Текст книги "Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанры:
Фольклор: прочее
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
– А hде-ле мне голова кормить!
И согласился Еруслан Лазаревич hод прожить или два прослужить, как понравитце. В том согласилисе; на тех условиях hод или два. Да Еруслану Лазаревичу што-то приметалось на ей посвататься. Да и приходит во светлу светлицу, и говорит Марфа Прекрасная:
– Што надо тебе, Еруслан Лазаревич?
– Да вот, Марфа Прекрасна, што то стало скушно, год живу, поцему бы нам не жонитьсе?
Немного време они подумали, – веселым пирком да свадебкой. Прожили два дня, пошли в церковь божию, приняли закон божий, золоты венцы. И повенчались, и жили они, пожили время немного. Жили они после етого время годов пять или шесть.
У Еруслана Лазаревича больше никуда душа не припадыват. Марфа Прекрасна говорит:
– Ладно, никуда у меня у мужа душа не припадыват!
И вдруг у его перва жена родила сына Михаила. Етот Михайло рос не по дням, а по часам и стал восьми лет как восемнадцати и стал у матери Елены Прекрасной выспрашивать:
– Хто меня в утробы засеял и хто у меня отець?
Елена Прекрасная сплакала горькима слезами и ответила:
– Ой, ты мой возлюбленой сын, есь у тебя отець, не думай, што незаконнорожденной, есь у тебя отець, уехал ровно восемь лет.
– А куда жа он уехал?
– Смотреть Марфу Прекрасну.
Пошол Михайло к своему дедушку старшому блаословенья просить, штоб поехать в цисто поле.
Блаословил его дедушко ехать искать отца. Пошол к матери и сказыват:
– Пусти меня, мама, показаковать, в цисто поле погулять.
Возлюбленная мати отвечала:
– Ты ешьчо малешенько, ты ешьчо глупешенько, заедешь в екую рать, как будешь, с кем я останусь?
– Ну, маменька, дашь блаословенье – поеду и не дашь – поеду.
В те поры мать родима роздумала: дам ему блаословенье, пушьчай поедет, куда отець поехал, туда и он. И дала блаословенье, отправила его, рассказала ему путь-дорогу.
И поехал. Проехал по Калинову мосту, выехал на зеленой луг супротив палат белокаменных Марфы Прекрасной. Начал палицей пометывать…
Пробудилась Марфа Прекрасна и Еруслан Лазаревич.
– Хто такой у нас, кониной потоп на зеленом лугу, хто такой опять подъехал?
Еруслан Лазаревич умылся, утерся, надел латы буевыя, взял палицю буевую, саблю вострую, копье долгомерное, выходил на красно крыльцо, садился на коня и поехал в зеленой луг. В немного времени объехал он добра молодця вокруг три раза. Стал насопротив. И стал спрашивать имя и вотчину, откуда едет, куда едет, как отца, мать зовут, какого осударсьва. Малое вьюноша отвецяло:
– Стал бы я насопротив тебя, не стал бы я спрашивать, оголил бы я саблю вострую, снес бы тебе буйну голову. Не то выедем на цисто поле, съездим, станем мы товда б о льшима (побр а татьсе зовет).
Сговорились. Поехали на цисто поле и разъехались на три прыска лошадиных, съехались, тыкали копьеми, друг дружка из седла вышибить не могут. Взяли воткнули копья во сыру землю, привезали добра коня ко копью да взелись во охабку. Бились они немного време – трої сутки. Тоhда жа Еруслан Лазаревич стал из сил выходить и видит: молодая, малая вьюношь хочет меня победить. Тоhда Еруслан Лазаревич змолился hосподу:
– О hосподи! От молодой вьюноши хоцю я во цистом поле принеть себе смерть.
Подопнул малую вьюношу правой ногой. Пала малая вьюношь на мать сырую землю. Доспешен был Еруслан Лазаревич, свернулся ему на белы груди и стал спрашивать:
– Был бы я у тебя на белых грудях, не стал бы я тебя спрашивать, растегнул бы латы боhатырския, порол бы груди белыя, смотрел бы ретиво серьце. (В исподу лежит, а серьце заплывчиво.)
До трех раз спросил Еруслан Лазаревич. И товда хочет скрывать груди белыя и смотрять ретивое серьце.
– Ах, ты молода вьюноша, да как тебя зовут?
– Да што ты меня спрашивашь?!
(Што он ничего не разговаривав, заплыло серьце; он-то и знает што отець, да не охота сказать.)
Растегнул Еруслан Лазаревич белу коленкорову рубашку, увидал свой крест, тоhда у Еруслана Лазаревича побежали из очей горьки слезы.
– Ах ты, молодая вьюноша, возлюблено, видно, дитя мое!
Отвецяла малая вьюноша:
– Я бы знал, што ты отець, я бы так не поступил.
Тоhда Еруслан Лазаревич сходил со белых грудей, поцеловал в сахарны уста:
– Как тебя зовут?
– Михаил Ерусланович.
И тоhда возрадовался возлюбленному своему сыну первой жене. Отвезали они коней от долгомерных копей.
– Куда поедем?
– А, возлюбленой мой батюшко, hде ты меня насеял, туда и поедем.
И согласился Еруслан Лазаревич бросить Марфу Прекрасну и поехать с сыном к первой жены. И садились на добрых коней и поехали в Подсолнешной Град к Елены Прекрасной, к матери. Ехали путем дорогою и доехали. Стречает Елена Прекрасная на красном крыльце.
Жили пожили два месяца, и услыхал Еруслан Лазаревич, што побит царь Картаус и сидит в темницы, а также отець и его мать.
– Отправляйся в цисто поле, на наедешь-ле кого и проси, хто Картаусово царсьво попленил?
Поехал Еруслан Лазаревич в цисто поле и наехал Данила Белого. Они поздоровались, покрестовались, а Данило Белой рассказал, што попленила Картаусово царсьво Орда проклятая. Приежжает Еруслан Лазаревич в Картаусово царсьво. Царсьво все попленено. Царь Картаус с двенадцатью боhатырями посажен в темницу. Приежжает в темници и не знает, как отпереть: н е как делать. Подпал правым плечом, признял темницу, вошол и поздоровался.
– Хто ты есь такой?
– Я Еруслан Лазаревич!
– Если бы жив был Еруслан, мы бы здесь не сидели. Если ты живой, то достань нам три пузыря живой и мертвой воды и глазной из Подсолнешного Града.
Еруслан круто своего коня повернул к Елены Прекрасной, не говорит с ей, берет три пузыря воды, отъезжает от ей, приежает в Картаусово царсьво, замков не ломает, подпирает-поднимает темницу:
– Здраствуйти все! Я – Еруслан Лазаревич!
– Если ты Еруслан, можешь-ле ты зренье дать?
Сейчас одново боhатыря помазал, один по одново и все сделались светлы.
Їх рассадили всех в палаты белокаменны.
– А я поеду в Орду проклятую, окручу я ей!
Поехал он к Орды проклятое, – силы выстроено, цислу-смету нет.
– Што мне? Как? С краю брать?
Были у них тут подкопы. У валился он, повода шелковы оборвались, конь ускочил, а он упал. На то была проклятая Орда доспешна, опутали ево, в шолковы опутинки, повезли ево в темницю.
Данило Белой узнал, што Еруслан Лазаревич в несцясьи упал в глубоку яму Орды проклятой, передал весь любезному сыну Михаилу, што твой отець упал в яму глубокую, сидит в темници. Доспешно Михаил Ерусланович седлал добра коня, надевал латы буевые, брал палицю буевую, саблю востру, копье долгомерное, простился с дедушком и матерью и отправилсе в цисто поле, hде Орда проклятая. Поехал он їм по боку, не дал їм вестей никаких. Приежжает он в Картаусово царсьво.
– Был-ле у вас Еруслан Лазаревич в гостях?
Царь Картаус отвечает малому вьюноше, што был у нас Еруслан Лазаревич, поехал побить Орду проклятую, штоб она не наступала на осударсьво, и теперь воротяты нет.
Не замешкал Михаил Ерусланович поехать спроведывать Орду проклятую и возлюбленного своего батюшка. И приехал к Орды проклятой. Она выставлена. Не посмел поехать в толщу-матицу, а поехал стороной и приежжает в темницю. Не было стражи у темници никакой, ни приворотников, ни придверников.
Сошел Михаил с добра коня.
– Как буду замки ломать? Буду, как батюшко, поступать!
Прижал правым плечем, подпоры поставил. Зашел в темницю, поздоровалсе.
– Здрасвуй, батюшко Еруслан Лазаревич!
– А хто ты такой, как ты меня можешь знать по їмени.
– Как я тебя не буду звать, величать, когда я тебе возлюбленной сын.
– Есь у тебя булатной нож?
Выхватил Михаил Ерусланович булатной нож, обрезал все толковы опутники, взелись они за руки и повелись из темницы, сели на добрых коней и поехали в цисто поле на широко раздолье. И стали они дума думать.
Еруслан Лазаревич говорит:
– Я поеду в Картаусово царсьво на отдох, а ты куда хошь.
Михаил отвечал возлюбленному отцю:
– Поеду жа к Орды проклятой, побр а таюсь.
Еруслан Лазаревич сыну Михаилу наказывал:
– Не езди в толщу-матицю. Оборвутся у тебя толковы опутинки, упадешь так жа, как я.
Михаил слушал отця, не ехал он в толщу-матицю, брал Орду проклятую с конца и с краю. А потом поворотил своего добра коня в толщу-матицю:
– Мне-ка мало стало косить!
И поехал толщей-матицей, скоцил в їхни мины, оборвались его опутинки…
Они тут срубили ему буйну голову.
Сказка всем очень понравилась. Некоторые припомнили, что когда-то от кого-то слыхали, да не запомнили. Московка радовалась и очень благодарила деда: сказка, мол, редкая, а он так хорошо ее рассказал.
– Отчетисто! – заявил Скоморох.
Дедушко молча взялся за плетение, но все же самодовольно ухмыльнулся, а в глазах мелькнуло: «Вы, нынешние, нут-ка!»
А у Махоньки давно уже светились глазки. Она отдохнула, и ее съедало нетерпение. Московка знала, что она уже мучается: если бы все сейчас чудесно исчезли, она бы стала рассказывать и петь стенам. Даже не осведомляясь, желают ли ее слушать, Махонька сразу начала.
22. ПринéтойБывало живало в одной деревни вдова, у вдовы был сын. Они жили, сын экой стал порядочьной, годов петнадцати. Он говорит:
– Што же, мамаша, мы живем одни. Я пойду наживать тебе мужа и себе отця.
И пошел. Идет мимо город и стретил человека. Человек говорит:
– Куда, молодець, пошел?
– Пошел я себе отця наживать, матери мужа.
– Возьми меня.
– Ну, пойдем.
Пошли мимо рынок, купил їйце. Пришли домой.
– Ставь, матка їсь.
Она поставила, вот и стали їсь.
Он вынес їйце и говорит:
– Коли ты мне отець, матери муж… режь їйце.
Он разрезал пополам: одну половину себе, другу – матери отдал.
– Ну, ты мне не отець, а матери не муж и уходи от нас.
Сам пошел. Опеть человека стретил.
– Куда, молодець, пошел?
– Пошел я себе отця наживать, матери мужа.
– Возьми меня.
– Ну, пойдем.
Пошли мимо рынок, молодець опеть купил їйце. Пришли домой и этому человеку їйце подал с таким словом:
– Коли ты мне отець, матери муж, – режь їйце.
Он разрезал на трое: одну часть себе, другу матери, третью сыну подал.
– Ну, ты мне не отець, матери – не муж, уходи от нас.
И пошел сам. Стретил человека опеть.
– Куда, молодець, идешь?
– Иду себе отця наживать, матери – мужа.
– Возьми меня.
– Давай, пойдем.
Шли мимо рынок, молодець опеть їйце купил.
Домой пришли и этому человеку їйце подал с таким же словом.
Он взел разрезал четверо: одну половину взял себе, другу матери подал, третью – молодцу, а четверту в экономию на божницю положил.
– Ну, оставайсе, будь мне отець, матери муж.
Стали жить хорошо. Иметь стали торговлю, заторговали. Сын стал в возрасти, набрали товаров и пошли заграницю.
Приходят в один город. Стали торговать очень хорошо. Сын отправился в город. В этом городе царь клик кличет, барабан бьет трелогу: «Хто може с моей царевной ночь переспать, тому полжитья, полбытья. После моего быванья царем на царсьво».
Молодец и сказал:
– Я просплю.
Его захватила полиция. Он сказал:
– Я ешше у отця спрошусь.
Вот приходит к отцю.
– Я, отець, взялса с царевной ноць переспать.
– Ну, как ты будешь спать с ней? Она ведь мертва. Отрав – лёная. Она живет в церкви, в гробу. Кажну ноць їс по целовеку. Поди ты купи салтырь, купи свещу, да купи скрыпку и зайди в церковь. Салтырь процитай, скрыпку проиграй, да за праву руку, за їкону божьей матери стань.
Как отець сказал, он так и сделал. Свещу затеплил, салтырь процитал, скрыпку проиграл, по праву руку їконьї божьей матери стал. Как полночь стало, она и вышла.
Забегала по церкви:
Спасибо тебе, батюшко,
Спасибо тебе, матушка!
То-то п о слали молодого,
То-то п о слали веселого,
Чельни сутоцки не едала,
Все бы я костоцки оглотала.
Ах, не могу найти!
Первой час ударил, певун спел. Она пала в гроб. Потом приходят, стучатця. Он отвечает, аминь оддавает. Царю доложили, што жив.
– Выпускайте, говорит, ноцевал ноць, ночуй другую.
Он говорит:
– Я у отця спрошусь.
Отець говорит:
– Опять такжа делай, да повались ей по праву руку ко гробу: она встанет, доски-те размахнет, тебя доска закроет.
Он пошел, свещу затеплил, салтырь прочитал, скрыпку проиграл и повалился по праву руку, ей ко гробу. Вдруг полночь настала.
Она размахнулась и его закрыла.
Спасибо тебе, батюшко,
Спасибо тебе, матушка!
То-то п о слали молодого,
То-то п о слали веселого,
Двое сутоцки не едала,
Все бы костоцки оглотала.
Все бегат; и посмотрела за їкону:
– Вот hде он, душецька, стоял! Дух есь, а я глупа!
Певун запел. Она пошла в гроб.
Опеть пришли, опеть стучатця. Он аминь оддават. Царю доносят, он говорит:
– А две ноци переспал, пусть третью спит.
– Я пойду у отця спрошусь.
Отець и говорит:
– Скуй три прута оловянных, три прута медных, три прута залезных, залезь на столб, она выйдет забегат, ты ей стегай; все пруты обломашь, она станет веретешком, ты веретешко переломи, носок брось к іконам, а пятку к порогу.
Он так все и сделал. Сковал три прута оловянных, три прута медных да три прута залезных. Пошел в церковь, салтырь прочитал, скрыпку проиграл и залез на столб. Полноць стала, она из гроба выстала и забегала.
Спасибо тебе, батюшко,
Спасибо тебе, матушка!
То-то п о слали молодого,
То-то п о слали веселого,
Трої сутоцки не едала,
Все бы костоцки сглотала.
Прибежала ко гробу.
– Вот hде он, душецька, был, рядом со мной, пахнет тут, как я не заменяла.
Бегат, бегат, он на столбе сидит. Она подняла глаза и увидала его:
– И слезай, душецька, мы с тобой посидим, поразговаривам.
Кон а лась, кон а лась ему, не могла доконацца ничево. Он молчит.
Стала грызть столб:
– Никуда деваешься, я тебя съїм.
Половину перегрызла, на другу сторону перескоцила. Он со столба скочил, хватил за косу и стал секчи. Три прута оловянных обсек, три прута медных да три прута залезных. Стало веретенышко. Он это веретенышко меж колен переломил. Носок бросил под порог, пятку к іконам.
Под порогом стала красна девиця, а у їкон серебра куця. Потом приходят, стучят. Отвечают двое, аминь оддавают. Побежали, царю донесли, он сказал: – выпускайте. Приходили к царю – веселым пирком да и за свадебку. Свадьба отошла, молодець пришел к отцю. Отець говорит:
– Ну, давай имушшесьво делить.
Делили, делили. Уж и имушшесьва много! Вот и роздели-ли. Отець говорит:
– Станем жену делить.
Ему жены было жалко.
– Мы вместях наживали и розделим.
– Как будем делить?
– На одну ногу наступим, за другу р о зорвем.
Розорвали, – в середки у ей змей. Принетой говорит:
– Вот она три года прожила бы и тебя бы съіла.
Местях сложил и дунул. Стала чела и здорова.
– Теперь принимай. Живи сцисливо. Оставайся.
Едва пинежская бабушка кончила, как Московка горестно воскликнула:
– Ты бы, бабушка, эту сказку ночью да без огня нам бы рассказала.
– Хош у нас ночь и без огня св е тла, и убаїла бы, – ввернул Скоморох.
– Да не убаїла-б, а ишша страшней было бы…
– Брось! И так брюхо перетянуло со страху. Ой, уж не в люби у меня таки сказки! Послушала тебя, Махонька, да и полно, нать ершов чистить!
И хозяйка, приходившая послушать Махоньку, убежала, а Московка обратилась к Помору:
– А на Новой Земли есть лешаки? Там ведь лесу-то нет.
– Не видал. Медведя видал, заходил к нам в каютинку. Он ведь страсть любопытной. Я скричал – он убежал. А «его» не видал. Там «он» на горы, либо в избы живёт. Ведь рассказывали в Больших Кармакулах, што девицу одну спасли, но я однако не верю в эти глупости. Только што севодня решено сказки с нечистой силой, дак вот рассказывают на Новой Земле, и я вам расскажу…
И Помор рассказал.
23. Спасенная девицаОдна л о дья промышляла на Новой Земли. И промышленники на зиму остались. Ну, занимаютса. Филипповский пост настал, ночи долги. У них был мастер на гармоники играть. Вот он раз заиграл, вдруг пара пляшет. Слышно, а не видно.
Один из них был человек пожилой, он посоветовал не тот марш заиграть. Не тот марш – и пляска другая.
Старик сказал:
– Ну, Андрей, довольно, севодня больше не играй!
На другой день этот старик приготовил горшок с углем и бросил ладан, горшок прикрыл. Как Андрей заиграл, опять пара затопала, а старик и разбил горшок. Пошол чад, увидали в этом чаду упала женщина, и голос кричит:
«Сгорела ты, пропала»!
И выскочил «он». Сколько ни кричал, она без движенья. Старик велел все окна закрестить. Голос кричит: «Сожгу!» А сделать ничево не может. На женчину крест надели, она очнулась:
– Не оставляйте ни на одну минуту меня! Если мне захочетса изопражнитса или помочитса, не спускайте одну. Хоть совесно, буду ходить с мушшиной.
Она рассказала, што в худой час родители ее проклели и «он» унес ей. В этих горах в ево помещеньї она и жила с ним.
Так девица жила с промышленниками до весны, просто пассажиром сидела.
Вот они запоходили, и как раз шли навол о к мимо этой горы, где она жила с лешим. Она и говорит:
– Паруса уберите лишны, он пустит ветер, вас может опружить.
Действительно, подул ветер, еслиб паруса не убрали, могло бы ренгоут сломать. И видят, как «он» по горам бегат, в руках ребенка держит. Вот прибежал на остальну гору, разорвал ребенка пополам и кинул в лодью.
«На-же тебе половину!» Но помахнулса, одна только капля крови попала, и судно стало бочить. Она кричит:
– Ножом стесните скорее, а то опружит!
Как топором стеснили, так судно выправилось. Приехали в Архангельско.
Теперь все выжидательно посмотрели на Печорца, и он медлительно начал.
24. Богатый купец и сколотный сынУ купца боhатого родилась дочи. И было ему в ту-жа ночь сновение, што в ту-жа ночь родитсе у девки сколотной сын и женитсе на его дочери. И, действительно, в ту-жа ночь девка одна принесла сколотного.
«Ах, нечесно. Как ето сколотной женитсе на моей дочери? Етого уж нельзя допустить». Он все за етой девкой, да за ее ребенком присматривал. Слыхал, што он уж в грамоту отдан и хорошо ето дело понимает.
Вот он жоны за чаем говорит:
– Я думаю етого-то мальчика в прикашьчыки взять.
– Што ты? Он мал ешьчо, совсем глупой!
– Нет, он грамотной.
И поехал он за етим мальчыком. Встретил его около ворот, разговариват с їм:
– Не идешь-ле ко мне в прикашьчыки?
– Я ведь мало наук произошел.
– Довольно.
– Я не знай, как мама.
Они пошли в избу. Он матери говорит:
– Отпусти его ко мне в прикашьчыки.
– Што ты? Он ведь ешьчо глупёшенек!
– Нет, он шьчытать может и хорошо грамотен. Я триста рублей положу жалованья.
– Я уж не знай, как он хочет.
– Как ты, мама, хочешь, а только пора учиться, как хлеба наживать.
– Ну, што-ж, иди!
Вот етот купец деньги на стол выложил, а мальчика взял с собой.
Стал етот мальчик в лавки помогать, и народу навалилось в етой лавки: никовда такой торговли не было и покупатели все довольны и все етого мальчика дарят.
Он думает: «Нечесно ето будет! Он женитсе на моей дочери. Нать удумать што-нибудь».
И удумал етого мальчика извести. Скликал своїх дворников, дал їм двести рублей.
– Возьмите его, поежжайте с їм загород и бросьте в речьку, под мост. Там речька.
Они взели мальчика, поехали, на мосту остановились:
– Што вы со мной делать хотите?
– Да вот хозеїн велел тебя в речку бросить, утопить.
– А много-ле вы корысти возьмете?
– Да вот он нам двести рублей дал.
– Возьмите всю мою казну, а меня отпустите.
– Куда-жа ты денешьсе?
– Я иду в странные города до возрасту.
Они подумали, што из чужого дела душа губить, и отпустили его. К купцу воротились, он спрашивает:
– Ну, што спустили?
– Бухнул!
Ну, прошло колько-то времени, приехал из странных городов етот детинка, порядоцьной стал, сам из себя хороший, пригожий, – красавець!
Етот купец посмотрел его, домой пришел, повалилсе с женой и бает:
– Ах какой молодець! Какой нарядной! Его бы в прикашьчыки взять!
– Што-ж, возьми.
Он стал его приглашать.
– Што-ж, я за тем и приехал, места їшьчу.
– Вот, все тебе книги, колокола, все тебе давосьни дела!
Ах, прикашьчык хорош: товар берет, просто на него гледеть приятно, все… И стал с женой советоваться: нам-бы такого зятя: што вострой, што чего, што смирной, торгует, дак…
– Што-жа, говорит жона, пусть идет в дворовики к нам.
В утрях стали чай пить. Купец его зовет с ними чай пить, а тот што-то в лавке поправлял, отвечает:
– А вот поправлюсь, приду.
Ну, поправил там што надо, пришел; купец стал ему говорить:
– У меня етакое житьё, купечесьво…
Махонька перебила:
– А мать свою узнал?
– Уж погоди, где тут мать… до утра хватит…
Так себе побаїли, по рукам ударили, и повеласе и їх свадебка.
– Ах, какой зять хороший!
Неделя там прошла, купець и говорит:
– Ты можот желашь к своїм съездить, дак поежжайте, я спускаю.
– Только уж и вы, папенька, с нами.
– Ладно.
Средились. Купець велел запречь коней самолучших. Едут.
И приворачивает зять к избушки, hде его мать.
– Што ты ето, куда?
– Да надо тут кое што взять.
Она у ворот стречает:
– Куда вы отправились поездом?
Зашли все в избу, тут он ей в ноги пал.
– Здрастуй, маменька!
Тот и оплыл: вот тебе! Сбылось таки!
Вот сон не врет!
Отгостили у етой сватьюшки, отправились.
Стал купец думать, как бы зятя извести:
Пошлю его по всей солнечной округе узнать, есть-ли хто меня боhатей. Дам ему большую казну, его уж непременно убьют.
И послал. Отправился тот на три года, ходил, ходил, шьчытал, шьчытал, написал етого архиву больше вашего, вернулся обратно.
– Много-ле купцей боh а тей меня?
– А вот на, сам щитай, смотри.
Шьчытал, шьчытал, разбирал целу неделю и бросил: нет купцей боhатей меня… Ах ты ну!
Пошлю-ка я его к hосподу боhу спросить, есь-ли хто на земли боhатей меня. Пушьчай ходит, докуле не найдет hоспода боhа. Дак уж не вернетсе. Пропадет-ле hде.
– Вот, ешьчо потрудись, зять: сходи-ка ты ко hосподу-боhу и спроси его, есь-ле хто на земли боhатей меня.
Зять склалсе в котомоцьку, попростился со веема и отправился. Шел, шел, года два прошетался. Стретился ему старичек:
– Куды идешь?
– Носпода-боhа искать.
– Нде-жа сыскать тебе? А быват hосподь-боh дас. Одна-кожа я тебя направлю. Иди к синему морю, тебя извошшики перевезут.
Вот пошёл он, шел близко-ле, далеко-ле, низко-ле, высоко-ле, дошел до синя моря.
Там никого нет, только лодка бегат. Никого в ей нет, нет весел, ничего, а лодочка бегат, только шустат.
Он и скрыцял:
– Лодочка-Самоходочка, перевези меня!
Лодочка сейчас подбежала.
– А ты, hосподи, дай мне поветерь и погоду.
И дал ему hосподь поветерь и тиху погоду. Перевезла его лодочка, отвернулась, побежала обратно.
Шел он подле синего моря и повстречалась ему избушка небольша. В етой избушки мужик да женшьчына мечут кален камень из грудей в груди.
– Куда пошел?
– Носпода-боhа искать.
– Ах, доброй человек, спроси про нас, докуда мы будем мучатьсе?
– Ладно. Боh судит, дак увижу, спрошу.
(А ето кум да кума блуд сотворили, за тот грех.)
Шел дальше, опять изба, в той избы из ушата в ушат воду переливают мужик да женшьчына.
– Куда идешь?
– К hосподу-боhу.
– Спроси про нас, долго-ле нам мучитьсе?
(Они молоком торговали, да воду лили, за што їх hосподь трудит.)
Переночевал, пошел дальше, – лежит громадна шьчука на берегу, как дом лютой. Он ужахнулсе.
Она ему молитсе:
– Свороти меня в море.
– Да hде-жа? Ты, как два дома лютых, я боюсь и подойти к тебе.
Пошел дальше. Шел близко-ле, далеко-ле, низко-ле, высоко-ле, день до вечера, красна солнышка до з а кату. Стретилсе старичек (а это был сам hосподь).
– Куда пошел?
– Носпода-боhа искать.
– Нде-ж тебе его найти?
– Нде hосподь судит.
– А што видел?
– Видел, лежит шьчука огромадна, как дом лютой. Как она мне коконалась в воду ее свалить. Я устрашился к ей подойти.
– Носподь к ей не может подойти, не то ты. Это шьчука проклята, обожр а на: она трое кораблей проглотила. А ешьчо што видел?
– Видел, мужик и женшьчына кален камень из грудей в груди мечут.
– Ето грех непростимой: кум с кумой блуд совершили. А ешьчо што видел?
– Видел, мужик и женшьчына воду из ушата в ушат переливали.
– Ето грех непростимой: они сп о рину с молока снимали. Ну не найти тебе боhа больша, вороти назадь. На же моей троски. Иди к етой шьчуки и вели ей рогануть три к о рапя: ето проклята шьчука обожр а на. Она вырогнет тебе первой корапь с чистым серебром, второй – с чистым золотом, третий с земчугом.
И вдруг стар старичек потерелся, а быват ето hосподь был…
Пошол он назадь к шьчуке етой и сказал ей за што страдает. Она просит:
– О, человече, спехни мене в море.
– Быват и спехну.
Шьчука направила свою голову, он толконул ей, и роганула корапь с чистым серебром. Второй раз толконул – с чистым золотом, а в третий – с земчугом.
Шьчука вернулась в море, только зводень пошел.
Цепи были готовы, он нарочил ети корабли и отправилсе в поветерь тихую, приятную. Зашел в свою губу и в своё уречишьче. Приходит домой среди вецера темного.
– Здраствуй, госпожа жена!
Жена хватила его в охабку, поцеловала, отца, матку разбудила, своїх было два детеныша, они проснулись.
Ну, стали там себе беседничать.
Купець спрашивает:
– Был у hоспода, што видел? Куhо видел боhатей меня?
– А не знай, никоhо не нашол, а быват-жа… Пожалуй я боhатей тебя.
– Нде взял?
– Носподь дал, сходи на пристань погдели.
Он шубу надернул, пошел, да в потеми ничего не увидишь.
Поутру побежал посмотрять свою посуду, смотрит, hосподь знает, скольки тут.
– Нде взял только?
– А не знаю, боh-ле дал, али хто.
Етот зеть начал выгружать товары, а етот тесть поскоряй того снаредился в котомоцьку.
По сказанному, как по чесаному: пришел к синему морю, там лодочка. Он сел в нее. Лодка с їм побежала, да и повернулась.
Тут и жись кончилась.
А зеть стал жить, меня вином поїть, а пиво по усам текло, в рот не попало.
Во время этой сказки Скоморох выбегал, суетился, хозяйка к концу сказки пришла собирать стол, а Скоморох, зная, что наступает его черед, громко заявил:
– Сейчас, граждане, будем воскушать уху из ершов, дак дозвольте рассказать досельну сказку про плута Ерша. Веселей и в охотку поедим!
И Скоморох начал.
