Текст книги "Ужин с соблазнителем"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Я очнулась на полу. Я сидела, обхватив руками колени, и выла самым натуральным образом, уставившись в темный потолок. От собственного воя у меня по спине бегали мурашки. Но я не могла остановиться.
В конце концов я зажала рот обеими руками и долго сидела, бессмысленно таращась по сторонам. Пока не услышала за дверью поскуливание. Ну, конечно же, я забыла накормить с вечера собак.
Жалость к этим большим и сильным и в то же время так зависящим от хозяев животным оживила мою душу и наполнила жизнь похожим на смысл ощущением. (Я нередко спрашиваю себя: на какую еще Голгофу заведут человечество эти бесконечные поиски смысла бытия?). Я завернулась в халат и вышла на крыльцо.
В большом доме было темно и тихо.
Я долго искала паспорт. Дело в том, что я приняла решение уехать домой. Мне казалось, что для меня это единственная возможность выжить.
Я была уверена, что паспорт лежит в моей сумке. Я перетрясла не только ее, но и чемодан со всем содержимым. Напрасно. В конце концов я поняла, что мне так или иначе придется обратиться к Бобу.
Он расхаживал по мастерской в легком коротком халате и босой. Вид у него был взъерошенный и очень возбужденный.
– Я закончил ее, Чайка! – Он схватил меня за локоть и потащил к холсту, который стоял, прислоненный к балконным перилам. – Я давно не писал ничего подобного. Это твоя заслуга.
Я окинула взглядом холст. Потом еще и еще. И поймала себя на том, что получаю удовольствие, разглядывая картину.
Девушка сидела на вершине утеса, обхватив руками колени. Это была моя поза, но это была не я. Особенное впечатление произвел на меня шарф, подхваченный высоко вверх потоками воздуха. Он был красный, как шарф Сусанны. Только он не струился, а колыхался крупными мягкими волнами.
– Здорово! – вырвалось у меня. – Это… это даже гениально.
Боб схватил меня в охапку и стал кружить. Он так делал когда-то в детстве. Я вспомнила, что меня он обычно кружил дольше, чем Нонку. Она дулась за это на нас обоих. В следующий момент я вспомнила, зачем пришла, и жестко уперлась ему в грудь обеими руками.
– Прости, Чайка. – Боб усадил меня на этот проклятый диван. – Вчера я набрался до бесчувствия. Кстати, ты не знаешь, как здесь очутился Василий?
– Не надо, прошу тебя, – вырвалось у меня со стоном.
– Ты думаешь, это была моя затея?
– Это теперь не имеет никакого значения. Отдай паспорт.
Он смотрел на меня удивленно.
– Я отдал тебе его еще в самолете. Неужели не помнишь?
– Помню. Но ты снова забрал его.
Боб нахмурился и отвернулся.
– Ты уедешь, и я не смогу работать, – пробормотал он, прикуривая сигарету.
– Если оргии стимулируют твой творческий процесс, советую поселиться в борделе, – сказала я и неожиданно для себя громко всхлипнула.
Он встал передо мной на колени.
– Я очень виноват. Ты правильно делаешь, что не веришь мне. Но я на самом деле не знаю, как сюда попал этот псевдомонах. Клянусь своим талантом.
– Не надо патетики.
Я поняла, что вот-вот поверю Бобу и даже, вероятно, прощу его. Странное дело: в присутствии этого человека я таяла и почти растекалась. Судя по всему, он догадывался об этом.
– Мне очень жаль, что я затащил тебя в эту грязь. Но ты осталась такой же чистой, как и пятнадцать лет назад.
Даже еще чище стала.
– Спасибо за комплимент. Но я все равно уеду. Если ты вернешь мне паспорт.
Он резко встал. Ему очень шел этот халат из белого атласного шелка. До меня дошло внезапно, что порок может быть притягательным своей отчаянной невинностью или, как выражаются церковники, первородностью. Скорее всего человек на самом деле порочен по своей сути. Скрывать ее за маской благочестия – вопиющее лицемерие, которое я с детства считаю самым нудным и бессмысленным из пороков. Правда, существует еще один выход – бороться с самим собой.
– Ладно, делай как знаешь. Так мне и надо. Когда ты хочешь улететь?
– Как только получу паспорт.
– Но у меня нет твоего паспорта. Можем поискать его вместе.
Мы перерыли все вещи Боба. Я делала это автоматически. Я уже твердо знала, что никуда не уеду без Боба.
У него был растерянный и даже удрученный вид.
– Может, паспорт взял Василий? – предположила я.
– Наверное, – рассеянно кивнул Боб.
– Почему тогда на месте деньги? Да и зачем Василию мой паспорт?
Боб все так же рассеянно пожал плечами.
– Прости, Чайка. Если хочешь, я посажу тебя на поезд.
– Нет, я не уеду без паспорта, – с неожиданным облегчением заявила я.
«Как все странно, – размышляла я часа два спустя, нежась в теплой спокойной воде у берега. – Если я больше не увижу Боба, я, вероятно, скоро его забуду. Но с ним замечательно в постели. Наверное, это потому, что нас не связывает ничего, кроме обыкновенной похоти. Денис говорил, любовь должна освобождать человека, а не делать из него раба. Но я, кажется, становлюсь рабыней собственной плоти.
Мне стало не по себе от такого открытия, перевернувшего с ног на голову все мои с муками и страданиями сложившиеся представления о том, что я из себя представляю. Я нырнула вглубь, проплыла несколько метров под водой и вынырнула чуть ли не на середине Волги.
Отсюда дом был как на ладони. Он казался мне чужеродным телом – желто-бело-розовое, напоминающее торт со сливочным кремом бесформенное строение на фоне среднерусского пейзажа с березками и соснами вперемешку. Мне вдруг показалось, что дом вот-вот растает, поплывет, испарится на солнце, исчезнет навсегда с лица земли.
Я снова нырнула и, испугавшись чего-то, быстро поплыла к нашему берегу.
Паспорт нашелся там, где я не чаяла его найти, – на тумбочке под салфеткой. Это показалось мне странным. Правда, в последнее время я стала рассеянной. Я сунула паспорт в сумку. На улице бушевала настоящая буря с грозой. Приближалась ночь. Об отъезде не могло быть и речи.
Я открыла холодильник и взяла баночку пива.
Оно мгновенно ударило мне в голову. Захотелось увидеть Боба, даже прижаться к нему… Мы не виделись с тех пор, как занимались утром любовью.
Я схватила с вешалки чей-то плащ и бросилась под дождь. Выключатель на веранде щелкнул глухо и пусто. Очевидно, отключили электричество.
Я взяла со стола подсвечник с тремя свечами, нащупала на притолоке коробку спичек. Лестница показалась бесконечно высокой и крутой. Одолев последнюю ступеньку, я прислушалась.
В доме было тихо.
Дверь в мастерскую оказалась распахнута настежь. Порыв ветра с балкона задул все три свечи разом.
– Боб! – испуганным шепотом окликнула я.
Вспыхнул свет, и я их увидела. Боб был все в том же халате. Он сидел, откинувшись на спинку дивана. У него на коленях лежала голова Сусанны, и он задумчиво ласкал ее волосы. На ней была красная клетчатая рубашка и матово-черные лосины в обтяжку.
– Извините.
Я неловко топталась на пороге.
– Мы тебе звонили, – сказала. Сусанна, медленно вставая. – Мы думали, ты спишь. Нужно поговорить.
– О чем? – машинально спросила я.
Боб подмигнул мне заговорщицки, взял за руку и усадил к себе на колени.
– О нашем будущем, Чайка. Твоем и моем.
Сусанна улыбалась мне ласково. Она была совсем без грима. Черты ее лица без грима выглядели тоньше и мягче.
– Я так люблю тебя. – Боб нежно поцеловал меня в шею. – Сусанна… Впрочем, тебе пора узнать, что она на самом деле моя родная мать. Я не хочу, чтоб у нас были друг от друга секреты.
Я посмотрела на женщину с удивлением. Я вдруг поняла, что они с Бобом очень похожи. Правда, это могло быть всего лишь игрой моего не в меру разыгравшегося воображения.
– Ты называл мамой Викторию Степановну, – пробормотала я едва слышно.
– Она моя родная тетя. Я сам только недавно узнал, что она мне не мать. Сусанна отдала меня, чтобы выйти замуж за Сотникова.
– А ты мне в отместку женился на этой старой выдре Франсуазе, – неожиданно зло сказала Сусанна.
– Я любил ее. Она бесконечно умна.
Я ощутила, как напряглось его тело.
– Прекрасно все понимаю, мой мальчик. – Сусанна протянула свою унизанную кольцами руку и потрепала Боба по щеке. – Бесконечно богата.
– Сотников тоже не был нищим, – парировал Боб.
– Ты очень похож на меня. И это еще больше нас сближает. Ты, как и я, любишь возвышаться над остальными людьми.
Он зло оттолкнул ее руку.
– Мы с тобой совсем не похожи. Я хочу одного: чтобы люди оставили меня в покое. Чтобы я мог писать картины и… Да, представь себе, любить Чайку.
– У тебя скоро появится такая возможность.
– Ты уже давно обещаешь мне это.
– А ты – развестись с Франсуазой. Как только ты сделаешь это и женишься на Чайке, ты получишь все, что захочешь.
– Это ты выкрала ее паспорт.
– Я положила его на место. Верно, Лариса?
– Но там он никогда не лежал. Если вы хотели, чтобы я ничего не заметила, вы должны были положить паспорт на прежнее место.
– Я хотела, чтобы Боб заметил. Боб мне солгал. Признаться, я не могу понять, почему ты тянешь с разводом.
– Я не уверен в том, что ты выполнишь свое обещание. Больше всего на свете не люблю оставаться в дураках. Этот Михаил имеет на тебя огромное влияние.
– Ошибаешься, мальчик. – Сусанна загадочно улыбнулась. – Он верный и преданный друг. В жизни так часто случается: враги становятся друзьями, и наоборот.
– Он всю жизнь был лакеем Сотникова. Поставлял ему шлюх и вино. Покрывал так называемые шалости.
– Он любил Антона, был предан ему всей душой.
– А тебе не приходило в голову, что это Сотников всадил пулю в лоб твоему Антону? От большой любви.
В голосе Боба была ненависть.
– Исключено. – Сусанна сказала это категорично. – Я тоже так думала поначалу. Но потом все как следует проанализировала и поняла, что Михаилу не было смысла убивать Сотникова.
– Он мог сделать это в порыве ревности.
– Ты все знаешь? – Сусанна смотрела на Боба недоверчиво и со страхом. – Откуда?
– Ты спала с ним. Я видел, как он смотрел на тебя.
Она шумно вздохнула.
– Да, я с ним спала. Благодаря Михаилу я познакомилась с Сотниковым. Вернее было бы сказать, что я влюбилась в Михаила из-за того, что он обещал меня познакомить с Сотниковым.
Я чувствовала, что Боб порывается что-то спросить, но у него не хватало решимости.
– Ты вырос таким сильным и целеустремленным благодаря тому, что твой отец – Михаил, а не этот алкоголик и распутник Сотников. Ты обязан благодарить за это Бога.
– Ну уж нет. – Боб оттолкнул меня и резко встал. – Лучше бы ты никогда мне этого не говорила.
– Ты должен знать, что Михаил тебе друг. Больше, чем друг.
– А потому ты не спешишь сделать на меня дарственную. Я правильно понял?
Раздался оглушительный треск грома, и снова погас свет. Я зажала уши ладонями и зажмурила глаза – с детства боюсь грозы.
Когда я их наконец раскрыла, в комнате уже горел свет. Я была одна. Словно мне все приснилось.
Наверное, я бы так и решила, если бы не ядовито-терпкий запах «Пуазона».
Боб постучался среди ночи ко мне в дверь. Он был насквозь мокрый и здорово навеселе. Я включила электрокамин и напоила его кофе. Когда он брал у меня чашку, я заметила, как сильно дрожат его руки.
– Я думал, мой отец умер. Я мог представить его кем угодно, но только не этим тупорылым лакеем. Как она могла спать с этим шимпанзе? Я успел почти полюбить эту женщину. Чайка, скажи, ты любишь своих родителей?
Боб смотрел на меня так, словно от того, что я ему отвечу, зависела его дальнейшая жизнь. Кто знает, вероятно, так оно и было.
– Наверное, – тихо и не совсем уверенно буркнула я.
– И ты не сожалеешь о том, что они такие, какие есть?
– Я не задумывалась над этим. Наверное, дело в том, что я давно успела к ним привыкнуть – я знаю своих отца и мать с младенческих лет.
– А я привык считать себя сиротой. Я и раньше подозревал, что Виктория мне не настоящая мать. Сирота ощущает окружающий мир совершенно иначе. Я испытывал ни с чем не сравнимое ощущение вседозволенности и был уверен, что мне все и вся простится. Ведь я был сиротой. Она взяла и отняла это у меня. Обычно матери дают, а эта же отняла.
Мне стало искренне жаль Боба, но я никак не могла помочь ему. Я взяла его руку в свою и прижала к своей щеке.
– Ты понравилась ей, Чайка. В тебе есть надежность. В ней никогда не было надежности. Помню, она приезжала несколько раз в Москву, когда я был ребенком. Она меня так тискала, что я задыхался, а один раз обмочил штаны. Я всегда боялся и в то же время ждал ее приезда. Она была слишком красивой для того, чтобы быть постоянной. Она бросала меня через пять минут после нашей встречи, шла с очередным любовником в театр либо в ресторан. А я ждал ее прихода, я не мог заснуть, пока она не вернется. Мне казалось, я помнил, как она прижимала меня к себе и кормила грудью. Мне часто снились сны, будто меня кормит грудью прекрасная длинношеяя женщина. Я смотрел на нее сверху, и она казалась мне огромной мраморной статуей. Я много раз пытался выплеснуть свой сон на холст, но каждый раз терпел неудачу. Я привязался к той женщине, которая воспитала меня. Кажется, я даже любил ее. Но я не боялся ее потерять, и оттого моя любовь была обыденной и будничной. Сусанна покорила меня тем, что с ней я постоянно испытывал ощущение праздника. Это потому, что я боялся ее потерять. Но теперь я знаю наверняка – я сам это выдумал. Она всегда была обыкновенной шлюхой. Более того – лакейской шлюхой. Она и меня умудрилась прижить не с хозяином, а с лакеем.
Мой отец говорит: плачущий мужик страшнее рожающей бабы – та родила и успокоилась, а этот будет долго мотать душу себе и своему исповеднику. К утру, когда Боб наконец угомонился, я почувствовала, что нахожусь на грани нервного срыва. Мне едва удалось забыться тяжелым зыбким сном, свернувшись калачиком в кресле – Боб залег на моей кровати, – как в окно тихонько стукнули. Я отвернула краешек занавески и увидела отца Афанасия.
– Извините, что потревожил вас в такой неурочный час. – Он нервно теребил свою жиденькую бородку. – Если Глеб у вас, скажите ему, пожалуйста, что я его жду. Что я всегда буду ждать его возвращения.
– Почему вы решили, что он должен быть у меня?
Я спросила это раздраженно, и отец Афанасий смутился.
– Он сказал, что будет в бывшем отцовском доме. Он не появлялся со вчерашнего утра. Где ему быть, как не в доме своего отца?
– Ничего не могу понять. Вы хотите сказать, что бывший хозяин этого дома был отцом Глеба? – удивилась я.
– А вы не знали этого? Ведь вы жена его старшего брата, верно? Между прочим, Глеб отзывается о вас с любовью и уважением.
Старец смотрел на меня умильно и, как мне показалось, с хитрецой.
– Я ему очень признательна за это, но его у меня нет и не было.
– И вы не виделись с ним прошлой ночью?
– Если и виделась, что из того?
– Василий говорит, Глеб был очень расстроен и даже подавлен. Может, вы с ним поссорились?
– Нет. Этот Василий лгун и… Хотя это не мое дело. – Я заметила, что старцу не понравилось то, что я назвала Василия лгуном, – его лицо скривилось, точно он хлебнул уксуса. Меня это раззадорило и слегка развеселило. – Ваш Василий ведет двойную, если не тройную жизнь. Вы, наверное, считаете его примерным монахом?
– Из него со временем будет настоящий святой. Тот, кто не грешил, никогда не сумеет вкусить святости.
– Занятно. А я-то была уверена, что мне уготована прямая дорожка в ад.
Отец Афанасий пропустил мое высказывание мимо ушей.
– Может, Глеб в большом доме? – спросил он. – Там заперто?
– Понятия не имею. Если хотите, могу вас туда проводить.
Очутившись в прихожей, отец Афанасий неожиданно проворно взбежал по лестнице, свернул вправо, толкнул дверь в бывшую столовую, а теперь мастерскую Боба. И я сделала вывод, что он в этом доме не в первый раз.
Здесь словно пронесся разрушительный вихрь. Пол бы заляпан красками, холсты кто-то порезал ножом. Особенно досталось «Девушке на утесе» – в центре картины, там, где она сидела, зияла большая рваная дыра, вокруг которой плескалась свинцово-голубая вода.
– Глеб! – властно окликнул отец Афанасий. – Ты обещал вернуться. Я поверил тебе. Я продолжаю тебе верить, Глеб. Ты обязан это помнить. Нам с тобой предстоит долгий путь. Господь простит нас, Глеб. Вот увидишь. Только откликнись, Глеб.
В открытую дверь ворвался порыв свежего ветра, взметнул голубоватым облаком тюлевые занавески. Где-то жалобно и протяжно взвыл пароходный гудок. Занавеска тяжело упала и безжизненно повисла на карнизе. Гудок смолк. Воцарившаяся тишина была полна смутного беспокойства.
– Ты должен верить мне, Глеб. Если ты позволишь снедающему тебя гневу вырваться наружу, тебе уже никогда не вымолить прощения. Твоя душа останется в вечном мраке, терзаемая поздними раскаяниями и угрызениями. Я хочу, чтобы ты умер как настоящий христианин. Услышь меня, Глеб.
Кто-то вздохнул за моей спиной. Я обернулась. Глеб стоял понурясь и глядел в пол.
Отец Афанасий подошел к нему и упал перед ним на колени. Взял его за обе руки. Я услышала сдавленные рыдания.
– Спасибо, что ты послушался меня, Глеб. В тебе одном мое спасенье. Если ты бросишь меня, я не смогу дальше нести свой крест. Не бросай меня, Глеб.
Сцена была не для посторонних, и я поспешила уйти.
Я не спала всю ночь, но чувствовала себя бодро, даже приподнято. Мне не хотелось возвращаться в тесное и душное пространство флигеля, где спал мужчина, с которым меня связывало странное чувство, так не похожее на любовь в моем понимании. Я отдавала себе отчет в том, что нахожусь в зависимости от этого человека. Я знала, что мне будет не просто от него отделаться. Да и хочу ли я этого?..
Рассвет был торжественным и по-язычески величественным. Но тревожные удары монастырского колокола напомнили мне о том, что рядом с величием уживается низость, с красотой – уродство. Мне предстояло жить в этом полном неразрешимых противоречий мире.
– Боже мой, я так и знала, что с тобой что-то должно случиться!
Я была вся в крови, но это была кровь Боба. Он свалился с крыльца и рассек лоб. Рана оказалась пустяковой, и мне удалось остановить кровь без посторонней помощи. Я только собралась вымыться и переодеться, как невесть откуда, а точнее сказать, со стороны Волги, появилась моя дорогая мамочка.
Она была в белом и во всем великолепии своих рыжевато-розовых химических кудряшек и локонов. Она собралась было прижать меня к себе, но в самый последний момент сообразила, что это равносильно гибели для ее роскошного брючного костюма из тончайшего натурального шелка.
– Я в порядке, мамочка. Как ты узнала, что я…
– Что здесь происходит? Почему ты наврала мне, будто отдыхаешь в «Волжском утесе»? Кто этот молодой человек, который позвонил мне и сказал, что твоя жизнь в опасности? – посыпался на меня град вопросов.
– Позволь мне сперва искупаться и переодеться.
Я попыталась пройти мимо нее к лестнице, но мама цепко схватила меня за локоть.
– Постой. Я приехала за тобой. Собирай вещи, и поехали.
– Отпусти! – Я высвободилась с необычной для меня злостью и решимостью. – Никуда не поеду. Тем более сейчас.
Я сбежала вниз и бросилась в воду как была – в шортах и майке. Я быстро плыла, все дальше и дальше удаляясь от берега. Мне хотелось спрятаться подальше от всех расспросов, объяснений, бесполезных рассуждений и ненужных нравоучений. От себя самой тоже.
Когда я наконец вышла на берег, измотанная бессмысленной борьбой с течением, я увидела на краю обрыва маму и Василия. Они о чем-то оживленно спорили. Внезапно мама толкнула Василия в грудь, и он лишь каким-то чудом удержался и не упал вниз.
– Проходимец! – донесся до меня полный негодования голос мамы. – Вымогатель и негодяй! Больше не получишь от меня ни рубля!
Я быстро взбежала по лестнице, на ходу поправляя волосы.
Маме очень шли сильные эмоции – она словно помолодела на двадцать лет. Вообще я чем дальше, тем больше завидую людям ее поколения, которые могут отдаваться с жаром как любви, так и ненависти. Увы, мои сверстники в большинстве – узники собственного равнодушия.
– Но вы обещали, что расплатитесь со мной на месте. Если бы не я, вы бы так и не узнали, где ваша дочь.
– Значит, это ты донес на меня? И еще надеешься получить за это деньги? Убирайся!
Я поймала себя на том, что если и сержусь на Василия, то совсем слегка. Очевидно, моя душа тоже погрязла в обманчивой нирване равнодушия.
– Я могу пригодиться вам.
– Мы позовем тебя, если нужно. – Мама уже охорашивалась перед зеркальцем, которое достала из свой сумочки. – Убирайся вон.
– Вы же сказали, мы поедем назад.
– Какое тебе дело? Я оплатила оба конца. – Мама с любопытством посмотрела в мою сторону. – Выходит, у тебя на самом деле все в порядке, детка. Ну и слава Богу.
Василий ухмыльнулся и, подобрав полы своей хламиды, стал спускаться к Волге.
– Мамочка, ну зачем ты приехала? Ты же видишь, что я жива-здорова.
Я вдруг кинулась ей на шею и громко всхлипнула. Она прижала меня к себе и стала энергично гладить по мокрым волосам.
– Мне захотелось проветриться, Мурзик. Игорь улетел по делам фирмы в Екатеринбург, в Москве не прекращаются дожди. Скажи мне, Мурзик, у тебя на самом деле все в порядке?
– Да. Почти. Но это мелочи жизни. Справлюсь сама.
– Мне звонила Синявская. Тебя видели на вернисаже Роберта Самохвалова в позапрошлую среду. Почему ты ничего не сказала мне?
– Сама не знаю, мамочка.
– О нем была изумительная статья в какой-то газете – то ли в «Независимой», то ли в «Известиях» – не помню. Как выяснилось, это не просто гениальный художник, а еще и добрейшей души человек – передал на десять тысяч долларов оборудования какой-то детской клинике не то в Оренбурге, не то в Самаре, забыла. Неужели это тот самый Боб, который катал вас с Нонкой на санках и водил в зоопарк?
– Тот самый, мамочка.
– Он стал настоящим красавцем. Небось от баб нет отбоя. Не знаешь, он женат?
– Кажется, да. Но я точно не знаю.
– Синявская говорит, сразу после открытия выставки он улетел на Гавайи или Бермуды. Мурзик, мне кажется, Боб всегда был неравнодушен к тебе. Синявская сказала, он от тебя не отходил. Это правда? Кстати, у тебя не найдется попить? А чей это дом? Ты живешь здесь одна? – возбужденно расспрашивала мама.
Я усадила ее за столик на веранде, принесла из холодильника пива. Я смотрела на маму и думала о том, что некоторые люди носят с собой особую атмосферу. Мама принадлежала к их числу. От нее веяло уверенностью и благоразумием. Именно этого не хватало мне в последние дни.
Потом мы ходили из комнаты в комнату. Но в мастерскую Боба я маму не повела. Я сказала ей, что там идет ремонт. Наконец она утомилась и пожелала переодеться. Я отвела ее в свою бывшую спальню. Она сказала, увидев зеркало на потолке:
– Сейчас это уже выглядит пошло. Уверена, этот дом построил какой-то старый сластолюбец для поддержания своей гаснущей потенции. Надеюсь, с тех пор дом успел сменить хозяев.
Она облачилась в легкую блузу и шорты и прилегла поверх покрывала. Я принесла фрукты и минеральную воду.
– Тебе тоже нужно поспать, Мурзик. У тебя очень уставший вид. Где твоя комната?
– Я живу во флигеле.
– Что это вдруг? Надеюсь, ты не…
Мама запнулась, не в силах подобрать слово, которое бы не обидело меня.
– Хочешь спросить, не нанялась ли я в прислуги? Это было бы здорово, мама.
– Шутишь как всегда, Мурзик. Наверное, ты так и не выйдешь из детского возраста.
– Я никогда не была ребенком. По крайней мере не чувствовала себя ребенком.
– Ты была замечательным ребенком, Мурзик. Ласковым, наивным, доверчивым.
– В наш век это считается пороками.
– Глупости. Скажи, а здесь не опасно? – неожиданно спросила она.
– Здесь очень злые собаки.
– Я имела в виду другое. Хотя это, вероятно, всего лишь моя впечатлительность. Знаешь, я прочитала очень интересную книгу об энергии, которая остается после умерших насильственной смертью. Оказывается, в замкнутом пространстве она сохраняется около сотни лет. Древние называли ее духом мщения. Разумеется, я не слишком верю в подобную ерунду, но тем не менее…
Мама замолчала и зябко передернула плечами.
– Если хочешь, я могу перевести тебя в другую комнату, – предложила я.
– Думаю, не стоит. Мне здесь даже нравится. Если здесь и живет дух мщения, против меня он вряд ли может что-то иметь. – Мама посмотрела на меня внимательно, улыбнулась ободряюще. – Выше нос, Мурзик. Можешь поделиться со мной своими бедами. Только не думай, что я вторгаюсь в твою личную жизнь.
– У меня ее нет, мама.
– Отсутствие личной жизни тоже есть форма личной жизни. – Мама шутливо погрозила мне пальчиком. – Я заказала обратные билеты на восемь тридцать утра завтра. Если хочешь, мы можем улететь сегодня в девятнадцать ноль ноль. Сейчас нет проблемы с билетами.
– Не хочу.
– У тебя еще есть время подумать.
– Я уже обдумала. Я не могу бросить его в таком состоянии.
– Кого?
– Боба. Роберта Самохвалова.
Мама недоверчиво хмыкнула.
– Не веришь?
– Почему же, Мурзик. Просто жду, когда ты хотя бы на сантиметр приоткроешь завесу тумана, которую набросила на последние десять дней своей жизни. Я, как ты знаешь, терпелива.
– У меня нет настроения исповедоваться. Если бы ты приехала хотя бы на день раньше.
Я непроизвольно вздохнула.
– А ты попробуй сейчас, Мурзик. Вдруг получится?
– Что было, то было, и нет ничего, – у меня вырвалась цитата из популярной песни времен маминой юности.
– Да, совсем забыла: мне звонил Денис. У него через неделю концерт в зале Чайковского. Пригласил нас с Игорем.
– Признайся, мамочка, ты очень страдаешь из-за моей неустроенности? – вдруг спросила я.
– Я не считаю тебя неустроенной. Это во-первых. А во-вторых, я спокойна за тебя в духовном плане: у тебя здоровое начало и, что немаловажно, четко сформулированное представление о том, что хорошо, а что плохо. Что касается замужества, я чем дальше, тем больше убеждаюсь, что ранние браки ведут неизбежно к драмам и даже трагедиям. И при этом страдают невинные существа – дети. Согласись, ты тоже всегда переживала из-за того, что мы с отцом расстались.
Я пожала плечами и отвернулась. Мама невольно задела струну, которая почти замолкла во мне. Если бы она соизволила обсудить со мной эту тему лет пятнадцать назад и выслушать внимательно все, что я думаю по этому поводу…
– А что ты скажешь, если я возьму и выйду замуж?
– За кого?
Мама привстала на локтях и посмотрела на меня заинтригованно.
– За Роберта Самохвалова.
Она улыбнулась. Она была уверена, что я ее разыгрываю.
– Скажу, что тебе ужасно подфартило. Все женщины будут тебе завидовать.
– Так уж и все?
– Уверена. Мурзик, он настоящий мужчина. Я бы даже сказала, с большой буквы.
– Тебе-то откуда это известно?
– Видно за версту.
– Ты хочешь сказать, с ним хорошо в постели?
Мама выдержала мой пристальный взгляд.
– Думаю, и это тоже. Но я имела в виду нечто другое.
– Что, мама?
– Он великодушен и смотрит на многие вещи сквозь пальцы. Этот человек не стал бы требовать от тебя беспрекословного подчинения.
– А мне как раз хочется подчиняться кому-то беспрекословно и без оговорок. Как говорится, ради разнообразия.
Я усмехнулась не совсем искренне. Дело в том, что я в настоящий момент чувствовала именно так.
– В таком случае тебе нужно было выходить замуж за Дениса. Я даже предположить не могла, что в этом хрупком, изнеженном мальчике окажется такая жажда подчинять себе. Ты была права, Мурзик. И все равно мне очень жалко, что вы с Денисом поссорились. Он тоже наверняка сожалеет об этом.
– Мы с ним не ссорились. Просто наши пути разошлись.
– Да, Мурзик, да. – Мама протянула руку и погладила меня по коленке. – Ты у меня еще такая наивная.
– Я хитрее, чем ты думаешь. Главная моя беда в том, что я предвижу все на несколько ходов вперед. Боб настоящий слабак. Не думаю, чтобы он был великодушным. Я не уживусь с Бобом, это уж точно.
– Мурзик, дорогая, ты ошибаешься. Синявская говорит, он настоящий мачо. Думаю, это проходимка сумела с ним переспать, а там кто ее знает.
Я расхохоталась. Это был злой смех. Я смеялась над тем, что не умею в нужное время прибегать к помощи розовых очков, как это делает подавляющее большинство людей. И это еще полбеды. Главная моя беда состоит в том, что я, несмотря на пережитое, продолжаю верить в романтизм жизни.
– Решено. Я принимаю его предложение и становлюсь хозяйкой этого дома и целой горы. Жду вас с Игорем в гости, мамуля.
– Чувство юмора ты унаследовала от отца. – Мама подавила в себе горестный вздох. – По крайней мере это делает тебя светской женщиной с большой буквы, хоть ты и не желаешь это признать.
– Мы устроим свадьбу в затопленном храме, про который рассказывал Михаил. Ты умеешь нырять с аквалангом?
Может показаться странным, но я говорила вполне серьезно. Более того, мне вдруг ужасно захотелось венчаться в затопленном храме.
– Научусь ради такого дела.
– Ловлю на слове, мама. Сейчас я познакомлю тебя с твоим будущим зятем.
Я сняла трубку, намереваясь позвонить Бобу во флигель, где он отлеживался после своего падения, как вдруг он сам появился на пороге.
– Боже мой! – Мама проворно вскочила, одернула блузу. Потом ее руки взвились к волосам.
– Я хотел сказать тебе, Чайка… – Боб заметил наконец маму. – Кто это? – спросил он испуганно.
– А я вас сразу узнала. Я мама Лоры. Мы были когда-то очень близко знакомы. Собственно говоря, я даже дружила с вашей матерью.
Боб автоматически пожал протянутую ему руку мамы и повернулся ко мне.
– Чайка, я должен уехать отсюда. Ты не будешь возражать?
– Нет, конечно. Наверное, я буду рада.
– Ты была в мастерской? – спросил Боб и сел на пол возле моих ног. – Я знаю, кто сделал это, – сказал он, глядя в пол. – Как же он должен ненавидеть меня.
– Он тебя жалеет. Я не знаю, что за отношения вас всех связывают. Но мне кажется, все обстоит не совсем так, как вы пытаетесь мне внушить.
Он посмотрел на меня без удивления. Взял меня за руку, прижал ее к своей щеке.
– Я сам не знаю, как все обстоит. Но ты права, Чайка. Я уверен.
– Не сердись на него. Если на ненависть отвечать ненавистью, не останется никакого выхода. Мне кажется, ты найдешь выход.
– Да. – Он согласно закивал головой. – Я не хочу ненавидеть Глеба. Я даже рад, что он это сделал. Это была последняя капля. Если бы не Глеб… – Боб взялся за голову и поморщился. – Знаешь, я был уверен, что не выберусь отсюда живым.
Он облокотился о мои ноги, положил голову мне на колени. Он дрожал. Я гладила его заласканные ладонями множества женщин волосы и думала о том, что даже если мы обвенчаемся в том затопленном храме, мы никогда не будем счастливы в том смысле, который я вкладываю в это понятие. Но как бы там ни было, Боб нравился мне все больше и больше.
Мама хотела было незаметно выскользнуть из комнаты, но я окликнула ее.
– Сейчас выпьем шампанского, – сказал Боб. – Это будет вроде помолвки. Чайка, поможешь собрать мои вещи? Я уже позвонил Михаилу. Он отвезет нас в аэропорт.
– Чудесная природа, дивный поэтичный край. – Мама держала в руке бокал с шампанским и делала отчаянные усилия не щурить глаза. – Я забыла темные очки. Ведь мы в Москве уже целую неделю не видели солнца. А здесь оно такое яркое. Настоящий рай. Что, на том берегу церковь? – спросила она, остановившись возле самого края обрыва.
