут во всю голову,
Они рубят стараго и малого.
Они день рубились до вечера,
Они темну ночь до бела свету,
Не пиваючи, не едаючи,
А добрым коням отд о ху не даваючи;
А прибили всех до единаго.
Ишша тут два братця не натешились,
Не натешились приросхвастались.
А один говорил таково слово:
«А было-б в матушки, в сырой земли,
А было бы в ей золото кольцë, —
Поворотил бы матушку сыру землю».
А другой говорил таково слово:
«А была бы на небо листвиця, [51]51
  Вершков.


[Закрыть]
Я прибил бы там до единого».
По грехам по их так ведь сделалось:
А который сечен был на двое,
А возстало тут два тотарина;
А которой с е чен был на трое,
И возстало тут три тотарина.
Гаворит как тут да Илья Муровичь:
«Уж вы гой еси, два братёлка!
По грехам по нашим так сделалось».
Они поехали силой, середкой;
Поворотятсе, – дак переулками.
Они бились день да до вечера,
Они т е мну ночь до бела свету,
Не пиваючи, не едаючи,
А добрым коням отд о ху не даваючи;
И прибили всех до единого.
Ишшо тут два братця где девалисе,
Я не знай, куда подевалисе.
(За похвасны слова скрозь землю прошли).
А один Илья оставаитьсе.
Он поехал к городу к Киёву
Ко великому князю ко Владимеру.
(Дальше не поетця, а говоритця. Дедушко так).
Становил коня к дубову столбу,
Он везал коня к золоту кольцю.
Он в гридню идет не с упадками, —
Отпираë двери он на пету;
Он ведь молитьсе Спасу Пречистому,
Он ведь Божьей Матери, Богородици;
Он Владимеру князю поклоняитьсе:
«Ты Владимёр князь стольникиевьской!
Ишша то ведь дело у нас сделано,
Ишша та роботушка сроблена.
Только не знать, где два братця девалисе
И не знать, куда потерялисе.
Как перва они да испужалисе;
А потом они не натешились,
Не натешились, приросхвастались.
А один говорил таково слово:
„А было бы в матушки в сырой земли,
А было бы в ей золото кольцë, —
Поворотил бы матушку сыру землю,
Я прибил бы там до единого".
А другой говорил таково слово:
„А было бы на небо листвеця, —
Я прибил бы там до единого".
По грехам по нашим так сделалось:
А которой сечен был на двое,
А востало тут два тотарина;
А которой сечен был на трое,
А востало тут три татарина».
Говорит как тут Владимёр князь:
«Ишша нет как их, – дак не искать же стать».
Он на радошшах тут и пир средил,
Он и пир средил, пировати стал.
 

Илья Мурович и Чудище

 
Был о у нас во Царе-град и
Наехало проклятоë чюдишшо.
Да сам ведь как он семи аршын,
Галова у его да как пивной котел,
А н о жишша как-быть лыжишша,
Да р у чишша да как-быть гр а блишша,
Да гл а зишша да как-быть ч а шишша.
У царя Костянтина Атаульевичя
Сковали у его да ноги резвые
Тем а жа залезами немецьким а ,
А свезали его да руки белые
Тема же опутьеми шолковыма,
Кнегину Опраксею в палон взели.
Во ту-то пору да во то времечько
Переп а хнула веска за реку Москву,
Во тот же как ведь Киев град
К тому же ведь да к Ильи Муровичю:
«Да ой еси ты, Илья Муровичь!
Уж ты знаёшь ле, про то ведаёшь?
Помёркло у нас да соньцо красное
Потухла звезда да поднебесная:
И ныньче у нас во Царе-граде
Наехало проклятое чудишшо;
А сам как он из семи аршын,
Голова его да как пивной котел,
А ножишша как-быть лыжишша,
А ручишша как-быть граблишша;
А глазишша как-быть чашишша.
У царя Костянтина Атаульевичя
Сковали у его да ноги резвы же
Тем а же залезами немецькима,
Свезали его руки белые
Тема же опутьями шолковыма,
Кнегину Опраксею в полон взели».
Да тут же ведь да Илья Муровичь
Надеваёт он тут платье цветное
Выходит на середу кирпицнею
Молитьсе Спасу Пречистому.
Да Божьей Матери, Богородици.
Пошел Илья на конюшон двор
И берет как своего добра коня,
Добра коня со семи цепей;
Накладыват уздицю тасмянною,
Уздат во уздилиця булатные,
Накладыват тут ведь войлучек,
На войлучек он седелышко;
Подпрегал он двенадцать подпруженёк,
Ишша две подпружки подпрягаютси
Не ради басы, да ради крепости,
Не шшиб бы богатыря доброй конь,
Не оставил бы богатыря в чистом поли.
Да скоро он скачёт на добра коня;
У ворот приворотников не спрашивал, —
(Они думали, поедет воротами.)
Да он машот через стену городову жа.
Едёт он по чист у пол ю , —
Во чистом-то поли да курева стоят,
В куревы-то бог а тыря не видети.
Да ехал он день до вечера,
А темну-то ночь до бела свету,
Не пиваючи он, да не едаючи,
Добру коню отд о ху не даваючи.
Конь-от под им как потпинатьсе стал.
Бьет он коня и по тучьним ребрам:
«А волчья сыть, [52]52
  То, что насыщает волка.


[Закрыть]травяной мешок!
А што тако подпинаисьсе,
Надо мной над бог а тырём надсмехаисьсе?»
А конь скочил, – за реку пер е скочил.
А прошло три дороги широких – е
А не знат Илья, да куда ехати.
А во ту пору, во то времечько
Идет как калика да перехожая,
Перехожа калика безымянная.
Говорит как тут да Илья Муровичь:
«Уж ты здравсвуёшь, калика перехожая,
Перехожа калика безымянная!
А где ты был да ты куда пошёл?»
Отвечает калика да перехожая,
Перехожа калика да безымянная:
«Я иду ведь тут из Царя-града,
Я пошёл ведь тут во Киёв град».
Говорил как тут да Илья Муровичь:
«Уж ты ой еси, калика перехожая,
Перехожа калика безымянная!
А што у вас да во Царе-гради?
Ишша всё ле у вас там по старому,
Ишша все ле у вас там по прежному?»
Говорит как калика перехожая,
Перехожа калика безымянная:
«Уж ты ой еси, да Илья Муровичь!
А у нас ведь нынь во Царе-гради
Не по старому, не по прежному.
А потухло у нас соньцë красноë,
А помёркла звезда поднебесная:
Как наехало проклятоë чюдишшо;
Ишша сам как он семи аршин,
Голова его как пивной котёл,
А и ножишша, как-быть лыжишша,
А и ручишша, как-быть граблишша,
А и глазишша как-быть чяшишша.
У царя Костянтина Атаульевичя
Ишша скованы ноги резвые
А тема жа залезами немецькима,
Ишша связаны руки белые
А-й тема опутьями шолковыма».
Говорит как тут Илья Муровичь:
«Уж ты ой еси, калика перехожая,
Перехожа калика безымянная!
Ишша платьем с тобой мы поминямьсе:
Ты возьми у мня платье богатырскоë,
А отдай мине платье калицькоë».
Говорит как калика перехожая:
«Я бы н е взял платья богатырьскаго,
Я бы не отдал платья калицького,
А едно у нас солнышко н а неби,
А един у нас мог у т богатырь
А стар о казак да Илья Муровичь;
А с тобой с Ильей дак и слова нет».
Они платьём тут да поминялисе.
Ишше тут же ведь Илья Муровичь
Он ведь скинул платьё богатырскоë,
А одел собе платьё калицькоë
И оставил калики добр а коня.
Он ведь сам пошел тут каликою;
Ишша клюцькой [53]53
  Часто пела бабушка вместо «клюцькой» – «троской».


[Закрыть]идё потпираитьсе, —
Ишша клюцька под им изгибаитьсе:
Говорит тут Илья Муровичь:
«Не по мне ета клюцька и кована,
Ишша мало залеза ей складено;
Ишша сорок пуд во единой фунт».
(Не худой видно сам был.)
А идет как калика да по Цар ю -граду;
А скрыцял как он да по калицькому,
Засвистел как он по богатырьскаму, —
А проклятоë тут чюдишшо
Оно чуть сидит на лавици.
А та же калика перехожая,
А идет ведь к чюдишшу в светл у гридн ю .
Он ведь молитьсе Спасу Пречистому,
Он ведь Божьей Матери, Богородици.
А сидит проклятоë чюдишшо,
А сидит оно ведь на лавици;
Ишша сам как он семи аршын,
Голова его как пивной котел,
Ишша ножишша, как-быть лыжишша,
Ишша ручишша, как-быть граблишша,
Ишша глазишша, как-быть чашишша.
Говорит как проклятое чудишшо:
«Уж ты ой еси, калика перехожая!
Уж ты где ты был, куды ходил?» —
«Уж я был во городи во Киеви
У стара казака да Ильи Муровичя».
Говорит как тут ведь ишше чюдишшо:
«А каков у вас и могут богатырь,
Ишша стар казак да Илья Муровичь?»
Говорит калика перехожая,
Перехожа калика безымянная:
«А таков у нас могут богатырь,
Ишша стар казак да Илья Муровичь:
А в один мы день с им родилисе,
А в одной мы школы грамоты училисе,
А и ростом он такой, как я».
Говорит проклятоë чюдишшо:
«Ишша много ле он хлеба к выти [54]54
  За раз.


[Закрыть]съес?»
Говорит калика перехожая:
«От ковриги краюшецку отрушаёт,
А и той краюшкой трое сутки живет».
Говорит проклятое чюдишщо:
«По сторублевому быку да я ведь к выти ем!»
Говорит как калика перехожая,
Перехожа калика да безымянная;
«У нас, у попа была коровушка обжориста
Да много жорила, ей и р о зорвало!»
Говорит проклятое чюдишшо:
«Я и буду в г о роди въ Киеви, —
Ишше буду я как баран тусён,
Как баран тусён, как сокол есён;
Стару казака да Илью Муровичя
На дол о нь посажу, другой р о схлопну, —
У его только и мокро пойдë».
Стоит как калика перехожая,
Он смыаë шляпоцьку воскрыньцату,
Он и взгрел чюдишша по буйн о й глав ы .
Покатилась голова, как пивной котел.
Тут ведь п а велы и юл а велы.
Ишше та его сила неверна жа
И схватали тут да Илью Муровичя,
А сковали его ноги резвы жа
А-й тема залезами немецькима,
А свезали его руки белы жа
Тема же опутьями шолковыма.
Говорит как тут да Илья Муровичь:
«Уж ты Спас, уж ты Спас Многомилослив,
Уж ты, Божья Мать, Богородиця!
Уж вы што на миня да ек прогневались?»
Приломал все залеза немецкие,
Он прирвал опутьни шолковые;
Он ведь стал по силы тут похажывать,
Он ведь стал ту силу поколачивать,
Он прибил их всех до единого.
Ишша ихны те ведь тулова
Он выкидыват окошечьком на улоцьку,
Ишша сам он им приговариват:
«А пушшай ваши те ведь тулова
А-й серым волкам на розр ы ваньё,
А черн ы м ворон а м на росклеванье,
Ишша малым робятам на изр ы ганьё».
У царя Констянтина Атаульевичя
Росковал у его да ноги резвые,
Розвезал у его руки белые;
А кнегину Опраксею назад ведь взял;
Посадил он их тут на царство жа.
А пошел как тут да Илья Муровичь,
А приходит он ко меньшой реки
Ко тому калики перехожое.
Ишша тут калика перехожая,
Перехожа калика безымянная
И не можот он его конем владать,
А его коня в поводу водит.
Они платьём тут розминялисе:
Ишша тот ведь да Илья Муровичь.
Он ведь скинул платье калицькоë,
Он одел ведь платье богатырское.
Ишша тут они розъезжжалисе,
Ишша они тут роспрошшалисе;
А Илья поехал домой ведь тут,
А калика пошел, куды надомно.
 

Молодость Добрыни и бой его с Ильей Муровичем

 
Во славном во городи во Киеви
Был тут Никита Родомановичь.
Девеносто он лет жил, пристарилса,
Он пристарилса, да тут припокоилса.
Оставаласе семья любимая
Да чесна вдова Омыльфа Тимофеёвна;
Оставалса Добрынюшка Микитичь млад
Он не в полном уми, не в полном разуми,
Не в великом Добрынюшка возрости:
Он не можот Добрыня на кони сидеть,
Он не можот Добрынюшка канем владать.
Ишша стал как Добрыня лет двенадцети,
Он п а дал своей матушки в резв ы ног и :
«Уж ты ой, государыня матушка!
Чесна вдова, Омыльфа Тимофеёвна!
Блаослови-тко миня выйти на улоньку
Ишша с малыма робятами по и грати».
Да которы робята двадцети петй,
Ишша он ведь Добрыня да лет двенадцети.
«Тибя Бог бласловит, чядо милоë,
А м о лоду Добрынюшку Микитичя млад,
А тибе жа как выйти на улоньку
Ишша с малыма робятами по и грати».
Да которы робята двадцети пети,
Ишша он ведь Добрыня да лет двенадцети.
А пошел как Добрынюшка на улоньку,
Ишшо стал он шутоцьки зашучивать:
Куго за руку возьмет, – руку выдернёт,
Куго за ногу подопнет, – ногу вышыбë,
По бел о й шеи ударит, – голова ведь с плеч.
Доходили ети жалобы великие жа,
Доходили до его ведь до матинки,
До чесной вдовы Омельфы Тимофеёвны.
А м о лодый Добрынюшка Микитичь млад
Он п а дал своей матинки в резвы ноги.
«Уж ты ой, государыня матушка!
Блаослови-тко миня итти-ехати
Да во далечë во чисто полë
Да учитьсе натуры богатырской жа».
Добрынина та матушка росплакалась:
«Уж ты молоды Добрынюшка Микитичь млад!
Ты не в полном уми, не в полном разуми,
Не в великом, Добрынюшка, возрости:
Да напрасно головушка погибнет ведь».
Он ведь падает своей матушки во второй након [55]55
  Раз.


[Закрыть]
«Уж ты ой, государыня матушка!
Блаословишь ты миня, я поеду жа.
Не благословишь ты миня, я поеду жа».
«Тибя Бог бласловит чядо милоë,
Да м о лоду Добрынюшку Микитичя,
Тибе ехать во далечë в чист о полë
А учитьсе натуры богатырской жа».
А молоды Добрынюшка Микитичь млад
Он выходит на с е реду кирписьнею,
Он молитьсе Спасу Пречистому,
Он Божьей-то Матери, Богородици.
Да пошел как Добрыня на конюшон двор.
Он берёт ведь тут добра коня,
Он добра-та коня со семи цепей;
Он накладыват уздицю тасмяную,
Уз дат во уздилиця булатные;
Он накидывал Добрынюшка войлучек,
Он на войлучек Добрынюшка седелышко;
Подпрягал он двенадцать подпруженек,
А ишша две подпружки подпрягаютци
Да не ради басы, ради крепости:
Да не шшиб бы бог а тыря доброй конь,
Не оставил бы бог а тыря в чист о м поли.
Надеваёт он латы булатные,
Да берет он с собой палку воинную,
Да берет он с собой саблю вострою,
Он берет ведь с собой востр о копье,
Берет он с собой и булатный нож,
Скоро он скачёт на добра коня;
У ворот приворотников не спрашипал, —
Он махал через стену город о вую.
Ишша ехалъ Добрыня по чист у полю, —
В чистом-то поли курева стоят,
В куревы как бог а тыря не видети.
Как во ту-то пору, в то-то времечько
Ко той вдовы Омыльфи Тимофеёвны
Приежжала полениця удалая,
Ишша стар-от казак Илья Муровичь.
Становил он коня к дубову столбу.
Да вязал он коня к золоту кольцю.
Да в гридню он идет не с упадками, —
Отпирает он двери тут на пету.
А молитьсе Спасу Пречистому,
А Божьей-то Матери, Богородици,
А чесной вдовы Омыльфы поклоняитьсе.
А чесна вдова Омыльфа Тимофеёвна
А поит полен и цю, она кормит тут;
А сама поленици наказыват,
Да наказыват поленици, наговариват:
«Уж ты, ах, полениця удалая,
Уж ты стар казак, Илья Муровичь!
Ты поедёшь, Илья, во чисто поле;
Ты увидишь мое чядо милоë,
Ишша молоды Добрынюшку Микитичя;
Не придай ты ему смерти скорое».
Ишша тут полениця поежжаёт ведь,
А чесна вдова Омыльфа спровожаёт тут.
Скоро полениця скачёт на добра коня,
Ишша едет Илья по чисту полю, —
А молоды Добрынюшка Микитичь млад
Ишша ездит Добрыня по чисту полю,
А учитьсе натуры богатырской жа:
А правой рукой копьем шурматит,
А левой рукой он подхватыват.
А крыцит, как зыцит полениця удалая
Да стар казак Илья Муровичь:
«А пора, полениця, с тобой съехатьсе,
А пора, полениця, нам побрататьсе».
А Добрынюшка тут испужаитьсе,
А конь-от под им и подпинаитьсе.
А бьет он коня по тучьн и м ребрам:
«Уж ты, волчья ты сыть, травеной мешок!
И што тако ты подпинаисьсе,
Надо мной над бог а тырем надсмехаисьсе?»
Крицит как полениця, да во второй након:
«На уезд уж тобе не уехати!»
Как две горы вместях столконулисе, —
Два богатыря вместях съежжалисе.
Они бились палками воинныма;
По насадкам палки розгорялисе;
Они друг ведь друга не ранили,
А кидали палки на сыр у земл ю .
Они секлись саблеми вострыма;
Ишше сабельки пошшорбалисе;
Они ведь друг друга не ранили,
Они кидали сабли на сыру землю.
А кололись копьеми вострыма,
Друг ведь друга не ранили;
По насадкам у них копья обломалисе;
А кидали они копья на сыру землю.
Слезовали бог а тыри со добр ы х коней,
А схватались бог а тыри во плотн о й тут бой.
Ильина нога да окатиласе,
Окатиласе да нога левая;
Ишша сплыл Добрыня на белы груди,
Ишша хочёт пороть груди белые,
Он хочë смотреть ретив о серьцë,
Ишша сам говорил таков о слово:
«Не чесь-то-хвала молодецькая,
А-й не выслуга-та богатырска жа —
А убить полениця во чистом поли
А без спросу ей и без ведома;
Уж ты, ох, полениця удалая!
Ты ко е й земли, коёго города?»
Говорит полениця удалая:
«Ишша был бы у тя я на бел ы х грудях, —
Не просил бы ни дядины, не вотьчины,
А порол бы у тя я груди белы жа,
А смотрел бы у тя я ретив о серьцë.
Я из славнаго городя из Киева;
Ишше старо казак да Илья Муровичь,
Илья Муровичь сын Ивановичь».
А и молоды Добрынюшка Микитичь млад
Ишше скачёт он со белых грудей,
Ишше падать ему во резв ы ног и :
«Уж ты, батюшко наш, стар ы й казак!
Ты старо казак да Илья Муровичь!
Ты прости миня в таковой вины».
Они скоро скачют на добрых коней.
А Илья поехал по чисту полю.
А Добрыня поехал к своей матёнки,
А к чесной вдовы Омыльфы Тимофеёвны;
Становил коня к дубову столбу,
Он везал коня к золоту кольцю.
А в гридню идет, – Богу молитьсе,
Своей матёнки до поклоняетьсе:
«Уж ты здрастуёшь, моя матушка,
Чесна вдова да Омыльфа Тимофеёвна!»
«Уж ты здрасвуёшь, мое дитятко,
Да молоды Добрынюшка Микичь млад!»
Говорил Добрынюшка Микитичь-от,
Говорил он ведь своей матёнки:
«Ишша был я Добрыня во чистом поли;
Я побил поленицю удалую,
Я стару казака Илью Муровича»,
Говорит тут да р о дна матушка,
Ишша та вдова Омыльфа Тимофеёвна.
«Уж ты ой еси, мое дитетко,
Ишша молоды Добрынюшка Микитичь млад!
Ишша то ведь тибе родной батюшко».
Ишша тут ему за беду стало,
За ту кручинушку великую.
(Ишь, мать сказала, што он не замужем был
прижит, он ведь не знал, што сколотной [56]56
  Внебрачный.


[Закрыть] был.)
Он ведь скоро скачёт на добра коня,
Он поехал тут по чисту полю.
(Хотел найти Илью Муровичя да убить его, да где
его сыскать. Илью-то? Поездил, да так и приехал.)