Текст книги "Литконкурс Тенета-98"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 75 страниц)

Дмитрий Могилевский
Морозостойкость

– МОРОЗОСТОЙКОСТЬ-

(Неоконченная повесть для единственного читателя)

Посвящается героине

Предисловие

Повесть неокончена. Я написал лишь первую часть. Я не знаю, в какой мере вообще все это можно назвать повестью. Я просто попытался оживить мои впечатления от встреч с близким мне человеком.

Если использовать повесть как сырой материал или просто как набор факторов, то, в зависимости от желания, ее можно переработать в разных направлениях:

Так, для любителей детективов можно было бы ввернуть в «произведение» какой-нибудь криминал, например, кого-нибудь убить допустим, героиню.

Для тех, кто любит мелодраму, например, можно дописать эпилог от третьего лица о том, как герой, потеряв голову после убийства героини, мучаясь угрызениями совести, нащупал холодный ком револьвера, всунул его себе в рот и спустил курок.

Для тех, кто любит все заморское, я могу заменить Катю на Cathie, Скорпиона на Scorpio, МТИ на Harward, «Космос» на «Hilton», а студенческие военные лагеря – на корпус быстрого реагирования.

Ну, а для того, чтобы повесть опубликовали в «Юности» и чтобы доставить удовольствие тем, кому "дым Отечества так сладок и приятен", я могу перенести действие в Азию, на комсомольскую стройку и начать так, что повесть о любви с лесопилом будет нести в массы оптимизм:

На полевом далеком стане,

Не уточняю, что за стан,

Однажды в труженицу Маню

Влюбился труженик Степан.

На самом-то деле, я просто писал о Кате, потому что не имел возможности встречаться с ней.

Я совершенно не пытался анализировать ни саму героиню, ни мои с ней отношения.

Практически, она сама побудила меня к действию, Когда мы общались, Катя несколько раз просила меня описать те или иные моменты наших встреч. Я отчетливо чувствую на себе влияние Д. Сэлинджера, М. Булгакова, О. Уайльда и Л. Шапиро, но, так как ни один из них не писал о Кате-Шкатулке, меня нельзя обвинить в абсолютном плагиате.

Я взываю к снисходительности и прощению и прошу учесть два смягчающих мою вину обстоятельства:

Во-первых, это все-таки моя первая проба такого рода повествования.

А во-вторых, что уж говорить, во всем, что касается героини, я не могу быть до конца объективным, так что, уверен, некоторые мои мысли покажутся вам по меньшей мере спорными.

Часть первая

Когда я первый раз увидел Ее, я чуть не попал под машину. Я вам не буду описывать ее внешность: глаза, нос, рот, и все там прочее. По ходу рассказа сами поймете. Скажу лишь то, то что Она была самая довольная, самая красивая, самая веселая и самая счастливая.

Она не просто шла. Она летела через Проспект Мира.

И если бы Ей в это время всунуть в руки красное знамя, одеть на голову фригийский колпак и открыть грудь, то вы увидели бы женщину с картины Делакруа "Свобода на баррикадах".

На красный свет Она шла к метро «Рижской».

Любой водитель (если он мужчина и не полный импотент), увидев Ее, должен был забыть (и забыл) обо всем на свете. Даже о ГАИ.

Неужели катастрофа неминуема?

Я подошел к Ней и обо всем этом сказал.

Она улыбнулась и простила мне мой неуклюжий комплимент.

Звали Ее Катя Мороз, по прозвищу Шкатулка.

Еще до финала я пытался описывать наши встречи и весь первый год знакомства уместил на одну страницу. Мне казалось, что я пишу на самого себя досье:

"Апрель 1983 года. Знакомство на Рижской. Первые попытки телефонного общения.

Нерешенная дилемма – Катя или Марианелла?

Встреча на Новослободской – отказ от приглашения.

Абсолютная красавица с высоко поднятой головой и мягким подбородком героини "Страниц Любви" Золя выслушивает от Новослободской до Марьинского универмага стихи Байрона и размышления о Совинцентре. Ее ответ – подъездный книксен.

21 апреля Марианелла побеждает.

Невозможность одновременного стремления к двум таким разным и таким прелестным созданиям побуждает меня подключить моего друга Хана для окончательной нейтрализации той, о которой я пишу.

Цирк, опоздание, случайно встреченная Алина, проводы; несчастный поклонник на Рижской; Корчагина 5; итальянское, по словам Хана, вино «Кора»; его же россказни о трудностях уединенной жизни, мочегонное шампанское; такси Корчагина – Октябрьская.

Отказы от дальнейших встреч по мнимой причине нехватки времени снижают сближающее воздействие «Коры».

Май 1983, утро. Уходит американская косметика, и, вследствие этого, отношение к «акробатке» падает с головокружительной быстротой в бездну прагматизма и рациональности.

Когда она в метро предъявила проездной, там мелькнула фотография. Я попросил показать ее. Фотография была на цирковом пропуске актрисы балета Мороз Екатерины.

Октябрь. Телефонный звонок. Ниже нуля. Конфликт? Вряд ли. Но то, что тупик – совершенно однозначно.

Ноябрь 1983 – февраль 1984 – отсутствие общения. Вероятно, возобновление отношений инициировалось моим приездом в цирк, проводами, полуторачасовой беседой с мамой, сыгравшей, как мне кажется, главную роль в наступившей очень кратковременной оттепели…

Март. Деловая встреча у меня в Новогиреево. У нее был вид покинутой любовницы в предвкушении всей сладости предстоящего аборта. Хиль, Миансарова и теплое шампанское – прекрасный аккомпанемент к беседе. Насколько помню, я был не особенно нахален. Остановил ей такси, объяснил как доехать, денег, разумеется, не дал, проехался с ней до Ждановской и вышел. Так что меня совсем не удивила Катина невоспитанность, когда она, увидев меня на следующий день на Новослободской, даже не поздоровалась.

Мне ничего не оставалось, как приехать в цирк, и, за отсутствием Кати, забрать Алину с подружкой и увезти к себе.

С тех пор мои посещения "проспекта Вернадского" вполне легализовались, и, вероятно, в один из этих приездов мы подписали невидимое соглашение о продолжении общения. В какой-то мере степень связи повысилась после разрыва контракта с цирком 1-го апреля и, как следствие, появлением массы свободного времени, которое, разумеется, необходимо to kill.

Я зашел за ней утром, надел на нее наушники и Марианеллин walkman – Аэровокзал, Хан с Португальцем, магазин для новобрачных, МТИ?.

Май. 1-го мая я приехал к Хану часа в четыре. Катя была там в пять-шесть. Корчагина – Ухтомка. Мы у Скорпиона.

Фактически, это ее первый вечер в нашей псевдокомпании.

Были Хан с беременной женой Картиной, майор Пятница с Луизой, Скорпион, Присоска с Конакошей, Мила Жорик и Казимир Алмазов.

Я пел «Гол-стол» Розенбаума, ссорился с Жориком, обсуждал совершенно немыслимые дела с Казимиром Алмазовым. Ну, а Хан в это время «накачивал» Катю – уж в этом умении ему не откажешь, и преуспел; да так, что к приезду домой она едва добежала до WC…

Я должен продолжить повествование об одной заурядной девушке, которая стала одним из самых близких и дорогих для меня людей.

???

Июнь 1984-го.

Описывать каждую встречу летом невозможно, так как мы стали видеться значительно чаще. Помню, что в то время я кружился по замкнутому кругу Дзержинского района: «интеллектуальное» общение с Катей плюс деловое с Ханом заканчивались "сексуальными контактами" с Любой-зуборезкой, которая жила в соседнем доме с Ханом, и о которой я еще упомяну.

Но один фраерско-красивый день я могу описать. Да, скорее всего он был запрограммирован, иначе я вряд ли бы одел свой отпьеркарденовский костюм.

Мы с Ханом встретили Катю недалеко от места роковой встречи героя фильма "Смерть на взлете" со шпионкой-путаной. Это Рижская. Раскрутиться больше, чем на рынке Рижском, можно, наверняка, только на Центральном и в Парижском «Максиме». Клубника, черешня, абрикосы, цветы. Но где-то ведь надо все это съесть! Проблему решил модельер Волков (извините, Зайцев), предоставив свой бар в Доме моделей. Яичный «Боллс», шампанское, орешки и мороженое с клубникой. Ни выставка, ни показ прелестной «будничной» одежды советских тружеников не могут растопить замороженную балерину. Одна надежда на ДДТ (это не русский hard rock и даже не дуст – отравить мучительницу, а всего лишь Дюссельдорфский ДрамТеатр с dollmetscherin Кларой). А впрочем, черт с ним, с этим театром!

Меняем духовную пищу на кухню Дома журналистов. "Не только человеку все можно простить, если у него дома отменный повар", – утверждает Оскар Уайльд, и мы с ним согласны. Жюльены, филе, шампанское, кофе. Желудок – понятие растяжимое.

Но не хлебом же единым жив человек! Что ж, тогда – хлеба и зрелищ! Выбор падает на японскую кинопродукцию – "Тень воина" в кинотеатре Повторного Фильма. Черт возьми, во что мы превратили посещение культурного заведения! В бардак. Смеялись, шелестели целлофаном, комментировали каждый шаг азиатских императоров. Высидели, конечно, только одну серию. Впрочем, вряд ли бы зал стерпел нас во второй.

Вечерняя прогулка по летней Москве. Проводы, прощание…

Мы ездим в цирк за ее комсомольскими документами, курим в Детском парке и смотрим "ТАСС уполномочен заявить".

Катя готовится переквалифицироваться в химики, но мне почему-то не хочется, чтобы она поступала в МГУ. Так что ее будущая неудача огорчила меня не больше, чем провал на выборах президента Картера.

Я ношу ей полуноменклатурные ананасово-персиковые компоты, а в ответ получаю рассказ о даче Виктора Луи.

Она милостиво позволяет мне звонить ей из 56-ой больницы и сообщать о своем «пошатнувшемся» здоровье.

Чтоб не страдать в ночные смены,

желудка язву представляя,

Я проторчал там три недели,

С толчка ни разу не слезая.

Помимо этого, она дает понять, что вполне способна на роль сиделки, денно и нощно пекущейся о здоровье больного. Я это явственно ощущаю по частоте (ха-ха!) ее приходов. Вы угадали. Не пришла ни разу.

Каждый раз, звоня в 62-ую квартиру, я прятал за спиной цветы. Бог мой! Ее очаровательная улыбка пленит всю Святую инквизицию!

"Летняя" Катя – это дремлющий и неосознанный стимул всех моих начинаний, мираж, заставляющий путника преодолевать шаг за шагом пустыню.

???

Сентябрь 1984-го. Я возвращаюсь из Сочи. К Кате. После диких оргий. Как блудный сын в лоно семьи.

Этот месяц я провел в Скорпионовой машине. Меня очередной раз выгнали из квартиры, и ее нахождение было первейшей и важнейшей целью всей политики. Кроме этого, меня вдруг, ни с того ни с сего послали на курсы повышения квалификации. Я изучал грузоподъемные машины и механизмы и получал от учебы невыразимое удовольствие. Не очень хорошо понимая, зачем мне нужны эти механизмы, я не задавал лишних вопросов и, наверное, с не меньшим энтузиазмом изучал бы китайскую грамоту. После такой-то работы!..

Бабье лето оправдало для меня свое название. Я в полной мере воспользовался благоприятной обстановкой, создавшейся в результате замены работы учебой. Неожиданный приезд ленинградок, благосклонность Зуборезки, ночная разведка Подмосковья со спасавшими меня медсестрами все той же 56-ой больницы и отсутствие Кати Мороз в качестве добровольного пожирателя моего времени помогли мне хотя бы на время разубедить окружающих в неизбежном и безудержном падении в Катину бездну.

7 сентября. Мы едем из цирка. Мы – это Катя, Скорпион и я. Родственные чувства подсказывают Скорпиону необходимость проявления заботы о ближнем.

Он привозит нас на Курский десять минут одиннадцатого мне ехать в ночную смену в ночные Электроугли – (хорошо, что не Электрокамин), прощается со мной в без десяти одиннадцать, снисходительно относится к неуважительному обращению с машиной (не факт, что, уходя, я не сломал дверь) и, благодаря развитому чувству товарищества, увозит Катю домой. К ней. Вероятно.

В эту ночь я написал дурацкое письмо Кате Мороз, надеясь создать образец эпистолярного стиля:

Дмитрий – Кате

8 сентября 1984 г., ночь.

Электроугли – Москва

Писать я люблю. Если лишу, значит произошло нечто необычное в моей жизни, что-то значительное. Мне приятно писать о таком. В большей мере это, конечно, связано с женщинами. Я писал о девяти, самых близких для меня. Из всех только девять удостоились того, чтобы остаться на бумаге: моя первая женщина – мольбы молодого любовника; роман в письмах – продолжение курортного знакомства; первые опыты совместной жизни и последующее расставание не могли остаться незамеченными; бурная месячная связь, полная 3-х «с» – стрессов, сцен и страсти, и разорванная в течение минуты; Анечка, которая стоит в стороне от всех – женщин ближе нее у меня уже не будет, я даже испытываю чувство стыда, что лишу сейчас о ней, как об "одной из"; короткое, но очень насыщенное общение с путаной, попахивающее альфонсизмом; льстящая мне связь с замужней иностранкой, в которую я был влюблен 2 года; последней была известная тебе парикмахерша.

Писать о женщине, с которой меня не связывала постель, я, вероятно, не смогу. Это окончится фиаско не меньшим, чем конец лапы Борджиа. И все же один неудачный эксперимент я попытаюсь завершить еще одним исключением из правила – хуже не сбудет.

Могу тебя уверить – ничего приятного в признании ошибочности своей изначальной посылки нет. Но в данном случае компромисс с правдой приемлем примерно так же, как договор о взаимопомощи между Южной Кореей и Албанией.

В поисках новых форм общения я зашел в тупик.

Не сказать об этом – погрешить против истины.

Остается признать гипотезу и метод антинаучными и "канувшими в Лету". Если покажусь слишком грубым – прости. Нормальные отношения с тобой, разумеется, должны были предопределять близость. Ну, конечно, если бы я не был полный идиот, я бы трахнул тебя в первый же вечер – не сомневайся, ты не была бы исключением! Но рассуждать теперь о возможности успеха при условии шаблонного отношения к тебе – все равно, что дискутировать на 18-ом съезде партии.

Короче говоря, вопрос об ошибочности решен однозначно, как беременность.

Я не «выбрал» поражение. Я просто констатирую статускво. Ценить мою ненастойчивость – это не для тебя. Мне же представлялось настолько трудноразрешимым и, я бы сказал, трудоемким, ломать наши «дружеские» отношения, что я предпочел непоследовательную тактику выжидания. Чего выжидания? Вероятно, у моря погоды. Помимо этого, боязнь разочарования пугала не меньше, так как привязанность и элементарная логика уступили бы место раздражению и досаде.

Короче говоря, более менее меня все устраивало. Потерять я, в принципе, ничего не мог, хотя бы потому, что ничего не имел.

Но все это до поры до времени.

Сегодня чаша терпения лопнула и из нее вылилась желтозеленая горечь – "на губах страсти – полынь", как поется в старой песне.

Я никогда не испытывал от тебя чувства боли. Но мне достаточно того, что ты склонна к тому, чтобы любезно предоставить мне возможность испытать подобное ощущение.

Ты предашь меня.

Мои эмоции уже достаточно притулены. Я очень ценю и берегу свое внутреннее спокойствие. Черт возьми! Так зачем же мне совершенно сознательно себя травмировать? Не для того ли, чтобы доказать себе полное безразличие к самоистязанию?!

Несмотря на мое терпимое отношение к лицемерию, лжи, так называемой дипломатичности, полуправде, тенденциозности, с женщинами все же я был всегда достаточно честен. Что есть – то есть; чего нет – не обессудьте!

Слава Богу, что я еще не влюблен в тебя! Я легко переношу наши разлуки и вспоминаю тебя лишь изредка. Ты уже погубила то, что еще не родилось.

Меня бесит, с какой легкостью я расстался бы с тобой.

Меня раздражает отсутствие даже той легкой грусти, которая всегда сопровождает обоюдный разрыв. Мне не жаль проведенного с тобой времени хотя бы потому, что я не считаю его потерянным. Время, проведенное с женщиной – впрочем, я повторяю Моруа.

Прости, но я не могу даже заставить себя написать, что запомню тебя. Вряд ли.

А может быть, когда-нибудь то, что называется памятью, и раскроет передо мной образ милой танцовщицы, превратившейся в гимназистку. Но это сбудет лишь в том случае, если я увижу цирк.

У меня хватило ума не отправить письмо.

В эту ночь все рабочие моей смены поставили под сомнение мою либеральность. В эту ночь мы, как никогда, перевыполнили план, и к утру у меня стало исчезать желание взорвать родное предприятие.

???

После восьми экзаменов Катя оказалась на вечернем факультете МТИ. Ее поступление и все, что с этим связано, – основное и, наверное, единственное связующее звено между нами. Год назад я перестал появляться в Техноложке из-за боязни некоторых контактов. Катя вернула меня на Лесную, и я болезненно стал ощущать невосполнимую потерю прошедших шести лет. Я в МТИ, как чужеродное тело в здоровом организме Теперь каждого сотрудника, каждого студента института я стал рассматривать через мутную Катину призму.

Октябрь 1984-го. В этом месяце меня приютил Зайцевский манекенщик Пьер, живущий один в двухкомнатной квартире в Бескудниково. Я сразу же постарался сделать его телефон знакомым для большинства женского населения столицы. Были даже некоторые успехи. В частности, Сашенька Бенуа-Корсакова, подружка Хановской жены, которой я «сдал» квартиру ничего не подозревающего Пьера (после чего она сто раз повторила фразу "Ох, какой ты жук!"), была настолько очаровательным созданием, что я даже на день или два забыл о Кате. Но не больше.

Из октябрьских images я помню, что однажды случайно помог Кате купить билеты на Г. Гродберга, и мы вчетвером слушали орган: Катя, Ира – ее сестра, Маша – ее подруга и я, Дима – ее поклонник. Мне почему-то запомнилось, как Гродберг оригинально вскарабкивался на свое сиденье. Можно было бы что-нибудь придумать для облегчения ему этой задачи. Гарри сыграл "Токкату и фугу ре минор". За это ему спасибо. Я ждал, что он, может быть, сыграет хоральную прелюдию D-mol, но Гарри решил, что его почтут и без прелюдии.

Иногда мы гуляли. Говорил в основном я. И как-то раз, у «Жемчуга», рассказывая Кате «Фаворит» Д. Френсиса, я вдруг резко повернул ее к себе и задал самый дурацкий вопрос, который только можно себе представить:

– У тебя были мужчины?

Я всегда поражался ее умению уходить от ответов. Как, впрочем, и полному неумению выражать свои мысли. Неудивительно кто ясно мыслит, тот ясно излагает.

Как впоследствии происходило не раз, платоническое влечение к Кате Мороз перебивало самые яркие сексуальные впечатления от любых девушек, с которыми я встречался. Но в то же время разнообразие партнерш не вызывало у меня эмоций отторжения (состояние, когда тебя утром выворачивает наизнанку), что неизменно происходило бы в случае наличия между нами близких отношений.

На самом деле я моногамен. Если бы я спал с Катей и в какой-нибудь момент с ней поссорился, то не дай мне Бог попытаться трахнуть кого-то в первые дни после конфликта. Короче говоря, если вы поссорились с любимой, я вам советую пару недель повременить и не "бросать в койку" кого попало для успокоения. (Если вы не хотите, конечно, чтобы вас стошнило прямо на партнершу, да простит меня Д. Сэлинджер).

???

Ноябрь. Первый раз я сорвался 7-го ноября у Хана. Хан еще не раз будет упоминаться здесь, поэтому я хочу сказать о нем пару слов.

Я знаю Хана лет пять и не стану скрывать, что некоторое время чувствовал на себе его влияние. Когда я с ним познакомился, это был типичный пример стопроцентного фраера. Высокий, симпатичный, пользующийся успехом у женщин, Хан присовокупил ко всему этому неимоверные каждодневные траты и еврейское бахвальство. В радиусе пятидесяти метров вся атмосфера была пропитана Хановским обаянием. Хан был жуткий барахольщик, менял чуть ли не каждый день шмотки и ходил по МТИ, как В. Леонтьев по эстраде. Хан никогда в жизни ни с кем не ссорился, лицемерил направо налево, был сторонником компромиссов и отвергал решительные действия как волюнтаристские. Хан высказывал свое мнение по всем возникающим вопросам, совершенно не ставя это в зависимость от своей компетентности, любил во всем внешние эффекты, хотя кто-кто, а он-то уж наверняка знал, что не все золото, что блестит. Хан быстро увлекался и быстро терял интерес, знал все понемножку и ничего толком. Таких проходимцев мир не видывал. Он попадал всюду, куда не пускали – в театры, кино, бары и на экзамены без допусков. Мне кажется, что Хану даже было в кайф, что попасть куда-либо было трудно и надо проявить свое умение договориться.

– Сейчас договоримся, – говорил Хан, и через несколько минут все гуськом за ним заходили в какой-нибудь фешенебельный кабак.

Даже, когда все было нормально, без сложностей, Хан все равно создавал иллюзию трудностей, которые для него преодолеть, мол, все равно, что "два пальца обоссать". А если Хан все-таки просасывал где-нибудь, он тут же выкладывал пять тысяч аргументов об абсолютной невозможности достичь "положительного эффекта". Дескать, это не реально даже, если папа у вас зав. отделом ЦК.

3 февраля 1984 года Хан связал себя узами Гименея со студенткой института иностранных языков Родионовой Ариной (Картиной), о которой я могу сказать лишь то, что она производит впечатление, подобное Маяковскому, – может либо явно нравиться, либо явно нет, но равнодушной не оставляет. Прошел год со дня лишения Хана холостяцкой свободы, а он уже поставил во главу угла своей жизненной позиции воинствующий консерватизм и стабильность. Типичный пример американца-южанина добропорядочный семьянин, консерватор и патриот.

Помимо этого, постоянным кредо моего друга был яркий прагматизм. Понимание истины с точки зрения ее полезности стало для Хана чем-то вроде классовой борьбы для марксистов.

Но, вообщем-то, Хан был не дурак, а это главное. И не явная скотина, как все остальные.

7-го ноября Хан последний раз рискнул фраернуться. Накупив вместе с майором Пятницей на его крутой цековской базе ликеров рублей на триста, Хан занялся приготовлением коктейлей. Кровавая Мэри с пивом и Амаретто с коньяком. Хан, вероятно, вспомнив, как учил в школе комбинаторику, перепробовал все возможные сочетания, добавив в качестве еще одного ингредиента какой-то очень вкусный бельгийский мандариновый ликер. Приехал Забор с женой, и мы напились до чертиков~ Вдруг я ощутил приступ гипоглекимии, которым страдала Наташа из ремарковских "Теней в раю", когда она стояла ночью голая у холодильника, пожирая все припасы. Я тоже умял все, что нашел съестного на хановских сковородках и в его «Розенлеве». Любящая, но пока еще не имеющая детей Катя возилась с ребенком, а мы вспоминали нашу бурную молодость. В конце концов я не выдержал и обозвал Шкатулку скотиной за то, что она видит, как я люблю ее, и не ценит этого. После чего добавил: "С-с-обака!" Все смеялись, вероятно, оценив самобытную простоту моего признания. В глубине души я, конечно, понимал, что она меня простит, хотя бы потому, что я ведь на самом деле ее люблю. Но мне было не до смеха.

Я провожал ее по такому знакомому маршруту, что если меня разбудить ночью и спросить, я буду, как рефрен, повторять: "Здесь нет левого поворота, поэтому чуть дальше Марьинского нужно будет развернуться в обратную сторону и въехать в переулок направо. Да, да, вот здесь. Теперь налево и еще раз направо. Вот здесь у подъезда прижмите."

Я еще раз десять повторил, что люблю ее, на что она ответила, что ей очень приятно слышать это. Вот дура! Мне, например, было бы совсем неприятно, если бы мне о своей любви говорила какая-нибудь пьяная идиотка, которую я не люблю.

???

На следующий день я уехал в Минск, а оттуда во Львов и Моршин. Пять дней я сочинял Шкатулке письмо, обложившись Уайльдом, Моруа и путеводителем по Западной Украине.

24 ноября, вечер. Уезжаю из Львова, чтобы через Коростень попасть в Жлобин, на Белорусский металлургический завод – символ советско-австрийского сотрудничества.

Обычно я беру в дорогу одну сумку, которую можно повесить через плечо. Спортивного типа. И всегда, когда куда-нибудь приезжаю, и у меня есть несколько часов свободного времени, я оставляю ее в камере хранения. Терпеть не могу таскаться с вещами и уж тем более сидеть с ними на грязном вокзале. Оставалось несколько минут до отхода, я быстро набрал в ячейке привычный код (он связан с моей первой любовью и первой самостоятельной поездкой в Крым), забрал сумку и пошел к поезду. На мне была синяя дутая куртка, свитер (подарок моей Анечки), очки американской фирмы Rayban вьетнамского происхождения и кепка Levis. Только я собирался войти в вагон, как меня остановил патруль, 4 человека.

– Ваши документы? – голос лейтенанта звучал так, будто он репетирует роль Холтоффа из "Семнадцати мгновений весны" на украинской сцене.

Я показал.

– Куда едете?

Я ответил.

– Это Ваша сумка? Что у Вас в ней?

Тут мне показалось, что любознательность полицейского зашла слишком далеко, и я спросил, какого черта.

– Вы очень похожи на одного преступника, которого мы ищем, Полиция тупо смотрела на меня.

Я сдался.

– Когда я открою сумку, сверху будет лежать Герберт Уэллс.

Открыл, достал, предложил почитать, извинения не принял, сел в поезд и уехал.

27-го ноября австрийская фирма «Voest-Alpine», в лице моей полу подружки Клары, и я как частное лицо, совершили интеллектуальный товарообмен, после чего я, уверовав в советскоавстрийскую дружбу, уехал, нагруженный австрийским кофе, «моцартовыми» конфетами, молочным шоколадом и сигаретами Marlboro. Взамен я оставил Евтушенко и Розенбаума.

Один из подарков даже непосредственно повлиял на мое местожительство. Это было мюнхенское издание ранней неизданной прозы М. Булгакова. Булгаковский экстаз "Москва! Я вижу тебя в небоскребах!" и рассказ "Москва 20-х годов" вернули меня на Малый Каретный переулок.

Кстати, через три дня, когда я вернулся в Москву и передарил все эти подарки Кате на ее двадцатилетие, она тоже увлеклась Булгаковым, и ей с ее изысканно-утонченным вкусом понравилась особняком стоящая "Красная корона". Или она действительно полная дура, или пределы ее чувства прекрасного недосягаемы для меня/

???

Вот уже семь лет, как я и дня не могу прожить без соседей. Такого понятия, как своя кухня для меня не существует. Кухня должна быть общей. Точно так же, как ванная, туалет, телефон и тараканы.

Квартира на Малом Каретном уникальна. Более бардачной хаты нет во всей Москве! В одной комнате живет хозяйка – Манька, 37 лет. Она бывает либо пьяная, либо с любовником. А бывает еще пьяная с любовником. Это хуже Страшного суда! Она, когда напьется, совершенно отключается. Ходить-то ходит (я бы сказал, носится по квартире, как угорелая), с вестибулярным аппаратом у нее все нормально, но что касается остальной части мозга, то у нее там происходит какая-то трансформация, – видно что-то разлагается, а после отрезвления восстанавливается, но каждый раз все меньше и меньше. А иногда мне кажется, что у нее в голове рак. Если бы вы только послушали, что она говорит, когда напьется, вы бы ошалели! Большей абракадабры нельзя себе представить! Когда ко мне приходят друзья или девочки, она относится к этому более, чем снисходительно. Бывает даже, что она из себя разыгрывает владелицу притона. Приходит со мной ничего не подозревающая девушка на Каретный, а Манька вдруг ни с того ни с сего возьмет и ляпнет:

– Ваша комната – последняя.

Подведет, откроет, застелет при тебе постель – белье у нее всегда белоснежное, отдаст ключи – развлекайтесь, мол, ребята. Точьв-точь – мадам Воке. Я еще выйду на минутку – будто расплачиваюсь. К тому же дом старый, квартира тусклая, впечатление мрачное. Девицы так обалдевали, что отдавались сходу, без разговоров.

Во второй комнате живет Ива – Манькина дочка. Ей только семнадцать, но акселерация сказалась на ней во всей красе. Она уже не первая из моих знакомых молодых девиц Нового поколения, которое не работает, не учится, ложится спать, когда засыпает, и встает, когда просыпается. (Еще были Конакоша, Треска и Манана-кайфуша, бывшая подружка Казимира Алмазова, которая вообще в жизни ни разу не вставала раньше двух и звонок в полдень воспринимала, как личное оскорбление. Ложилась она тоже около двух, но чаще все же около ОДНОГО).

Отношения между мамой и дочкой были вполне дружеские, но иногда возникали «дискуссии» по второстепенным вопросам. Однажды во время одной из таких «дискуссий» Манька решила, что самым веским аргументом для непослушной дочери будет стул. Она схватила его за низ ножки и с силой, достойной Фаины Мельник, швырнула его в Иву. Но Ива умирать не хотела и, как пантера Багира, ловко отскочила в сторону. Стул пробил окно и со свистом вылетел на улицу метрах в десяти от дома. Ивиным ответом на мамины радикальные меры явилась перебитая посуда. Абсолютно вся!

И вот теперь в третьей комнате живу я.

В квартире у нас весело, никто не скучает. Но это еще ерунда! Когда я снимал эту квартиру первый раз, пять лет назад, помимо меня, Ивы и Маньки там еще жил Даниель – негр из Ганы. Вся квартира была завалена импортной аппаратурой, банками из-под голландского пива, иллюстрированными журналами и красными лампами. Так вот, самый улет бывал тогда, когда девочки, пришедшие первый раз, выходили из комнаты в ванную или на кухню. Открывают дверь – а оттуда негр!

Если у вас крепкие нервы и вам скучно, приходите ко мне в гости.

???

С 3-го декабря у меня наконец-то новая работа. Работа мне понравилась, и я старался снабдить необходимым оборудованием родной комбинат. Работа у меня разъездная, практически каждый день я в новом месте. Если меня не стимулировали материально, то фактор времени сыграл не меньшую роль: быстрее сделаешь – быстрее освободишься. Ну а время, как известно – деньги. Во всяком случае, явным показателем отношения к своей работе я всегда считал восприятие рабочего времени. Так, например, когда я работал мастером, я спрашивал "который час" через каждые пять минут. Не думаю, чтобы это говорило о страстной увлеченности. Теперь же, когда день проходил быстрей и интересней, мне некогда было смотреть на часы.

Ну, а с моей пассией мы встречались в декабре лишь в институте и, может быть, несколько раз у нее дома.

Я даже пару раз сидел с ней на лекции. Смех! Большего идиотизма нельзя себе представить! Мне, окончившему этот чертов институт раньше, чем она узнала о его существовании, казалось, что меня оставили на второй год. А тут она еще в перерыве заявляет:

– Да, кстати, Дима, ты знаешь, я замуж выхожу, – так, мимолетом говорит, как если бы ей, например, завтра в ателье надо было.

Перед глазами у меня появились олимпийские кольца и медленно поплыли. Я никак не мог понять, на что это было похоже. И вдруг я вспомнил волка из "Ну погоди!" в момент, когда штанговый блин «возвратился» ему на голову. Волчьи глаза двигались асинхронно по очень замысловатой орбите на фоне популярной песни 6О-х годов на слова – Евтушенко "Не спеши".

Слава Богу, – говорю, – баба с возу – кобыле легче.

Но с лекции я ушел. На всякий случай.

24-го декабря, в день перед Рождеством, я был в институте, встретил Шкатулку и стоял с ней у окошка рядом с кафедрой. Она ела апельсин и выглядела отвратительно – заспанная, с растрепанными, явно не сегодня мытыми волосами и пустым взглядом. Помимо этого, на ней была дурацкая то ли красная, то ли розовая кофта и юбка, которая ее полнит.