Текст книги "Ужин с соблазнителем"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
– Монастырь. Мужской, – пояснила я.
– Потрясающее соседство. – Мама была похожа на маленькую девочку. Казалось, кто-то напутал с нашими годами. Или зло подшутил над нами обеими. В особенности надо мной. В тридцать горько сознавать себя восьмидесятилетней. – И что, эти монахи разгуливают повсюду в своих смешных хламидах, да? Они были у вас? Мне всегда казалось, это необычные и скрытные люди. И что под черными хламидами прячутся отнюдь не безгрешные сердца. Хотя Игорь считает, что люди уходят в монастырь не по доброй воле. А как думаете вы, Роберт?
– Мой брат совершил преступление, потом раскаялся. Он считает, что сможет вымолить у Господа прощение.
– Глеб твоей брат? – удивленно спросила я. – Он тоже сын Сусанны?
– И Сотникова. Мой младший брат. Я не собирался делать из этого тайны. Сусанна думает, что он убил отца.
– Нет. – Я замотала головой. – Я в это никогда не поверю. Никогда.
– Это уже не имеет значения. – Боб разлил по бокалам остатки шампанского и зашвырнул бутылку на середину реки. – Я бы с удовольствием взорвал либо поджег этот дом. Но я настоящий слизняк и интеллигентишка и не умею принять мало-мальски серьезное решение. Вообще никаких решений не принимаю. Чайка, дорогая, ты собираешься связать свою судьбу с ничтожеством.
Мама хотела было ему возразить и даже раскрыла рот, но Боб погрозил ей пальцем и подмигнул. Она млела от одного его присутствия, уж не говоря о знаках внимания с его стороны. Они были бы счастливой без малейших натяжек парой и прожили бы в мире и согласии много лет. Что-что, а это я знаю точно.
Мы расстались у дверей маминой квартиры, куда Боб привез нас на такси из аэропорта. Он поцеловал меня очень красиво и нежно и сказал, что позвонит завтра.
Боб не позвонил. Ни завтра. Ни через неделю.
Я ждала его звонка ровно столько, сколько верила в то, что он мне позвонит. Когда я поняла, что Боб мне не позвонит – это случилось к вечеру следующего за моим возвращением дня, – я испытала облегчение.
Нонка позвонила мне в последний день июня, то есть через одиннадцать дней после моего приезда в Москву. Это был мой день рождения, который я, как повелось с детства, отмечала в одиночестве, обуреваемая экзотическим коктейлем противоречивых чувств. Десять дней, проведенные в доме на берегу Волги, казались мне далеким невозвратным прошлым, перевернутой страницей моей биографии.
Как выяснилось очень скоро, это было не так.
– Ну, я поздравляю тебя, желаю здоровья и материального благополучия. Фу ты, совсем чокнулась. – Нонка рассмеялась не совсем натурально. – От Боба ничего нет? – неожиданно спросила она.
– Нет. А ты когда в последний раз его видела? – осторожно поинтересовалась я.
– Я только что вернулась из Ларнаки. Как выяснилось, он приезжал открывать свою выставку. Мне донесли, возле него ошивалась какая-то длинноногая путанка из подразделения валютных. Он вышел с ней в обнимочку с вернисажа и оба словно в воздухе растворились. Тебя тоже не было в Москве?
Я буркнула что-то неразборчивое.
– Эдик звонил Бобу из Ларнаки – у нас была мысля слетать на пару деньков в Марсель. Представляешь, эта мегера сказала, что знать нас не хочет, и швырнула трубку. Телефон его мастерской последнее время молчит. Боб одолжил у Эдика три тысячи баксов до пятнадцатого июня. А я ведь говорила этому дегенерату: возьми расписку, возьми расписку.
Внезапно Нонка взвизгнула. Словно кто-то ширнул ее булавкой в задницу.
– В чем дело? – лениво поинтересовалась я.
– Тут телеграмма лежит, а я и не заметила. Ты по-английски, кажется, волокешь, да? Из Сан-Марино. Это в Африке?
– Кажется. – Внутри меня что-то екнуло, оборвалось, полетело вниз. Я знала: с Бобом случилось непоправимое.
«Robert died unconscious. According to his will we are to bury him in Moscow. Please call me as soon as possible. My number is…[3]3
Роберт умер, не приходя в сознание. Согласно его завещанию мы должны похоронить его в Москве. Пожалуйста, позвоните мне как можно скорее. Мой номер…
[Закрыть]»
Когда я перевела Нонке телеграмму, она спросила:
– Это правда, что Боб хотел на тебе жениться?
– Сама не знаю. Иногда мне кажется, что меня разыграли. Откуда ты об этом узнала?
– От моей тетки Сусанны. Она с детства покровительствовала брату. Слушай, неужели это правда, что Боб умер? Я как раз сегодня видела сон, мы сидим вместе за столом и едим большой красный арбуз.
Я вспомнила, что тоже видела сон этой ночью: мы с Бобом ехали на катере по Волге, и он сказал мне: «В мою мастерскую влетела шаровая молния, но меня там не было. Глеб говорит, она все равно меня настигнет. Даже если я уеду далеко от этих мест». Потом катер перевернулся, и мы очутились на маленьком островке из скользкого ила. Боб лег на живот и сказал, что здесь он в полной безопасности. А я плакала и просила увезти меня в Сан-Марино…
– Ты сказала, телеграмма из Сан-Марино? – спросила я таким тревожным голосом, что у меня самой забегали по спине мурашки.
– Да. Только это не в Африке. Я вспомнила, Эдик говорил мне, что это государство на территории Италии. Он там был. Боб рассказывал, у него там живет приятель.
– Продиктуй мне телефон.
– Это еще зачем? – подозрительно спросила Нонка.
– Поинтересуюсь, кому он завещал свои картины, – нашлась я.
– Ты думаешь, он оставил их тебе?
– Понятия не имею. Диктуй телефон.
– Шесть семь семь четыре… Нет, погоди, тут впереди еще какая-то цифра – кажется, еще шестерка, потом еще двойка…
Трубку сняли мгновенно. Франсуаза, а это оказалась она, говорила по-русски почти без акцента, но безбожно путала слова. Голос у нее был веселый и бодрый.
Я назвала свою настоящую фамилию и сказала, что мне поручено написать некролог. А потому я должна узнать подробности кончины Роберта Самохвалова.
– В его машину упала… Забыла, как это называется по-русски… Дерево, кажется… Нет, камень. Русские слова такие смешные и очень тяжелые, правда? Когда по небу танцуют… тучи и падает в него вода и еще громко гремит…
– Его убило молнией, – догадалась я.
– О да. Она была такая… как мячик. Или клубок ниток. Полицейский сказал, она бежала за его машиной. – Франсуаза расхохоталась и долго не могла остановиться. – Это его Господь наказал. Роберт хотел меня… убить. Нет, это как-то не так называется. Он хотел…
– Развестись с вами?
– О да. У него живет в горах… колдун. – Она снова расхохоталась. – Я знаю, это тоже не так называется, но я забыла, как это называется на самом деле. Роби сам учил меня русскому языку. Он нарочно учил меня неправильно. Он говорил, я никогда не пойму русский человек, особенно русский мужчина. Он говорил, у меня толстая задница и куриные мозги. У вас тоже толстая задница?..
Боб был изумительно красив среди белых роз. Но это был совсем не тот человек, в обществе которого я провела десять дней на Волге. Он выглядел гораздо моложе и мужественней.
Мама плакала навзрыд. Думаю, она наконец поняла окончательно и бесповоротно, что ее дочке больше не светит замужество. Словом, вместе с Бобом она хоронила мечты о моем великолепном будущем.
Кое-кто из дам пристально приглядывался ко мне. Определенно они узнали во мне путанку в бирюзовом с летнего вернисажа Роберта Самохвалова, известного художника русского зарубежья, погибшего таинственно, беспощадно и романтично.
– Этой толстозадой сучке достались все его картины. Гляди, она вырядилась, как новогодняя елка. А я читала в последнем «Космополитене», что ярко-розовое в сочетании с зеленым носят одни деревенские халды. Как ты думаешь, сколько можно слупить за «Гиацинты под дождем»? – приставала ко мне Нонка. – Помнишь, те, что висят у нас в коридоре?
Я увидела Сусанну. Она пробиралась в мою сторону. На ней был все тот же красный шарф, который она обернула несколько раз вокруг шеи. Сусанна стояла возле меня в церкви, когда Боба отпевали. Она поддерживала меня за талию – мне вдруг сделалось нехорошо, и все слилось перед моими глазами в пестрый клубок, который подпрыгивал и вертелся вокруг раскачивающейся во все стороны оси.
Нонка пришлепала с бутылкой «Амаретто» и без звонка. Она чудом застала меня дома – почему-то я в самый последний момент решила не ходить на концерт Хворостовского.
– Ну, привет, – сказала она, стряхивая со своей норковой шляпы с висящими, как собачьи уши, полями снежинки. – Твой телефон молчит который день. Я уже решила, ты съехала за бугор.
Она озиралась по сторонам, стараясь изо всех сил скрыть брезгливую неприязнь, которую вызывал у нее вид моей убого меблированной и давно не ухоженной квартиры.
Нонка не была у меня лет пять, если не больше. Мы занимали разные ступени на лестнице материального благоденствия. Думаю, и на всех других лестницах тоже.
Я достала из холодильника два банана и остатки малинового джема, который привезла мама, когда я свалилась с гриппом. Больше у меня в доме не было ничего съедобного, если не считать таблеток от головной боли и пыльного кактуса на подоконнике.
– Сидишь на диете? – Нонка скривилась в фальшивой улыбке. – А меня разнесло от этих чертовых сникерсов и безделья. Плохо не иметь денег, иметь их слишком много – гораздо хуже. – Она улыбнулась еще фальшивей. – Может, подаришь последний роман Даниэлы Стил? Обожаю эту писательницу.
Я достала с полки аляповато пестрый том, протянула Нонке.
– Чур с автографом. У меня для таких книжек целая полка в гостиной.
– Но ведь я не писала эту книгу, а только перевела, – слабо возразила я и взяла со стола ручку.
– Напиши, что я твоя лучшая подруга. Знаешь, Ларка, а это на самом деле так и есть. У меня куча знакомых, но с ними от скуки погибнешь. Ох, уж мне эти жены «новых» русских. Эдик говорит, их всех нужно построить в шеренгу и отправить строем в восьмилетку. Представляешь, Динка Самойлова не умеет пользоваться компьютером и боится водить «Опель». Умора.
– Я тоже не умею и боюсь.
– Ты совсем другое дело. Ты – ин-тел-ли-ген-ция. Вы все скоро вымрете как класс. Эдик говорит, в двадцать первом веке компьютеры будут сами писать книжки. Дашь им тему, а уж они распишут все так, как захочешь. Но я думаю, в двадцать первом веке книжки будут читать только психи и нищие. Ой, ты уж прости меня, Ларка. Как говорится, к присутствующим это не относится.
Мы вяло попивали «Амаретто». Я чувствовала, Нонке от меня что-то нужно. Причем это не какой-то пустяк вроде романа Даниэлы Стил. Иначе она вряд ли бы вспомнила о моем существовании.
– Боба не забыла? – вдруг спросила она и залпом допила свою рюмку.
Я пожала плечами. Валяясь неделю назад с высоченной температурой, я размышляла о судьбе и случае. Раньше я считала жизнь случайностью, причем достаточно нелепой. В бреду мне словно звучал чей-то голос: ты была судьбой Боба, его роком и фатумом. И я безоговорочно этому голосу поверила. Но я не собиралась выворачиваться перед Нонкой наизнанку.
– Тоже мне… чудак. Бабы его следы целовали. И какие. – Я видела, Нонка с трудом удержалась от дальнейших злословий на столь животрепещущую тему, как мое несостоявшееся вступление в мир светских львиц и акулиц. – Знаешь, тут объявилась его тетушка со своими провинциальными претензиями. Клянчила твой телефон, но я подумала и решила не давать. Эдик правильно сказал: с какой это стати? И вообще что может быть у тебя общего с этой богатой самодуркой?
Я снова пожала плечами.
– Похоже, она решила подыскать себе бесплатную сиделку. Еще та хитрюга. Я сказала ей, что ты занята важными делами и вообще отстань, тетя. Эта Сусанна привыкла считать себя пупом земли. Она не звонила тебе?
– Ты же сама сказала, что не дала ей мой телефон.
– Зато моя матушка дала. Она же вот. – Нонка со злостью шлепнула себя по лбу и при этом не то квакнула, не то пукнула. – Если эта Алексис[4]4
Злодейка и интриганка из американского сериала «Династия».
[Закрыть] тебе позвонит, можешь высказать ей все, что ты о ней думаешь.
– Я о ней ничего не думаю.
– Она так и увивалась возле тебя на похоронах, так и ластилась. Ту толстожопую сучку она с первого взгляда запрезирала святой ненавистью – еще бы, Сусанна жонглировала Бобиком, а когда он женился, осталась с длинным носом. Ну да, она рассчитывала, что снова сможет им распоряжаться – раскусила, подлая, что ты ей не конкурентка по части обманов и интриг. Думала, купит оптом вас обеих. – Нонкины щеки пылали справедливым негодованием. – Ты ей так и скажи: поезд ушел, кондуктор остался на рельсах и без зарплаты. Как в том кино про бомжей, помнишь?
– У меня плохая память. Сусанна приехала в Москву?
– Она сказала моей матушке, что ты выглядишь как ровесница Боба. Честное бессовестное, как выражается Эдик. Матушка, разумеется, сумела поставить ее на место. Ты роскошно смотришься, Ларка.
При этом Нонка глянула на меня так, словно я собралась увести у нее мужа и любовника одновременно.
Я встала и отправилась на кухню за сигаретами, хотя уже десять дней как бросила курить. Увы, Нонка была моей гостьей, и я не имела никакого права высказать вслух даже десятую долю того, что думала о ней.
– Матушка говорит, что Сотников незаконно приватизировал дом и землю. Если взять хорошего адвоката, можно все переиграть и…
Я вздрогнула, услышав телефонный звонок. Могу поклясться, что мой телефон еще никогда не звонил так пронзительно-резко.
– Помню, мы с тобой почти успели полюбить друг друга, – услышала я в трубке изменившийся голос Сусанны. – Но нам помешали. Кто-то не хотел, чтобы мы с тобой полюбили друг друга.
– С вами случилась беда? – догадалась я.
– Да, Чайка. Можно я буду тебя так называть?
– Можно. – Мой вздох отразил всю тоску по прошлому, которое прекрасно тем, что невозвратимо. – Думаю, вы хотите увидеться со мной?
– Ты умница. Сможешь приехать ко мне сейчас?
– Продиктуйте адрес.
Она лежала в клинике на Загородном шоссе. Она заранее заказала мне пропуск.
– Я буду ждать тебя, Чайка. Я скажу, чтоб мне не делали обезболивающий укол.
– Неужели поедешь? – Нонкино лицо перекосилось от злости. – Матушка говорит, от нее ужасно воняет. Гниет живьем. И вообще саркома ужасно заразная. А ты только переболела гриппом.
Поражаюсь, откуда Нонка об этом узнала.
Я натянула шерстяные рейтузы, надела пуховую кофту. Сунула в сумку остаток гонорара. Я видела, как Нонка с обиженным видом вышла из-за стола, зацепив, скорее всего нарочно, край скатерти и уронив на пол две хрустальные рюмки из моей скудной домашней коллекции стекла.
– Извини, – сказала я и нагнулась собрать с пола осколки. – Тебе, наверное, известно, что Сусанна – мать Боба? А я целых полдня была его невестой.
Что тут началось! Нонка наконец высказала все, что она обо мне думала. А думала она обо мне ни много ни мало: лет на десять колонии строгого режима без права переписки. Потом она сказала, что мне грозит вышка – ну да, она не пожалеет раскошелиться на киллера, если Сусанна отпишет мне дом и землю. Дело кончилось тем, что она выскочила на лестницу, выронив в прихожей свой носовой платок с монограммой Р.С. Он был не мужской, но и не женский. И я поняла, что этот платок когда-то принадлежал Бобу.
Я положила его в ящик стола. Туда, где лежал мой детский дневник.
Похоже, с годами я становлюсь сентиментальной.
Сусанна умирала долго и мучительно. Она цеплялась за каждую минуту жизни, хоть и твердила постоянно, что со смертью Боба жизнь потеряла для нее смысл.
– Он был мне сыном, любовником, другом, братом и отцом одновременно, – твердила она, словно боялась, что жестокая болезнь отнимет у нее и это воспоминание тоже.
Однажды я спросила Сусанну:
– А вы не ревновали его ко мне?
Она загадочно улыбнулась.
– Догадайся, почему не ревновала?
Я догадалась, но дала Сусанне возможность рассказать то, что она хотела.
– Я родила Боба в пятнадцать с половиной. Я училась в восьмом классе, когда Михаил подошел ко мне в сквере, где я кормила бездомных кошек. Он сказал, что хочет познакомить меня с кинорежиссером, который ищет героиню для будущего фильма. Какая девчонка не мечтает сняться в кино? Тем более, выросшая среди мерзости и грязи заводской окраины. Михаил рассчитывал свести меня с Сотниковым, но я влюбилась в него. Через месяц я ему надоела, и он не знал, как от меня отделаться. Когда выяснилось, что я забеременела, Михаил насильно отвез меня к своим родителям в деревню. Он уехал на следующий день тайком от меня. Его мать, что называется, ходила за мной следом и трижды спасла меня от самоубийства. Когда Бобу исполнилось три месяца, у меня от тоски пропало молоко, и отец Михаила посадил меня на подводу и отвез в город к сыну. Боба они оставили у себя – они успели к нему привязаться. – Сусанна с трудом перевела дух, она слабела с каждым днем. – Михаил мне не обрадовался. Он тут же попытался сбагрить меня Сотникову. Они подпоили меня и сумели уложить в постель. Я была в шоке и наутро дала себе клятву отомстить Михаилу. И я сдержала слово: когда Сотников на мне женился, Михаил чуть не попал в дурдом. Он пытался шантажировать меня Бобом, но у него не было никаких доказательств, что я его мать, а его родители наотрез отказались участвовать в этом грязном деле. Когда Бобу исполнилось пять лет, они сами уговорили меня отправить его в Москву к моей сестре – он был не по годам смышленый и любознательный мальчишка. Потом я родила Глеба…
Сусанна поморщилась – начались боли. Я позвала сестру и собралась было уйти, но Сусанна схватила меня за руку.
– Погоди. Я должна рассказать тебе все до конца.
– Может, отложим до завтра?
– Его может не быть. Я не хочу унести с собой эту тайну. Я боюсь, мне и там не будет покоя.
Едва сестра ушла, Сусанна продолжала, с трудом превозмогая слабость:
– Я не любила Глеба – он был сыном человека, который ежесекундно пытался доказать свое превосходство надо мной и делал все возможное, чтобы унизить меня, смешать с грязью. Я знаю, Глеб в этом не виноват, но я ничего не могла с собой поделать. Отец тоже не любил Глеба – у мальчика с детства был упрямый и крутой нрав. Он напоминал своего отца. Когда он подрос, между ним и отцом установилась настоящая вражда. А тут еще появился этот уголовник, которого Михаил подобрал на вокзале и сделал сторожем в доме на Волге. Последнее время Михаил сделался чуть ли не душеприказчиком моего мужа – Сотников пил и водился со шлюхами, которых Михаил возил ему, как говорится, пачками. Этот уголовник всегда имел на Глеба большое влияние.
– Отец Афанасий, – догадалась я. – Тот, кто не грешил, никогда не сможет вкусить святости, – вспомнила я его слова.
Сусанна кивнула.
– Глеб с первого дня привязался к этому субъекту. И в том была прежде всего моя вина – к тому времени я окончательно его забросила, отказалась от какой бы то ни было ответственности за его душу. Я то и дело ездила в Москву, забирала Боба у сестры, и мы с ним летели на несколько дней к морю или куда-нибудь еще. Лишь бы побыть наедине. Боб вырос и стал красавцем. Нас принимали за любовников. Я на самом деле любила Боба и как мужчину тоже. Я боролась с собой, потому что в душе презирала разврат. Я надеялась уберечь от разврата душу моего сына. – Она закрыла глаза, потом зажмурила их и прошептала: – Это было бесполезно. Господи, прости нас за это.
Я знала, у Боба были другие женщины. Я ревновала его к ним, но все ему прощала. Пока не появилась Франсуаза. Она купила у Боба несколько картин. Франсуаза тешила его тщеславие, расхваливая его талант. Мы возненавидели друг друга. Боб сказал, что женится на ней, потому что у нее много денег, а я не в состоянии обеспечить его будущее. Он требовал, чтобы я развелась с Сотниковым. Я уверена, он женился на Франсуазе только для того, чтобы отомстить мне, сделать больно. Мы почти возненавидели друг друга. И это разрушило наши души.
Сусанна тяжело дышала и хватала ртом воздух. Она напоминала мумию, которую вытащили из гробницы и оставили лежать на солнце. Я поняла, что ее тело вот-вот превратится в прах.
– Я переживала наш разрыв. Михаил старался меня утешить. Мы снова стали любовниками. Он тоже хотел, чтобы я развелась с Сотниковым и вышла замуж за него. Но к тому времени я привыкла к роскоши и безделью и уже не смогла бы без этого прожить. Михаил клялся, что убьет Сотникова.
Сусанна затихла. Мне показалось, что она заснула. Я тихонько встала. Она схватила меня за край юбки.
– Не уходи. Мне кажется, я исповедуюсь перед самой собой. Я стараюсь быть искренней, но это, очевидно, невозможно. Кто-то словно подправляет мой рассказ, смягчает острые углы, либо, наоборот, обостряет то, что когда-то давно было округлым и мягким. Раньше я не умела притворяться. Но я быстро освоила эту науку, поняв, что иначе не выжить в этом мире. А ты так и не научилась притворству. Ты похожа на меня пятнадцатилетнюю. Ты любишь себя. И я любила себя, когда мне было пятнадцать. Я жила в своих грезах, путая их с реальностью. Но меня быстро спустили на землю. А ты все еще витаешь в облаках. Верно?
– Я не смогла бы жить реальной жизнью. Мне кажется, никогда не смогу. Отец утверждает, что если жизнь и учит меня чему-то, то я усваиваю эту науку на два с минусом.
– Тогда, в июне, мне казалось, что Боб обнимает и целует меня, пятнадцатилетнюю. Это было такое счастье…
По щеке Сусанны скатилась микроскопическая слезинка. Это было похоже на кадр из фильма Романа Полански о приговоренных к повторной казни мертвецах. Я с трудом сдержала крик ужаса.
– Глеб привел в дом совсем юную девушку, – продолжала между тем Сусанна. – Он был влюблен в нее очертя голову. Собирался на ней жениться. Он учился в университете и у него совсем не было денег. Дело в том, что Глеб не хотел брать у родителей ни рубля. Девушка быстро смекнула, что Сотникова можно подоить. Глеб последним узнал о том, что невеста изменила ему. Он бросился на отца с кинжалом. Михаил едва успел их разнять. Глеб ушел из дома. Я опасалась за него. Меня вдруг охватило позднее раскаяние. Я дала деньги этому Афанасию и попросила его проследить за Глебом. Он звонил мне каждый день и докладывал, как обстоят дела. Потом мы с Сотниковым уехали отдыхать в Железноводск – он настоял на том, чтобы я поехала с ним, потому что среди партийной элиты было принято отдыхать с женами. Тем более, что в том санатории лечились боссы из Москвы.
Я звонила Михаилу почти каждый день. Он уверял, что с Глебом все в порядке, но я догадалась по его голосу, что это не так. Еще я поняла, что Михаил сходит с ума от ревности.
Мы вернулись двадцатого августа. Тут начались эти события. Сотников тяжело переживал потерю власти и ушел в загул. Я знала, что в доме на Волге был настоящий вертеп, но меня это не трогало. У меня было предчувствие, что все закончится трагедией.
Михаил клянется, что он не виноват. Говорит, думал убить Сотникова в ту злополучную ночь, но его опередили. Глеб постригся в монахи в день похорон отца. Он сказал мне, что это его вина и что он до конца своих дней будет замаливать грехи. Но я думаю, что это сделал не он. Хотя он сам сказал, что был в доме в ночь убийства. Нет, Глеб не смог бы это сделать – у него попросту не хватило бы хладнокровия. Кто же тогда?..
Я вспомнила случайно подслушанный разговор Глеба с отцом Афанасием. Уже тогда мне показались странными взаимоотношения, связывающие этих людей. Теперь же я кое-что сообразила. Я понимала, что мой вывод мог показаться скоропалительным, он, наверное, таким и был, но я все-таки поделилась своими соображениями с Сусанной.
– Отец Афанасий сказал, что если Глеб его бросит, он не сможет нести дальше свой крест. Возможно, это он убил вашего мужа и его подружку.
– Это было бы слишком просто, моя дорогая. Спасибо, что ты пытаешься облегчить мои страдания. – Ее лицо сморщилось в устрашающе-жалкой улыбке. – Афанасий цепляется за Глеба как за спасительную соломинку. Думаю, он много нагрешил в прошлом. Он сказал как-то, что для того, чтоб искупить все былые грехи, ему нужно прожить как минимум сто лет. Да и у Афанасия не было никаких оснований убивать Сотникова.
Мне было нечего возразить Сусанне. Я задремала в кресле – я совсем почти не спала предыдущую ночь. Вернее, делала все возможное, чтобы не заснуть. Потому что вот уже несколько ночей меня преследовал все один и тот же сон.
… Я видела себя, спускающуюся по лестнице к Волге. Я была голая, если не считать прозрачного красного шарфа, который я завязала узлом на бедрах. Его концы внезапно подхватил ветер, швырнул мне в лицо, и я на какое-то мгновение увидела весь мир в кроваво-красном цвете. Тут сзади раздался грохот. Я обернулась. Огромный камень катился на меня с вершины горы. Я совсем не испугалась, но грохот был невыносимым. Я зажала уши ладонями, припала к земле. Раньше я всегда просыпалась в этот момент вся в липком холодном поту. На этот раз не проснулась. Я видела, как камень подпрыгнул на полметра в воздухе и пролетел в миллиметре от моего затылка. Через несколько секунд он шлепнулся в воду, и я услышала душераздирающий вопль. Мне его никогда не забыть.
Когда я открыла глаза, возле кровати Сусанны толпились люди в белых халатах. По их суетливым движениям я поняла, что все кончено.
– Я не приму ее подарка. Никогда. – Я упрямо мотала головой. – Зачем она это сделала?
Я рыдала на мамином плече. Я была безутешна в своем горе. Дело в том, что я вдруг почувствовала себя гнуснейшей из мерзавок. Хоть мне всегда было наплевать на мнение окружающих, я страшно страдала от того, что подумает обо мне Нонка. Более того, я вдруг сама поверила на какой-то момент в то, что ездила к Сусанне в клинику из корыстных целей.
– Она полюбила тебя по-настоящему, Мурзилка. Эта женщина хотела отблагодарить тебя за то, что ты возвратила ей сына.
Как всегда, моя мама мыслила слишком правильно. Вероятно, это было ее оружие против реальности, с которой моя мамочка тоже на «вы», хоть и не хочет в этом признаваться.
– Я погубила его. Если бы не я…
Я не умела пользоваться маминым оружием.
– Успокойся, моя родная. Ты ни в чем не виновата. За нас все расписано заранее. Быть может, несколько миллионов лет назад.
– С этим трудно согласиться, мама. Тем более, мне с детства внушали, что каждый человек хозяин своей судьбы. Я не хочу, чтобы Глеб думал обо мне плохо.
– Какая тебе разница, Мурзик? Этот Глеб темный невежественный человек.
– Мы с ним очень похожи, мама.
– Глупости. Я всегда гордилась тем, что моя единственная дочь лишена предрассудков и пережитков прошлого. В Бога нынче верят только нищие и «новые русские».
– Ты не права, мама. Когда-нибудь ты поймешь, что была неправа.
– Согласна, но скажи мне, пожалуйста, какое это имеет отношение к тебе? Насколько мне известно, ты едва знакома с этим Глебом.
Я не могла ответить на этот вопрос. Я лишь плакала обреченно и горько на ее теплом мягком плече.
– Ладно, давай не будем принимать скоропалительных решений. – Мама нежно промокнула душистым батистовым платочком мои разъеденные горькими слезами щеки. – Давай съездим туда вдвоем – ты и я. Поговорим с адвокатом. В конце концов ты можешь продать дом и поделиться с Глебом деньгами.
– Нет. Это его дом. Как ты не можешь этого понять?
– Успокойся. Я все понимаю. Но нам так или иначе придется съездить туда. Хотя бы для того, что сообщить Глебу о твоем решении отдать ему дом. И с этим не стоит тянуть, верно? Предлагаю вылететь завтра утром. Игорь отвезет нас в аэропорт. Может, позвоним этому Михаилу, чтоб он нас встретил? Я где-то записала его телефон.
Мама хозяйским тоном отдавала распоряжения Михаилу, который за те полгода, что мы не виделись, превратился в дремучего деда.
– Нужно немедленно снять с потолка зеркало, – сказала она, распахнув дверь в спальню. – Это так провинциально и пошло. Совсем как в третьесортном борделе.
– Здесь и был бордель, – буркнул Михаил.
Мама пропустила его замечание мимо ушей.
– А здесь нужно отциклевать паркет. Откуда на полу эти жуткие пятна? Краску разлили, что ли?
– Здесь была мастерская Боба, – сказала я, угнетенная маминой бестактностью.
– Что ж, сделаем из этой комнаты музей?
– Хозяйка не велела ничего здесь трогать, – сказал Михаил, поправляя холст, которым была накрыта «Девушка на утесе», вернее, то, что когда-то было ею.
– У этого дома теперь новая хозяйка. Ясно?
– Перестань, мама. Ведь мы с тобой договорились.
– Да, да, конечно. Но я уверена, Глеб считает точно так же, как и я. Мы проведаем его завтра.
– Он не станет с вами разговаривать. Отец Афанасий наложил на Глеба епитимью. Он запретил ему целый год общаться с людьми, – сказал Михаил.
– Глупости. У нас очень важное дело. Пускай этот отец Афанасий устроит антракт. Протопите как следует дом – мы останемся ночевать.
…Я услыхала тихий шорох и открыла глаза. В комнате было темно, но я поняла, что здесь кто-то есть. Моя рука инстинктивно потянулась к настольной лампе возле кровати, и как только вспыхнул свет, я увидела Василия. Он был в тулупе и заячьей шапке. Он смотрел на меня с нахальной ухмылкой.
– Ты похорошела, – сказал Василий и уселся в кресло возле моей кровати. – Роль хозяйки поместья тебе очень даже к лицу.
– Что тебе нужно от меня?
– Разумеется, денег. Все остальное меня не интересует. Мне нужно много денег.
– У меня их нет.
– Продай дом. Я помогу найти покупателя.
– Этот дом принадлежит не мне, а Глебу.
Сама не знаю, почему я миндальничала с этим хамом.
– Зачем монаху дом? – Василий даже рассмеялся. – Отец Афанасий не разрешает ему пользоваться мирскими благами, а тем более людскими дарами.
– Это не дар. Это справедливость.
– Что ты в этом понимаешь? Ее не существует на этой земле. Да и на небе, думаю, тоже. Мы должны брать от этой жизни все, что можем. Пока не поздно.
– Уходи. Я позову Михаила.
– Зови. – Он сунул руку за пазуху и протянул мне плотный конверт из желтой бумаги. – Это просил передать тебе Глеб.
У меня в руках оказалась фигурка девушки с красным шарфом. Я невольно вскрикнула.
– Почему он не пришел сам? Я хотела с ним поговорить.
– Он прислал меня. Говори.
– Он не убивал Сотникова. Но мне нужно знать это наверняка, понимаешь?
– Тебе нужны доказательства, верно? Одно из них ты держишь в руке.
– Это часть картины, которую Боб нарисовал полгода тому назад. Когда мы жили в этом доме.
– Он нарисовал ее значительно раньше.
– Нет. Я сама видела, как он…
Я вспомнила, что никогда не видела Боба в самом процессе работы.
– Что же ты замолчала?
– Когда он написал эту картину? – едва слышно спросила я.
– Мне нужны деньги. Много денег. Ты дашь их мне?
– Вероятно. Если ты представишь мне доказательства того, что Глеб не убивал своего отца.
Сама не знаю, почему мне были так нужны эти доказательства. Ведь я на самом деле едва знала Глеба.
– Тогда пошли со мной. Только оденься – на улице мороз.
Волга была скована льдом, по которому была проложена узкая, хорошо натоптанная тропка. Было лунно и тихо. Купол монастырской церкви блестел сказочным инеем.
Но это была не сказка. Мне стоило усилий одернуть себя и вернуться к реальности.
Мы вошли в узкую полутемную комнату, и я увидела Глеба. Он лежал на голом топчане, подложив под затылок руки, и смотрел в потолок. Отец Афанасий сидел возле огня. Он даже не шелохнулся при нашем появлении.
