Текст книги "Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанры:
Фольклор: прочее
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)
Отец и мать умерли. Осталис Даша да Ваня.
Ваня умняк был, а Даша немного лабутка была.
А родители їхни т о рмошили – немного торговали. Осталось денег немного и товары.
Ваня и говорит:
– Штобы лишной траты не было, давай закопам деньги в туесе.
– Давай.
– Нам, Даша, дров запасать надо.
И поехал в лес, а Даша топит.
Ваня в лесу ждет, думат: скоро Даша придет, обед принесет.
А Даша одна хозяйсвует:
– Ах, Ваня коклетку любит, я ему коклетку испеку.
Она коклетку стала печь.
– Ах, Ваня уксус любит, в кажно место уксус л о жит.
Побежала в погреб, кран у боцки отцинила…
– Ах, у меня коклетка там сгорит!
Уксус бросила, побежала в избу, а коклетка уж готово: сгорела.
Вынела из пецки, церна, как угольё, на стол пол о жила.
– Ах, у меня там кран открыт, уксус выбежит!
Прибежала в погреб, а уксус уж весь выбежал, готово. Лужа большашша. Она схватила мешок тут с крупцяткой был, да мукой все засцяла. Сухо теперь!
– Ах, у меня котанко коклетку съїст.
Побежала в избу, а уж готово: котанко коклетку съїл. Вот тебе: ни коклетки, ни уксусу, ни муки. Вот посуды красной везут: крынок, латок, горшков…
– Кому горшков, горшков! Красавица, не нать-ле горшки?
– Да уж как не нать? Надобы. Да денег нету.
– Поишши! Найдутся-ле hде?
– Есь, да не настояшши.
– Каки таки не настояшши?
– А таки, которы в земли закопаны.
– Ницего, неси!
Она принесла полон туес денег; золоты там, серебрены…
– Ницего, годятця!
И выложил полон воз горшков. Ну, много-ле те стоят глинены горшки? Каки деньги взел!
Вот она кругом посуды наклала в избы. Ваня пришел.
– Н-на! Што это?
– Это хозейсьво.
– Куда столько?
– Я люблю посуды много.
– Нде взела?
– Н-на! Купила!
– Да hде деньги брала?
– Я те отдала, што в земли закопаны.
– Эх, Даша, Даша! Как теперь хозейсвовать будем? И муку извела, уксус упустила, коклетку сожгла. Не в люди-ле итти? Нам жить дома нецем. Пеки подорожники. У нас кружок масла есь, да хлеб; и готово! Хлеб в котомоцьку, кружок масла под мышку. Да стали запоходить, Даша двери взела: дома все запирались дверями.
Пошли. С горушки она масло упустила.
– Ишь, покатился кружок: домой захотил!
Шли, шли и опристали. Ваня на сосну полез: о гни смотрять. Кругом зверьё ходит.
– Знаш, Даша, полезем на с о сну ноцевать, как бы нас тут медведь не съїл.
– Ну, штож? Давай!
Поехали на сосну, она двери с собой волочит.
– Даша, куда этта?
– Да! На сосны ноцевать, да штоб дверями не заперетьсе?! Я буюс.
Ну и поехали там с дверью, не знаю уж, как з а спали.
Горшешник мимо ехал, тож сед под сосной: охота деньги пошшитать.
– Эх, хороши деньги! Ох, стыдно! Глупу девку оманул, ведь видать уж, што глупа.
А тут Даша двери уронила.
– Батюшки! С с о сны двери падают! Это меня боh наказал, што зря деушку оманул.
Мужик оступился этих денег, коня хлеснул, да и поехал.
А тут Ваня с Дашей с с о сны слезли, тут їхной туесок полной денег стоіт… И пошли домой хозеисвовать.
Глядя на милых, впившихся глазами ребят, Ошкуй, улы баясь, завел вторую.
48. Лешева репаПосеял мужик репу, а старуха заругалась, зачем репу сеял. Вот время доспело, старик и спрашиват:
– Старуха, не бывала на Лисьей горки, репы не смотрела?
– Н-на! Никакой репы не родилось. Было тебе говорено.
Пошел старик на репишше: эдаки наперски. Только поле затратили.
– Лешему бы всю репу!
И собирать не стал. А на другой год не стерпел – опеть репу посеял, и уродилась репа отчаянно блюдце. Принес старухи показать, она не верит.
– Поди, дикарь, чужу принес.
– А вот возьму мешков, на телёге приеду да привезу тебе воз, тоhда…
И поехал. Приехал на место, а там леший стоїт.
– Моя репа, не дам!
– Я сеял, – моя!
– Сеял ты, а р о стил я. Сам сказал, што мне репа.
Старик одумал:
– Я на цем приеду за репой, ты узнай. Узнашь, дак твоя репа.
Пошел старик домой, телёгу с мешками оставил на горки, взял старуху с собой, волосы расплел, – становись на корачки!
Сам на старуху сел: вези!
– Нде мне на эку гору зняться?
– Молчи, за репой едем.
На гору вызнелись. У старухи волосы больши.
Леший ходит кругом – кругом волосы.
– Што тако? Овця? Нет, не овця – больно мохнато.
– Не знаю… Старик, бери репу!
Старуха волосы заплела и стала рвать репу. Дак мешков не хватило…
Теперь был черед за Скоморохом, и все предвкушали веселье. Дед заканчивал прелестный маленький невод. Только поплавков не хватало. Но, подняв на Скомороха глаза, дед сплюнул, забрал работу и отошел в сторону на другой конец плошадки.
Скоморох хотел было начать, но свиснул пароход, и все зашевелились. Скоморох крикнул:
– Стой! Сами знаете, ешшо с лодок примать станет, тихим ходом поползет. Долго-ль в котомоцьку собраться? Слушайте!
И рассказал.
49. КуроптевКуроптев навоевался, по окопам навалялся, всех вшей досыта накормил, тогда службе еговой строк вышел. Можот итти на все четыре стороны, куда любо. А у Куроптева не было ни кола, ни двора, ни малого живота, ни образа помолицца, ни веревки задавицца, ни ножа, чем зарезацца. Идет он, идет день до вечера, и тут ноги шагать перестали. Сел край дороги и разгоревался. У птицы гнездо, у зверя нора, а человеку некуда голова преклонить. Хотел закурить, – табаку нет. И вдруг смотрит, – около человек взялся, такой хорошо од е ной и говорит:
– Куда, Куроптев, пошел?
Присел этот человек рядом, и всю ему Куроптев жись свою рассказал, как воевал, как в окопах позорился.
Человек, выслушав, говорит:
– Правильной ты, Куроптев, человек. В рай хочешь?
– Как это понимать, в рай…
– Очень просто: записку дам и вне очереди.
Этот прохожий был сам боh, а Куроптев не знат и ничего понеть не можот:
– В рай, конешно, приятно, но как туда попась, и чья дорога, и нать-ли помирать?
Боh в книжечке черкнул, листок вырвал:
– Держи, предъявишь Петру ключарю. До утра иди прямо, о всхожем поверни на восток, в павечерии возьмессе в царсви небесном.
Куроптеву выбирать не из чего. Он сделал налево кругом, да и зашагал.
Утром поворотил на солнце. О вечерней зори уздрел каменны ограды. У ворот позвонился. Отворили. Документ проверили, все правильно. По книгам провели. Райско-нетленно обмундирование выдали – проходи, блаженствуй. В раю худо-ли? Сады, винограды, палаты, фонтаны! В раю рано ставать не надо, на работу не гонят, ни в поле, ни пахать, ни молотить, ни по дрова ехать. Поокруг празник.
Куроптев отоспался, отъелся, ко всему пригляделся. И што же это? Ему не весело стало. Што случилось? А покурить захотел. Спросить неловко. Какой же в раю табак? Весь парень приуныл, весь поблек. Все сады, все кустики обшарил, нет ли где окурочка, – не нашел. С горя што придумал: веревочку нашел, мелом намелил, давай на главной просеки лужайку мерять да колье вбивать.
Праведны понеть не можут, што он творит.
– Куроптев, ты што затеял?
– Я-то? Я вот план снимаю на предмет застройки пустуюшшей плошшади зданием трактира.
Праведны бегом к боhу.
– Осподи, осподи, твой-то Куроптев, как отличился! В цареве небесном трактир ставит! Разрешенье имет!
Осподи брови насупил, да скорым шагом к безобразнику:
– Куроптев, ты знашь, што полагается за нарушение тишины и спокойствия в обшественном месте?
– Так точно. Только понапрасну они шум поднели. Опосле сами блаhодарить будут.
– За што благодарить?
– А вот за трактирно заведение, распивочно и на вынос, с продажей папирос.
– Дурачина ты, табашна шишка!
Осподу смешно. – Люди всю жись рай зарабатывают, а ты без заслуг, только в силу моїх к тебе личных синпатий сюда попал – и то тебе, болвану, не сидится… Больше ничеhо, што в аду тебе лучша прописаться.
– Сопроводительну бумажку получить можно?
– Спешно известим сами. Ступай туда. В аду ворот много и все входы настеж.
Выписали Куроптева из рая. Ключарь Петр и дорогу сказал:
– Поди прямо, вечером поворотиссе на запад.
Куроптев идет день, о закатимом повернул во мрачну сторону. И вот горелым запахло, потом скрежет и визг слыхать стало. Дале – корпуса увидал высоки, ворот много. Ад есть. Черти Куроптева под локотки примают, в жарко место садят. А Куроптев свое:
– Покурить, ребята, нет ли?
Ему лоток с папиросами в колены высыпали и всё дороги сорта. Он три папиросы подраз закурил. Сидит нажигается. С утра опять за табак. С бесями дружба, и чертовкам Куроптев надо. Кажна обниматься лезет, в губы припадат, кажна записываться зовет, и видом кажная, как жаба. Мужику это каково? Он и табаку не рад, на волю запросился, да нет, не уйдешь. В ад входы полы, а выходу нет. Куроптев опеть потемнел. Брови нависли, дума на мысли.
Против главного корпуса лужок был травами высажен узорами. Этта малы бесенята с няньками гуляли. Куроптев веревку намелил, ходит с метром да эту лужайку измерят.
Бесям интересно:
– Товарыш Куроптев, вы это што делаїте?
– Я-то! Я планирую. Церькву-храм будем ставить на сем месте. Направо колокольна, прямо алтарь, звон будет, ладан, пение…
У бесей со страху животы того разу схватило. Ко главному сотоны прилетели:
– Дедушко, отаманушко! Куроптев в аду церькву строїт. Уж колокольна готова. Всех, всех задушит, закадит…
Сотона в чем был к Куроптеву:
– Товарыш Куроптев, это што?
– Храм божий ставим. Слыхано-ли, штобы помолицца зат-ти некуда было. План готовой, сейчас на биржу за рабочими пойду.
– Поди-ко ты лучче вон. Проваливай, куда хош!
– Нет, я раздумал, мне тут дородно.
Сотона на небо депешу:
– Зачем таких боhомолов в ад посылаете? Ваш Куроптев в преисподней церьков строїт…
Из раю ответ:
– А мы што будем делать, коли он сам так захотел?
– Возьмите, ради боhа, обратно.
– Довольно мы с їм бились. Нам свой спокой дороже.
Што делать? Лихо-то ведь споро, его не сбудешь скоро.
В аду кажной день заседанье. Как Куроптева выжить. Вот бес Потанька предложил:
– Дедушко, отоманушко, ты с меня шкуру спусти, натени на барабан, я с барабаном за ворота выйду, тревогу ударю, увидаете, што будет.
Дедушко со внучка шкуру спустил, сделали барабан. Потанька с барабаном за ворота выбежал, ударил сбор. Куроптев старой службы солдат, привык слушаться команды. Барабан услыхал, амуницию подтянул, ранец на плечи и ать-два – вымаршировал из аду. Только он за ворота, беси ворота на запор, да еще бревно изнутри привалили.
А Куроптев осмотрелся, тревога ложна…
– Ах, дуй вас горой! Он в ворота ломится, а беси исподворотни языки кажут, хвостом дразнят:
– Не пустим боле! Не пу-у-стим! Нам тоже своя жись дорожа.
Опять значит Куроптев, куда глаза глядят, бредет по дороги. У птицы гнездо, у зверя логовище, а ему человеку негде глава подклонить. И на стрету ему опеть тот человек, такой хорошо оденой. А это был сам боh:
– Куда, Куроптев, пошел?
– Да, вот, осподи, из аду выгонили.
– В раю тебе было неладно, и в аду нехорошо… Што я с тобой буду делать?
– Осподи, мне бы где-ли на часах постоеть.
– Куда тебя, Куроптев, деваешь… Видишь, вон около ростанья будка наружна. Становись, охраняй! На зиму тулуп тебе выдам и валенки.
Куроптев этта и теперь в будке караулит.
Когда смех, звеневший все время, замолк, Скоморох начал вторую.
50. ДогадаБыла в лесу глупа деревня. Люди в лайды жили, широкого места никогда не видали, дак уж… Был один поумняе, Дог а дой звали, дак и тот глуп. Вот эти мужики собрались в лес на охоту и видят, в снегу дира, а из диры пар идё… Що тако? Стали думать, часа два думали.
– Нать Догаду спросить.
– Ну, Догада, он знат, он понимат.
И пошли веема к Догады. Приходя и говоря:
– Догада! Были мы в лесу, видели диру, а из диры пар идё. Що тако? Советовали, ничего не усоветовали. Скажи, пожалуйста.
А Догада на тот час с жоной обедал и говорит:
– Так нельзя сказать, нать посмотрять. Вот ужа пообедаю, пойдем веема в лес.
Пообедал Догада, пошли веема в лес. Догада видит, в снегу дира, а из диры пар идё. Що тако? Стал думать. Часа два думал. Ничего не удумал и говорит:
– Так нельзя сказать, нать посмотрять. Вот що, товарышшы: берите меня за ноги, да суйте в диру. Да держите крепко. А как, если що буде, дак обратно волоките.
Мужики взели Догаду за ноги и сунули в диру… А там было логово! Медведь был! Он и стяпал Догаду за голову.
Догада ногами голит, рыцять не может… А те держат крепко. Все думают: было що, али не было що? Часа два думали, а потом говоря:
– Що Догада сам смотрит, а нам не показыват! Ташшыте его назать!
И выташшыли одно тулово без головы. И заспорили: одны говоря, що и ране такой был, а ины: – Не, с головой!
Спорыли, спорыли, доспорытця не могли. Говоря:
– Нать к Догадихи пойти…
– Ну, Догадиха мужа знат. Догадиха понимат. Догадиха скажот.
К Догадихи пришли и тулово приволокли.
– Скажи, пожалуйста, Догадиха, – как Догада ране с головой был, или без головы?
А Догадиха на ответ:
– Да как обедали, бороденка болталась. А была голова, нет, – не припомню. Мне ведь не к цему!
Скоморох кончил, и в это время раздался второй гудок. Московка всполошилась:
– Два гудка!
– Это нов о й пароход. По гудку слыхать: «Посыльный». Два парохода идут! Вот это так повезло!
Стали собирать пожитки, и вскоре показался долгожданный, уже наполненный пароход. Все выстроились с котомками. Пароход бросил чалку. Помор поймал ее и живо прикрутил ко вбитому столбу. Пассажиры по доске, брошенной на берег, взбирались на палубу. Капитан приподнял кепку и крикнул Московке:
– Вам советую десять минут подождать «Посыльного». Там совсем слободно, каютина больша. Идет пустой, ешьчо нас обгоните!
В одну минуту Московка перешепнулась со своей компанией, и они отошли в сторону.
– Дедушко, с нами?
– Видно, што с вами в ад попадать!
– Вдруг веселей!
И Скоморох хлопнул деда по плечу. На палубе парохода кто-то узнал Скомороха:
– Далеко-ли?
– В Архангельско-у!
– Што так о ?
– Весел о ! Восемь девок на пятак, а девяту дают так!
Молодка в последнюю минуту по сходням сбежала обратно.
– И я с вами!
Через десять минут пришел «Посыльный», совершенно пустой. Оставшиеся вошли, заняли общую каюту-столовую и отбыли.
Мелились-ли они еще, много-ли еще сказок рассказали друг другу, – нам неизвестно.
Собирались рассказывать всю ночь.
Комментарии к записям
Для лиц, имеющих специальный интерес к произведениям изустного творчества, ниже даются примечания к следующим сказкам.
1. Верная жена.В примечании № 3 к прекрасному сборнику «Сказки из разных мест Сибири», под редакцией М. К. Азадовского, отмечено редкое и талантливое соединение номеров указателя сказочных сюжетов Аарне-Андреева – 882 и 1730 у сказочника С. И. Скобелина (Минусинского округа) зап. В. Кудрявцева и у М. Д. Кривополеновой в данной сказке.
Центральная часть сказки в русских текстах параллели пока не имеет.
2. Моряжка.Своего рода уника, как прозаическая форма. Дерево, вырастающее на могиле разлученных любовников, которых соединяет смерть, использовано в песне о Тристане и Изольде, в романтической английской поэзии и в русской былине о Василии и Снафиде, отравленных игуменьей, – былине, охотно певавшейся в скитах. В «Моряжке», рассказанной Т. О. Кобелевой, чувствуется отраженное влияние стиха об Алексее, человеке божьем (письмо и уход в брачную ночь) и «жития» Петра и Евфросинии, похороненных в одной могиле. В форме же сказки – загробная любовь в виде дерева, кажется, встречается впервые, если не считать прозаического переложения «Василия и Снафиды», где вырастает два дерева после смерти отравленных матерью. Запись академ. А. А. Шахматова в сб. «Северные сказки» Е. Н. Ончукова (с. 256. Отдельный оттиск тома XXXIII «Записок И. Р. Географического Общества по Отделению этнографии» 1909 г.). Летом 1930 г. Е. М. Тагер во время своей поездки в Карело-Мурманский край записала «стих» про Иова и Мару в селе Поной Мурманского округа; этот «стих» (так зовут там былины) является колыбелью Моряжки, которую было бы правильней назвать Маряшка. Агния Федоровна Совкина 47 лет, неграмотна, выучила этот «стих» 20 лет назад от старухи с Терского берега.
3. О Новой Земле.Точные многочисленные записи о том, что «Новая Земля тянет». Рассказ же об одиноком современном человеке, живущем на Новой Земле, готовится стать настоящей поэтической легендой. До революции мне сообщали шопотом, что на Новой Земле одиноко промышляет и скрывается «политический». После революции, что там находится «белый», и, наконец, в последнее время чаще и чаще рассказывают, что на Новой Земле одиноко промышляет ушедший от неудачной любви нелюдим.
11. Гость Терентьище.Для изображения действующих лиц Елена Олькина меняла тональность и тембр, поясняя: «так уж поется». Это наводит на мысль, что когда-то былина о госте Терентьище на р. Пинеге могла исполняться несколькими лицами. Может быть, это остаток какого-то примитивного скоморошьего действа.
12. Черти в бочке.Представляет отдаленный вариант боккаччовского сюжета (Декамерон, день VII, новелла 2-я), который находится, например, в одном старинном рукописном сборнике повестей, переведенных с польского: «Книга, глаголемая Фокецы или жарты (шутки) полскіи, беседы, повести и утешки московскіи» (Рукопись Румянцевского музея из собрания академика Н. С. Тихонравова, № 13, гл. 64, лист 96 и 97).
О жене, всадившей гостя в полбочку.
«Некиї мужъ, нечающей жене, в дом приїде. Жена же безнего гости имеетъ, которой ей издавна добре подчивалъ. Не имея же где скрыти его, стояла полбочки вызбе, тамо его сокры, но ноги его не вместишася и видены быша. Егда мужъ вызбу вни-де и вопроси: что сие? Она же некоснымъ помысломъ себе сице забеже: «милый мужу, – глаголетъ, – человек сей полбочку сию торгуетъ и хощетъ купити, и влезе в ню, даже высмотрить, нестьли щелей; продай ему, а намъ в ней мало пригоды. А ты, добре человече, естли уже высмотрилъ, излези и сторгуй у господина». Мужикъ излезе исполбочки, господинъ же не точию снимъ торговалъ, но и отнести пособилъ».
Эту выписку произвел и любезно прислал мне бывший хранитель этнографического отдела в Румянцевском Музее в Москве, покойный Н. А. Янчук, очень заинтересовавашийся моим исполнением «Чертей в бочке».
Эту сказку от той же Н. Олькиной в Цимоле я записала дважды: в 1915 г. и 1921 г. Текст изменился только в одном отношении:
1915 г. «Подавал депешу губернатору: говорит, купит»…
1921 г. «'' '' «исполкому: говорят, купит»… При выпуске чертей из бочки:
1915 г….. «губернатор хлопочет»…
1921 г…. «исполком хлопочет»…
Отдаленный же вариант «Черти в бочке», может быть, возник на севере из живого польского источника: ст. 17. Панья.
17. Панья.Записана у солеваров в Посаде Нёнокса на Летнем берегу (60 верст от Архангельска); там обычно пели ее вместо колядки на рождество, но знал ее и Останин в Кеми. В Нёноксе живут потомки «людей» Марфы Посадницы, и современные крестьяне твердо помнят (1915 г.), что солеварницы перешли к ним от нее. (Между прочим, среди десяти варниц, из которых действовало в 1915 г. только три, была заброшенная «Скоморошицья».) Вместе с тем население признает, что с ним смешались «ляхи», осевшие здесь еще со Смутного времени. Белокурые новгородцы отличают польскую кровь по темным волосам, глазам («темноликие») и фамилиям; приводят в пример «Феликсовых». Там есть церковь св. Климента и около нее могильные плиты с латинскими надписями. В Нёноксе девушки, перед свадьбой, когда плачут на родительских могилах, в причетах обращаются к святому Клименту. Текст «Паньи», образ легкомысленной веселой полячки и подозрительного, ревнивого пана не оставляют сомнения в польском происхождении песни. Н. Е. Ончуков слышал о ней, но не записал («Сев. Сказки», с. 502). На Севере в сказках, песнях и даже разговорах встречается часто «панове-уланове», как понятие о разбойничьих шайках (это память от Смутного времени). Мало того, на Кулое я встретила крестьян, носящих фамилии Ольховских и Ольговских (один из них был очень темнолик), и весьма распространенную там песню «Корчма Польская», где рассказывается о хозяйке корчмы, обыгрывающей всех в карты. Заметим, что сообщается Летний берег с устьем Кулоя морским путем, и можно допустить, что бродящие ляхи или их потомки легко могли попасть и на р. Кулой. Видя в некоторых северных народных произведениях ясную польскую струю, можно, пожалуй, к ней отнести и появление сказки «Черти в бочке».
27. Царевнина Талань.Не укладывается в каталог сюжетов Аарне-Андреева и отчасти сходна с № 71 «Сказочных материалов Пинежья» А. И. Никифорова 1927 г. (Сказочн. Комиссия 1927 г., с. 46).
28. Ай-брат.Эту же сказку в 1916 г. мне рассказал неизвестный печорец. Я записала ее схематически, но более полную редакцию дала Т. Кобелева в 1925 г. Однако и у того и у другой конец не ясен: за кого же вышла королевна? Но и тот и другая на мой вопрос уверенно отвечали: «за конюха».
34. Вавило и скоморохи.В старинном рукописном сборнике лишь в оглавлении значилась эта былина, но самый текст был утерян и неизвестен. Лишь в 1900 г. А. Д. Григорьев записал его от М. Д. Кривополеновой, а в 1915 г., не зная, кого я встретила, повторила эту запись и я. Эта уника представляет собою древнюю попытку поднять звание скоморохов, на которых было тогда церковное гонение. На р. Пинеге осталось много следов усердной работы скоморохов по реабилитации своего призвания. В этой былине мы усматриваем идею освобождающегося от ханжества и встающего на борьбу с царем искусства. По составу семьи «царя – собаки» можно думать о Борисе Годунове.
36. Иван Запечельник и богатырица.К этой сказке (р. Кулой, дер. Карьеполье, Гаврило Крычаков – Баюнок) был применен, по моему предложению, коллективный метод записи: первая (А. А. Рязанова) записывала текст фабулы, бросая писать и отдыхая, как только начинались слова чьей-либо прямой речи. Второй (А. Н. Зуев) подхватывал запись диалогов и останавливался при косвенной речи. Двое других из записывавших (А. П. Соколова и О. Э. Озаровская) усиленно обращали внимание и записывали меткие обороты речи, особо образные выражения и местные слова. Излишние обрывки фраз, которые встречались у каждого записывающего не из его заданий, служили связью для установления полного текста, который уложился в разрезанном виде в четырех тетрадях.
Сами записывающие были очень довольны: текст был записан полностью, а рука каждого не уставала. Сведение текста из четырех тетрадей в отдельный экземпляр было приятным занятием.
39. Дороня.Первая часть сказки, заключающая три номера Аарне-Андреева 1210,1214 и 1286 рассказов о пошехонцах, очень распространена. Вторая же часть (1540) – после смерти Дорони – сравнительно редкая. Ее я записала на р. Пинеге от Елены Олькиной в Великом Дворе, а затем Надежда Олькина в Цимоле рассказала мне «Дороню», соединив полностью все четыре номера в один рассказ.
41. Гордая Царевна.Прообраз этой сказки – переведенная в Петровское время «История о Французском Сыне», находящаяся в рукописном сборнике XVIII в. Собрания И. Е. Забелина в Историческом Музее и опубликованная С. Елеонским в 1915 г. в Москве. Это опубликование совпало с моими выступлениями с М. Д. Кривополеновой и исполнением «Гордой царевны» Останина, так что в следующем году в семинарии проф. М. Н. Сперанского на В. Ж. К. в Москве (ныне 2-й МГУ) была включена тема: «История о Французском сыне» и «Гордая царевна» Останина. Эта сказка напечатана в сб. М. М. Серовой «Новгородские сказки» с заглавием «Ваня» и подзаголовком «Записано по памяти со слов О. Э. Озаровской». Язык далек от останинского с введением чуждой поморам лексики.
Мне остается добавить несколько слов о северных сказочниках: хороший сказочник славится верст на сто в своей округе. Чаще всего он сказывает в промысловой избушке, куда на ночь собираются как промышленники (рыболовы, лесорубы и охотники), так и случайные прохожие. Хороший сказочник должен завести сказку на всю ночь так, чтобы все слушатели «убились» (т. е. заснули); поэтому искусство связывания сюжетов достигает большой высоты. Иной раз десять сюжетов переплетаются, получают блестящую развязку, и создается род длиннейшей авантюрной повести. Этому искусству особенно удивляешься, когда это делается на ходу, без подготовки.
По языку различаются два типа сказочников. Первый – традиционный сказочник: он бережет старинный язык, оставляет затронутый древний образ и положение, а следовательно, и фабулу. Второй тип желает отойти от древней канвы. Его томят впечатления современной жизни, и он то следует жизни, призывая на помощь магию сказки, то, следуя сказочной фабуле, укрепляет ее положениями и образами из современных впечатлений. К первому типу относятся: М. Д. Кривополенова, Т. О. Кобелева, Н. Пр. Крычаков. Второй тип – это тот, кто сознательно путает старые образы с современностью, наслаждаясь иногда этой несуразностью. К этому типу относятся: В. Пр. Харгалов, Н. Олькина, Александр Останин, Крычаков Гаврило и в полной мере – Долгощельский, Афанасий Маслов, сказок которого здесь не пришлось поместить. Но блестящим представителем этого типа надо считать Б. В. Шергина, который, несмотря на образованность (художник), постоянное общение с интеллигентными людьми, сохранил в полной неприкосновенности свой северный язык и произношение. В Шергине ярко выступает свойственный северянам дар импровизации. Характернейшая же его черта: ему нужно много раз рассказать на людях, чтобы с напряжением он смог закрепить это самое на бумаге.
