Текст книги "Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанры:
Фольклор: прочее
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Мать помирала, двоїх детоцек оставляла: мальцика и девушку; детям наказывала, штоб жили советно и штоб брат сестры всегда слушалсе. Дети выросли хороши, жили советно. Брат стал торговать. И торговля пошла на эту девушку… дак не говори! Брат женился, а его жонка завидела эту золовку: брат в лавку пойдет, спроситсе у сестры, из лавки придет здоровается. Это жены любо-ле? Вот она подколола быка, а мужу насказала:
– Вот сестра твоя одичяла: быка подколола! Пошто ты ей дёржиш?
А муж рассмехнулся:
– Вместе наживали, вместе и проживаем.
И все так же: в лавку куда-ле уйдет, – сестры спросится; придет – с ей здороватсе.
Жонка опеть зарезала коня любимого и опеть мужу:
– Твою сестру гнать надо. Совсем дика! Твоего любимого коня зарезала!
Ему коня жалко и сестры жалко. Смолчял.
Тут жена родила ему, и дитë не пожалела: взела в зыбке младеня подколола, а мужу говорит:
– Доколе будем дику дёржать? Ведь совсем дика сестра твоя! Ей убить надо: младеня твоего подколола.
Тут уж его живот. Не стерпел и говорит сестры:
– Скинавай цветно платьё, надевай цёрно платьё!
Взял топор, колодку и повез сестру в лес. Она змолилась:
– Бр а телко! Не убивай меня! Отсеки у меня руки по локот!
Брат убивать не стал, отсек ей руки и бросил в лесу.
Не осподь знает сколько времë прошло; ходит она —
Низко-ле, высоко-ле,
Близко-ле, далеко-ле,
Солнцем пекёт,
Дожжем секёт,
и вдруг царска охота набежала и остановилась: ей не задевает, и царевич наехал. Она из-за кусья крыцит:
– Не подходи! Я – девица, вся обремкалась, чуть не наг а . Да и рук нету!
Царевич свой сертук скинул, ей приокутал. Глянул – она красавица. Краше нету. Говорит отцу:
– Батюшко, возьмем эту Безручку. За незаправду она казненна, за напраслину!
– Возьмем! У меня положено: кого перву сей день стретишь, ту и брать!
И взяли. Сделалась она царевна и обеременела. Царевич выехал куда-ле из царьсва, и боh дал ей младеня: в лобе соньце, в тыле – месяц, по косицам – чясты звезды, по лок о т руки в золоте, по колен ноги в с е лебре.
Вот написали отцу радошно извесье и отдали посыльнику. Посыльник шел, шел, опристал, да и завернул ноцевать к купцу, к ейному брату. Эта жонка письмо сменила, положила друго: «Родила твоя жена: тулово собацье, ноги россомацьї, ухи заецьї».
Царевич прочитал и отписал: «Какой ни родилсе, пусть до меня дёржат». На обратной путь этот посыльник опеть завернул к купцю, а жонка ответ сменила:
«Казните їх обех».
Старой царь письмо прочитал, понеть не может. Нать мужня воля сполнять, а казнить рука не поддаетсе. И придумал: этого ребеночька привезать на эти окомелоцки и спустить їх опеть в лес.
Вот и пошла Безручка о сыне. А на стрету ей прохож а й-старицек:
– Куда, молодушка, пошла с парничком?
Она все обсказала:
– Дитë у меня тако, што ни на куго не похожо. Конем бросят, кони не легают, коровы не будут, овцы не топчют. А у меня рук нет, одны оттепки.
– Ну, иди о синё морё. Она и пошла. Пришла к синему морю, а дитя уж дивно стало, говорит:
– Мамушка, я напьюсь!
Она нагнулась, а мальцик пал в синё морё! А ей подхватить нецем. Вот уж горë! Она плацëт. Никуго на бережку не видать, а голос слышно:
– Зайди в воду. Вон руки-те пловут!
Она зашла, видит руки к ей пловут и прямо прильнули к окомелоцкам. Она и схватила дитё.
Вот пошла о мальцике. Он уж за ручку идё. Приворотила к брату. Он не узнал: с руками, дак уж… Царевича в гости дожидат. И царевич прибыл, да не узнал царевны: с руками, да с мальциком, где уж!.. Пир запоходил.
А не можот-ли хто какой побывальшыны рассказать?
– Мальцик можот. Только штоб уж не пересекать!
И стал мальцик рассказывать, как сестра с братом советно жили, как братня жона…
А дедина так пересекает:
– Вот уж неправда! Андели, брехня!
Брат ей на воротах расстрелял. Тут все Безручку признали. Брат поехал к зетю на царьсво жить.
Сказка эта, как всегда, заставила притихнуть ребят; они были в полном восхищении: у многих навернулись на глаза слезы.
Наконец Печорец произнес:
– А теперь я для ребят расскажу про мачеху.
И он начал.
38. Падчерица и дочиУ хресьянина была доци. Как у его жона померла, он жонился опеть, а жонка опеть девку принесла. Вот мати свою то девку любит, а падчерицу со свету сводит.
– Напреди, курва, моток! Полощи, курва, моток!
Она моток напрела и пошла полоскать.
Моток-от в пролубь уронила и сама туда спустилась. Видит – стоят коровушки:
– Красная девушка, подпаши под нами, подгреби под нами!
Она подпахала-подгребла, поклонилась и пошла.
Опеть видит – стоят кони:
– Красная девушка, подпаши под нами, подгреби под нами!
Она подпахала-подгребла, поклонилась и пошла.
Опеть видит – стоят к о зла.
– Красная девушка, подпаши под нами, подгреби под нами!
Она подпахала-подгребла, поклонилась и пошла.
Опеть видит – стоят олешки:
– Красная девушка, подпаши под нами, подгреби под нами. Она подпахала-подгребла, поклонилась и пошла.
Опеть видит – стоят овецьки:
– Красная девушка, подпаши под нами, подгреби под нами. Она подпахала-подгребла, поклонилась и пошла.
Шла-шла и вешальця нашла. Видит стоїт избушка на курьїх ножках, об одном окошки.
Вот она в избушку вошла, видит бабушка живет.
Она бабушке и говорит:
– Бабушка, я мотоцик уронила.
– Дитятко, говорит, на вешальцях возьми.
Ишо говорит:
– Истопи у меня баенку, да вымой у меня детоцек.
Она побежала, баенку истопила.
– Бабушка, говорит, дай чем вода носить.
– На, говорит, решето!
А чего решетом наносишь?!.. Летит птицька:
– Девушка, тилкой, да гнилкой! Тилкой, да гнилкой!
Она гнилкой то решето замазала и воды наносила.
– Дай, бабушка, говорит, детоцек.
Она поклала мышов, да кротов, да крысов.
– На, говорит, иди вымой детоцек.
Вот она скалала їх в решето и пошла мыть. Как из байны-то пришли, детоцьки и говорят:
– Мамушка, мамушка, ты нас так навеку не мывала, – она у нас кажной перстышек вымыла.
Вот она ей золота лукошецько наклала, да и мотоцик отдала ей. Девушка и домой пошла.
Видит опять стоят овецьки:
– Красная девушка, подпаши под нами, подгреби под нами. Она подпахала-подгребла, поклонилась и пошла. Они дали ей овецьку с егненком.
Опеть стоят кони.
– Красная девушка, подпаши под нами, подгреби под нами. Она подпахала-подгребла, поклонилась и пошла.
Дали ей кобылу с жеребенком.
Видит опеть стоят олешки. Те дали ей в а женку с теленком. Опять стоят к о зла. Дали ей козу с козленком.
Опеть стоят коровы. Еще дали ей корову с теленком.
Вот она и погнала стадо домой и татушки отдала.
А мачеха-та была завидна и говорит дочери:
– Напреди, Маша, моток.
Маша моток напрела и полоскать пошла. Моток в пролубь уронила и сама туда спустилась.
Видит – стоят коровушки:
– Красная девушка, подпаши под нами, подгреби под нами. Она:
– Насеру – присеру вам!
И дальше побежала.
Опеть видит – стоят кони, опеть козлы, опеть олешки, опеть овецьки:
– Красная девушка, подпаши под нами, подгреби под нами.
– Насеру-присеру!
Не взглянула, мимо пробежала.
Прибежала к избушки, схватила мотоцик с вешальця и в избу забежала.
Бабушка ей говорит:
– Девушка, истопи баенку!
Она баенку затопила и говорит:
– Чем тебе вода носить?
– На, говорит, решето.
Вот идет она вода носить – летит птицька:
– Девушка, тилкой, да гнилкой. Тилкой, да гнилкой.
– Кол тебе в пасть, говорит.
– Поди, говорит ей бабушка, вымой, девушка, детоцек.
И наклала ей мышов, да кротов. Она и оборвала у нов о го ножку, у нов о го ручьку.
Те давай жалитьсе мати:
– Мамушка, мамушка, у нас, говорят, мыла – у нового ножку, у нового руцьку оборвала!
Плацют.
– У, знай так!
Она в лукошецько наклала ей уголья живого.
– Поди, говорит, с матерью дели в соломы, тут в лукошецьке, говорит, серебро накладено.
Вот она и пошла домой. Видит стоят к о зла:
– Красная девушка, подпаши под нами, подгреби под нами.
Нимо пробежала, всех нимо.
Вот она из пролубы и вышла. Ницего с собой не принесла, только лукошецько с угольем.
– Мама, иди, говорит, делить на солому.
Стали она делить, отворили лукошко, – пыло выскоцило, солома загорела, и сами они сгорели.
Все знали, что настала очередь Скомороха, а потому заранее начали улыбаться. Глядя в упор на ребят и как будто рассказывая только для них, Скоморох заметил:
– Бывают и глупы матери.
И начал.
39. ДороняЖили старуха и старик. У їх был сыночек – Доронюшка. У їх были гряды, – там лучина, поленья лежали, а сынок под грядами сидит, играет: увидала мать и заревела.
Старик пришел, а старуха разливается-ревет.
– Чего ты?
– Ох, сидит Доронюшка играет, а я посмотрела: упадет, думаю, поленье, зашибет головку, и нет Доронюшки. Не видать нам внуцятоцек…
И старик заревел.
А Дороня уж на возрасти был, двенадцать годов было, не стерпел:
– Пойду же по белу свету искать, есть ли хто умняе моїх стариков.
Встал и пошел.
Пошел искать умняе и видит, мужики корову на байну тянут: там трава выросла.
– Што вы делаете?
– Хотим траву коровы скормить.
Он траву скосил да коровы кинул. Мужики рты разинули и в затылки почесали. Дале пошел, видит: жонка, мужик да парень троїма гоняют лошадь в хомут вицьём и кольем.
Он взял хомут да на лошадь надел.
Анделы, они ему награду: экой ты доумелся!
Пошел вперед, видит: дом высокой, старинной. На звозе веснут штаны белы. Баба крыцит:
– Скоци, попади в штаны!
А мужик скацет, попасть не можот.
– Што ты, дяденька, муциссе?
– В штаны не могу попасть. Как не попадешь, носи грязны.
Дороня подал ему штаны.
Нет уж, видно, мої родители умняе.
И пошол домой обратно.
Вот жил-пожил Дороня да и помер. Родители все его жалели, все Доронюшку поминали. Вот старуха одна сидит дома, окошечко поло; видит идет нимо служимой домой на побывку, она и скрыцяла:
– Откуда, милостивець?
– С того света выходець!
– Ой, заходи, не видал-ли нашего Доронюшку?
– Видал. Ваш Дороня на небе боронит. Наг, худ, оборвался, лошаденка худа, шубы нет…
– Ой, не возьмешь ли цего у нас для Дорони?
– Отцего не взеть? Возму!
Старуха шубу самолучшу подала, коня самолучшего вывела.
– Не возьмешь-ле муки, крупы?
– Давай!
Она ему всего подала, портна трубу подала.
– А сапоги?
– Да худяшши!
Она сапоги новы подала. Служимой сел на коня, все забрал да и… махнул!
Старик возврашшатсе. Старуха ему:
– Старик! Хто у нас был? С того света выходець. Нашего Доронюшку видал. Наш Дороня на небе боронит! Наг, худ, оборвалсе, шубы нет, лошаденка худяшша, сапоги розны… Я ему всего дала: коня самолучшего, шубу самолучшу, муки-крупы, портна трубу подала, сапоги новы…
– Ах ты!..
Давай старуху школить! Ну, што-ж? Што со старухой поделаш? Так ницего и не поделал.
Еще не затих ребячий смех, как Скоморох снова рассказывал.
40. ДуреньП о шол дурень, да п о шол барин в лес лесовати да круги занимати.
Идёт поп. Он ему: «Босько-усь, босько-усь!»
Поп его начал тросью колотить. Пришол домой:
– Мати, тут меня били, да тут колотили!
– Што эко, дурень, сделал?
– Да што? Поп шол, я ему: усь-усь! Он п о чял меня тросью колотить…
– Экой ты дикой, дурень! Ты бы в ноги пал: бачько, бла-ослови!
– То я, мати, завтра!
П о шол дурень, п о шол барин… Навстречу-то дурню идет медведь.
Он пал ему в ноги:
– Бачько, блаослови!
Медведь начал его тяпать… Он пришол домой.
– Мати, тут меня били, тут колотили.
– Што эко, дурень, сделал?
– Да што? Медведь шол, – я ему в ноги пал: бачько, баослови! А он меня затяпал.
– Экой он дикой, уж уити-ле от него? Ты бы в ель колотил: босько-усь, босько-усь!
– То я, мати, завтра.
П о шол дурень, да п о шол барин в лес лесовати да круги занимати. Едет свадьба. Он в ель колотит: «босько-усь, босько-усь!»
Конь у їх испугался, побежал, все растрепал у їх. Его п о чали бить-колотить. Он опеть пришол:
– Мати! Тут меня били, тут колотили…
– Што эко, дурень, сделал?
– Едет свадьба, я кричял, в ель колотил, конь испугался їх…
– Экой ты дурень! Ты бы молился: «Дай боh вам на житьё-бытьё на боhачесьво», они бы тебя не выбили.
– То я, мати, завтра.
П о шол дурень, п о шол барин в лес лесовати да круги занимати. Покойника везут. А он їм крычит:
– Дай вам боh на житьё-бытьё, на боhачесьво!
П о чали его бить, колотить, всего выбили. Он домой приш о л:
– Мати, мати, мати! То-то меня били, то-то колотили…
– Што эко, дурень, сделал?
– Покойника везли, я скрычял: «Дай вам боh на житьё-бытьё, на боhачесьво…»
– Экой ты дурень! Ты бы молился: «Упокой, hосподи, душу усопших рабов твоїх».
– То я, мати, завтра!
П о шол дурень, п о шол барин в лес лесовати, круги занимати. Едут, котора свадьба ехала, едут на госьбу угошшаться. Он молитця:
– Упокой, hосподи, душу усопших рабов твоїх…
Его п о чяли бить, п о чяли колотить… У їх конь бросилсе, испугалсе, все выпружил: пироги да подушку.
Он все с о брал, домой пришол.
– Мати, тоhда меня били, сегодня подарили!
Не можно с їм больша жить. Хочет убежать. Сухарей насушила мешок и поставила за ворота: как его нет, бежать штоб ей.
Этот дурень наперед матери пришол, посмотрел в мешок, сухарьки вытрехнул, в мешок сел, сам завезался.
Мати пришла, посмотрела: ниhде нету его, – схватить кашолка… бежать!
Схватила кашолку, потрепала… Бежит с кашолкой с сухарьками (мать, видно, тоже не о стра была у ево).
Бежала, бежала… Сесть на пенек да съесть сухарёк, дак полехче бежать…
Он в мешки кричит: «Я, мати, хочю-жа!»
– Ах, он где-то видит меня.
Она опять на убег побежала. Бежала, бежала… тошно їсть захотела… Только за мешок, а он:
– Я, мати, хочю-жа!
– Осподи, осподи, ишша видит меня!
Бежать! Бежала, бежала…
– Хочь видит, хочь не видит – я закусывать буду.
Села под елушку, развезала мешочек сухарьков поїсть, – он в мешки сидит.
– Што ты, дикой, наделал, ни одново сухарька не оставил! Я тошно їсть хочю!
– Я тожа хочю.
Вот и тёмно стало.
– Зверьё ходит, съедят нас. Поедем на ель ночевать.
Дурень говорит:
– Поедем, мати, на ель.
Мати говорит:
– Я тошно їсть хочю, мне и не залезть.
– Полезай, мати, я по жопе пехать стану.
Ну, и полезли на ель. Мати лезе, он пеха.
Там уселись на ель. Шли разбойники: под ту ель сели деньги читать.
А он там видит їх. Он говорит:
– Я мати, закрычю!
– Што ты, дикой, ведь убьют нас…
– Нет уж закрычю!
И закрычал:
– Я вас убью-ю!
И они испугались.
– Ой, сам Исус Христос крычит!
Побежали, испугались, всех денег оступились.
Вот они тут слезли, денег поклали, домой пошли.
Конечно, в тот день и трапезничали, и отдыхали, и узнавали насчет парохода. Уже не «радиосарафан», а настоящий телеграф принес известие, что пароход добрался благополучно до Суры и выходит вниз.
И когда уже в поздний час все улеглись, Московка закричала:
– Товаришши, Трудовая Республика! Придумайте на завтра сказки о труде.
Скоморох не замедлил ответить:
– К примеру, как я преду, как квашню развожу, как на медведя хожу… Да што же я сдуру сегодня рассказал! Мне бы завтра!
Московка отвечала:
– Ничего, на завтра ишшо каки-ле прибереш!
Кулоянин заворчал:
– Да што на них угомона нет! Спать не дают! Убай ты їх, молодка!
В это время молодка, что-то мурлыкавшая своему ребенку, запела нежней и более четко, или это так казалось, оттого что наступила тишина.
Баю-баюшки баю,
Да уж Колюшку лю-лю,
Ходит сон по окон,
Бродит дрёма
Возле дома.
Как у Коли колубель
Во высоком терему,
Во высоком терему,
Да на тонком очепу.
Кольца-пробойца
Серебреные,
Положочек золотой камки.
В изголовьях куны,
А в ногах соболи,
Соболи убают,
Куны усыпят.
Так день четвертый, посвященный матери, закончился материнской песней.
День пятый. Сказки о труде
Он засиял чистым небом, ясным солнцем, зазвенел щебетом птиц и радостной вестью, принесенной посетителями из волости: пароход пришел в К а рпову Гору, поджидает посадки какой-то экспедиции и сегодня обязательно до заката придет сюда. Московка всякими разговорами задержалась в кулуарах и, когда пришла на свое обычное место, заседание было в полном ходу, а Помор был выразителем общественного смущения.
– Ну, и загонула ты нам, Московка, загодку! Каки таки сказки нашчот труда? Век трудимся, а век не слыхали. Не живут! Не быват!
– Как не быват? Может волшебны: кто-ле помогает или мешает, кто-ле работает, а другой смиется, кто-ле с умом, а новой без ума.
Скоморох ввернул:
Фалилей, Фалилей,
Навалил в поле елей,
Пришол к жонки спрашивать,
Куда елки снашивать?
Ты, дурак, не спрашивай,
Навалил, дак снашивай!
Московка улыбнулась и продолжала.
– Наконец, просто расскажите Олександр Ондреїч, про свой труд. Да у вас должно быть множество приключений на море…
Дед, внимательно слушавший, сказал деловито и основательно:
– Ведь какие бывальшьчыны бывали, – никакая типография не сочинит теперь. Уж не знать, кака товда типография сочиняла!
Московка готова была поцеловать деда от восхищенья.
– Вот, вот! Ну, Олександр Ондреїч, начинайте, с вас и пойдет, потом Махонька про женский труд, про хозяйство, либо пряжу…
Помор ответил:
– Нет, я сказку таки надумал. Думаю, што очень подходячая…
– К моменту!
Это опять ввернул Скоморох, с торжествующим видом оглядывая всех.
Помор откашлялся и начал.
41. Гордая царевнаЯ вам про государя одново расскажу. У нево в молодых годах супруга умерла и сына оставила лет двух. Можно бы и жениться ему, да он не мечтал.
И дорос сын Ваня до семнадцати годов. Тут опять министры к императору подступили: ваше императорское величество, вам бы женитьса.
– Я не прочь.
И стали присылать ему партреты разных там и княжеских, и королевских, и царских дочерей. И были все эти партреты заключены в громадну рамку и задернуты занавесом зеленово атласа.
Однажды император уехал на охоту, а прынц Ваня ходит по дворцу и зашел в императорску спальну.
– Ах, у папаши спальна роскошно убрана!
И лег на кровать. И видит зеленово атласа занавеса. Он ей оддернул. В большом формате громаднейша рамка и там партреты. И одна красавица очень ему полюбилась.
Коhда император вернулса с охоты, сын говорит ему:
– Папаша, я женитьса хочу.
– Што ты, Ваня, не молод ли, ведь у тебя и усов не видать?
– Нет, папаша, я решил.
– Ну, а естли решил, может и невесту выбрал?
– Да, папаша, я выбрал.
– Хто же?
– А вот.
И показывает партрет.
– Ах, вот што ты у меня подсмотрел. Я ведь и сам на ней думал женитьса. Ну, я уж сыну ув а жаю.
Ну, вот, и пишут письмо свадебно. В те времена телеграмм не было, почта из одной державы в другую, не знаю сколько, может тридцать дëн ходила, – так курьера посылали. Ну и на сей раз послали одново господина, не из простых, а высокопоставленново полковника. Император сказал ему:
– Ты обрати внимание, как тебя принимать станут, почтение все помни, ты нам передай.
Полковник отправилса. Император иностранной державы принел ево великолепно; угошшенье предлагает. Полковник отвечает:
– Я должен исполнить порученье, а потом уж угошшение. Мой император хочет своево сына женить на вашей дочери.
– Ах, я очень доволен, очень рад, я вашево императора уважаю, но извините, без согласия дочери не могу, должен ее спросить.
– Да, уж это, пожалуйста.
Император позвал дочь.
– Вот, говорит, соседний государь просит тебя за своего сына: согласна ты или нет?
– Я слыхала, што эта держава боhата и войсками сильна, но извините, я должна раньше видеть хоть партрет.
– А у полковника был с собой партрет прынца в красках. И надо то заметить, красивой был прынц, но бледной, малокровой.
Она посмотрела.
– Ах, говорит, какой бледной, как белая береза!
Бросила и наплевала на партрет. Полковник поднял партрет; што было у нево краски в крови, вся в лицо выскочила. И уехал.
После ево уезда император дочери говорит:
– Што ты наделала, ведь теперь война будет!
– А не хочу за белу печальну березу итти. Тпфу!
Она, знашь, девки ветрены.
Полковник отрапартовал все своему императору: партрет на пол бросила, плюнула, «не хочу, говорит, за белу печальну березу итти».
Старой государь разгоречилса.
– Воевать! Собирать войска!
А прынц говорит:
– Папаша, стоїт-ли людей губить, кровь проливать из-за плевка каково-то?
– Да она ведь на тебя плюнула!
– Да што, не в мою харю плюнула, а на мой партрет. Я ей без войны возьму. Дайте мне два мильёна.
Ну што императору для своево сына два мильёна? Он, разумеется, дал. Прынц призвал корабельнево мастера.
– Эти мне корабли не годятса, надо мне новой системы.
И огнестрельная оружия была тоhда плохая. Так новую потребовал. Корабельный мастер построїл корабли новой системы, и прынц нагрузил їх товаром. И каким товаром?! Все боле для дам да для девиц: фруктами и кустюмами новой формы. Все генералы поехали капитанами. Вот подъежжают они к иностранной державы, он їм заявляет:
– От высшаво до нижнево чина все под коммерческим флагом.
– Слушаем, ваше императорско высочество.
– Меня по титулу не называть. Я купец Михайлов.
– Слушаем, ваше степенсво!
Ну, вот. Приехали в столичной там город. Ваня зафрахтовал несколько лавок и стал торговать. Молоды иностранны купцы наехали, торгуют прекрасныма матерьями, – уж и Дворцовы запохаживали горнишныя, потом и фрелины. Молодой хозеїн, два подручных (уже он видит по їх значкам, што фрелины) расшаркались, материї выложили прекрасныя, а дешево, ужасно дешево! Фрелины рассказали старшой фрелины и старшая фрелина поехала; вернулась довольна и докладыват императорской дочери.
– Молоды иностранны купцы наехали, торгуют заграничныма матерьями, а дешево, ужасно дешево!
– Што же, может товар краденой?
– Не знаю, краденой или ворованной, а только дешево!
На завтра императорска дочь поехала. И корета подъехала акурат к той магазины, где прынц.
Ваня видит императорска корета, мигнул подручным, те расшаркнулись, выложили материй розовых, морей в клетку. А дешево, ужасно дешево! Фруктами угошшают. Ну, императорска дочь и фрелины много есть не стали, не просты девки; попробовали и ладно.
Она не узнала прынца. Он был малокровой, а тут повлиял на нево морской воздух и климат здешной державы: он стал полнокровой и похорошел мушшина. Влюбилась она в купца. Стала каждой день к нему ездить. И до тово напосещалась, все бы в магазины жила. Што ей делать? Закон не гласит, штобы ей за купца вытти, не оддаст папаша. Все, што было на уми, она ему написала в письме (она горячая была) и подала ему вместе с деньгами (тут рашшот пришол). Он увидал письмо и хотел так ево в корман, а она ему:
– Нет, уж вы постарайтесь прочитать и ответ дайте.
А уж она всех фрелин услала к коретам посмотреть, штобы горнишныя материй не помяли.
Они наедине. Он письмо прочел, а в письме коротко и ясно: «Естли желаете ко мне в гости ходить, то ройте подкоп, вы в своей магазины, я с своей стороны». Тут и плант приложен.
– Ваше императорско высочество, да што мне за это будет, естли узнают?
– Не беспокойтесь, нихто не узнат. Подряд надо делать тайно.
– А естли полиция увидит?
– Полиция будет слепа.
Ну вот, и нанели они подрядчиков делать подкоп. Он с своей стороны, она с своей. Эти подрядчики между собой знакомы, встречаютса, разговаривают.
– У тебя есть подряд?
– Есть.
– Выгодной?
– Да, денех масса! Только куда копаемса? Не в ад-ли? А у тебя? Есть работа?
– Есть.
– Выгодна?
– Да, очень выгодна.
– А где?
– Тайна.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делаетса, однако же скоре, чем наша поморска железна дорога. И на двадцать седьмой день (они немного не сошлись, так поларшина оставалось), голоса слышны уже за стенкой, вбежал к Ване подрядчик бледной, как печка.
– Докопались до ада, черти слышны!
– Ничево, пробивайте стенку, не черти!
А тот отряд прибежал к ней:
– Ваше императорско высочество, до ада докопались, черти слышны!
– Это не черти, ваши знакомые. Фрелина, иди с ними, воодушеви їх.
Ну, и действительно, пробили стенку: все знакомы. Подрядчики друг на друга смотрят:
– Вот наша тайна и открылась.
Коhда у них сошлось этот канал, императорска дочь и говорит отцу:
– Папаша, нельзя-ли так сделать, штоб по таким-то и таким-то улицам после десети часов вечера не ездили (боїтся обвала).
– А што, душа моя?
– Да гром такой, не дает спать, голова болит.
– Ах, это, душа моя, можно.
И распорядилса, штобы с девети часов езды не было.
И стали они друг к другу в гости ходить. Вот раз Ваня приходит такой кручинной, такой печальной.
– Ваня, што с тобой, што с вами?
– Ах, друг милой, ведь я проторговалса, а ведь ужасно как дешево вам материї продавал, я два мильёна потерял.
– Ваня, да я сейчас тебе два мильёна вынесу.
– Нет, честь моя все равно потеряна. Я домой поеду!
– Ваня, а я как-же?
– Вы дома, а мне надо ехать.
Любовь все заставлят делать.
– Ваня, я с тобой убегу!
– Ну, я севодня спать хочу. А ты завтра будь готова. Я поеду горной дорогой, много вешшей с собой не бери, один кустюм с собой, другой получше, в случае под венец.
Он нанел корету, маршрут весь записан. Они и убежали ночью. Бегут следующей день и следующую ночь. Он знает хорошо, што погоня будет, надо загримировать себя. Она сделалась девушкой-крестьянкой, он мужиком; взяли уж не корету, телёгу, едут. И действительно была погоня, їх же все спрашивали, не видали-ли кореты? Они ответили, што не видали.
Ваня говорит:
– Ну, вот видишь. Естли бы не переоделись, вас бы вернули, а меня бы арестовали. А знаешь што, друг мой, эта станция маленька, погода прекрасна, пойдем пешком, приберегем денех.
– Ваня, да ведь я каково роду, где я пешком ходила?
– Да ничево, попробуйте.
Ну, действительно, не привышна ходить, ноги у ей опухли, замучилась.
– Хоть тово дороже плати, пешком не пойду.
– Нет, нет.
А потом проехали несколько станций, он опять: «Погода прекрасна, станция коротенька, пройдемса пешком».
А он депеши посылает своему отцу государю с каждой станции, и ответы получает, но ей не говорит.
Наконец доплелись до столичново города. Ваня говорит:
– У нас квартиры дороги, найдем у заставы.
– Ваня, ведь у меня есть два мильёна с собой.
– Это каки деньги, у нас все ужасно дорого: эти деньги надо на старость беречь, а теперь надо работы искать. Пошел он во дворец. Государь обрадовалса.
– Ну, што, Ваня, как дела?
Ваня рассказал.
– Зачем ты ей томишь? Объяснись ей, што ты царской сын.
– Нет, так надо, пусть не плюет на мою карточку. А теперь мне топор нужно достать.
– Да зачем тебе топор?
– Надо.
Дали ему топор и корету подали. Ваня в кореты проехал полдороги, с собой берет топор, сошел с кучера, идет домой; пришел кручинной, сел и топор в руках держит.
– Не мог ваканциї найти, так я уж нанелса др о ва рубить.
– Ваня, да у нас деньги есть.
– Деньги надо беречь. У нас все дорого. Я и вам дело нашел: торговать горшками будете. Я вам купил десять тысяч горшков.
– Ваня, да вы забыли, каково я роду. Я и торговать не умею.
– Привыкнете, дело простое: там из парусинки сделана палаточка, девушка с вами будет, она будет продавать, вам денежки подавать, а вы будете в сумочку складывать, только и всево. Девушка вас проводит…
И действительно. На другой день по уходу ево через полчаса пришла девушка из дворцовых горничных, образованная и повела ее. Идут, а впереди казак, сзади казак, полиция конная. Она и говорит:
– Как у вас ходить не свободно.
Между тем это охрана для ей: знают, што царска невеста идет. Пришли в палаточку, там десять тысяч горшков, девушка продает, ей денежки подает. Вдруг… только земля дрожит, прокатил полк кавалериї. Тр… р… р…
Черепками не расторгуешьса: у нас все горшки купили по дешевой цены, надо домой итти.
Приходит домой, рассказывает хозяйки, как было.
– Естли бы вольны разбили, я бы подала прошение губернатору, но на щет императорской кавалериї не посмела.
– Да я вам тоже не советую, ничево не выйдет.
Ваня приходит, говорит:
– Слышал, слышал я о вашем нешшастьї. Я купил вам балаган, двенадцать самоваров и посуду; сбитнем торговать будете.
– Ваня, да што вы? Да ведь я каково роду? Я ведь непривышна.
– Ничево, девушка вам поможет.
На другой день опять пошла с ей девушка, привела в балаган: там самовары кипят, девушка сбитень наливает, торгует, ей денежки подавает.
Вдруг пришел полк солдат.
– Повзводно! Заходи взвод! Выпивай сбитню! Сбитню!
– Нету.
– А нету? Бей посуду, ломай самовары!
Чинно, благородно побили всю посуду.
– Чорт с їм с ломом, пойдем домой!
Приходят. Ваня уже там.
– Слышал, слышал о вашем нешшастьї. Ну, я вам другое занятие нашел. Во дворце ишшут прачку, непременно иностранку.
– Ваня, што вы? Да ты забыл, каково я роду?! Да я непривышна, я и не умею.
– Неужели? А я сдуру нахвалил вас. Ну, как-нибудь привыкните.
На другое утро пришел уже мушшина, прилично одетый, повел ей во дворец. Она идет и думат:
– Да, было время: из этого дворца прынц на мне сваталса, а я на ево партрет наплевала, а теперь мне приходитса на ево стирать.
Привели ей на белу кухню, посадили на диванчик отдыхать.
– Я, говорит, прачка, стирать пришла.
– Да, ничево, посидите, отдохните.
И отдыхала она полтора часа.
Наконец идет горнишна и несет манишку, воротничек и зарукавье на серебряном подносе: прынц просит выстирать.
Дали ей таз с теплой водой, мыло. Принелась она бедна стирать. Не умеет. Сама полок о т перемокла, ну, што, действительно никовда…
– Позвольте, я, говорит, горнишна.
Сейчас это взела, перестирала, выгладила, на поднос сложила…
– Пожалуйста, несите.
– Вы стирали, вы и несите.
– Нет, прынц просил, штобы вы сами.
Пошла она бедна, боїтса этово прынца, так у ей ноги и подъежжают.
Одно думат: вот-вот в обморок меня бросит…
А Ваня уже тут лежит на диване, прикрыт шелковым летним одеялом и газетой закрылса. Голос изменил.
– Кто тут?
– Прачка.
– А, прачка.
И сто рублей ей на поднос пол о жил.
Пришла она домой, Ваня уж там, доволен, што прынц сто рублей дал.
– Ну, вот и пошел живот на отворот!
К вечеру вдруг из дворца за нею: во дворце празник будет, пир. Велено всем приходить. Ваня ей и говорит:
– Вы, ваше императорско высочество, привыкли во дворцах бывать, а я никоhда не был, принесите мне грушу, да две конфеты.
– Ваня, да што ты! Как это можно?
– Ничево, все так делают; спустите незаметно в корман.
И приметал ей корман к платью на живу нитку. Приходит она во дворец. Думала, где-нибудь у стенки стоять будет – нет: ей на перво место сажают, напротив прынца.
Она взглянула.
– Ах, на Ваню как похож!
И не смела больше глядеть, только думат, как бы для Вани грушу да две конфеты унести. И спустила в корман незаметно.
Оркестр заиграл. И эх, пары вальса!
Министры подступили к прынцу.
– Што же вы не танцуете, ваше императорско высочесво?
– Пары нет. А впрочем, естли позволите…
И к ей. Ну, она повинуетса, бедна. Но это она умет.
Танцовать она умет, и їми любуютса.
А Ваня и оборвал ей корман: «Острамлю ешшо раз».
Груша и две конфеты покатились.
– Што это? Ах, как стыдно!
С ней удар. Она без чусв. Унесли без движения.
Дохтор билса два часа. Фрелины в ванны ей обмывали. Наконец очнулас. Спрашивает: «Што со мной было?» Ей уговорили, што ничево особенново, только дурно сделалось. Про грушу ни слова. А потом ейныи кустюм подвенечной ей же надевают и ротонду подают. И везут к собору или там к керке, естли в Неметчине было (не знаю, где) и объявляют, што прынц будет с ей венчаться. Она и ничево сказать не посмела, што Ваню любит.
