Текст книги "Ужин с соблазнителем"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
– Нет. – Я энергично замотала головой. – Я никуда отсюда не уйду. Наконец мне хорошо. Совсем хорошо. Я всегда мечтала о том, что мне будет так хорошо. Там много такого, чего я не понимаю, но мне приходится притворяться, будто я понимаю это. Улыбаться, что-то говорить, с чем-то соглашаться. Зачем? Я больше не хочу врать самой себе.
– Из лжи состоит наша жизнь.
– Нет! Я не позволю, чтобы моя жизнь состояла из лжи. Уж лучше я утоплюсь в озере.
– Но я должен вернуться домой. – Он тяжело вздохнул. – Иначе они… Иначе они придут сюда и все разрушат.
– Я буду тебя ждать.
– Я скажу им, что ты перегрелась на солнце и рано легла спать. Они не посмеют тебя тревожить.
Я сидела возле окна и смотрела на солнце, медленно опускавшееся в безмятежно-тихую поверхность озера. Мне казалось, что вода в нем становится с каждой секундой все горячее и вот-вот закипит, а потом превратится в пар. И я на самом деле увидела густой белый пар. Им заволокло постепенно кусты и деревья вокруг. Я легла на лежанку и натянула до подбородка одеяло. Я была полна счастьем. Мне не хотелось думать ни о чем другом.
Я заснула…
Я открыла глаза и увидела Алика. Он сидел на краю лежанки и не мигая смотрел на меня.
– Они не поверили мне, – тихо сказал он.
– Какое им дело? Мне хорошо. Мне очень хорошо.
– Но они мне не поверили.
Он удрученно уронил голову на грудь.
– Так заставь их поверить. Ведь ты обладаешь даром…
– Кажется, я лишился его. Я слишком сильно люблю тебя. Ты увлекла меня в тот мир, где совершать насилие над чужой волей считается непростительным грехом.
– Знаю. Но я не хочу, чтобы они мешали нам с тобой любить друг друга.
Снова мы провели целый день вместе. Я уверена, Алика тоже устраивали наши отношения – поцелуи, детские ласки. Почему-то их принято называть чистыми. Как будто настоящая любовь может быть грязной. Я высказала эти мысли вслух, и он ответил:
– Где-то в глубине души ты еще не готова к взрослой любви. Твое тело хочет ее, но душа робеет. Мне хорошо от того, что ты такая. Я буду делать так, как хочешь ты. Всегда.
– Но я не хочу подчинять твою волю. Наоборот – я хочу тебе подчиниться.
– Но что же нам в таком случае делать? – Он растерянно мне улыбнулся. – Кто-то должен уступить.
– Я тебе не уступлю. – Я лукаво ему подмигнула. – Это тот случай, когда я не могу тебе уступить. Думаю, один-единственный случай.
– Но я не сумею этим воспользоваться. Я не знаю, как этим воспользоваться.
– Ты мой господин, а я твоя… Только это звучит так книжно и банально. Я это чувствую, но не хочу выражать словами.
– Я все понял. Я постараюсь. Если у меня не получится – прости.
– Ты снова уйдешь навсегда?
– Я не могу остаться.
– Но почему? Я хочу проснуться и увидеть рядом на подушке тебя. И поцеловать тебя. Я еще много-много всего хочу. Я совсем ничего не знаю о любви.
– Ты знаешь о любви очень много. Ты знаешь о ней самое главное.
– Я хочу знать еще больше. Ты должен остаться. Чтобы научить меня этому.
Я поражалась самой себе. Я была зажатым подростком и многие слова не могла произнести вслух. Алику я могла сказать все, что угодно. Я не стеснялась Алика, хотя даже при родном отце мне обычно бывало неловко сказать, что я хочу в туалет.
– Это… это должно случиться не сразу. Если это случится сразу, ты потеряешь ко мне интерес и разлюбишь меня.
– Какие глупости.
– Нет, это не глупости. Я знаю тебя давно, а ты только начинаешь меня узнавать. Я со временем открою тебе все свои тайны, пущу в каждый уголок своей души. Но это должно произойти постепенно.
Я видела, Алик чем-то удручен. Мне хотелось ободрить его, приласкать. Я встала и обвила руками его шею.
Он даже не шелохнулся.
Я взяла его руки, положила к себе на плечи. У Алика были очень горячие ладони.
– Обними же меня крепко-крепко.
Я закрыла глаза и вся растворилась в его объятиях. Он гладил меня по спине и что-то шептал. Я услышала имя «Кира».
– Ты любил ее? – спросила я, слегка отстранившись. – Не бойся – я не ревную. Просто мне очень хочется это знать.
– Да. Я полюбил ее, когда узнал, что она должна родить тебя.
– Шутишь.
– Нет. Ведь я знал уже тогда, что Кира родит именно тебя, а не кого-то другого.
– И ты не хотел, чтобы Кира вышла за тебя замуж?
– Нет. Этого я не хотел никогда.
– Отец сказал, что ты уговорил Киру оставить меня.
Он отвернулся и вздохнул.
– Она не могла этого понять. Она думала, что я люблю ее. На самом же деле я любил ребенка, которого Кира должна была родить. Я чувствовал на расстоянии биение твоего крохотного сердечка, видел твои сны. Тебе снились удивительные сны. – Я заметила, как вспыхнули щеки Алика, как блеснули его глаза. – В твоих снах был я. У меня были разные лица, повадки, но это всегда был я.
– Кира очень разозлилась.
– Да. Ей казалось, она меня любит. Но я не хотел, чтобы она любила меня, хоть Кира и была прекрасной девушкой. Я уже полюбил тебя. Я не смог бы делить свою любовь на части.
– Ты объяснил это Кире?
– Она меня не поняла. Она была уверена, что я уступаю ее Николаю, потому что дружбу ценю выше любви. Кира возненавидела меня. Ничего не может быть страшнее ненависти женщины, некогда любившей меня.
– Отец сказал совсем недавно, что мама хотела от меня избавиться. Этим она хотела сделать тебе больно, правда?
– До нее наконец дошло, что дело вовсе не в Николае и не в нашей дружбе. Она плакала злыми слезами и поклялась мне отомстить. Я сказал, что убью ее, если она посмеет от тебя избавиться. Причем сделаю это медленно, изощренно, заставлю страдать так, как не страдал еще никто из смертных. Она мне не поверила – она никогда не видела меня злым или хотя бы сердитым. Она собралась в больницу, когда меня не было в Москве. Но ты подала мне сигнал, и я побросал все дела и примчался. Я успел в самый раз.
– Но как я могла подать тебе сигнал? Ты думаешь, я понимала что-то, когда была в утробе матери?
– Ты была на редкость чувствительным ребенком. Я очень быстро сумел настроиться на твою волну. В то утро я услышал твой вопль о помощи. Ты очень хотела жить. Меня всегда поражала в тебе эта необыкновенная жажда жизни.
– И ты поспешил мне на помощь?
– Я схватил Киру за руку возле двери в операционную. Надо отдать ей должное – она не сопротивлялась. Она разрыдалась на моем плече и стала целовать мне руки. Потом мы ужинали втроем, и твой отец меня благодарил. Он и по сей день догадывается об истинной причине ее желания избавиться от тебя. Бедная Кира. Она до сих пор не может это забыть. Я уверен, ее по ночам мучают кошмары.
– А эта история с Анастасией? Ты выдумал ее?
– Я ехал в машине с одним своим знакомым. Дело было вечером накануне того дня, когда Кира собралась избавиться от тебя. Я вдруг увидел тебя в белом платье. Машина, в которой я сидел, неслась на бешеной скорости прямо на тебя. Мой приятель, который сидел за рулем, уловил мой импульс и резко свернул вправо. Мальчик умер у меня на руках. Невесту того человека на самом деле звали Анастасией, и она влюбилась в меня, когда я на суде взял всю вину на себя. Она сказала, что я самый благородный человек на свете, а я так и не смог объяснить ей, в чем дело. Она писала мне в Магадан почти каждый день. Ее любовь меня очень поддержала. Но она мешала мне чувствовать тебя. А мне было необходимо каждую минуту чувствовать тебя. Это составляло смысл всей моей жизни. Я эгоист, понимаешь? Я не хочу, чтобы моя жизнь была бессмысленной, как жизни большинства людей.
– Ты знал о каждом моем шаге, поступке, вздохе?
– Я видел тебя. Я чувствовал тебя. Но я не вмешивался в твою жизнь до самого последнего момента.
– Это ты захотел, чтобы я подала документы в университет?
– Я знал, этого хотят твои родители. В особенности Кира. Я по сей день чувствую себя виноватым перед Кирой. Прости.
Он встал и направился к двери.
– Останься. Ты знаешь меня с самых первых мгновений моей жизни. Мне никогда и ни с кем не будет так хорошо, как с тобой. Мы не должны разлучаться. Плевать я хотела на всех. Пускай они оставят нас в покое.
– Они не оставят нас в покое. Никогда. – Он смотрел на меня задумчиво и печально. – Этот мир устроен таким образом, что каждый человек имеет свое собственное представление о счастье, добродетели, благородстве, любви. И это свое представление он считает единственно правильным, а потому навязывает его другим. Нам не разрешат делать то, что мы хотим. Тем более, что тебе еще нет восемнадцати.
– Кто не разрешит?
– Кира. Твоя мать.
– Отец будет на нашей стороне.
– Возможно. – Алик вздохнул. – Но Николай слабый человек. Его всегда было очень легко убедить в чем угодно.
– Он меня любит. Он сделает так, как захочу я. Останься. Или возьми меня с собой.
– Если ты пойдешь со мной, ты больше не вернешься сюда.
Он сказал это таким категоричным тоном.
– Мы вместе сюда вернемся. – Я бросилась Алику на шею, стала его целовать. – А еще лучше, если ты здесь останешься и мы будем всю ночь любить друг друга.
Он быстро разжал мои руки и отпихнул меня почти силой.
– Тогда мы станем совсем беспомощными и слабыми, и они сумеют сделать с нами все, что угодно.
– Но я… Нет, я не смогу сидеть здесь без тебя целый день.
– Пообещай, что ты останешься здесь и дождешься меня.
Он посмотрел на меня грустными голубыми глазами.
– А если я убегу и ты меня больше никогда не увидишь?
– Ты будешь посылать мне сигналы. Помимо своей воли. Я найду тебя, где бы ты ни спряталась.
Он хотел еще что-то сказать, но передумал.
Я видела, как он пробирается сквозь заросли шиповника и ежевики. В его опущенных плечах и неуверенной походке было что-то обреченное. Мне показалось, я вижу своего Алика в последний раз.
Я постаралась прогнать от себя эти мысли.
И снова с заходом солнца на землю спустился туман. Но он был уже не такой густой, как в прошлый раз. Я вышла на крыльцо и подняла голову.
На небе мерцали звезды. Я видела их сквозь клубы тумана, медленно плывущие над моей головой. Зрелище было прекрасным. Если бы Алик был рядом…
«Почему, думала я, он бросил меня? Почему он боится того, что о нас могут подумать? Кто подумает? Его мать? Зинаида Сергеевна? Мои родители далеко. Они ничего не узнают, Да и им, похоже, наплевать или почти наплевать на то, что со мной происходит – лишь бы я была жива и здорова».
Я присела на ступеньку и стала размышлять о том, что случилось со мной за последнее время. Потом я вспомнила, что через неделю начнутся занятия в университете и мне придется вернуться в Москву. Я не могла представить себе, как будет выглядеть мое возвращение, и что я буду делать там без Алика. То, что Алик в Москву не поедет, я знала наверняка, хоть мы с ним этой темы не касались.
«Но я должна учиться – я обещала отцу и матери. И вообще глупо будет выглядеть, если я не стану ходить на занятия после того как успешно сдала экзамены и прошла по конкурсу. Да ведь и Алик хочет, чтобы я училась. Может, он все-таки поедет со мной? Но что он будет делать в Москве?..»
Я вспомнила свое первое впечатление об Алике – он показался мне слегка провинциальным, старомодным и вообще не вписывающимся в мой тогдашний мир. Почему же сейчас я не могу себе представить жизни без него? Или я с тех пор так изменилась?..
А может, все дело в том, что Алик обладает даром влияния на мою волю, психику и так далее?..
Внезапно я почувствовала, что во мне все взбунтовалось, и я решила немедленно бежать отсюда.
«Но ведь мне с ним хорошо…» – шептал какой-то голос во мне.
«Это обман, злой обман, – возражал другой. – Тебе не может быть хорошо с человеком, который с первых дней твоей жизни не просто наблюдает за тобой, а еще и вмешивается в твою судьбу».
«Да, но если бы не он, тебя бы не было на свете, – сказал первый голос. – Он для тебя больше, чем отец и мать вместе взятые. Он для тебя…»
– Чушь какая-то, – воскликнула я. – Бабкины сказки. Начиталась фантастики, насмотрелась по видаку ужастиков. Что я делаю в этой хибаре? Здесь даже электричества нет, не говоря уж о прочих удобствах, – разговаривала я сама с собой, расхаживая по комнате, освещенной единственной свечкой в самодельном подсвечнике из бараньего рога. – Нужно бежать. Но куда? У меня нет ни денег, ни документов. Алик принес мне платье и босоножки. Где-то совсем неподалеку шоссе – мы пересекали его, когда ездили в поселок за хлебом. Это налево, потом через березняк…
Я расчесала волосы костяным гребнем, который лежал под зеркалом, убранным еловыми ветвями. Из него на меня глянуло ужасное лицо, и я невольно отшатнулась. У женщины в зеркале были большие темно-зеленые глаза и по-детски пухлые губы. Она мне кого-то напоминала.
Я была уже возле двери, когда вспомнила наконец, кого напоминала мне эта женщина в зеркале – это была моя дочь. Я схватила со стола банку с молоком и швырнула ею в зеркало.
Дочь отняла у меня человека, которого я так любила. Возможно, она была не виновата в этом, но если бы не она…
Меня никто никогда не любил. Николай стал изменять мне, еще когда я была беременной Ларисой. Из-за того, что я расплылась, как тесто. Но ведь он так хотел ребенка… И Алик хотел, чтобы я родила. А я-то, глупая, решила, что меня он любит больше всех на свете.
Как жаль, что я не успела избавиться от Ларисы – уже бы давно забыла обо всем и жила бы в свое удовольствие. Я бы первая бросила Николая, этого сластолюбца и алкаша. Я была когда-то не просто красивая – я обладала неподражаемым шармом! Помню, киноактеры, и те пускали слюни. Как-то мы с Николаем были на премьере в Доме кино, и, когда он отлучился покурить, ко мне подошел Стриженов… А на открытии выставки Глазунова мне не давал прохода Иванов. Но я считала, что девочке нужен отец, какой бы он ни был. Тем более, я всегда чувствовала себя виноватой перед Ларисой за то, что когда-то хотела избавиться от нее. Я как могла пыталась загладить свою вину, отдавала ей всю без остатка любовь. Лариса была чудесным ребенком, но я так и не смогла полюбить ее по-настоящему, то есть так, как мать должна любить своего ребенка. Хоть и делала для нее все, что было в моих силах. Девочка была слишком своенравна. Она воспринимала как должное все, что я для нее делала. И я поняла в конце концов, что все мои жертвы бессмысленны и бесполезны. Но было уже поздно что-либо изменить. Моя душа превратилась в настоящую пустыню. Мое тело стало ленивым и бесчувственным. Меня мучили по ночам кошмары, и я, чтобы бодрствовать, завела любовника. Это оказалось очень обременительно. Но я видела, что Лариса ревнует, и меня это заводило. К нам домой приходили мужчины, и моя родная дочь все дальше и дальше отходила от меня. Пока мы с ней не превратились в двух абсолютно чужих людей. И тут я поняла, что подобные отношения меня вполне устраивают. Для того, чтобы мы снова стали друг другу родными, я вышла замуж за Игоря – дело в том, что я поняла, что не выдержу этот постельный марафон, Игорь же по своему темпераменту настоящая вяленая рыба. Сейчас мне снова хочется приключений. У меня еще совсем молодое тело и не любившее сердце. Я очень хочу полюбить. Хотя бы на несколько дней. Испытать страсть. А потом… Мне без разницы, что будет потом.
Я хлопнула дверью. Я слышала, как что-то в доме упало на пол, но даже не обернулась. Заросли были ужасно колючими. Я пригнулась и поползла по тропинке. Я не помнила, как я здесь очутилась, что это за место и куда я направляюсь – я просто двинулась вперед, вперед, вперед…
На шоссе было почти пустынно в этот довольно поздний час. Едва я подняла руку, как откуда-то появилась большая белоснежная машина, и водитель распахнул передо мной дверцу.
– Далеко будете, пани? – спросил он, приветливо мне улыбаясь.
– Далеко. Дальше, чем видят глаза.
Он мне подмигнул и нажал на железку. Мы летели в тоннеле, ярко освещенном мощными фарами рефрижератора. Нас окружал первозданный космический мрак.
– Панна не боится путешествовать одна ночью? – осторожно спросил водитель, протянул руку и, как бы случайно коснувшись моего голого колена, приглушил музыку.
– Я не одна. Ты ведь не дашь меня в обиду, верно?
Он ухмыльнулся и похлопал меня по плечу. Он чуть не налетел на встречную легковушку и тихо выругался на своем языке.
– Ты колдунья, – сказал он. – В здешних краях, я слыхал, водятся колдуньи.
– А где мы?
Он громко рассмеялся.
– Где-то на земле. Какая тебе разница – где именно?
– Никакой.
– Как тебя зовут?
– Я не люблю свое имя. Зови меня Лорой. Так зовут мою дочь.
– У тебя есть дочка? – Парень искренне изумился. – И сколько ей лет?
– Семнадцать с половиной. Она поступила в этом году в университет.
– Ты обманываешь меня. Правда, русские женщины выглядят очень молодо. Не все, конечно, но многие. У меня была одна подружка в Чернигове, которой было тридцать пять. Я думал, ей двадцать семь или даже меньше, пока она не показала мне свой паспорт.
– В Чернигове? А ты останавливался когда-нибудь в гостинице возле вокзала?
– Несколько раз. Это самая лучшая гостиница в городе.
– Там очень жесткие кровати, – сказала я. – А от простыней воняет хлоркой. Но там было хорошо, как нигде больше. В ту пору я еще верила, что на свете существуют любовь и верность.
– Когда это было?
Парень глянул на меня с любопытством.
– Ровно восемнадцать лет назад. Сегодня двадцать четвертое августа, верно?
Он кивнул.
– Мне было тогда восемнадцать. Восемнадцать и восемнадцать получается тридцать шесть. Боже, какая же я старая.
– Но выглядишь на двадцать лет, если не на восемнадцать. Это без брехни, поверь. Что-то мне… как это по-русски… завираешь, да? Может, ты травки обкурилась? – Он обнял меня за плечи. – Послушай, я знаю тут неподалеку очень уютную маленькую гостиницу. Там замечательно кормят и не спрашивают документов. Может, сделаем привал?
– Зачем?
– Поедим, выпьем вина или пива. А потом ляжем спать.
– Там кровати стоят в разных углах комнаты. Они очень узкие и скрипучие. Нам придется их сдвигать.
– Ты замечательная девчонка, Лора. Но ты ошибаешься – там стоит большая широкая кровать. Она совсем новая. А от простыней пахнет хвоей. Меня зовут Вацлав. Это мое собственное имя. У меня нету ни детей, ни родителей.
Он стиснул мои плечи и не отпускал до тех пор, пока мы не остановились возле небольшого двухэтажного дома, в котором горело всего одно окно.
Вацлав оказался красивым рослым парнем лет двадцати пяти. Он шумно плескался в ванной, а я сидела перед узким зеркалом за маленьким туалетным столиком и думала о том, что все зеркала на свете искажают черты лица почти до неузнаваемости. Но это зеркало я не собиралась разбивать – у девушки в нем было кроткое печальное лицо и полные слез глаза. Ее губы шевельнулись, но я не услышала ни слова. Я догадалась, что девушка попросит у меня прощения за что-то. Я ее простила. Она была так похожа на мою дочь. Но это была не моя дочь. Свою дочь я вряд ли сумею когда-нибудь простить.
Вацлав надел чистую рубашку, которую достал из своей большой черной сумки, и подал мне руку.
– Ты красивая. Настоящая лесная колдунья. И я никогда не поверю, что тебе тридцать шесть лет.
– Я сделала пластическую операцию, – ответила я.
Вацлав громко свистнул и похлопал меня по щеке.
– Ни один хирург в мире не способен заставить блестеть так задорно и живо глаза тридцатишестилетней женщины. Даже если он сам Люцифер. – Вацлав схватил меня за талию и подкинул к потолку. – Мне кажется, дело кончится тем, что мы с тобой поженимся. Я давно ищу умную красивую девушку. Мне до сих пор никто не нравился – современные девушки такие испорченные и капризные. Надеюсь, ты еще не замужем?
– У меня второй муж. Он моложе меня на тринадцать лет.
– Ты носишь его на руках, да? – Вацлав весело рассмеялся. – У тебя в порядке с юмором, я это оценил. Но только на сегодня хватит, ладно? Хозяин уже накрыл на стол и пожарил цыплят. Чем быстрее мы поужинаем, тем скорее нырнем в постельку. Видишь, какая она широкая и мягкая?
Вацлав наклонился и поцеловал меня в шею. Я вздрогнула. Совсем недавно меня целовал точно так же кто-то другой.
– Не бойся. Я никогда не принуждаю девушек силой делать то, чего они не хотят. Ты ужасно соблазнительная, но я хорошо собой владею. Даже когда выпью вина. – Он тихонько подтолкнул меня к двери. – Пошли. Ты худенькая, как тринадцатилетний подросток. Да ты просто молодеешь у меня на глазах.
Я с удовольствием пила легкое душистое вино и ела румяную шкурку цыпленка. Я совсем не опьянела. Мне не сиделось на месте, и Вацлав это заметил.
– Хочешь потанцевать? Эй, Сандро, заведи нам музыку. Поставь что-нибудь про любовь и на заграничном языке.
Это была «Stranqers in the Night»[6]6
«Незнакомцы в ночи». В шестидесятые годы эта песня была очень популярна в нашей стране.
[Закрыть]. Я часто танцевала когда-то под эту музыку с Николаем – без нее, думаю, не обходилась ни одна молодежная вечеринка. Я танцевала под нее и с Альбертом тоже. В ту ночь мы объяснились, но, кажется, так и не поняли друг друга. Я любила его до сих пор. Я знала: это глупо. Я ничего не могла поделать с собой.
Вацлав положил руки мне на талию, и я закрыла глаза. Он шептал мне что-то на ухо – сперва по-русски, потом на своем языке. Мне он был приятен, и только. От него пахло дорогой туалетной водой, и он не позволял себе ничего пошлого вроде щипков, поглаживаний и так далее. Может быть, я бы и легла с Вацлавом в постель, но я вдруг вспомнила, сколько у меня было таких вот Вацлавов и как, просыпаясь по утру в скомканной постели, я чувствовала, что ненавижу себя лютой звериной ненавистью. А ведь было время, когда я считала себя чуть ли не совершенной. Я, наверное, на самом деле была совершенной.
Пока не встретила этого Альберта.
– Может, нырнем в кроватку? – спросил Вацлав, щекоча меня своим разгоряченным дыханием.
– Хочу прогуляться.
– Это ты правильно придумала. Нужно хорошенько размять ноги перед тем, как выйти на ринг. Они совсем у меня ослабли.
Он накинул мне на плечи свой пиджак, распахнул передо мной дверь.
Ночь была оглушительно тихой и звездной. Мне показалось, меня засасывает черный мрак космоса. Я инстинктивно прижалась к Вацлаву.
– Мы еще не целовались, малышка. – Он провел языком по моим губам, осторожно их разжал кончиком. Так или почти так целовал меня Альберт, Алик. Это был бережный и в то же время очень страстный поцелуй. Поцелуй, каким целуют самых любимых женщин.
Но ведь Альберт никогда меня не любил!
Я вырвалась из объятий Вацлава и побежала по шоссе. Он нагнал меня почти сразу, схватил в жесткую охапку.
– Я схожу от тебя с ума. Пускай ты колдунья. Можешь повелевать мной как хочешь, – сказал он, тяжело и прерывисто дыша.
– Я хочу к озеру. Ты знаешь туда дорогу?
– Это плохое озеро. В нем утонул мой лучший друг.
– Боишься? Тогда я пойду туда сама.
Я вырвалась и побежала. Он нагнал меня через пару минут, распахнул широко дверцу своей громадной белоснежной машины.
– Прошу, пани, – сказал он, втаскивая меня на сиденье. – Пускай я погибну, но я не позволю тебе убежать и бросить меня.
Он летел с космической скоростью по середине шоссе, и встречные машины шарахались от нас в разные стороны. Он резко затормозил на том самом месте, где два часа тому назад подобрал меня. Потом развернул машину так, что фары осветили березняк, и заглушил мотор.
Я едва поспевала за Вацлавом. Кажется, он знал дорогу лучше, чем я.
– Здесь! – Мы очутились на берегу озера, едва слышно похлюпывавшего редкими ленивыми волнами возле наших ног.
– Мы устроили пикник. Мой друг Семен и я. Мы пили только пиво. Выпили всего по две маленькие бутылочки «Баварии» и хотели развести костер, чтоб зажарить мясо. Я стал собирать хворост, а Семен пошел искупаться – он был довольно грузный парень и вспотел. Я набрал хвороста и уже собрался было разжечь костер, как он вышел на берег и сказал:
– Там домик на берегу. Кажется, в нем никто не живет. Наверное, это егерский домик, либо сторожка лесничего. Давай надуем лодку и сплаваем туда.
Мне никуда не хотелось плыть – здесь была такая душистая поляна, и никого вокруг. Но друг уговаривал меня очень настойчиво. Мы надули лодку, погрузили в нее вещи. Я сел на весла. Домик стоял в зарослях. Я видел лишь резное окошко и кусочек покрытой хворостом крыши. Мне показалось, возле окна стояла женщина. Тут вдруг лодка стала стремительно погружаться в воду, как будто ее внезапно прокололи. Я знал, что Семен отлично плавает, и не испугался, когда его голова вдруг исчезла под водой. Наша одежда и провизия пошли на дно. На поверхности плавали лишь два весла и пустой полиэтиленовый пакет. Прошло около минуты, и я почувствовал, что с Семеном случилось неладное. Я стал нырять, но хоть день и был ясный, а вода в озере казалась светлой и прозрачной, я не мог разглядеть ничего на расстоянии пяти сантиметров. Такое ощущение, будто я плавал в тумане. Вдруг у меня закружилась голова, и я поплыл к берегу. Не помню, как я вылез на сушу. Я очнулся на этой поляне рядом с кучей хвороста, которую собрал час назад, одежда на мне была сухая. Я думал, мне все приснилось. Я стал звать Семена, обшарил в поисках его весь березняк. Когда стемнело, я сел на его мотоцикл и поехал к нему домой. Он жил с матерью в деревне под Черниговом. Мать сказала, Семен уехал во Львов. Вроде бы он получил телеграмму от моей тетки, что я попал в аварию и нахожусь в тяжелом состоянии. Она нигде не могла найти эту телеграмму и решила, что Семен взял ее с собой. Мы пошли вместе на почту узнать, приходила ли такая телеграмма, но девушка, которая принимала их, уехала в Чернигов сдавать экзамены – она училась заочно в техникуме связи. Журнал, куда она записывала номера принятых телеграмм, найти так и не смогли.
– Это случилось в июле позапрошлого года, – сказала я. Мне словно кто-то шепнул это. – Семнадцатого июля.
– Я же говорил, что ты колдунья.
Вацлав смотрел на меня почти с испугом.
– Нет, я не колдунья. Я была в том домике. Я подошла к окну и увидела лодку с двумя мужчинами. Альберт оттащил меня за руку и задернул занавеску. Потом мне показалось, будто кто-то зовет на помощь. Альберт сказал, что это кричит сова. Но ведь совы кричат только в темноте, верно?
– Кто этот Альберт?
– Алик. Друг моего бывшего мужа. Когда-то я любила его. Я думала, он тоже меня любит. Я приехала к нему без предупреждения, – рассказывала я, сама с удивлением и интересом слушая себя. Дело в том, что я не знала, что скажу в следующую секунду. – Я думала, мы сможем начать все сначала – мы еще оба достаточно молоды. Мы даже смогли бы завести собственных детей. Мы прожили в этом домике два дня. Альберт почти не разговаривал со мной. Он даже ни разу меня не поцеловал. Он сказал, что любит мою дочь и ничего не может с этим поделать. Что этот домик он построил для нее. Когда-нибудь она тоже полюбит его, захочет жить с ним здесь круглый год. Но пока еще не наступило время. Он будет хранить ей верность. Он и так однажды ей изменил, но это случилось потому, что ему было одиноко на Севере. А пока про этот домик не должна знать ни одна живая душа. Тут я подошла к окну и хотела ему назло закричать и привлечь внимание рыбаков… Боже мой, но откуда мне известно все это – ведь я была в том домике два года назад.
Вацлав схватил меня за плечи и изо всей силы встряхнул.
– Мы сию минуту едем к этому твоему Альберту или как там его. Я сам спрошу у него, где Семен.
– Я не поеду к нему. Он обошелся со мной очень плохо. Он насильно посадил меня на поезд и сказал, чтобы я больше никогда не смела к нему приезжать. К нему поехала Лариса. Я догадалась об этом, хоть они с Николаем мне ничего не сказали.
– Ты поедешь к нему. – Вацлав схватил меня за локоть и потащил к машине. – Ты помнишь дорогу?
– Да, но… Я боюсь Зинаиду Сергеевну. Она никогда не любила меня. Когда Николай познакомил меня с Зинаидой Сергеевной, – мы случайно встретились на улице – она оглянулась на меня так сердито. Словно я отняла у нее что-то. В тот день у меня поднялась высокая температура и пошли по всему телу нарывы. Я уверена, это Зинаида сглазила меня. Когда я сказала об этом Николаю, он долго надо мной смеялся. А потом появился Альберт, и у меня все прошло. Это в тот вечер мы с ним целовались и танцевали. А через две недели я поняла, что забеременела. Но мы с Альбертом только целовались…
Я молола что-то еще. У меня было такое ощущение, будто я рассказываю Вацлаву какое-то кино либо прочитанную книгу. А он несся на бешеной скорости по шоссе.
– Вспомни же, вспомни, где живет этот Альберт! – Вацлав то и дело теребил мое плечо. А однажды, остановив машину на обочине, взял меня за горло и потребовал:
– Говори, ведьма!
– Но я на самом деле не помню, – прошептала я.
– Ты притворяешься. Играешь в какую-то мерзкую игру. Ты совсем молодая и неопытная в любви, а прикидываешься хожалой шлюхой. Если ты собралась завлечь меня в свои сети, ты выбрала неверную тактику.
– Я не притворяюсь. Я на самом деле не помню, где его дом. Он встретил меня на вокзале и повез на велосипеде в тот домик на озере. Он сказал, что его мать и тетка не должны знать о том, что я приехала. Иначе они расскажут все Ларисе, моей дочери.
Вацлав убрал руку и впился мне в губы долгим страстным поцелуем. Он стонал, ему не хватало воздуха, мне же казалось, будто он целует не меня. Это было странное чувство. Словами его описать невозможно. Этот поцелуй явно предназначался не мне, а кому-то другому. И я не могла из-за этого им наслаждаться – у меня слишком трезвая и реалистическая натура.
– Ты думаешь, что целуешь меня. На самом деле ты целуешь мою дочь, – наконец дошло до меня. – А она тебя не любит. Она вообще очень странная девушка – ждет чего-то необычного, того, чего не может случиться на этом свете. Ты никогда не сможешь ей это дать.
Внезапно я нащупала ручку, быстро повернула ее и выскочила в редеющий мрак ночи.
– Эта девушка утверждает, что ей тридцать шесть лет и что у нее есть дочь. Она звала ее в забытьи и просила у нее прощения. Мы опасаемся, у девочки раздвоение личности на почве маниакального психоза и…
– Лариса всегда была абсолютно здорова психически, – услышала я спокойный и очень родной мамин голос. – Вероятно, она переутомилась – она только что с блеском сдала экзамены на филологический факультет Московского университета, а там был конкурс пятнадцать человек на место. Можете себе представить, что это была за нагрузка.
– Мы не стали вводить ей психотропные средства, не посоветовавшись с вами. Реланиум подействовал на нее не сразу, поэтому дозу пришлось удвоить.
– Моя бедная девочка. Моя Мурзилка. Я так и знала, что с тобой что-то должно случиться.
Мне ужасно хотелось спать, но тем не менее я слегка приоткрыла левый глаз и увидела маму. Она сидела возле моей кровати – как всегда, изысканно нарядная, экстравагантно причесанная. Она заметила, что я приоткрыла глаз, и лукаво мне подмигнула. Я поняла, что мне нужно его закрыть. Что я и сделала.
