355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наталья Харламова » 300 спартанцев. » Текст книги (страница 13)
300 спартанцев.
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 02:39

Текст книги "300 спартанцев."


Автор книги: Наталья Харламова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава 4
Прощание с Лакедемоном

Эфоры встретили речь Леонида тяжёлым молчанием. Оно длилось очень долго, пока, наконец, слово не взял один из тех, кто присутствовал вместе с Леонидом и на совещании в Темпейской долине, и на истмийской встрече.

   – Я могу засвидетельствовать, что действия Леонида были во всём правильными. Не его вина, что немногие государства откликнулись на зов, фессалийцы и беотийцы предали нас, аргоссцы набрали в рот воды. В этих условиях он добился максимального успеха. Нам удалось объединить хотя бы небольшую часть городов вокруг себя, скрепив договор клятвой. Наши спартанские вожди возглавят общее дело борьбы с Варваром.

Эфоры по-прежнему хранили молчание. Не потому, что они были недовольны, а потому, что предстояло принять важные решения, от которых зависело будущее не только Спарты, но всей Эллады.

   – Нам нужно сейчас решить три основных вопроса, – наконец произнёс старший из эфоров. – Кто возглавит силы спартанцев, сколько людей мы можем послать и, наконец, где лучше встретить персов?

При этих словах присутствующий на совете Левтихид оживился и поднял голову. Ему очень хотелось возглавить поход вместо Леонида.

   – Что касается первого, то здесь всё ясно, Леонид начал это дело, его избрали эллины в Коринфе как главного стратега, не годится нам вносить теперь смуту, переменяя полководца. К тому же Леонида любит народ, и он полководец, соединяющий в себе отвагу и хладнокровие.

Все члены совета единодушно одобрили это мнение. Левтихид съёжился и опустил голову. После истории с разоблачением подкупа пифии он хоть и оставался царём, но лишь формально, все относились к нему с нескрываемым презрением, граждане даже не желали уступать ему дорогу, как обычай предписывал чтить царя, эфоры не принимали его мнения в расчёт и вообще редко им интересовались. Как бы он хотел искупить свою вину, совершив подвиг, погибнув героической смертью!

   – Решено, – сказал эфор, – войско возглавит Леонид.

   – Я считаю, что должен сопровождать Леонида, – не вытерпел Левтихид. – Ему понадобится помощь.

   – Это было бы против наших правил, – отрезал эфор, – два царя в походе – соблазн для войска. Леонид поедет один.

Левтихид бессильно опустился на своё место, он весь обмяк и потускнел.

Следующий вопрос касался численности отряда, который отправится с Леонидом.

   – Я думаю, что при сложившихся обстоятельствах нужно призвать всех мужчин, всех, кто способен держать оружие. Послать нужно как минимум три тысячи спартанцев – таково моё мнение, – сказал Клеандр, один из старейшин.

   – И что тогда со всеми нами будет? – вмешался в разговор эфор. – Прознав, что все ушли, мессенцы немедленно поднимут восстание, их поддержат илоты в Лаконике, это будет пострашнее персов. Нет, уходить всем нельзя. Безопасность нашего очага – прежде всего. Надо послать минимальный отряд, а уж если персы прорвутся к Пелопоннесу, тут, на Истме, мы будем стоять до последнего.

   – Сколько же ты предлагаешь послать людей, Авгий?

   – Этот вопрос нужно решить после того, как мы выслушаем оракул Аполлона. Когда возвратятся теоры?

   – Сегодня к вечеру или завтра утром.

   – Я думаю, не стоит во всём полагаться на оракулы, – Леонид вспомнил Мегистия и его предупреждения, – защита нашего очага – наш долг.

   – Но оракул подскажет, как это сделать наилучшим образом.

Заседание было решено продолжить по возвращении теоров.

На следующий день, как и ожидалось, рано утром прибыли из Дельф жрецы-теоры. Эфоры немедленно послали за Леонидом. Старый жрец, почтительно склонившись, передал собранию запечатанные печатью Дельф вощёные дощечки. Старший эфор громко прочитал повеление Аполлона:


 
Ныне же вам изреку,
о жители Спарты обширной:
Либо великий и славный ваш град
чрез мужей-персеидов
Будет повергнут во прах,
а не то – из Гераклова рода
Слёзы о смерти царя
пролиет Лакедемона область.
Не одолеет врага ни бычачья, ни львиная сила,
Ибо во брани Зевесова мощь у него
и брань он не прежде
Кончит, чем град целиком
иль царя на куски растерзает.
 

   – Что ж, всё ясно, – проговорил эфор, закончив чтение, – погибнуть должен либо город, либо царь.

   – Разве смерть царя может спасти город? – с недоверием возразил один из членов Совета. – И как это остановит персов? Я бы не слишком полагался на вещания Аполлона, в последнее время в них всё меньше божественного и слишком много политики.

Он при этом бросил выразительный взгляд на Левтихида. Тот вспыхнул и опустил глаза.

   – Мы не можем пренебрегать вещаниями Оракула, особенно в нынешних условиях. Как исполнится предсказание, не наше дело. В истории подобный случай уже был. Вспомните афинского царя Кодра. Пифия дала аналогичный оракул афинянам, когда наши предки разоряли равнину Аттики и угрожали городу. Кодр умер за свой город и этим спас его. Теперь Леониду предстоит, подобно Кодру, умереть за свою отчизну и своей кровью искупить нас у кер[17]17
  Керы – в греч. мифологии богини несчастья и бедствий.


[Закрыть]
. Но спросим Леонида. Жертва должна быть добровольная.

Все взгляды обратились на царя. В наступившей напряжённой тишине Леонид негромко, но отчётливо сказал:

   – Я царь. Моя жизнь не принадлежит мне, она принадлежит Спарте. Я готов умереть за своё отечество.

   – Хорошо, сколько ты возьмёшь с собой людей?

   – Чтобы умереть, достаточно и трёхсот человек. Больше я не возьму с собой.

   – Сколько? Триста?!

   – Триста?! – раздалось несколько голосов.

   – Ну, да, триста. Каждый спартанец по своей доблести равен, по меньшей мере, десяти ионийцам и пятидесяти, а то и сотне персов.

   – Таким образом, мы выставляем войско эквивалентное трём тысячам греков и тридцати тысячам персам.

   – Триста спартанцев, – задумчиво повторил старший эфор, – вся Эллада будет возмущена, они решат, что мы издеваемся над ними. Припомнят нам снова Марафон. Что верховный стратег скажет им в наше оправдание?

   – Что остальные силы подойдут позже, что это передовой отряд, и когда понадобится, эфоры пришлют ещё людей. Война только начинается. Мы не можем рисковать сразу всеми нашими силами.

Приступили к голосованию. Совет утвердил решение отправить с Леонидом в Фермопилы отряд в триста спартанцев.

   – Они посылают тебя на смерть! – сказала Горго. – Триста человек! Против мириад персов! Это немыслимо! О, Леонид!

Она, казалось, окаменела от горя. Руки бессильно упали на колени. Их счастье было таким коротким! Ещё раз ей было суждено осиротеть. Больше никогда не обнимет её любимый, никогда не услышит она ласкового голоса, окликающего её: «Горги, моя маленькая рыжеволосая Горги, иди скорей, встречай своего мужа! » Так он всегда окликал её весёлым голосом, когда входил в дом. И несчастный их сын, малютка Плистарх, вырастет, не узнав отца. От этих мыслей, которые вихрем пронестись в голове, у неё стало мутиться сознание, в ушах послышался звон, лоб покрыла испарина, внезапно она упала как подкошенная.

   – Горги, моя маленькая Горги! – бросился к ней Леонид.

Он плеснул ей в лицо воды, стараясь привести в чувство. Она открыла глаза, попыталась что-то сказать, но губы отказывались ей повиноваться. Она беззвучно что-то шептала. Леонид, низко наклонившись, смог разобрать, как она повторяла: «Они посылают тебя на смерть, на верную смерть». Он решил, что не будет говорить ей об оракуле. Нельзя лишать надежды любящее сердце.

   – Перестань меня хоронить раньше времени. Никто не знает своей судьбы. Не печалься так сильно, – говорил Леонид, стараясь успокоить её, но у самого сжималось сердце от жалости к ней и Плистарху. – Помнишь в «Илиаде» сцену прощания Гектора с Андромахой? В школе нас заставляли зубрить её наизусть. Тогда я и не думал, что однажды окажусь в таком же положении. Для пущего сходства надо принести мой шлем, – попытался пошутить он, но шутка не получилась. – Я не собираюсь умирать. Наши судьбы неведомы никому.


 
Добрая! Сердце себе
не круши неумеренной скорбью.
Против судьбы человек не пошлёт меня к Аидесу.
Но судьбы, как я мню,
не избег ни один землеродный
Муж, ни отважный, ни робкий,
как скоро на свет он родился.
Шествуй, любезная, в дом,
озаботься своими делами,
Тканьём, пряжей займись,
приказаньем жёнам домашним
Дело своё исправлять, а война – мужей озаботит, -
 

процитировал он по памяти строчки из Гомера. – Эфоры правильно делают, что посылают малое войско. Мы не можем рисковать всем.

   – Я понимаю, почему они так поступили. Потому что они отлично знают – всё, кто пойдут с тобой, обречены. И ты это тоже знаешь! Почему они посылают тебя? Разве не может отправиться Левтихид? Это ему не мешало бы смыть свой подлог кровью.

   – Ты права, и он очень бы хотел отправиться, но он потерял уважение спартанцев. А вождь, которого не уважают, – плохой стратег, к тому же эллины уже избрали меня – предводителем всех объединённых сил.

Они оба замолчали, она подняла на него большие глаза, полные слёз, обняла его за шею и прижалась влажной щекой к его груди.


 
Гектор, ты всё мне теперь – и отец,
и любезная матерь,
Ты и брат мой единственный,
ты и супруг мой прекрасный, -
 

прошептала она, обливаясь слезами, не в силах сдержаться, сколь она ни пыталась. Не отрываясь, она вглядывалась ему в лицо, будто бы старалась впитать в себя каждую чёрточку, каждое движение. Она складывала всё это глубоко в сердце, чтобы потом долгими ночами в воображении воспроизводить вновь и вновь. Теперь эти драгоценные воспоминания будут её единственным сокровищем. Только это ей осталось.

   – Торги, ты спартанка, ты не должна так сильно отчаиваться. Нас всех с детства воспитывали в готовности в любой момент умереть за отечество, когда это понадобится. Наша жизнь – ничто, главное – Спарта, без неё все наши усилия и вообще всё становится бессмысленным.

Он заговорил строгим, несколько отчуждённым голосом. Оба они знали, что ему не вернуться.

   – Леонид, я не могу представить тебя мёртвым, по ночам я вижу один и тот же кошмар – ты лежишь в зарослях дрока, весь изрубленный и окровавленный. Мне не вынести этого!

   – А я вижу другой кошмар – как толстый перс мечом разрубает нашего Плистарха, затем хватает тебя и кладёт поперёк седла. Я не могу этого вынести. Теперь не время думать о себе.

   – Леонид, пройдут годы, долгие годы. Они будут длиться и длиться – бесконечно, в холодном одиночестве, не согретом лучом любви.

   – Если со мной что-нибудь произойдёт, – сказал он безучастным голосом, – то после положенного траура ты можешь вступить в другой брак. Ты ведь ещё так молода. Только выбери себе благородного человека и рожай благородных детей.

   – О, Леонид! Я буду всегда тебя помнить, я буду верна тебе всю жизнь, – пылко ответила она. – Где бы ты ни был, я буду сердцем следовать за тобой – в сраженье, в мрачном безутешном Аиде. Здесь останется только моя тень, а душа будет рядом с тобой.

Леонид молчал, не поднимая глаз, потрясённый глубиной её горя.

   – Береги Плистарха, – наконец выговорил он, – воспитай его настоящим спартанцем и царём.

   – Будь спокоен, он будет достоин своего отца.

Она уже справилась с собой, лицо её стало строгим и твёрдым. Ей можно было дать сейчас на десять лет больше. От прежней беспечности не осталось следа. Она прощалась в этот момент со своей юностью, счастьем, любовью. Отныне её уделом будут вдовья холодная постель и воспоминания. Жизнь остановилась. В этот момент она отдавала Спарте, своему любимому отечеству, самое дорогое, что у неё было.

Отряд не мешкая вышел в туже ночь. Леонид отобрал в поход наиболее опытных и крепких бойцов. Это были люди молодые, но женатые – те, кто имел сыновей. Греки считали самым большим несчастьем – умереть, не оставив потомства, поэтому в опасные предприятия всегда отправляли отцов семейств.

Леонид решил выйти ночью – специально, чтобы отправиться в путь незаметно, не привлекая внимания, ему не хотелось тревожить граждан. Но ничего из этого не получилось. Хотя уже вечерело, на дороге, идущей к Истму, на окраине города собралась значительная толпа граждан. В глазах некоторых стояли слёзы. Это поразило Леонида. Непривычно было ему видеть суровые лица своих сограждан, залитые слезами. Он понял: они заживо оплакивают его. Все знали, что никому из отряда не вернуться назад. Весть об оракуле разнеслась уже по городу.

   – Прощай, Леонид, – говорили они тихо, – мы будем помнить о тебе, наш благородный царь.

Вдали за толпой он различил женскую фигуру с ребёнком на руках. Ему показалось, что это была Горю, но, возможно, одна из жён уходящих воинов пришла в последний раз взглянуть на мужа. Они шли быстро, не отвечая на реплики, размеренным чётким шагом, в полном вооружении. Лица солдат были суровы и не выражали никаких чувств, кроме сосредоточенности. Всем хотелось поскорее уйти и прекратить тягостный момент прощания. Наконец дорога круто свернула направо, Леонид оглянулся и на миг задержался, окидывая взглядом родной город и свой дом на высоком пригорке, ещё шаг – и Спарта скрылась из глаз навсегда. Больше не было видно огней домов. Их обступила темнота ночи. Только крупные звёзды смотрели им вслед. Так среди звёзд начинался их путь в бессмертие.

Глава 5
Варвары уже рядом

На Истме была назначена встреча всех пелопонесских отрядов. Всего собралось четыре тысячи воинов, самой многочисленной частью войска были аркадцы и тегеаты, но его костяк составляли триста спартанцев во главе с царём Леонидом. Довольно значительный контингент выставили Коринф и Мегары. Аргосцы же так и не пожелали принять участие в общем деле сопротивления Варвару. В первый момент пелопоннесцы были в шоке, увидев, какой малочисленный отряд послала Спарта против персов. Союзники начали роптать. Тогда Леонид, встав, обвёл глазами полемархов и сказал твёрдым голосом:

   – Если сражаться числом, то не хватит и всего эллинства, которое составляет малую часть по отношению к необъятному варварскому миру. Если же полагаться на доблесть, то моих воинов вполне достаточно. Поэтому не станем терять время на бесполезные разговоры и препирательства, но отправимся в путь.

Леонид произвёл смотр своему отряду и остался доволен. В его распоряжении была сильная, дисциплинированная, достаточно монолитная армия. Было утро. Солнце радостно приветствовало их, обжигая своими лучистыми прикосновениями, от которых к концу дня лица у всех заметно потемнели. «Напрасно Горго раньше времени хоронила меня, – подумал он бодро, – с таким войском можно отправляться хоть на край света, хоть в глубины Азии. Мы ещё посмотрим – кто кого. Погоди, Ксеркс, торжествовать победу раньше времени».

Они миновали отрог Керата, отделяющий Мегариду от Аттики. Здесь заканчивался Пелопоннес. Леонид в последний раз оглянулся на дорийский полуостров, который ему не суждено было больше увидеть. Ему уже случалось проходить этой дорогой, но никогда он не вглядывался в окружающее так внимательно, как сейчас.

Перед ними простиралась земля Аттики, которую они должны были пересечь с юго-запада на северо-восток и подойти к тому месту, где её обступали горы Киферона, которые главным своим кряжем отделяют Аттику от Беотии.

Никто из граждан Афин не принял участие в их походе. Фемистокл спешно укреплял флот и заявил, что главная их помощь будет состоять именно в поддержке с моря. Спартанский флот, по расчётам Леонида, должен был через два дня соединиться с афинскими триерами в Сунион, самой южной точке Аттики, оттуда союзники должны плыть на Эвбею, чтобы прикрывать Леонида с моря, не позволяя персам высадиться в Средней Греции и ударить в тыл спартанцам. Согласованности действий сухопутных и морских сил оба полководца, Леонид и Фемистокл, отводили большую роль.

День был ясный. Они шли всё дальше на север. Узкая дорога свернула в направлении Беотии. Вокруг возвышались лесистые склоны горной гряды, поросшие сосняком, дикой оливой и орешником. Кое-где попадались одиноко стоящие дубы. Стайки птиц, потревоженные их появлением, время от времени взвивались к небу.

Им предстояло пересечь перевалы Киферона и оказаться на земле малогостеприимной – среди тех, кто не верил в победу эллинов и предпочитал покориться персам, спасая жизнь ценою свободы. Тропа круто поднималась вверх и шла в обход высокой скалы. Леонид взглянул на зеленеющую равнину Аттики, по которой тонкими струйками расходились дороги, ведущие к Елевсину, на Истм, в Афины и Сунион. Внезапно он различил на дороге, идущей от Афин, движущуюся точку. Всмотревшись, он разглядел ехавшего на ослике мужчину плотного телосложения, который размахивал руками, подавая им какой-то знак.

«Наверно, Фемистокл посылает вестника, – решил Леонид, – только посланец его явно толстоват и староват для вестника. И почему он едет на осле? Вестников, передвигающихся на ослах, мне ещё не доводилось видеть. Что же, надо подождать его».

Леонид отдал распоряжение устроить привал после крутого спуска за перевалом, а сам, повернув коня, поехал навстречу всаднику.

   – Зачем ты сюда приехал, Симонид? – сказал Леонид, узнав в путнике знаменитого поэта. – На этот раз мы идём умирать, а не на прогулку. Счастливому избраннику муз – не место на поле брани. Отправляйся назад, мой дорогой друг.

   – Сколько бы ты ни гнал меня, Леонид, я не поеду. Я здесь, потому что мой долг поэта зовёт меня присутствовать там, где сегодня решается судьба всей Эллады. Я уже стар, Леонид, я прожил большую жизнь и хочу встретить смерть, достойную доблестного мужа. Я пойду с вами и останусь с вами до конца. Я хочу разделить твою судьбу, царь Спарты. Не пытайся присвоить доблесть себе одному, оставь что-нибудь и другим.

Не торопясь, возвращались они в лагерь. Леонид пригласил поэта в свою палатку. Туда же пришёл акарнанец Мегистий.

Между ними завязалась беседа. Спартанский царь с нескрываемым любопытством смотрел на поэта. Вещий старец вызывал в нём чувство глубокого благоговения. Ему хотелось узнать его как можно лучше и почерпнуть хоть немного из этого неиссякаемого источника мудрости и остроумия.

   – Симонид, – обратился к поэту спартанский царь, – о тебе рассказывают разное. Некоторые считают тебя хитрецом, который умеет поладить с любым. Ты был другом афинских тиранов – Гиппия и Гиппарха, фессалийских Скопадов, в то же время в нынешних Афинах ты в наилучших отношениях с демократом Фемистоклом. Как тебе это удаётся?

   – Завистники ставят мне в вину мои достоинства. Это обычное дело. Уметь ладить с людьми – знак мудрости. Тираны ничем не хуже демократов. У всех у них одинаково развиты честолюбие и жажда власти. Просто они поставлены в разные условия. При других обстоятельствах Фемистокл мог бы оказаться тираном ничуть не лучше Гиппия. В то же время те же тираны сегодня могли бы оказаться последовательными демократами. Любой политик – человек, больной властью, а как он её добивается – дело случая. Что касается меня, то лучшей и самой почтенной формой правления я считаю законную монархию, как у вас в Спарте, например. Тирания – менее удачный вариант, но тоже вполне подходящий, если тиран не переходит границ дозволенного и должной меры, действуя для благополучия большинства. Тираны, с которыми мне приходилось общаться, были здравомыслящими людьми, достойными уважения, чего я не могу сказать о тех, кто зовёт себя демократами. Взять хоть этого деревенщину Фемистокла.

   – Фемистокла? – удивился Леонид. – О вашей дружбе ходят легенды.

   – Да, я стараюсь ладить и с ним, как и с другими политиками, но признаюсь, что ни один тиран не вызвал у меня такого неприятия, как этот рыжий самонадеянный демагог-демократ. Он знает, за кого я его почитаю, но ему всё равно. Я ему нужен. Леонид, мои отношения с Фемистоклом далеко не такие безоблачные, как это может показаться. Он, как мне кажется, не выносит меня и, кстати, ревнует к тебе. Я думаю, что он никогда не простит мне, что я отправился вместе с тобой в Фермопилы.

   – О тебе говорят ещё, что ты продаёшь свой талант.

   – Как это – продаю? – удивился Симонид.

   – Ну, что ты сочиняешь стихи за деньги.

   – А, это... гм. А на что бы я тогда жил? – усмехнулся Симонид. – В древности наши поэты были аристократами, им не было нужды искать себе заработок. Я бы тоже предпочёл творить свободно, повинуясь только зову Аполлона, пренебрегая посулами Гермеса. Но, увы, мой дар – единственное моё достояние. Не вижу ничего дурного в том, чтобы составить на заказ надгробные эпиграммы в память почивших достойных граждан. Позорно делать это бездарно. А если стихи написаны талантливо, кто может меня упрекнуть?

   – Твои эпиграммы знамениты во всём греческом мире, они способны заставить плакать даже камни. Кто может сравниться с тобой? Прости, что я всё это высказал тебе.

   – Ничего, я привык, если человек талантлив, зависть и клевета преследуют его всю жизнь. Но наветы клеветников рассеиваются в прах, остаются только творенья, они будут свидетельствовать обо мне. Фемистокл понимает это, вот почему он пытается использовать меня. Он надеется, что я принесу ему бессмертие. Но я не стану его воспевать, даже если он осыплет меня золотом. Лучше я отправлюсь в Сицилию к тиранам Гелону и Гиерону. Последний давно уже меня зовёт и сулит золотые горы. Я могу составлять за деньги эпиграммы для достойных граждан, но никто меня не заставит прославлять того, кто мне не нравится. Если честно, у меня это просто не получается. Поэт должен любить или, по крайней мере, уважать своего героя.

   – И ты, в самом деле, поедешь на Сицилию? – удивился Мегистий.

   – Почему нет? Только сегодня нам всем ближе Аид, чем Сицилия. Я не уверен, что нам удастся выбраться живыми из этой переделки.

   – И ты всё-таки решил отправиться с нами?!

   – Я же хитрец, Леонид, как ты слышал, – весело усмехнулся поэт, – может быть, я хочу красиво умереть. Почём ты знаешь? Это всего лишь расчёт старого хитроумного Симонида, как скажут мои завистники. Опять, мол, этот старый пройдоха всех перехитрил и попал в число бессмертных.

   – Ты и так останешься в веках. Ты уже прославлен. Я знаю, ты пошёл с нами не ради славы, а потому что в твоей душе бьётся сердце истинного свободолюбивого грека.

Ещё несколько дней, и они достигли конечного пункта своего пути. Дорогу им преградила громада Каллидрома – восточного отрога Эты. Перед ними были Фермопилы.

Леонид внимательно осмотрел узкий проход, который был единственной дорогой из Фессалии в Локриду и вообще в Среднюю Грецию. Проход был не везде одинаковой ширины: при истоках реки Асоп, около горы Анфелы, долина расширялась. Здесь находился храм Деметры. У реки Фойника дорога становилась настолько узкой, что по ней не могли разъехаться две повозки. В среднем ширина прохода составляла шестьдесят шагов. У Фермопил было самое узкое место.

Прежде всего он осмотрел древнюю стену, которую несколько веков назад возвели фокейцы, обороняясь от фессалийцев. Стена имела многочисленные проломы и требовала обновления. Немедленно приступили к починке. Леонид с помощью местных жителей разыскал старинные каменоломни, наладили быструю обработку и доставку камня.

Лагерь эллинов был в движении. Напряжённая работа продолжалась день и ночь. С севера, между тем, приходили тревожные вести. Однажды на вечернюю сходку полемархов прискакал посланный ранее соглядатай. Разведчик взволнованно доложил:

   – Враг уже в Фессалии! Их так много, своими несметными полчищами они заполнили всю необъятную равнину. Мне никогда не приходилось видеть так много людей в одном месте, их тысячи тысяч. Они расположились лагерем вблизи Трахина! Это не возможно выразить словами, а увидеть это – значит потерять рассудок!

   – Ты уже его, кажется, потерял от страха, приятель, – спокойно, не дрогнув ни одним мускулом, сказал Леонид.

Трахин находился в семи милях на север от Фермопил и в трёх милях от моря. С этим небольшим селением предание связывало историю о самоубийстве Геракла – его самосожжение на костре произошло на одном из склонов горы Эты, как раз вблизи этого места.

   – Леонид, – продолжал смертельно напуганный соглядатай, – варвары уже совсем рядом с нами!

Лица вождей стали белее камня. Казалось, страх сковал их на мгновенье. Так что никто не мог говорить. Все были под впечатлением слов разведчика. В суете и заботах последних дней все как будто забыли о грядущей опасности и теперь, когда она встала во весь рост, многие оказались к ней не готовы.

   – Отлично, – хладнокровно ответил спартанец, – стало быть, и мы рядом с ними.

Его самообладание возымело действие. Мало-помалу мужество стало возвращаться к собравшимся. Многие устыдились минутной слабости. Но не все. Полемарх-фиванец выступил вперёд и сказал:

   – Зачем вы слушаете этого безумца? Он всех нас погубит. Нам не удержать армию Ксеркса.

   – Оставь свои недостойные речи рабам и женщинам, – ответил Леонид. – Удивляюсь, что ты родился мужчиной да ещё поставлен командовать гоплитами. Уж не хочешь ли ты, чтобы в веках слова фиванец и трус стали синонимами?

   – И ещё предателями, – послышалось отовсюду.

Фиванцы, присягнувшие на верность Ксерксу, вынуждены были против воли послать четыреста гоплитов в союзное войско. Стоявшие у власти олигархи-персофилы отдали тайное указание полемарху – при первой же возможности покинуть позиции и уйти в Беотию. Леонид и другие греки на полном основании не доверяли им. И сейчас фиванец грозил внести раскол в стан греков.

   – Это всё громкие слова, – продолжал он свою речь. – Не вижу никакой доблести в том, чтобы умирать за отвлечённую идею. Свобода, независимость – это только красивые слова. Надо покориться сильнейшему противнику. В этом состоит мудрость. Что толку, если всех нас перебьют? Своим сопротивлением мы только вызовем раздражение у Ксеркса. Если же мы добровольно покоримся ему, он обойдётся с нами милостиво. Живут же под его властью сотни народов и вполне довольны. Также и наши братья ионийцы под варварами уже более двадцати лет, они привыкли, научились с ними неплохо ладить, и многие даже очень довольны.

Слова эти произвели двоякое впечатление на присутствующих. У некоторых загорелись глаза от негодования, и они готовы были броситься на предателя, но большинство полагало, что фиванец озвучил те мысли, которые были у них в головах, и потому вполне сочувствовали его словам, готовые поддержать их. Леонид уловил атмосферу страха и понял, что должен немедленно пресечь пораженческие настроения.

   – Что вы так приуныли? Или вы не знали, направляясь сюда, что нас ждёт? Как робкие овцы перед стаей волков, вы сбились в кучу и трепещете, ожидая расправы. Вы готовы молить врагов о помиловании? И это когда ваши жёны и дети ждут от вас защиты... – Голос Леонида на мгновенье пресёкся от волнения: ему припомнились лица Горго и Плистарха, его ночные кошмары. – На что вы хотите обречь их? Персы истребят ваших сыновей, обесчестят жён и дочерей. Самих вас обратят в жалких рабов! Для этого вы стремитесь сохранить себе жизнь? Даже если этому суждено случиться, не лучше ли сойти в Аид прежде, чем увидеть это своими глазами? Что вы так испугались смерти? Разве кто-нибудь может её избежать? Разве вы не знаете, что жизнь и смерть – дело природы, а става и бесславье – наше!

Речь Леонида произвела глубокое впечатление на полемархов. Уже не было даже мысли о сдачи и отступлении.

   – Веди нас, Леонид, мы пойдём за тобой до конца! Мы все умрём вместе с тобой! – послышались одобрительные возгласы.

   – Безумцы! – тихо, сквозь зубы пробормотал фиванец. – Посмотрим, как вы будете выглядеть через несколько дней, насколько хватит вашего смешного героизма.

   – Итак, – уже совсем другим тоном заговорил спартанский царь, – нас здесь семь тысяч. Этого более чем достаточно, чтобы держать оборону перешейка, если понадобится, хоть год или два. Еврибиад и Фемистокл поддерживают нас с моря. Двести кораблей подходят в этот самый момент к Артемиссии на севере Эвбее, совсем близко отсюда. Они нас прикроют. Так что мы не одиноки. Покажем же персам, на что способна доблесть маленького народа!

Собрание закончилось. Леонид лично расставил сторожевые посты и выслал разведчиков за перешеек в Фессалию.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю