Текст книги "Литконкурс Тенета-98"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 75 страниц)

Данила Гамлет
Дедушка из Африки

Если бы некто захотел создать условия

для появления на Руси Пушкина, ему

вряд ли пришло бы в голову

выписывать дедушку из Африки.

И. Шкловский. – I —

– Саша, иди спать! – Надежда Осиповна стояла в дверях библиотеки и сердито поглядывала на сына.

– Мам, ну можно я еще немного почитаю? – заканючил тот.

– Поздно уже, иди спать, – повторила мать. – Сколько раз тебе говорила – не читай при свечах. Глаза ведь испортишь!

Мальчик насупился, закрыл книгу, положил ее на столик и побрел в свою комнату. Надежда Осиповна проводила его взглядом, подошла к столику и прочла название: "La pucelle d'Orleans".

– Ох уж мне эта акселерация! – проворчала она. – Куда смотрит его няня? Ему сказки о Балде нужно читать, а не Вольтера!

У Сашиной кровати сидела няня и что-то вязала. Лицо мальчика просветлело.

– Няня, ты расскажешь мне сказку? – спросил он.

– Обязательно, – улыбнулась Арина Родионовна. – Раздевайся и ложись.

Саша моментально скинул одежонку и залез под одеяло.

– Про говорящих собак с Сириуса расскажешь? – просительно протянул он.

Няня нахмурилась:

– Отстань, пожалуйста. Я тебе уже о них рассказывала. Лучше я расскажу про спящую царевну.

– Ну-у, про спящую царевну я уже сто раз слышал! – заканючил Саша. – Расскажи про говорящих собак! Или про летающие глаза!

– Про летающие глаза ты тоже уже слышал, – няня начала сердиться. – Лучше я расскажу про Лукоморье.

– Но бабушка! Я не хочу про Лукоморье! Я хочу про летающие глаза! Или про говорящих собак!

– Будешь капризничать – вообще ничего рассказывать не буду! – Арина Родионовна была явно не в духе. – И не называй меня бабушкой!

Саша натянул одеяло на подбородок, посмотрел на няню и, поняв, что ничего от нее сегодня не добьется, вздохнул:

– Ладно, пусть будет про Лукоморье…

Няня некоторое время смотрела на него, словно собираясь с мыслями, затем подняла голову, полуприкрыла веки и, глядя куда-то вдаль, нараспев начала рассказывать:

– У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том… – она вдруг споткнулась, бросила испуганный взгляд на мальчика, тряхнула головой, словно отгоняя рассеянность, и продолжила: – Живет там ученый кот-баюн, который знает много-много сказок и умеет петь песни…

Через несколько минут Саша Пушкин крепко спал.

Проснулся он рано. Неяркое еще солнце пробивалось сквозь густую листву, гоняя по потолку блестящих веселых зайчиков.

Саша тихонько выбрался из-под одеяла, оделся и выглянул за дверь. Где-то внизу скрипнули половицы – наверное, ходила няня, а может быть, отец встал так рано. Попадаться кому-то на глаза Саше почему-то не хотелось – даже няне. Он осторожно прикрыл дверь, подошел к окну и выглянул наружу. Здесь – прямо над окном и чуть слева – из стены торчал старый ржавый железный крюк, неизвестно когда и для каких целей забитый. Если ухватиться за этот крюк и подтянуться, то можно было выбраться на крышу, а оттуда спуститься на задний двор – и попасть в сад. Саша давно уже разведал этот путь и частенько им пользовался, когда не хотелось отпрашиваться у родителей, чтобы пойти погулять. Это был его маленький секрет – когда он хотел побыть один, то запирал дверь изнутри, выбирался через крышу на улицу и долго бродил по соседскому саду, а затем тем же путем возвращался назад. Няня иногда ворчала на него за то, что он не открывает дверь, когда она стучится, но это случалось довольно редко – чаще всего никто ничего не замечал.

Сейчас у мальчика было как раз такое настроение – хотелось побыть одному, но не сидеть взаперти в четырех стенах, а бродить по саду, дышать прохладным утренним воздухом и слушать шелест листьев над головой. Хотелось на волю, на свободу, подальше от серых стен. Он закрыл дверь на крючок, ловко выбрался на крышу, перебрался на другую сторону дома – и вскоре был уже в саду.

В саду было тихо и прохладно – летняя жара еще не очнулась от ночного сна. Саша медленно шел вдоль аллей, вдыхал чистый утренний воздух и любовался солнечными лучами, прорывающимися сквозь густую листву. Ему нравилось здесь – этот сад был единственным местом на земле, которое никогда его не обманывало. Мальчик рос необыкновенно умным и наблюдательным и рано начал замечать ложь, окружавшую его. Порой ему даже казалось, что все, что он видит вокруг – ненастоящее. Как будто он смотрел на бутафорские декорации на сцене театра или на красивую панораму, нарисованную на стене. Он не помнил уже, где – не то прочитал, не то услышал, – фразу о том, что весь мир – театр, но эта фраза как-то сразу запала ему в душу – он вдруг почувствовал, что в ней гораздо больше истины, чем кажется на первый взгляд. Ему все время казалось, что люди, окружающие его, играют друг перед другом какие-то неведомые ему (а может, и им самим?) роли. При этом играют из рук вон плохо – он то и дело чувствовал фальшь. Например, он почему-то был уверен, что родители его очень любят, – но мать всегда старалась быть с ним построже, а отец вообще не замечал. А старая няня, наоборот, его недолюбливала – но при этом всегда улыбалась и старательно играла роль любящей бабушки. Вряд ли он смог бы четко и логично объяснить, как пришел к таким выводам, да и вряд ли даже смог бы сформулировать сами эти выводы – он просто чувствовал, что "что-то здесь не так" – а что именно, понять не мог. Что-то постоянно выпадало из колеи, концы не сходились с концами, и маленькая фальшивая нотка резала слух, нарушая стройную гармоничную картину окружающего мира. Фальшь сквозила в прохладных глазах отца, выглядывала из-за неуклюжих движений матери, пробивалась сквозь хрипловатые старческие нотки няниного голоса. Жесты расходились со словами, слова – с действиями, действия – с логикой. Даже его маленький трехлетний братик Лева, казалось, лишь играет роль его брата – а на самом деле нисколько на брата не похож. Ощущение фальшивости, «ненастоящести» окружающего мира появилось у него уже давно – вначале лишь как слабое мимолетное чувство, которое постепенно усиливалось и укреплялось и в конце концов стало устойчивым фоном всей его жизни. Это ощущение мучило его, неприятно резонировало в душе, заставляло чувствовать себя "не в своей тарелке". Только одна «настоящая» вещь была у него – это стихи. Только стихи говорили ему правду, только в них он видел гармонию, только в них не было фальши. Впрочем, нет, был еще вот этот сад – он тоже был настоящим. Единственное место, которое никогда его не обманывало, не играло никаких ролей и не пыталось притвориться декорацией к дурному спектаклю. Только здесь он чувствовал себя спокойно и умиротворенно – в гармонии с окружающим миром. Только здесь ему было хорошо.

Саша долго бродил по траве мимо старых кленов и молоденьких игривых березок. Сотни образов теснились в его голове, сотни чувств переполняли сердце, сотни мыслей просились с языка. Он вдруг почувствовал то сладостно-упоительное состояние, когда хочется петь от обилия ощущений – то состояние, которое обычно называют вдохновением… Слова вдруг сами собой начали складываться в стихи. Саша нашел знакомую беседку, сел там и вынул из-за пазухи заветную тетрадку, которую с некоторых пор всегда носил с собой. Неловко подвернув под себя ногу, он начал что-то в ней быстро писать. Лицо его то прояснялось, то вдруг хмурилось, когда он чувствовал, что написал не очень хорошо. По какой-то странной, одному ему понятной ассоциации – наверное, по контрасту с окружающим теплом и зеленью, – он писал о зиме. Перед его мысленным взором вставали бескрайние заснеженные дали, по земле мела поземка, а небо затягивало темной серой мглой. Приближалась буря…

Саша даже не заметил, как пролетело несколько часов. Из задумчивости его вывела карета их соседа князя Юсупова – как всегда, звенящая, разноцветно-блестящая и неправдоподобная, словно лубочная картинка, она подлетела к крыльцу и извергла из своих недр не менее неправдоподобного хозяина. Саша посмотрел на солнце, уже перевалившее зенит и вдруг почувствовал, что голоден. Времени было уже много – наверняка он пропустил завтрак. Ох, и влетит же ему! Он поспешно сунул тетрадку за пазуху и припустил бегом к дому.

Когда он спрыгнул из окна в комнату, в дверь кто-то стучал.

– Саша, иди обедать! Ну сколько же можно дуться? Завтракать не стал – и обедать тоже не будешь? Открывай сейчас же!

Саша откинул крючок – за дверью стояла няня и укоризненно смотрела на него.

– Ну, что случилось? Мы чем-то тебя обидели?

– Да нет, бабуль, все в порядке, – он неуклюже чмокнул ее в щеку и побежал в столовую.

Мать с отцом и маленьким Левой уже сидели за столом. Отец мрачно посмотрел на него и проворчал:

– Явилось, красно солнышко! Чем же это мы Вам так не угодили, молодой человек, что Вы с нами даже разговаривать не пожелали?

– Я… извините… – пробормотал Саша, потупившись и внезапно покраснев до ушей.

– Что? Не слышу? Я Вас спрашиваю, Александр Сергеевич, чем это Вы занимались целое утро? – официальный тон не предвещал ничего хорошего. Нужно было как-то оправдываться.

– Я… это… я… стихи писал… – пролепетал Саша, покраснев еще гуще.

– Что? Опять стихи? Тоже мне, поэт выискался! – фыркнул отец, но тут же смягчился. – Ладно уж, садись обедать.

Стихи были слабостью Сергея Львовича – это Саша заметил уже давно. У них дома иногда бывал брат Сергея Василий Львович, который часто читал свои стихи. Сергей недолюбливал брата и все время иронизировал над его стихами – но Саша видел, что они ему нравятся. А когда Саша сам начал писать стихи – отец был просто в восторге. Каждый раз, когда мальчик читал родным свои творения, отношения с отцом резко улучшались – даже сквозь напускное равнодушие было видно, что Сергей Львович очень доволен сыном. Вот и сейчас – Саша сразу понял, что отцу очень хочется услышать его новые стихи, и он лишь порядка ради притворяется сердитым.

Так и оказалось – едва Саша прикончил последнее блюдо, как отец насмешливо поглядел на него и сказал:

– Ну что ж, пиит, давай, порадуй нас своими новыми шедеврами!

Саша утер губы салфеткой, вышел на середину комнаты и принял "позу поэта" – отставил в сторону одну ногу и вытянул вперед руку – именно в такой позе его дядя Василий Львович обычно читал свои стихи. Все невольно улыбнулись и приготовились слушать – даже маленький Лева притих. Саша прокашлялся, устремил взгляд куда-то вдаль и заунывным голосом – в тон стихам – начал декламировать:

– Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя,

То как зверь она завоет,

То запла… чет… как…

– он вдруг споткнулся, замолчал и ошеломленно уставился на слушателей. И было отчего – он часто читал им свои стихи, но такой реакции не видел еще ни разу: челюсти у всех отвисли, брови вылезли на лоб, в глазах застыло выражение неподдельного изумления и почти животного ужаса. Только Лева смотрел спокойно и немного скучающе – как всегда. Немая сцена продолжалась несколько секунд.

Первым пришел в себя Сергей Львович:

– Ну, что же ты замолчал? – внезапно осипшим голосом пробормотал он. – Продолжай, пожалуйста… – и улыбнулся натянутой, вымученной улыбкой.

– То по кровле обветшалой… вдруг соломой… зашумит… – ничего не понимая, бормотал Саша. Слова вдруг вылетели у него из головы, он не мог больше вспомнить ни строчки. Он немного постоял, шевеля губами и пытаясь еще что-то сказать, потом вдруг разревелся в голос и убежал к себе в комнату. У него началась истерика.

Его долго успокаивали, недоуменно пожимая плечами и делая вид, что не понимают причин его волнения.

– Читал, читал, и вдруг на тебе! разревелся ни с того ни с сего… бормотала няня, утирая ему слезы и нервно поглаживая по голове, – но в глаза почему-то не смотрела, и руки у нее заметно дрожали.

Когда мальчик немного успокоился, его вытащили в гостиную, поставили посредине комнаты и заставили прочитать стихотворение еще раз – полностью. Он, вначале сбиваясь, но постепенно все более и более приходя в себя, прочитал. На этот раз реакция у всех была совершенно нормальной – стихотворение понравилось, все его хвалили и даже заставили продекламировать еще несколько раз. Причем восхищались все вполне искренне – Саша видел это – но даже эта искренность отдавала фальшью после того, что произошло за обедом.

Приблизительно через час вдруг приехал дядя Саши Василий Львович Пушкин – брат его отца. Свалился, что называется, словно снег на голову – сказал, что хочет недельку пожить у них. В причины Саша даже вникать не стал – не до того ему было. Впрочем, приезду дяди он обрадовался – Василий Львович был довольно известным поэтом, и племянник любил поговорить с ним о поэзии – а то даже и поспорить.

Узнав об обеденном инциденте, дядя подозвал к себе Сашу и заставил его еще раз прочитать злополучное стихотворение. С замиранием сердца, опасаясь увидеть ту же странную реакцию, мальчик продекламировал ему свой шедевр. Дядя выслушал очень внимательно, потом снисходительно посмеялся и высказался в том смысле, что, дескать, сыровато еще, но для девятилетнего мальчишки очень даже неплохо – а вообще, он не понимает, из-за чего весь сыр-бор и что Сашу так расстроило. Потом высказал несколько замечаний по поводу того, как, по его мнению, стоило это стихотворение переделать. Саша начал ему возражать, завязался небольшой спор…

Полноватый, добродушно-ироничный дядя развалился в кресле и, словно нехотя, но в то же время с явным удовольствием отражал атаки своего племянника. Он выглядел настолько спокойным, безмятежным и монументальным, что Саша невольно успокоился и на какое-то время даже поверил, что на самом деле ничего не случилось, и это просто его богатое воображение сыграло с ним скверную шутку…

* * *

– Ну, что скажете, Сергей Львович? – спросил Василий, недобро поглядывая на брата. – Доигрались?

Сергей недоуменно посмотрел на него, словно не понимая, о чем речь. Василий отхлебнул крепкого черного кофе и со стуком поставил чашку на стол:

– Не волнуйтесь, он нас не услышит. Я включил защиту.

Сергей вздохнул:

– Значит, начистоту?

– Начистоту.

Сергей пожал плечами:

– Я не понимаю, что Вас так взволновало. По-моему, все идет по плану.

– По плану?! – вспылил Василий. – Тогда какого черта вы все тут в штаны наложили и мальчишку перепугали? По какому такому плану?

– Но, – Сергей исподлобья глянул на «брата» и тоже отхлебнул кофе, – согласитесь, все-таки неожиданно было услышать это из его уст. Хотя именно это мы и планировали…

– Мы планировали, чтобы он написал это в двадцать пять лет, а ему сейчас только девять! К тому же полностью совпадает только первая половина стихотворения!

– Ну, это естественно, – хмыкнул Сергей, – "выпьем с горя, где же кружка" мог только взрослый человек написать…

– Ваш сарказм здесь совершенно неуместен! – взорвался Василий. – Эксперимент под угрозой провала, а Вы ерничаете! – Он вдруг вскочил, схватил собеседника за грудки, подтянул к себе и жарко задышал в лицо табачным перегаром:

– У нас давно уже есть подозрение, что Вы вмешиваетесь в естественный ход эксперимента. Сегодняшнее происшествие – лишнее тому подтверждение. Имейте в виду, Сергей Львович – если наши подозрения подтвердятся, Вам несдобровать!

Сергей отпихнул противника, сел, отхлебнул еще кофе и совершенно спокойно ответил:

– По-моему, полковник, Вы ошибаетесь. Ни о каком провале не может быть и речи – наоборот, мы получили поразительные результаты! Это успех, а не провал! А мелкие несоответствия должны были появиться в любом случае – это неизбежно.

– Почти семнадцать лет разницы – Вы называете это "мелким несоответствием"?! Ничего себе «мелочи»! А что он будет писать в двадцать пять лет – Вы подумали?

– Ах, вот Вы о чем! – презрительно усмехнулся Сергей. – Вы просто испугались, что он не впишется в те рамочки, которые ему услужливо приготовлены? Вы слишком многого хотите, родной мой – вырастить гения, который ходил бы по одной половице, никогда не заглядывая на другую… А что, интересно, Вы собирались с ним делать в его тридцать семь лет? Подсылать в очередной раз Дантеса?

– Ничего мы не собирались с ним делать – и Вы это прекрасно знаете. Чтобы провести все необходимые измерения, достаточно проследить его развитие до тридцати лет или даже чуть меньше.

– А потом? Он начнет вам мешать, и вы от него избавитесь?

– Не городите чепухи! После тридцати лет ваш хваленый гений может убираться на все четыре стороны – никому он больше не будет нужен.

Сергей едва не задохнулся от бешенства.

– Ах, вот как – никому не будет нужен!? Не слишком ли цинично – поиграть чужой жизнью и бросить?..

– Цинично? – ядовито ухмыльнулся Василий. – Это Вы меня обвиняете в цинизме? А ставить эксперименты над людьми – не цинично? А нагло лгать маленькому мальчику, честно глядя в глаза – не цинично? А рассчитывать чужую судьбу по вашим дурацким формулам – не цинично?! – он уже почти кричал, в углах губ скопилась пена. Они стояли друг против друга и, задыхаясь от ярости, судорожно сжимали кулаки, готовые испепелить друг друга взглядом. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в спор вдруг не вмешалась Надежда Осиповна:

– Мальчики, вы не знаете, где Саша? – жена Сергея Львовича стояла в дверях и испуганно смотрела на спорщиков.

– А что с ним? – «мальчики» моментально остыли.

– Не знаю. В комнате его нет, в библиотеке тоже, на улицу он не выходил…

– А няня где?

– Арина говорит, что он пошел в свою комнату – больше она его не видела…

Все трое испуганно переглянулись.

– Только этого нам не хватало, – проворчал Василий.

Окончательно успокоившись после разговора с дядей, Саша пошел было в свою комнату, но там ему было скучно, и он отправился в библиотеку. Вчера он не дочитал у Вольтера всего нескольких страниц, но сегодня ему почему-то не хотелось его дочитывать. Он начал выбирать себе другую книгу и скоро понял, что на нижних полках он все книги уже либо прочитал, либо по крайней мере просмотрел, и он решил залезть повыше. Недолго думая, Саша притащил в библиотеку лестницу, приставил ее к стене в самом углу, мигом забрался на самую верхотуру и уселся на ступеньке.

Некоторое время он с восторгом обозревал открывшиеся ему богатства – библиотека действительно была очень большой, у него даже дух захватило. Потом провел рукой по плотным корешкам книг и наугад выдернул первую попавшуюся. Книга была старая, в прочном черном переплете, с пожелтевшими от времени страницами. От нее пахло пылью и старой слежавшейся бумагой. Саша аккуратно обтер пыль рукавом и открыл книгу наугад где-то посередине. Это были стихи. Он начал их читать – и забыл обо всем на свете. О боже, что это были за стихи! Это был Идеал, Гармония, Музыка темных строк на светлом фоне… Когда в библиотеку заходила Надежда Осиповна и звала его – он ее даже не услышал…

Искали его, впрочем, недолго – не так уж много было мест в доме, куда он мог бы запропаститься. Мужчины оказались наблюдательнее Надежды Осиповны, хотя тоже не сразу заметили его сидящим на верхней ступеньке лестницы под самым потолком.

– Саша, что ты там делаешь? – изумленно воскликнул Василий Львович, облегченно вздыхая и заглядывая на племянника снизу вверх. Тот не отозвался.

– Саша! – позвал он громче. Мальчик встрепенулся, посмотрел вниз и смущенно улыбнулся.

– Что ты там делаешь?

– Читаю…

– Давай, давай, слезай, нечего под потолком сидеть. Ишь куда забрался!..

Саша прижал книгу к груди и осторожно спустился вниз.

– Чем это ты так увлекся, что ничего вокруг не видишь и не слышишь? – добродушно улыбаясь, спросил дядя.

Саша пожал плечами и молча показал обложку. Дядя побледнел – на черном переплете тусклым металлическим блеском отсвечивал портрет мужчины в профиль. Длинный нос, высокий лоб, бакенбарды… И подпись – золотыми тиснеными буквами – "А. С. Пушкин. Избранное". – – II —

Вдоль по коридору шли двое. Оба примерно одинакового роста, но один худощавый и чуть помоложе (на вид – лет тридцать), а другой – полный, с солидным брюшком и лет на пять постарше. Они шли не торопясь и о чем-то разговаривали. Был поздний вечер, рабочее время давным-давно кончилось, и здание пустовало. В коридоре светило только тусклое дежурное освещение, что делало его совсем мрачным – невероятно длинный тоннель с рядами дверей по сторонам, конец которого исчезал где-то во мраке.

– Так что, наши отделы теперь объединят? – спросил худой.

– Нет, – ответил толстый, – конечно, нет. Просто эксперимент настолько сложен, что решили привлечь к нему сразу два отдела.

– Его уже утвердили?

– Да. Даже более того – он уже начат. День «Д» был вчера, – толстяк был бывшим военным (его до сих пор все называли полковником), и любил выражаться военными терминами. – Вчера яйцеклетку поместили в тело будущей матери.

– Даже так? А почему не в «инкубатор»?

– Условия решили максимально приблизить к боевым. Есть подозрение, что «инкубатор» отрицательно влияет на будущее развитие. Кстати, подозрение исходило из вашего отдела…

– Ах, да! Видимо, имеется в виду эксперимент с Эйнштейном?

– С Эйнштейном? Что это за эксперимент?

– Лет тридцать назад в нашем отделе восстановили ДНК Альберта Эйнштейна, вырастили зародыш в «инкубаторе» и отправили этого "Альберта Второго" в обычную школу.

– Хм… И что же?

– Надеялись получить великого гения, но результаты оказались более чем скромными. У парня были неплохие способности к математике, но дальше победителя городских олимпиад он не пошел… Неудача тогда вызвала довольно бурную дискуссию. Среди возможных причин назывались самые различные – от ошибок в восстановлении ДНК до отсутствия материнской ласки в детстве. Среди прочего упоминали и возможное воздействие «инкубатора»… В конечном счете все сошлись на том, что одного только генотипа недостаточно, нужно еще восстанавливать внешние условия.

– Хм… Я, конечно, слышал об этом (я имею в виду дискуссию), но не знал, чем она была вызвана, – он усмехнулся. – У нас тут все так засекречено, что я иногда не знаю, чем занимается сосед по комнате… – он помолчал, потом добавил. – Что ж, теперь многое становится ясным…

– Что, например?

– Например, зачем вообще нужен весь этот маскарад. Вы знаете, что центр города оцепили?

– Да, я видел. Говорят, там что-то с радиацией.

– Говорят… – усмехнулся толстяк. – Никакой радиации там в помине нет. Просто восстанавливают исторические условия начала XIX века. В частности, дом Пушкиных и все прилегающие строения.

– Ничего себе… – пробормотал худой. – Сколько же это все стоит?

– Дороговато, конечно, – снова хмыкнул толстый. – Но руководство решило, что расходы себя оправдают.

– М-да… Наводит на размышления. Что же они хотят получить на выходе?

– Ну, это очевидно – то же, что и всегда. Конечная цель – научиться «выращивать» людей с любыми наперед заданными свойствами.

– Опять "идеальный солдат"?

– Нет, не думаю. Тупые исполнительные костоломы давно уже никого не интересуют – таких в любой подворотне можно набрать целый взвод. Сейчас нужны гении.

– Гении? – худой саркастически усмехнулся. – Мы даже не знаем, что это такое.

– Это и не обязательно. Если уж нельзя выращивать любых гениев, можно выращивать тех, что уже были. Например, наплодить этак десяток Эйнштейнов – и посадить их за разработку сверхбыстрого гиперпространственного перехватчика… Каково, а?!

– Да, заманчиво, ничего не скажешь! – худой опять усмехнулся. – Но тогда почему Пушкин, а не Ферма или Ньютон?

– Ну, во-первых, из-за ДНК – ее можно восстановить очень точно по крови, оставшейся на его жилете после всем известной дуэли. Во-вторых, он рос и воспитывался здесь, в Москве, недалеко от Института – значит, легко будет проконтролировать его развитие. В-третьих… ну, много еще разных причин… – они подошли к лифту. – Основная работа, конечно, предстоит вашему отделу, мы будем "на подхвате". Лично я буду играть роль дяди Пушкина Василия Львовича. А Вы, по-видимому, роль его отца.

– Я?!

– Ну да. Внешность, правда, у Вас не очень, но это не страшно – наши хирурги поправят. Подошьют килограмм пять сала – брюшко будет не хуже, чем у меня, – он хохотнул, довольный своей шуткой. Худой вяло улыбнулся.

Лифт остановился на первом этаже, они вышли и пошли в гардероб.

– Эксперимент получил кодовое название "Дедушка из Африки", – продолжал толстый, – выяснилось, что едва ли не основная причина гениальности Пушкина заключалась в его эфиопском родственнике. Внятно объяснить этот факт никто не может – наши психоматематики тычут пальцем в какие-то формулы и с жаром пытаются что-то доказать, но смысла этих доказательств, похоже, сами не понимают, так что в конце концов все просто махнули на них рукой, а забавное наблюдение было отражено в названии эксперимента…

Они оделись и пошли к выходу. Уже у самых дверей толстый закончил:

– Разумеется, я Вам всего этого не говорил. Официально об Эксперименте Вам сообщат, видимо, недельки через три-четыре. Ну, а младенец, как и положено, появится на свет только через девять месяцев, двадцать шестого мая. Так что времени еще много – можете пока наслаждаться отсутствием лишнего жира… – он опять хохотнул. – III —

– Это стихи! – радостно сообщил Саша, обводя родных сияющим взглядом. Глаза его восхищенно блестели.

– Хорошие? – через силу улыбаясь, спросил дядя.

– Хорошие?! Великолепные! – Саша звонко рассмеялся и тут только посмотрел на обложку. Брови его удивленно поползли вверх. – Пушкин? Так он что же, наш родственник? – мальчик вопросительно посмотрел на отца.

– Д-да… В некотором роде… – пробормотал тот.

– А почему же вы мне о нем ничего не рассказывали? – он укоризненно оглядел родных. – А как его зовут? Андрей Степанович?

– Нет. Александр Сергеевич…

– Правда? Как меня? Вот здорово! – мальчик опять рассмеялся звонким счастливым смехом. – У него очень хорошие стихи! Сейчас я вам прочту… он открыл книгу и возбужденно начал листать страницы туда-сюда.

Дядя поспешно схватил его за руку:

– Нет, не нужно! Потом… Потом прочтешь… После ужина… А сейчас идем ужинать!..

Саша удивленно поглядел на часы на стене:

– Рано ведь еще! И вообще – я не хочу есть…

– Ничего не рано! – вмешалась Надежда Осиповна. – В самый раз! Идем, идем, а то все остынет, – тебя ведь все ждут!..

Мальчик пожал плечами и закрыл книгу.

– Хорошо, идемте… – и пошел к двери.

– Э! Книгу-то оставь! – напомнил дядя.

Саша посмотрел на книгу, вернулся и аккуратно положил ее на край стола. Все сразу повернулись и заспешили к выходу с таким видом, как будто ничего не ели как минимум месяц. Саша поплелся следом, то и дело оглядываясь. На самом пороге он вдруг остановился, бегом вернулся к столику, схватил книгу, прижал ее к груди и побежал обратно.

– Я не запачкаю… – пробурчал он в ответ на укоризненный взгляд отца.

В столовой, естественно, ничего еще и не думало остывать, поскольку даже не начало нагреваться. Непомерно удивленные слуги засуетились, пытаясь что-то наскоро приготовить. Однако Саша не обратил на все это почти никакого внимания. Едва усевшись за стол, он раскрыл книгу и начал декламировать всем какое-то стихотворение. Все слушали, не в силах его остановить, потом заставили перечитать его еще несколько раз – лишь бы он не начал читать следующее. Дядя попытался перевести разговор на поэзию вообще, обсуждая только что прочитанные строки. Но все эти уловки не помогали – Саша успел прочитать уже пять или шесть стихов, когда наконец принесли холодные закуски. Мальчик с сожалением отложил книгу и взялся было за еду, но тут же опять принялся читать следующее стихотворение.

– Саша!!! – в громком оклике отца прозвенели нотки отчаяния. – Ты где находишься?!

В любое другое время столь грозное предупреждение наверняка бы подействовало, но сейчас мальчик был слишком возбужден и почти его не заметил. Книгу, тем не менее, закрыл и принялся за еду.

Есть никому не хотелось, все только вяло ковырялись вилками в тарелках и озабоченно переглядывались. Саша же в мгновение ока прикончил салат и тут же опять открыл книгу. Перевернул несколько страниц, выбирая, что бы еще продекламировать, и вдруг замер. Радостное возбуждение на его лице сменилось удивлением, а удивление – страхом. Он вдруг резко захлопнул книгу и выскочил из-за стола. Потом попятился, с нескрываемым ужасом глядя на книгу, словно на ядовитую змею. Уперся спиной в камин и медленно, продвигаясь вдоль стены и по-прежнему неотрывно глядя на книгу, добрался до двери. Пытаясь выйти, споткнулся о порог и упал, однако боли, видимо, даже не почувствовал…

Некоторое время он так и сидел на полу в нелепой неудобной позе, глядя куда-то в одну точку и беззвучно шевеля губами. Потом словно очнулся, встал и медленным, но твердым шагом, словно загипнотизированный, подошел к столу. Осторожно прикоснулся к книге, но тут же отдернул руку. Некоторое время постоял, глядя на нее и словно собираясь с духом, потом вдруг схватил ее в руки и выбежал из комнаты.

– Что он там увидел? – спросил Сергей Львович у Василия, когда тишина стала совсем невыносимой.

Василий сидел ближе всех к Саше и видел, что тот читает. Вопрос, впрочем, был риторический – все и так прекрасно поняли, _что_ он там увидел.

Василий обвел всех взглядом и усталым, безразличным голосом подтвердил общую догадку:

– Буря мглою небо кроет…

* * *

Сергей Львович сидел за столом, а Надежда Осиповна – на диване у стены. Оба молчали, бессмысленно глядя куда-то в пустоту. Тишина ощущалась почти физически – как нечто липкое и вязкое, повисшее в комнате. Только ходики на стене не смущались всеобщим молчанием и продолжали упрямо отстукивать секунды.

Наконец в комнату вошел Василий Львович. Все выжидающе посмотрели на него.

Полковник скользнул взглядом по стенам и совершенно бесцветным голосом доложил:

– Заперся у себя. Читает. Разговаривать не хочет…

Потом прошел по комнате, встал у камина и добавил:

– Я навел справки в Центральной Справочной Системе.

– И что?

– Судя по всему, это издание 2018 года, – он грузно опустился в кресло и закончил, – 382 страницы, 18 иллюстраций, с предисловием и подробной биографией…

Настенные часы пробили три раза.

– Три часа ночи, – устало констатировал Сергей, посмотрев на сидящего напротив Василия. Надежда Осиповна по-прежнему сидела на диване у стены – даже позу не сменила.

Полковник кивнул, и вновь надолго установилась тишина, нарушаемая только тиканьем часов. Наконец Василий поднял голову и спросил:

– Это ведь Вы ее подбросили?

– Кого?

– Не притворяйтесь идиотом, Сергей Львович. Книгу, что же еще…

– За кого Вы меня принимаете?!

– Тогда откуда ж она здесь взялась?

Сергей пожал плечами:

– Здесь когда-то был музей Пушкина. Наверное, книга осталась с тех времен – ее просто не заметили…

Василий несколько секунд пристально смотрел на собеседника, потом вздохнул: