Текст книги "Ужин с соблазнителем"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
– Я думал, что уже не дождусь тебя…
Ланс взял из моих рук венок, надел мне на голову, расправил фату. Мы кружились в пронизанной солнечным светом легкой березовой тени, зачарованно глядя друг другу в глаза. Потом он убрал руки с моих плеч, и я продолжала кружиться одна. До полного изнеможения.
– Как во сне, – прошептала я, когда мы сидели на траве, прижавшись спина к спине. – Может, это на самом деле сон?
Он схватил меня и крепко прижал к груди.
– Это не сон. Ты и я – это не сон. Нет, нет…
– Ты сам не веришь в это до конца.
Он еще крепче прижал меня к себе.
– Завтра приедет Говард. И, вероятно, Кэролайн.
Ланс только вздохнул.
– Говард будет следить за каждым моим шагом. Он прикинулся влюбленным.
– Почему ты думаешь, что прикинулся? Может, это случилось с ним на самом деле?
– Не верю. У этого человека развращенная душа. Такие не способны любить. Но они умеют красиво притворяться.
– Тебе не хочется, чтобы он приезжал.
– Я его боюсь. Сама не знаю, почему. Он словно угрожает нашему счастью. Хотя, наверное, глупо так думать. Правда?
– Нашему счастью ничего не должно угрожать. Я позабочусь об этом.
– Может, мне лучше уехать отсюда на какое-то время? – вслух размышляла я. – Я могу сказать Кэролайн, что еду в Лондон к Сьюзен. Она знает, что у меня есть в Лондоне знакомая.
– Нет. Я тебя не отпущу. Все будет прекрасно. Сама увидишь.
Спустившись на следующее утро вниз, я увидела в холле чемоданы и все с ходу поняла. Говард шел мне навстречу со стороны террасы и широко улыбался. На нем был строгий темно-серый костюм и белая рубашка. Словно он сошел с рекламного щита магазина деловой моды.
– Наконец. – Он склонился над моей рукой. – Вы расцвели за эту неделю, что мы не виделись. Бренда накрыла стол в саду. Сегодня роскошный солнечный день.
Мы сидели за небольшим белым столиком в кустах жасмина. Зонт отбрасывал густую тень на лицо Говарда, и оно казалось мне угрюмым, хотя губы то и дело расплывались в широкой улыбке. Я сидела на самом пекле. Моя кожа пылала еще и от внутреннего жара.
– Я и не представлял, что это так увлечет меня. Скажи: что в тебе такого особенного? Да, ты красива, но я знал куда более красивых женщин. Может, все дело в том, что ты заставила меня поверить в существование чуда? Или же ты умело притворяешься?
– Не пойму, о чем речь.
– Ты все прекрасно понимаешь. Скажи: ты влюблена всерьез?
– Я не собираюсь ни перед кем отчитываться. Тем более, перед тобой.
Я встала. Говард схватил меня за руку.
– Не уйдешь, пока не ответишь на мой вопрос.
– Да. – Я глянула на него с вызовом. – Влюблена. Но, разумеется, не в тебя. Пусти!
Он больно дернул меня за руку.
– Пойди скажи ему, какой я злой и жестокий. Он тебя пожалеет. Может, он вызовет меня на дуэль?
Говард откинулся на спинку кресла. Я слышала его смех, когда взбегала по ступенькам на террасу. В нем было еще больше театральщины, чем прежде.
Я бросилась в библиотеку. Там был телефон. К тому же дверь запиралась изнутри на задвижку.
Ланс взял трубку почти мгновенно. Он был чем-то расстроен.
– Говард приехал, – сообщила я. – Мне бы очень хотелось сбежать куда-нибудь.
– Подъеду за тобой через сорок пять минут. Потерпишь?
– Да. Может, мне выйти на шоссе?
– Не надо. Я подъеду к воротам и увезу тебя на свою яхту. На виду у всех. Не выходи из своей комнаты, пока я не посигналю. До встречи.
Я положила трубку и поднялась к себе. Переоделась, слегка подкрасилась, расчесала волосы. Это заняло у меня ровно пятнадцать минут. Комната казалась клеткой, а предстоящие полчаса до появления Ланса – настоящей вечностью. Я решительно распахнула дверь, сбежала по лестнице, громко стуча босоножками. Говарда нигде не было. Бренды и Борса тоже. У меня создалось впечатление, будто я в доме совершенно одна.
Едва я спустилась на лужайку перед домом, как из-за поворота аллеи выехало такси и из него вышла Кэролайн.
– Лора, дорогая! – Она бросилась мне на шею. – С тобой все в порядке?
– Разумеется, Каро. А в чем дело?
– У тебя не отвечал телефон. Говард позвонил и сказал, что тоже не может тебе дозвониться. У него был такой встревоженный голос.
– Он приехал час назад. Мы уже успели поссориться.
– А где он? Мне нужно поговорить с Говардом.
Кэролайн сняла перчатки и шляпу. Она заметно осунулась за эти дни. Под глазами появились круги.
– Не имею представления. – Я равнодушно пожала плечами.
– Ты куда-то спешишь? Нам нужно серьезно поговорить.
– Потом, Каро.
– Нет. Это очень важно. Мы должны сесть втроем и серьезно поговорить.
– Я не желаю разговаривать с Говардом. Прости, но этот человек слишком много на себя берет.
– Он очень ранимое и несчастное существо, Лора.
– Мы все ранимы и несчастны. Каро, я рада тебе. – Я попыталась изобразить на лице улыбку, но это скорее всего не удалось. – Увидимся потом, ладно?
– Куда ты?
– Это очень важно, Каро. До встречи.
Я бросилась бегом к воротам – мне показалось, что подъехала машина, и я была уверена, что это Ланс.
Это был Артур Мордред. Он держал в руках громадный букет неестественно розовых хризантем.
Я поприветствовала его и побежала в сторону моря. Это уж слишком. Словно кто-то нарочно пригласил эту троицу поглазеть на захватывающее шоу.
Я спустилась вниз и села на теплый камень возле воды. Море кротко плескалось у моих ног. В спокойствии морской стихии мне всегда чудилось притворство. Скорее бы увидеть Ланса, думала я. От встречи с Говардом остался неприятный осадок. И дело было не только в том, что этот человек вмешивался не в свои дела и вел себя заносчиво. В чем же тогда, недоумевала я?..
Плевать на Говарда – он мне совсем чужой. К тому же причинил много зла Лансу. Эксцентричный недобрый человек с насмешливой душой Мефистофеля. У него на лице написан порок. Такой разительный контраст с Лансом.
Глаза у них похожи. Очень похожи…
Я вдруг поняла, что именно это обстоятельство меня так неприятно поразило.
Скорей бы приехал Ланс.
Я услыхала протяжный автомобильный сигнал и быстро вскарабкалась по тропинке между камнями на дорогу. Белый лимузин Ланса стоял возле ворот. Он сидел, откинувшись на спинку, и упоенно жал на сирену. Я видела, как к воротам спешат Кэролайн, Бренда, Борс и Артур Мордред со своим громоздким букетом. Говарда среди них не было.
И то слава Богу, подумала я. Но зачем Ланс устроил это представление?..
Увидев меня, он вышел из машины, обошел ее спереди и распахнул для меня дверцу.
Это было явно сделано на публику. Меня, признаться, слегка покоробило.
Кэролайн подошла совсем близко. Из-за ее плеча выглядывал Артур. На его физиономии отразился целый спектр эмоций. Среди них преобладало удивление.
Кэролайн открыла было рот, намереваясь что-то сказать, но Ланс так лихо рванул с места, что у меня чуть не оторвалась голова. Я оглянулась, когда мы выезжали на шоссе. Кэролайн стояла посреди дороги, прижимая к груди руки. На таком расстоянии я не могла разглядеть выражения ее лица – близорукость одна из тех болезней, которые не в состоянии вылечить даже истинная любовь.
– Она тебя узнала, – сказала я.
– Еще бы ей не узнать меня.
Это прозвучало с не свойственной Лансу злорадной интонацией. И снова во мне что-то возмутилось.
– Она сказала, Говард очень ранимое и несчастное существо, – почему-то вспомнила я. – Она собиралась поговорить со мной и с Говардом. Интересно, о чем?
Ланс равнодушно пожал плечами.
– Мне жаль ее. Мне кажется, Говард вертит ею как хочет. Конечно, это не мое дело, но у меня создалось впечатление, что у Каро нет личной жизни.
– Какая может быть личная жизнь у старой девы? – Ланс насмешливо хмыкнул. – Тайные мечты о каком-нибудь сытом самце из телесериала, зависть к более удачливым подругам, ревность пополам со злобой к тому, кто, как она убеждена, исковеркал ей жизнь. На самом деле это она вертит Говардом, а он лишь изредка позволяет себе слабо взбрыкнуть и снова возвращается в стойло. Она богачка, а он бедный родственник, к которому все время прицениваются на предмет замужества. В итоге он продастся этим бабам с потрохами, но перед тем, как сделать это… – Ланс вдруг обнял меня за плечи. – Если честно, Лора, ты ставишь меня в тупик. Или ты на самом деле наивна, как пятилетняя девочка, или же за всем этим кроется что-то для меня непостижимое.
– За чем, Ланс?
Прежде, чем ответить, он обогнал длинный белоснежный трейлер и едва избежал лобового столкновения с автобусом.
– Ты готова пойти со мной, как говорится, даже на край света, верно? Мы с тобой еще не занимались любовью, и ты не знаешь, что я представляю собой как мужчина. Не могу поверить, что тебя это не волнует, Лора.
Я молчала, до глубины души потрясенная его словами. Мне казалось, будто у нас с Лансом установилось полное взаимопонимание. При полной духовной близости, я была убеждена, близость физическая сама собой отходит на второй план. Хоть я и не принадлежу к разряду ханжей и лицемеров. Как выяснилось, Ланс лишь делал вид, что понимает меня.
– Даже не знаю, что тебе ответить. После того, что ты только что сказал, я уже, очевидно, не смогла бы поехать с тобой на край света.
Я проглотила слезы обиды и отвернулась.
– Ну, ну, будет тебе. Не зря существует мнение, что любовь совершенно слепа. Посмотри на меня хорошенько, Лора.
Ланс съехал на обочину и резко затормозил.
Я медленно повернула голову.
– Ты… Сегодня ты не похож на самого себя, – пролепетала я. – Наверное, ты расстроен встречей с Каро и…
Он смеялся очень долго. Теперь это был не театральный, а вполне натуральный смех. Мне казалось, я проваливаюсь и лечу куда-то вниз. В то же время я видела как бы со стороны, что сижу на сиденье шикарного лимузина и смотрю с отвращением на громко и безудержно хохочущего мужчину.
– Прости меня, Лора. Умоляю тебя.
Мы с Кэролайн сидели за стойкой бара в пустом полутемном кафе аэропорта. Мой рейс все время откладывали. Для нас обеих время тянулось мучительно долго.
– Ладно. Постараемся забыть об этом.
Я вздохнула и зажгла сигарету.
– Он слишком увлекся игрой. Он никогда не может вовремя остановиться.
Кэролайн накрыла мою руку своей холодной нервной ладонью и слабо ее сжала.
– Но зачем? – спросила я и тут же пожалела о том, что задала этот вопрос – обида была очень свежа и по щекам потекли слезы.
– Ах, Лора, к тебе это не имеет никакого отношения. Говард, как и все геи, обожает розыгрыши. Миссис Маккормик с трудом отговорила его от пышной церемонии помолвки. Она сказала, что это уже настоящая пошлятина. Миссис Маккормик была великолепна в роли Бренды, не так ли?
Я отвернулась и утерла слезы.
– Говард просил передать тебе вот это.
Кэролайн протянула мне длинный кожаный футляр. Я машинально раскрыла его. Там лежал золотой браслет с мелкими бриллиантами и рубинами.
– Он собирался преподнести тебе его на так называемой помолвке. Возьми, Лора, это очень дорогая вещь.
Я замотала головой.
– Глупенькая. Они все влюбились в тебя – и этот так называемый Артур Мордред, и Борс, и миссис Лэнгсли. Поначалу им казалось, что ты тоже играешь – настолько ты была хороша и естественна в своей любви. – Кэролайн вздохнула. – Они говорят, у тебя чистая душа. Лора, дорогая, ну посуди сама: как я могла сказать Говарду «нет»? Он так завелся, когда узнал, что ты приедешь. Засел писать сценарий. Хотя, насколько мне известно, в основном импровизировал.
– Ты на самом деле собираешься выйти за Говарда замуж?
– А что мне остается делать? Я люблю его, Лора. Знаю: он балуется с несовершеннолетними, но я фригидна по натуре и, вероятно, другой уже не стану. Он обещал соблюдать внешние приличия.
– Он женится на тебе ради денег.
– Знаю. – Она нервно прикурила сигарету. – То же самое говорит мне и моя настоящая мать. Да, да, я не стала тебя с ней знакомить, потому что она… – Кэролайн замялась. – Словом, она не совсем здорова. Мать убеждена, что я должна принадлежать ей одной. Она страшная эгоистка, Лора. А мне осточертело мое одиночество.
– Неужели у тебя нет других вариантов?
– Все знают, что я богата. Все хотят моих денег, а не меня. Говард по крайней мере откровенен. К тому же он мне родной дядя. Так что капиталы останутся в нашей семье. Мать против моего замужества вообще. Когда же она узнает, что я выбрала себе в мужья Говарда, с ней попросту случится удар. – Я видела, как злорадно блеснули глаза Кэролайн. – Знаешь почему?
Я покачала головой.
– Потому что я останусь Лэнгсли. Она считает, я недостойна носить эту древнюю фамилию.
– Ты ненавидишь мать. Почему?
– Она сломала мне жизнь. Дело в том, что у нас в доме всегда царил культ Говарда. Его создала моя мать. Она поклонялась ему как какому-то идолу. Повторяла глупости, которые он говорил, словно это были перлы премудрости. Она помешалась на Говарде. Он стал для нее эталоном мужчины. А ведь он далеко не красавец. Правда, Лора?
Я невольно вздохнула, вспомнив, как был прекрасен Говард в роли Ланселота. Кэролайн словно угадала мои мысли.
– С тобой он был изумителен. Я поймала себя на том, что завидую тебе, когда вы с Говардом отъезжали от ворот. Это была твоя заслуга, Лора. Ты оказалась вдохновенной музой.
Я обнаружила браслет в кармане своей сумки, когда самолет уже оторвался от земли. Очевидно, Кэролайн положила его туда, когда я отлучилась в туалет. Если бы в самолете открывались окна, я бы наверняка вышвырнула его за борт. А так… Я в задумчивости повертела браслет в руке и засунула его на прежнее место.
– Красивая вещичка, – сказала сидевшая рядом со мной дама. – И очень дорогая. – Она окинула меня оценивающим взглядом и вдруг улыбнулась. – Значит, не перевелись еще на свете настоящие мужчины.
* * *
– Нужно поговорить, – услыхала я в трубке мягкий баритон. – Могу поспорить, ты меня не узнала.
– Не люблю спорить. Но голос очень знакомый. – Я изо всех сил напрягла память. – Сдаюсь на милость победителя.
Смех был таким же обольстительно мягким.
– Для начала хочу пригласить тебя на открытие моей выставки. Возражений не принимаю. Через час буду у тебя, Чайка.
– Боб? Роберт Самохвалов? Неужели это на самом деле ты?
– Да, моя прелесть. Советую облачиться во все самое лучшее. Моя женщина должна быть царицей бала. До встречи.
Я бросилась под душ – мои волосы, не мытые дней десять, напоминали стог перепревшего сена. Попутно я соображала, под каким соусом подам себя столичному бомонду, который наверняка соберется в полном составе на открытии выставки Роберта Самохвалова, друга моего детства, а ныне попавшего в фокус общественного внимания художника. Ради такого случая, пожалуй, стоит надеть аметистовый кулон, который валяется годами в старой лакированной шкатулке в качестве напоминания о том, что фамильные драгоценности могут принадлежать не только дворянам.
Роберт Самохвалов был старшим братом моей подружки Нонны. Нас спокойно отпускали с ним на каток, в кино, в парк культуры. Дело в том, что он был серьезным малым, из тех старших братьев, о которых можно лишь мечтать – терпеливым, заботливым, с мудрой снисходительностью к детским, в особенности к девчоночьим, капризам. Потом Боб поступил в Суриковский, и отныне мы виделись на днях рождения и прочих семейных торжествах. В нашей с Нонкой жизни он уже не занимал такого места, как когда-то. После школы мы с Нонкой разошлись по разным институтам и практически перестали общаться. Она позвала меня на день своего двадцатипятилетия. Боб оказался на нем главным праздничным блюдом – к тому времени он стал известен и выглядел по-европейски блистательно в своем белоснежном костюме из какой-то поблескивающей материи и с черными локонами до плеч. Рядом с ним сияла бриллиантами и переливалась жемчугами его парижская жена. Помню, Нонка сказала, когда мы с ней очутились вдвоем на кухне:
– Дорогую штучку отхватил мой братец, а? Вилла на Капри, шестизначный счет в банке, и так далее. – Я ощутила в ее голосе зависть, и это меня неприятно поразило – Нонка всегда была добрейшей душой. Словно угадав мое состояние, она пояснила: – Не думай, что я полыхаю черной завистью, но согласись, Бобику подфартило как в кино: богатство, слава, любовь. Спрашивается, чего еще нужно в жизни?..
Дальнейшую судьбу Роберта Самохвалова я наблюдала издали – не люблю участвовать в тусовках, изображая из себя друзей знаменитостей. Но в данный момент звонок Роберта оказался более чем кстати – я переживала нелегкий и затянувшийся период переоценки некоторых ценностей и низвержения авторитетов. Образно выражаясь, мой чулан был доверху набит любимыми игрушками, а детская своей пустотой напоминала вестибюль казенного дома.
Я красила в ванной ресницы, когда раздался звонок в дверь. Боб кружил меня по комнате совсем как в детстве. Мне сделалось легко и беззаботно.
– Дай-ка взглянуть на тебя. О, да ты хороша без натяжек. А Нонка расплылась и совсем обабилась. – Боб снова схватил меня в охапку и поцеловал в губы, нежно и по-братски, ни к чему не обязывающе. Такие поцелуи нравятся мне больше всего. Разумеется, если целующий мне симпатичен или приятен. Боб был и то, и другое. И даже очень.
– Сперва откроем эту чертову выставку, а уж потом займемся делами. – Боб усмехнулся. – Знаешь, я недавно поймал себя на том, что начинаю постепенно забывать родной язык. И это происходит так незаметно. Сперва забудешь язык, потом то, что русский. Хотя для них ты все равно всегда останешься чужаком. Согласись, не слишком приятное ощущение жить среди чужих.
Он вышел на балкон и закурил. Я видела через оконное стекло его классический профиль и думала о том, что по своей натуре очень влюбчива и доверчива, но, как правило, боюсь проявлять эти качества, используя вместо них какие-то суррогаты. Словом, страдаю комплексами независимой, а следовательно, одинокой женщины.
– Ты не замужем? – Боб посмотрел на меня внимательно и долго. Его «девятка» двигалась по Садовому черепашьим шагом.
– Нет. – Я тряхнула еще не совсем просохшими волосами и усмехнулась. – И никогда не была.
– Так я и думал. Не знаю почему, но я довольно часто вспоминал тебя там. Как ты думаешь – почему?
– Ну, я типичная представительница русского бабства, его капризная квинтэссенция, настоянная на евро-азиатской глупости.
– Угадала.
Мы оба весело рассмеялись. Нас это сблизило.
– Как бы там ни было, но я рада, что ты мне позвонил. Серьезно, понимаешь?
– Кажется. – Он протянул руку и осторожно погладил меня по плечу. – Смею надеяться, что это не светская болтовня.
Я не слишком большой знаток живописи, а потому не стала присоединять свой голос ко всеобщему гулу восхищения. К тому же я всегда предпочитаю быть с искусством наедине. Мне понравилась необычная игра света на картинах Боба. Это были сплошь пейзажи и, похоже, исключительно русские. Сие меня удивило – насколько я знала, последние пять-шесть лет Боб бывал в России короткими наездами.
Он не отпускал меня ни на шаг и проявлял столько внимания, что некоторые дамы косились на меня с нескрываемой неприязнью – публика, особенно женская ее половина, любит, чтоб знаменитость принадлежала ей безраздельно. Боб шепнул мне, стиснув по-дружески локоть:
– Ты просто великолепна. Мне кажется, я уже влюблен в тебя. Сейчас этот лысый болван из министерства культуры закончит свою болтовню, и мы слиняем. Не возражаешь? Я проголодался, как шакал. Понравилось быть подружкой знаменитости?
– Пока не распробовала. Хотя мне очень весело.
– Нас снимает телевидение. – Он вдруг впился в мои губы. Это был уже не слишком дружеский поцелуй, но и страстным его нельзя было назвать – это был киношный поцелуй. И я вдруг почувствовала себя почти что Деми Мур, хоть никогда не была на ее месте.
Он схватил меня за руку и потащил к выходу. Перед нами расступались нарядные женщины, чьи лица были знакомы мне, главным образом, благодаря телеэкрану. И недобро поблескивали фальшивыми зубами и настоящими драгоценностями.
– Ты всегда жила так, как хотела. Даже в детстве. Хочу выпить за твою удивительную особенность противостоять толпе и обстоятельствам и оставаться самой собой.
Боб поднял бокал с шампанским и подмигнул мне заговорщицки весело. Я подмигнула ему в ответ. Шампанское оказалось крепким. Я поняла это уже, когда выпила бокал до дна.
– Мне кажется, ты тоже не привык ходить на поводке.
– Ошибаешься. – Его лицо погрустнело. – Бывает, меня выводят даже в строгом ошейнике.
– Твоя Франсуаза не похожа на рабовладельца – помню, на дне рождения Нонки ты перецеловал всех женщин. Уверена, ты не ограничиваешь себя рамками семейного ложа.
– Ты тоже считаешь меня Казановой. – Боб взял мою руку и поднес к губам. Этот жест всегда казался мне дешевым и пошлым. Бобу удалось избежать и того, и другого. В который раз я почувствовала, что рядом со мной друг. Признаться, это согревало. – Надеюсь, ты меня за это не осуждаешь? – серьезно спросил он.
– С твоей внешностью и обаянием невозможно остаться верным мужем. Я бы даже сказала, грех им остаться.
Он вздохнул, прижал на короткое мгновение мою руку к своей гладко выбритой щеке и словно нехотя вернул ее на место.
– Но я бы очень хотел побыть им хотя бы какое-то время. И всецело отдаться творчеству. Именно по этому поводу я и собирался поговорить с тобой. Надеюсь, это не помешает тебе наслаждаться рябчиком и твоим отражением в зеркале.
Я повернула голову вправо. Высокое старинное зеркало в раме из бронзовых листьев и ягод отражало две длинные свечи на нашем столе и сияющий ореол моих взлохмаченных феном волос. В этой картине было что-то загадочное и потустороннее. По моей спине пробежал холодок, и я зябко подернула плечами.
– Как интересно, – сказала я, все еще думая о женщине в зеркале. – Говори. Внимаю тебе…
– Я буду краток и предельно откровенен. Я должен доказать себе в самое ближайшее время, что я это я, Роберт Самохвалов, или пускай старушка Земля остановит свое вращение и небеса станут твердью. – Боб резко повел рукой и опрокинул в тарелку с осетриной свой бокал. – Пардон. Это уже по-русски. Черт побери, это замечательная примета, верно?
Боб откинулся на спинку и зашелся своим мягким бархатным смехом.
Я кивнула, и мы выпили еще по бокалу шампанского. Меня развезло до неприличия. То и дело я поглядывала вправо, на таинственное изображение в зеркале. Мне казалось, та женщина меня осуждала.
– Похоже, будет очень трудно жить с тобой под одной крышей и оставаться, как ты выразилась, девственником.
Он поглядывал на меня испытующе.
– А я и не догадалась, что ты собираешься переехать ко мне. – Я почувствовала смущение. Боб мне нравился. В моей опустевшей было детской, похоже, стали появляться интересные новые игрушки. – Тахту я тебе не уступлю, а вот раскладушку смогу предложить. Даже с матрацем из натуральной хлопковой ваты, – сказала я, из последних сил сопротивляясь его шарму или, как выражаются нынче, харизме.
У Боба были очень серьезные глаза.
– Дело в том, что я должен уединиться, спрятаться от всей этой бестолковщины, погрузиться в себя. Там, где я живу последнее время, это невозможно сделать. Там у них иная психология, то есть менталитет, – все по расписанию, в определенный час. Я не умею работать и отдыхать по часам. Потом эти бесконечные разговоры о деньгах… – Боб поморщился. – Словно вокруг них все вертится и пляшет. Нет, в России совсем иной воздух.
– Здесь тоже все вертится или, как ты выразился, пляшет вокруг денег.
– Ты не права. Русская интеллигенция самая духовная в мире. И вообще вы, то есть мы, любим рассуждать о высоких материях.
– Это потому, что у нас за душой ни гроша. Как можно рассуждать о том, чего нет?
Я повернулась и подмигнула своему отражению в зеркале. У женщины в ореоле золотистых кудряшек были печальные глаза, хоть она и подмигнула мне в ответ.
– Может, ты и права, – рассеянно сказал Боб. – Но хотелось бы забыть на какое-то время, что у меня есть привычная налаженная жизнь, известность, деньги и все прочее, пожить исключительно духовной жизнью. Сейчас или никогда. Это мой последний шанс, понимаешь?
Я кивнула. Хотя, признаться, еще ничего не понимала. Просто я почувствовала, что Боб нуждается в моем согласии.
– Я буду работать с рассвета до заката. Потом мы будем ужинать под стрекот цикад и шепот ветра в листьях, смотреть на звезды, читать стихи, говорить о том, о чем давным-давно не говорят в так называемом цивилизованном мире, вспоминать тех, кто создал великую русскую культуру, этот могучий духовный пласт, равного которому нет ни в прошлом, ни в настоящем. Да и в будущем вряд ли появится. Чайка, тебе хочется пожить такой жизнью?
– Пожалуй, да. Но я привыкла к тому, что обычно все бывает не так, как я хочу.
– Это зависит только от нас двоих. – Он протянул ко мне обе руки, и мы обменялись двойным рукопожатием над заставленным роскошными яствами столом. – Что я должна для этого сделать?
– О, ты нравишься мне все больше. А сделать ты должна следующее: собрать чемоданы и сказать родственникам, что отбываешь на отдых. Возможно, на все лето. Куда – говорить не стоит.
– Я и не знаю. Куда?
– А ты согласна? – Боб смотрел на меня почти влюбленным взглядом. Окажись на моем месте провинциальная школьница, она бы наверняка решила, что этот красивый мужчина с головокружительно светскими манерами в нее влюблен. Лет пятнадцать тому назад я бы сама так решила.
– Это самое лучшее предложение, из когда-либо полученных мной. – У меня здорово заплетался язык, но голова оставалась ясной. Что касается души, то она жаждала авантюр. Мой отец еще лет десять назад подметил, что стоит мне выпить хорошего шампанского, и я становлюсь д’Артаньяном в юбке. – Я тоже хочу наконец найти себя. К черту чужие рукописи. Давай выпьем за творчество.
Мы в тот вечер набрались до такой степени, что Боб заночевал у меня. Только не на раскладушке, которую мы не смогли достать с антресолей, а на матраце возле моей тахты. Я спала крепко, как никогда, а вернее, как когда-то давно в детстве. Проснулась уже белым днем. В ванной журчала вода, приятный мужской баритон очень чисто напевал «I want you, I need you and I love you»[1]1
Я хочу тебя, ты мне нужна, я тебя люблю (англ.).
[Закрыть]. Под эту песню, которую обожала моя мама, я влюбилась в первый раз. Мне было в ту пору пять с половиной…
Внезапно я почувствовала себя счастливой, хотя еще не успела вспомнить все перипетии вчерашнего дня. Я носилась заоблачными путями, наслаждаясь грезами о романтической любви, которые, как я подозреваю, слаще самой любви, даже если она на самом деле романтическая.
Потом я все вспомнила. Я не успела испытать никаких эмоций, потому что в дверях появился Боб – с полотенцем вокруг бедер и обворожительной улыбкой на лице. Не мужчина, а реклама семейного счастья из «Lady’s magazine»[2]2
Журнал для женщин.
[Закрыть].
– Ты первая женщина, с которой я провел самую незабываемую ночь под одной крышей, – сказал он и распахнул балконную дверь, впустив в комнату шелест и неизменно волнующий запах майского дождя. – Пришлось бриться подручным средством. – Боб присел на край тахты и поцеловал меня в щеку. – Доброе утро, Чайка, – сказал он, обдавая меня запахом моей «Шанели». – Неужели ты подбриваешь свои крылышки этим средневековым орудием пытки? – Он провел рукой по щеке, на которой было несколько царапин. – В России, как я понимаю, ничего не изменилось. И это вселяет в меня чувство гордости и радости.
– Я… прости, но я ничего не помню. – На самом деле я помнила, что на мне было бирюзовое жоржетовое платье с пелериной. В данный момент я смотрела на свои обнаженные руки, чувствовала под простыней свое голое тело и пыталась припомнить процесс раздевания. – Я вела себя… плохо? – робко спросила я и почувствовала, что щеки покрылись румянцем стыда.
– Ты вела себя как принцесса. – Боб снова поцеловал меня в щеку, провел языком по моим губам. – Ты очень соблазнительное создание. Но мой бастион все-таки устоял. То есть эту ночь я провел как девственник. Так сказать, разнообразия ради. Похоже, тебя это нисколько не расстроило. Ты даже не позволила мне лечь рядом.
– Не помню, ничего не помню… – бормотала я.
– Ты сказала, что хотела бы в меня влюбиться, но не станешь этого делать, потому что тебе нужна вечная любовь, а я – это ты так сказала – наверняка не способен на такой подвиг. – Боб притворился огорченным. – Интересно, почему у тебя такое предвзятое обо мне мнение? Не иначе всему виной злые сплетни недолюбленных мною женщин. Неужели ты веришь сплетням, Чайка?
– Я верю только своим глазам.
– И что они тебе говорят?
– Что ты слишком красив, чтобы сохранять верность одной-единственной женщине. Но меня с раннего детства тянуло к красивым и неверным.
– И сейчас тянет?
Боб смотрел на меня взглядом самца, в котором пробуждалась похоть, но при этом выражение его лица оставалось ироничным. Это вернуло меня к реальности.
– Сейчас меня тянет в туалет. – Я вскочила, на ходу оборачиваясь простыней. – Еще секунда – и поплыл кораблик.
Потом мы пили кофе на кухне и вспоминали эпизоды нашего общего детства. Оказалось, мы запомнили одно и то же. Более того, наши воспоминания были окрашены почти в идентичные тона. Это меня расслабило и сделало неосторожной. Я осознала всю степень угрозы, когда мы, подчиняясь порыву, слились над столом в настоящем страстном поцелуе. Я нашла в себе силы отпихнуть Боба и даже вскочить с табуретки.
– Но почему? – изумился Боб. – Ведь ты тоже хочешь меня, правда?
Он сказал это таким голосом, что у меня внутри все перевернулось. Чтобы не рухнуть к его ногам, я вцепилась рукой в подоконник.
– Боюсь разочароваться в самой себе, – сказала я, пытаясь скрыть правду и при этом не соврать. – Надеюсь, ты все понял как нужно.
Боб кивнул, подошел ко мне, взъерошил мои и без того лохматые волосы и потерся носом о мой.
– Заметано. Меня так тоже вполне устраивает. Собирай чемоданы. Подъеду за тобой в четыре сорок пять.
– И куда, позвольте спросить, отплывает наш корабль?
Боб ответил мне из прихожей:
– Самолет до Самары, потом вниз по матушке по Волге. Ты, я и летние звезды. Славная компания, а?
Я сказала маме, что еду в санаторий на Волге. Пообещала позвонить сразу по прибытии, сообщить почтовый адрес. Ни слова про Боба, хоть он не раз бывал у нас дома. Сама не знаю, почему.
Когда я доставала с антресолей чемодан, из него посыпались пестрые дорогие тряпки, которые накупил в Венеции Денис. Появилось мимолетное искушение взять их, но я поняла, что Денис был моим прошлым. Я чувствовала интуитивно, что его не следует смешивать с настоящим и будущим. Как молоко с лимонным соком. Я запихнула тряпки в картонную коробку и задвинула ее в дальний угол. Выкурила сигарету, обругала себя сентиментальной идиоткой, поставила диск с аргентинским танго в исполнении Доминго и стала собирать чемодан. Меня ожидало что-то еще более экзотическое, чем эта музыка. Я ощущала это всей кожей.
