Текст книги "Литконкурс Тенета-98"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 75 страниц)

Тишина была ответом адвокату, а потом прозвучало краткое:

– Я подумаю, – и голос умолк.

– Ну и ну, Хенинкс, – слабо улыбнулся Макфинли, – вам надо было стать политиком. Вы бы далеко пошли.

– Боюсь, что все гораздо серьезней, чем я предполагал, – ответил тот серьезно, – мальчишка решил устроить мировую революцию.

– Похоже, и что делать? – спросил хозяин дома.

В этот момент в дверь постучали.

– Да! – рявкнул Эрхард.

Показалась голова Оливера и произнесла:

– Господин Макфинли, госпожа Александра Пирс просит принять ее.

– Кто? Я не знаю…

– Пирс? – переспросил Хенинкс Оливера, – ты сказал «Пирс»?

– Да, господин Хенинкс.

– Великолепно! Замечательно! Сами боги посылают нам удачу, адвокат снова пришел в возбуждение, вызвав недоумение собеседников, – Логарт, разве вы не помните, кто был на вилле Охо во время пожара?

Офицер напрягся и вспомнил:

– Как же, Джонатан Пирс, кажется.

– Вот именно. Очень загадочная фигура. Доктор философии. Очевидно, здесь его жена.

Эрхард перевел взгляд на дворецкого:

– Проси.

Через несколько секунд в комнату с высоко поднятой головой и очаровательной улыбкой вошла Александра. Мужчины, включая Макфинли, замерли при виде ее, огорошенные неземной красотой.

– Здравствуйте, господа! – раздался мелодичный голос.

Хенинкс первым вышел из оцепенения и произнес:

– Мы рады видеть вас, госпожа Пирс. Прошу вас, садитесь.

– Благодарю! – Александра села в кресло, где еще несколько недель назад у Лючии Синти была отобрана надежда на благополучие.

– Чем могу служить? – сипло спросил Эрхард и прокашлялся.

– Вы, очевидно, господин Макфинли? – спросила посетительница.

– Да, ах, простите, – он кивнул в сторону остальных мужчин, – это господин Хенинкс, адвокат, а это – лейтенант полиции, Ронни Логарт.

– Очень приятно, господа, – улыбнулась всем по очереди женщина, после чего приступила к цели своего визита, – дело в том, что мой муж, Джонатан Пирс, как вы знаете, присутствовал при пожаре на вилле местного ученого.

– Вы имеете в виду Охо? – вставил Хенинкс.

– Вот именно, – Александра немного помолчала, а потом продолжила, – честно говоря, мы с мужем были в полной уверенности, что после того как Охо сошел с ума, а приборы были уничтожены, угроза мировой цивилизации исчезла. Но ряд статей о событиях в вашей долине заставили нас сомневаться в этом, пока мой муж не вспомнил о том, что последним его чувством здесь была жалость к этому прибору, что и позволило, как мы теперь понимаем, сохраниться этому изобретению. Кроме того, смерч, которым я имела возможность полюбоваться с высоты горной дороги, показал мне и место пребывания прибора, и человека, против которого направлено его действие. – Женщина оглядела лица присутствующих и поняла, что оценки ее верны, после чего она закончила свой маленький спич вопросом, – насколько вы сознаете ту опасность, перед лицом которой оказались?

– Позвольте кое-что уточнить, госпожа Пирс, – вмешался адвокат.

– Пожалуйста.

– Что это за прибор, о котором вы говорите?

– Это – "Демиург один", волшебная палочка, исполняющая любые желания.

– Совершенно любые? – уточнил Хенинкс.

– Более того. Причина сумасшествия Охо заключается в том, что прибор материализовывал и бессознательные импульсы.

– Ага! Благодарю вас. Продолжайте, пожалуйста.

– Проблема в том, что прибор этот – аномалия, появившаяся потому, что в момент ее открытия Земля преодолевала место пересечения силовых линий Галактического и Вселенского Солнц, степень напряжения которых в пространственно-вакуумных желобах непостижима даже для Солнечного Логоса. Проще говоря, прибор может уничтожить даже Солнце или создать еще парочку. Все зависит от уровня фантазии его обладателя.

– Так в чем же опасность? – задал традиционно тупой вопрос Макфинли.

– В разрывности эволюции, – несмотря на глупость собеседника, стала отвечать ему гостья, – в мире все должно быть сбалансировано. Если в одном месте, некто прорвавшийся сознанием далеко вперед, решает искусственно изменить порядок в менее развитых мирах, то эти миры будут подвержены революциям со всей их кровью, ошибками и возвратами назад. И вместо трансформации мы получаем скачок в неведомое для тех, кто в происходящем ничего не понимает. Разве крестьяне, работающие на ваших пастбищах, обратилась она к Эрхарду, – готовы к тому, чтобы владеть землей? Знают ли они экономику, финансы, бухгалтерию, наконец, чтобы по хозяйски грамотно вести свое дело?

– Нет, конечно, – откликнулся хозяин дома, – их образование оставляет желать лучшего.

– Это тоже плохо, – сказала гостья, – и не снимает с вас ответственности за такое отношение к людям, но «Демиург» сделает еще хуже, если вдруг бросит их в хаос свободы и собственности, потому что эти понятия неразрывны с ответственностью.

– Что же нам делать? – спросил, мало, что понявший из этого монолога, Макфинли.

Неожиданно женщина посмотрела в пустое пространство кабинета и сказала:

– Фабио, ты согласен со мной? – собеседники изумленно вытаращились на нее, не понимая, как она узнала о невидимом присутствии здесь еще одного человека, но Александра не собиралась им объяснять, что такое интуиция.

Возникла небольшая пауза, а потом мальчишеский голос тихо выдохнул:

– Да.

– Я предлагаю тебе следующее: клад уже твой. Это я знаю из новостей. Значит, твоя семья теперь богата. Но я знаю, что ты хочешь вернуть отца, это так? – она снова подождала, пока услышала тихое «да», и продолжала, – мы выполним это твое желание вместе с «Демиургом», но потом ты должен позволить мне уничтожить прибор.

– Разве это возможно? – раздалось в комнате.

– Ты же видел в лаборатории Охо лужицу жидкого металла.

– Ну?

– Это был "Демиург два". Его уничтожил мой муж.

– Но ведь силу, о которой вы говорили невозможно просто так уничтожить.

– Никто и не говорит о простоте, но я могу это сделать.

– Кто же вы такая? Откуда вы все знаете? О Галактическом и Вселенском солнцах, о том, что я хочу вернуть отца, о переменах в долине, которые я задумал? Кто вы?

Александра немного помолчала, а потом улыбнулась:

– Я все еще не знаю ответа на этот вопрос, малыш.

Снова пауза, которую прервал детский голос:

– Никто еще меня так не называл.

– Но ведь ты сам зовешь себя так?

– Да.

– Так, мы договорились?

– Я согласен.

– Постойте, постойте, – воскликнул Макфинли, – вы-то какое отношение имеете к прибору, что собираетесь его уничтожить?!

За Александру ответил Хенинкс:

– Эрхард, не будь смешным. Ты к этому прибору и вовсе никакого отношения не имеешь.

– Как это? Он был сделан на моей земле.

– Вы – действительно глупец, господин Макфинли, – жестко отчеканила Александра, – и земля, о которой вы говорите, ваша лишь номинально, да и то на очень короткий срок оставшейся вам жизни.

– Я согласен с госпожой Пирс, – поддержал женщину адвокат, пока Эрхард ловил ртом воздух, – такая игрушка как «Демиург» не по карману человечеству.

– Конечно, пока у тебя не было миллиона долларов, такая искренность тебе тоже была не по карману, – и неожиданно обратился к лейтенанту, – задержите эту даму за нарушение границ частной собственности и за оскорбление личности.

Рони Логарт опешил, но двинулся вперед, однако Александра спокойно сказала:

– Дело сделано, господа. «Демиург» уничтожен, а малыш Фабио сидит на коленях у своего отца.

– Что? Как? Когда? – оторопел Макфинли.

– Только что.

Логарт что-то забубнил в рацию, и через минуту сказал:

– Все верно. Отец Фабио вернулся, а в сарае обнаружена лужица жидкого металла.

– Проклятье! – выругался Макфинли, – я этого так не оставлю.

– Неужели так хотелось поуправлять миром? – иронично спросила гостья.

– Что? Да я… – Макфинли зашелся от ярости.

– Я вам только напомню о судьбе Охо. Он тоже хотел править миром, а уж он-то был не глупее вас, если создал «Демиург». Поверьте мне.

Макфинли обмяк. Хенинкс подошел к нему и положил руку на плечо, сказав:

– Ну, что ты, Эрхард. Ведь мы хорошо отделались. Могло быть и хуже. Забудь обо всем, и все будет как прежде.

– Да! Но могло быть и лучше, – промелькнула в голове Макфинли глубокая философская мысль.

– Но, уж насколько плохо могло быть, вы даже представить не можете, – сказала Александра вставая, – позвольте откланяться.

– До свиданья, – буркнул хозяин дома, вслед за которым попрощался с гостьей и лейтенант.

Самуэль Хенинкс учтиво предложил:

– Разрешите проводить вас?

– Будьте любезны, – улыбнулась женщина.

Они вышли из дома и побрели по аллее парка. Александра вдохнула чистый альпийский воздух и сказала:

– Хорошо у вас тут, спокойно.

– Да, – подтвердил адвокат, – скажите, госпожа Пирс, а почему вы без мужа?

– Почему же без мужа? – откликнулась она. – Он в гостях у семьи Синти.

– Как? – изумился Хенинкс, – когда же он туда попал?

– Сразу, как я договорилась с Фабио.

– А как он об этом узнал?

Александра постучала по лбу, улыбнувшись, и сказала:

– Что-то, вроде телепатии.

– А-а, – произнес спутник, не очень-то поверив ей.

Они дошли до дома Синти, и женщина предложила:

– Зайдете в гости?

– Удобно ли? – смутился Самуэль.

– Почему бы и нет. Если бы не господин Макфинли, вы были бы совсем неплохим человеком, но, думаю, что с вашим отъездом все уладится. Вы же умный.

– Спасибо, – немного покраснел адвокат.

Они постучали в дверь. Из нее вылетел счастливый Фабио, и, в мгновение, разглядев Александру, кинулся ей на шею. Она немного покружила его.

– Ну вот, видишь, как хорошо быть просто малышом, – тот уткнулся в золото ее волос.

На пороге появился Марчелло Синти. Он улыбался, но при виде Хенинкса лицо его изменилось, однако голос Джонатана Пирса, донесшийся из глубины дома, успокоил его:

– Не стоит вспоминать прошлое. Господин Хенинкс – блестящий адвокат и еще послужит миру во благо, не так ли, Самуэль?

– Я постараюсь, – ответил тот скромно, – и еще, я прошу мне простить мою преданность господину Макфинли.

– За что ж извиняться, – ответила Лючия, – каким же вы были бы профессионалом, если бы не выполняли требований клиента? Но забудем об этом, у нас сегодня праздник. Проходите в дом.

Когда все расселись за столом, Александра, подняв бокал шампанского, сказала:

– Возблагодарим Господа за то, что Он позволяет нам исправлять Его ошибки.

"Но, кто же я, что могу их исправлять?" – подумала женщина, делая глоток.

Ужасный грохот раздался снаружи над долиной сразу после этого. Испуганные люди выбегали из своих домов и в изумлении смотрели, как над одной из вершин, в вечернем воздухе тает образ необычной женской фигуры.

– Господи! Это еще что? – воскликнул ошеломленно Хенинкс.

– Насколько я понимаю, – ответила загадочно Александра Пирс, это – Египетская богиня …

– … Изида? – изумленно выдохнул адвокат, глядя на исчезающие контуры.

– Вот именно! – раздалось в ответ.

Никаких комментариев у Самуэля больше не нашлось. – ВМЕСТО ЭПИЛОГА-

ИЛИ

ПОСЛЕДНИЙ СОН АЛЕКСАНДРЫ.

Колокол….

Вода заливает уши и рот. Я барахтаюсь изо всех сил, как лягушка, попавшая в кувшин с молоком. Водоворот тащит меня на дно, но я не хочу туда: там нет света, нет жизни, нет сознания.

Сознание размыто и сейчас, и есть только одно, неотвязчивое, вопящее желание – воздух! Вокруг меня проносятся какие-то предметы, люди, эпохи, а я тянусь мимо них к одному лишь глотку чистого воздуха. Я вижу, но не помню кажущегося многообразия этих предметов, слышу, но не понимаю сотни разно говорящих об одном и том же людей, сравниваю и поражаюсь схожести сменяющихся эпох, и я задыхаюсь в этом монотонном многоличии.

Сколько осталось сил для борьбы с бесконечным потоком иллюзий? Откуда прибывают эти силы, когда я, уже готовая пойти на дно этого вязкого в своей бессознательности хаоса, вдруг ощущаю отклик моим молитвам, идущий откуда-то сверху. Тогда в голове вспыхивает свет, проблески сознания возвращаются, и, пронзенная волевой мощью неведомых энергий, я устремляюсь на поверхность как торпеда.

Не соображая еще, что произошло, дышу. Дышу полной грудью и вопль радости переполняет меня: свободна!

И тут я уже отчетливо слышу два удара колокола: бо-ом, бо-ом. Будто, кто приветствует меня – еще одного путника, сумевшего преодолеть жизненный омут. Но – нет! Колокол призывает меня к осознанию реальности, вырывая меня из мира иллюзорной свободы. Еще бы: я по-прежнему мало что вижу вокруг, все застилает густой туман, а я стою по горло в болоте, утопая ногами в вязком иле.

Воздух свободы, которого я так страстно желала, оказывается липнущим к горлу ядовитым газом болот. Но в голове немного проясняется и паническое желание жить и дышать, ставшее достигнутой мечтой, падает в свой омут, а я пытаюсь идти в сторону берега, с отвращением выдергивая ноги из скользкого, топкого дна. Я иду, но конца болоту не видно. Меня знобит, а порой кидает в пот и жар, когда кто-то под водой поглаживает меня по ногам и, слегка так, исподволь тянет под воду. В один из таких моментов я оступаюсь в яму, и тот, кто ненавязчиво увлекал меня до сих пор, теперь дергает вниз изо всех сил. Я снова хватаю воду ртом и вижу перед собой лицо юноши, который когда-то (я уж и не помню, в какой из жизней!) ухаживал за мной. Его глаза холодны и пусты, но на лице гуляет блудливая улыбка, как и у многих здесь. "Он не холоден и не горяч, но тепл", в нем нет искры ни от Бога, ни от Сатаны. Но я-то знаю теперь, что наличие любой из искр – залог подлинной жизни, а не ее тени, и я отталкиваюсь изо всех сил ногами от моего «ласкового» ухажера и пробкой вылетаю на поверхность, чтобы сделать глоток такого мерзкого и одновременно необходимого воздуха.

Что-то изменилось вокруг, когда я прихожу в себя. Туман начал рассеиваться, и я вновь бреду измученная и опустошенная, понимая, что назад уже никогда не смогу вернуться. Напрягаю все силы, чтобы искать то неведомое, для которого теперь живу, и забыть то прошлое, которое вижу, будто жизнь в мрачной норе без света и воздуха. Неопределенность поисков тяготит меня и откалывает кусочки воли, порождая сомнения и вопросы: кто я? куда?

Туман нехотя растаял, но солнца по-прежнему не видно. Тяжелые тучи покрывают горизонт, но радость и надежда переполняют меня, когда я наконец-то вижу берег. Я иду-плыву, натыкаясь постоянно на кого-то, но у них там, под водой нет даже и половины тех сил, которые есть теперь у меня, и они не могут противиться моему движению вперед.

Неожиданно я вижу чью-то голову на поверхности. Приближаюсь. Передо мной раскосые глаза на желтоватом лице и слипшиеся черные волосы. До меня доносится голос:

– Пожар, что ли?

Сбитая с толку нелепым вопросом, я долго соображаю, но потом до меня доходит его ирония, и я хриплю потрескавшимися губами:

– Хочу побыстрей добраться до берега.

– Зачем? – уже без прежней усмешки скрипит в ответ.

– Чтобы быть свободной, – изливаю я сокровенное.

– Свободной от чего? – снова раздается вопрос, который ставит меня в тупик, и я несу околесицу:

– От общества, от прежней жизни…

– Так ведь это – эгоизм, – щурятся и без того узкие глаза.

– Почему? – удивляюсь я.

– Потому что ты бежишь от всего ради себя самой, забыв про остальных.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не обернуться назад, на остальных. Оглядываться нельзя, это – проявление слабости и сомнений, это – зыбкий путь между прошлым и будущим, на котором никто не застрахован от падений в омут отработанных иллюзий. И я догадываюсь, почему встреченный мной человек до сих пор не на берегу, но все же говорю:

– Почему я должна помнить про них, если они только и делают, что тянут меня на дно?

– Хм! – голова восхищена моей глупостью, – так значит ты еще и слаба, если не можешь удержаться на поверхности!

– Возможно, – задумчиво отвечаю я, – и именно поэтому хочу побыстрей выбраться отсюда. Прощай! – кидаю я напоследок и собираюсь плыть дальше, когда в моей голове неожиданно возникает вопрос, – а давно ты здесь стоишь?

Глаз почти не видно:

– Эоны!

– Почему?

– Учусь держаться на поверхности, – после этих слов я чуть топором не иду ко дну, но потом стремглав молочу руками по воде и через несколько минут отказываюсь у кромки берега, вдалеке от застрявшего в развитии китайца. Но, Бог мой, Ведущий меня к Себе, здесь нет ничего, кроме зарослей терновника, и насколько хватает глаз колючий, переплетенный кустарник тянется вдоль всего берега.

Я уже стою лишь по щиколотки в иле, и как только моя нога касается сухой земли, слышу три удара колокола. Может, я и не научилась еще плавать, как следует, но стоять тысячелетиями по горло в болоте, как это делает оставленный позади китаец, я не намерена. С другой стороны, глядя на заросли, протянувшиеся передо мной, я понимаю, что нужно быть не совсем в своем уме, чтобы сунуться вперед, но внутренний голос настаивает, что другой дороги нет. Однако в тот миг, когда я делаю первый шаг в сотканную из ежовых иголок стену, меня останавливает громкий возглас:

– Стой!

Я вглядываюсь немного наискосок вперед и вижу невдалеке человека, которого сразу не заметила. Он, точнее она, поскольку это – женщина, стоит среди зарослей, которые мне только предстоит штурмовать.

– Не ходи сюда! – говорит она, – это очень больно.

– Разве есть другой путь? – спрашиваю я.

– Не знаю, но здесь ты не пройдешь, – голос немолодой женщины звучит совершенно уверенно, но в ее глазах я читаю страх и временный конец ее собственному развитию, ибо она оглянулась, потеряв веру в правильность пути.

– Почему вы в этом так уверены? – любопытствую я.

– Ты еще спрашиваешь, или у тебя нет глаз? – женщина почти возмущена моей тупостью, – я уже не помню, когда вошла сюда – так давно это было! а теперь не могу даже пошевелится. Мне очень больно.

Я смотрю на ее исцарапанное тело, превратившееся в "соляной столб", потом в глаза, застывшие на ощущении болевого шока и забывшие обо всем остальном, и говорю единственно возможное:

– Если хотите, можете идти за мной.

– Куда? – она почти кричит испуганно на меня, – туда? – рука еле шевелится в сторону ершащейся чащи, – ни за что! Да и какой смысл? Что там, впереди? Ни ты, ни я этого не знаем. Так во имя чего мучить себя?

Внутри меня, однако, зреет мнение, что помучаться придется всерьез, и я говорю:

– Нельзя же стоять здесь вечно.

– Не знаю, – упавшим голосом говорит она, – но я лучше подожду, и ты можешь присоединиться ко мне.

Удивительно! И там, позади и здесь, на берегу каждый старается навязать другому свою волю, свое решение, свой страх. Каждый стремится вовлечь в круг своего влияния как можно больше людей, оправдывая свою философию словами: "Если я пойду ко дну, то не один, и, значит, я уже прав в своих поступках, если кто-то пошел вслед за мной!"

Я тоже эгоистична, предлагая женщине следовать за собой, но я не настаиваю на этом и мне безразлично ее решение. Я могу лишь пожалеть ее за слабость, но вот мой отказ вызывает в ней почти ярость. Как же: кто-то хочет пройти дальше, чем она. И мне нечего сказать разгневанной на мое упрямство женщине, когда я начинаю продираться сквозь заросли.

Колючки впиваются в мое тело, волосы и лицо, стараясь добраться до глаз, но я сначала не замечаю боли, яростно настроившись на победу, однако через несколько метров огромный, острый шип впивается в мое предплечье, и я вскрикиваю. Теперь я стою вровень со своей недавней собеседницей, и она торжествует при виде моей боли:

– Ну вот; что я говорила? Дальше ты все равно не пройдешь.

Интересно, что было бы со мной, если бы эта женщина не стояла здесь, но сейчас я отталкиваюсь от ее эгоизма, как от необходимой сейчас точки опоры, и, стиснув зубы, устремляюсь дальше. Вскоре полученный импульс исчезает, и я обнаруживаю себя в море терновника исколотую и исцарапанную иглами, кровавые ручейки стекают с меня здесь и там. Только теперь я понимаю, что уже давно плачу от боли, а губы, кроме уколов, еще и покусаны моими собственными зубами.

Кроме того, я понимаю вдруг, что совершенно не знаю, сколько еще и куда идти. До сих пор мне казалось, что я все время держусь перпендикуляра к болоту, но теперь я ни за что не могла бы за это поручиться. Никаких ориентиров вокруг меня нет: ни солнца, ни гор, ничего, – только безбрежное море непроходимых зарослей.

До меня доходит тщетность моего похода и ошибка, которую я совершила, устремившись вперед с гневом, застилавшим глаза.

Теперь необходимо начать все сначала и уже самой, без опоры на чужой эгоизм и мнение. В какой-то миг я даже начинаю сожалеть, что не осталась с женщиной: настолько безвыходным кажется мне мое нынешнее положение. Но я знаю, что на пути, который мной избран, позади дороги нет, там вообще ничего нет: ни болота, ни китайца, ни женщины на берегу. Я не знаю, откуда мне это известно, – ведь оглядываться нельзя, но я уверена в этом.

И когда я это понимаю, мне становится безразлично, куда идти. Это действительно все равно: важно движение само по себе, и не важно куда, ибо удерживать в сознание некую иллюзорную, воображаемую, но всегда нереальную цель – напрасная трата сил, которых и так не достает, а кроме того неизбежно приведет ко лжи, ибо истинной цели не знает никто, а если бы знал, то и ходить ни к чему. И я отдаюсь Тому, Кто Способен Вести Меня Вперед И Сейчас, Когда Я Сама Уже Ничего Не Могу Понять.

Я делаю шаг и … оказываюсь посреди безбрежной пустыни желтого песка.

Колокол бьет четыре раза.

Будто огни рампы вспыхивает палящее солнце, и я знаю, что на всем оставшемся пути не встречу больше ни одного человека, ибо достигла промежутка, где каждый выбирает дорогу сам, без помощи и наставлений сзади, сбоку или свыше, и никакой другой точки опоры, кроме той, что внутри, здесь не отыщется. Мой взор погружается в глубину собственных мыслей и чувств, в поисках необходимых резервов.

Вовне – пустыня, внутри – Вселенная, и в Ней отныне источник всех моих достижений. Я начинаю двигаться, но с таким же успехом можно было бы сидеть и представлять себе, что идешь. Реальность и образы здесь равновелики, и я теку по границе этих иллюзий, которые вовне и во мне.

Все прошедшее стирается в песок под ногами. Он тоже течет струйками, как и прошлое, когда моя нога оставляет на нем недолговечный след. Здесь нет и быть не может караванных дорог и путеводных нитей, лишь глубоко во мне мигает, вспыхивает и захлебывается далекий маяк. Иду к нему.

Границы продолжают таять как миражи. Исчезает время, исчезает ощущение пространства и так до тех пор, пока я становлюсь самой этой пустыней, безвременно лежащей под лучами вечно существующего солнца. Не остается ничего, кроме все разгорающегося маяка, к которому я волочу свои позабытые ноги.

И в тот миг, когда маяк превратился в негаснущее светило, загородив собой весь и без того раскаленный небосвод вместе с затерявшимся во внутреннем сиянье кружочком солнца, и я, находясь в состоянии сверкающего, искрящегося гипноза перед этим некогда (когда?) бывшим маяком, намереваюсь кинуться в его плазменное жерло, ибо мне нужно хоть куда-то кинуться, до меня доносятся удары колокола, отсчитывая пять склянок.

В затуманенном сознании вырисовываются очертания горы, вершина которой мне не видна, и я, неведомо как, сохранившейся частью сознания, соображаю, что, по-видимому, просто не могу остановиться, и буду идти, и идти до тех пор, пока есть хоть сколько-то сил, величину которых измеряет кто-то другой, но точно не я. Поначалу мне даже кажется, что я по– прежнему в пустыне, а гора – ее мираж, но вскоре понимаю, что действительно ползу вверх по склону, и даже прошла лесной массив и альпийские луга, а теперь ползком преодолеваю скалистую полосу, приближаясь к леднику.

Во мне не остается ничего из прошлого, но оно со мной, оно часть меня, однако, я не помню и не вспоминаю его, в этом нет нужды. Более того: это опасно. Стоит только вспомнить свои страхи и сомнения, свою слабость и бессознательность эмоций, как я полечу кувырком к тому сучку, за который зацепилась моя память, и вряд ли сумею вернуться сюда. Здесь, сейчас я сжатый кулак, сконцентрированный комок воли и чистого потока сил. Никакой раздвоенности сознания, никаких сомнений или соперничающих мыслей и чувств, только обостренное состояние высших органов чувств и потоки чистейшей любви без примеси эгоизма овевают меня вместе со стремительным горным ветром. Я начинаю улыбаться своей легкости.

Чистота! – вот имя-девиз этого места.

Свои привязанности и страхи я утопила в болоте, мои боли вырвал с корнями терновник, мой эгоизм расплавился в пустыне, и теперь я налегке поднимаюсь … уже неважно куда. Я чиста, и само это состояние – награда за мою боль.

Я ускоряю шаги, силы прибывают, прыгаю с камня на камень, опережая горных коз. Они удивленно отстают, а я окунаюсь в снежное море, утопая в нем по пояс, но мне известно, что вершина близка, и когда неожиданно оказываюсь на ней – уставшая, но счастливая, – то даже досадую на окончание пути.

Теперь я могу оглянуться, жадно впитывая взором картину мира, пройденного мной. Я получила это право. Теперь я могу даже вернуться в любую его точку по своему выбору с той лишь колоссальной разницей, что также могу и покинуть эту точку в любой момент и в любом направлении, и у меня уже не будет нужды плыть, идти, ползти, сомневаться и испытывать боль. Теперь я могу летать.

И тут я слышу колокольный звон. Шесть – не очень хорошее число, и я задумываюсь над этим обстоятельством, понимая что что-то не так, что-то не совершенно во мне. И тогда прямо надо мной, в безбрежном океане небес появляются три трона, два из которых заняты, а тот, что справа, пуст.

Я очарована этим видением, отрывая свой взгляд от нижних миров. В хрустально-чистом воздухе солнечного дня ветер вдруг начал выпевать органную фугу, которая силой и глубиной своего звучания приподнимает меня над вершиной.

Дороги к тронам нет. Или ее не видно, я не знаю. Но я уверена, что должна пройти к тому, что свободен… С другой стороны, любой интерес к свободному трону обрушит меня вниз, и, слава Богу, что я не могу даже оторвать взгляда от Центральной Фигуры, Которая Не Позволяет Мне Сбиться С Пути.

Она Увенчана Короной С Огромным Синим Камнем Над Ликом, Излучающим Бесконечную Любовь и Мудрость. В Правой Руке Восседающего На Троне, Вибрирующий Жезл, и Наполненная Жизнью Чаша В Левой. От Центрального Трона струится голубой свет.

Краем глаза я отмечаю абсолютно черный контур пустоты на Левом Троне, в Котором тонет голубизна, эманирующая из Центра. Я не вправе прямо смотреть туда так же, как и Тьма не вправе видеть меня, мы только знаем о присутствии друг друга и не более того. Мы познаем друг друга через Того, Кто в Центре.

Я не ощущаю торжественности своего шага, ступающего над пропастью, где должна была обнаружиться и нашлась дорога. Я поглощена Божественной Улыбкой и, приблизившись, намереваюсь пасть на колени пред Ним, но слышу несказанное:

– Иди ко Мне, возлюбленная дочь Моя!

Так я узнаю последнюю тайну о себе, и, уже садясь по правую руку от Того, Кто Есть Ваятель Мира, Мастер его и Творец, я читаю сияющее над Его Троном Имя

"Демиург"!