Текст книги "Что сердцу дорого"

Автор книги: Наталья Парыгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

20

Вот это мороз! В такой бы мороз дома сидеть, возле печки. Окна трамваев замохнатились белым, заиндевели у пассажиров воротники и шапки, пар от дыхания клубами поднимается вверх. Скамейки почти все свободны, а люди стоят: сядь-ка на такую холодную!

Соня устроилась в уголке, спрятав руки в рукава. Даже сквозь валенки проникал мороз, и ногам было неуютно. А трамвай грохочет, и конца не видно пути.

Все-таки доехали. Соня соскочила с подножки и почти побежала к заводу. Невдалеке от проходной ее нагнала Люба Иванова. Она в телогрейке, из-под красного берета видны почти такие же красные уши, на ногах у Любы – туфли с калошами, которыми она гулко стучит по обледеневшей дороге.

– Не замерзла? – улыбаясь, спрашивает Люба.

– Нет. А у тебя, наверное, ноги… Надо было тоже валенки надеть.

– У меня их нет, никогда не носила. Пойдем быстрее?

– Пошли.

Наконец они добегают до цеха. Но в цехе сегодня холодно, плавильное отделение не работает, и батареи чуть-чуть тепленькие: ради воскресенья топят слегка, чтоб только не промерзли трубы.

– Вадим, просто невозможный мороз, – говорит Люба, но голос у нее веселый, словно она радуется этому морозу.

– Надо отменить воскресник. Без носа останешься, – ноет Толя Игнатов.

– Правильно! – кричит Зина Огаркова. – У кого такие длинные носы, как у Толи, – отпустить домой!

Молодежь хохочет. У Игнатова, в самом деле, нос великоват.

– Ну как же тебя будут парни любить, – шепчет Вера на ухо Зине, – если ты так с ними обращаешься!

– А, все равно, хуже не будет! – отчаянно отмахивается Зина.

Народу собирается все больше.

– Хорош морозец, молодежь? – спрашивает Минаев.

– И в Сибирь ехать не надо.

– Может, пойдем на улицу, погреемся? – предлагает Петр Антонович.

– Пора, – соглашается Вадим. – Уже восемь.

Еще совсем темно. А до чего ж морозно! Страшно прикасаться к этим покрытым белой изморозью железным трубам, кажется, никакие рукавицы не спасут от их обжигающего холода.

– Смелее, ребята, – говорит Вадим и первым хватается за трубу.

Ему ничего, привык в армии. Телогрейка наполовину расстегнута, шапка на макушке, лицо разрумянилось. За другой конец трубы хватается Костя Жарков, и они почти бегом тащат ее в новый склад. Следом за ними поднимают такой же груз Андрей и Петр Антонович. Толя Игнатов один носит охапкой мелкие заготовки, держа их на вытянутых руках. У Толи посиневшее и до того печальное лицо, что, кажется, он вот-вот заплачет. Ему жаль, что пропал выходной, но не прийти нельзя было: член бюро.

У девушек работа полегче – они во дворе разгребают снег, выковыривают всякий хлам и все это на носилках таскают метров за сто на свалку. Люба приплясывает в своих калошах и уверяет всех, что ничуть не холодно, это просто кажется. Вера время от времени трет рукавичкой нос. Зина Огаркова громко ругает мороз. Но в общем дело идет.

Тамара ломом выдалбливает из земли разные железяки. Работает она старательно, сил не жалеет, даже вспотела, несмотря на мороз, но толку маловато: мужская работа ей не по плечу. Вадим, заметив это, подошел, взял из ее рук лом.

– Дай, помогу.

Силы Вадиму не занимать, стукнет ломом разок, другой, и мерзлая земля уступает ему свою добычу. Тамара втайне любуется Вадимом. «Какой сильный! – думает она. – И добрый. Пришел помочь мне. Счастливая Соня. Где она?»

Соня тут же, рядом. Работает, сосредоточенно глядя вниз. Чем-то недовольна. Как можно быть недовольной, если тебя любит такой человек? А красивая. Даже в этом стареньком пальто она выглядит тоненькой и стройной. Нежным овалом выделяется лицо в обрамлении заиндевевшего пухового платка. А как хороши под тонкими бровями большие голубые глаза! Только такая и под стать Вадиму.

Себя Тамара не любила до того, что избегала смотреться в зеркало. Презирала свою полную талию, свое круглое лицо, а здоровый румянец на щеках казался ей чуть ли не уродством. С такой внешностью разве можно надеяться на чью-то любовь? Ясно, придется жить одной, всю жизнь одной, давно пора с этим смириться… Нет, почему все-таки хмурится Соня?

Где же было разгадать Тамаре! Соня и сама не знала. Или не смела себе признаться. Собиралась на воскресник, как на праздник, а теперь угрюма и раздражена. Аркадий не пришел. Не все ли ей равно? Она здесь не ради него. Но почему он не пришел?

– Вадим!

Он тотчас обернулся и улыбается Соне. Совсем не нужно улыбаться, никакой нет причины.

– Что ты, Соня?

– Ничего. Я так…

Вдруг он заболел? Это какое-то наваждение. Она ни о чем не может думать. Аркадий. Удивительное имя. Аркадий. А глаза черные, как у демона. Неужели это то самое… то, чего она ждала так долго. И не дождалась. Поздно. Ведь она дала слово Вадиму, он уже ищет комнату. А теперь ей хочется куда-то бежать, сердце томится…

– Соня, перекур. Ты разве не слышала? Костя объявил перерыв.

Никогда. Никогда она не выйдет замуж за Вадима.

– Застегни телогрейку. Простудишься.

– Я? Что ты! Мы в армии, знаешь…

Все-таки он принялся застегивать телогрейку, чтобы доставить ей удовольствие своим послушанием. А она смотрела на его большие, красные от мороза руки с невольной неприязнью и думала: «Нет, нет, нет…»

21

Люба заходит в формовочное отделение.

– Соня, тебя вызывает Минаев, – загадочно улыбаясь, сообщает она.

– Меня? Зачем?

– Сказать?

– Ну?

– Тебя переводят в модельное отделение. В мою бригаду.

– Вот как. Не справляетесь без меня? – шутит Соня.

– Прорыв!

Люба в светлой кофте и юбке в складочку, складочки все на месте, ни одна не примята, туфли на высоких, слегка, правда, стоптанных каблучках. Только фартук выдает ее рабочую профессию, но и он сшит кокетливо, не то что у Сони, и отделан тесьмой. И Соня, если перейдет в модельное, сможет так одеваться.

– Ну, ты согласна?

– Еще подумаю.

– Брось, что тут думать!

Немножко жалко уходить. Теперь здесь легко работать. Больше не приходится вручную сеять песок – он просеивается механически барабанным ситом, а потом подается в бункер. Нажал рукоятку – и сыплется в формы чуть шуршащей темной струей.

– Соня, я считаю тебя в своей бригаде, – решительно говорит Люба. – Да иди, Минаев ждет.

– Сейчас.

Люба уходит, а Соня вынимает из кармана фартука маленькое круглое зеркальце и долго рассматривает себя, стоя у окна. В светлом кружочке видны встревоженные голубые глаза, тонкий нос, прядка волос, выбившаяся из-под пестрой косыночки. «Ну что, хочешь снова стать модельщицей?» – спрашивает Соня свое отражение. Глаза светятся лукаво-радостными искорками. Конечно, она согласится. Будет сидеть за столом, быстрыми и ловкими движениями собирать и разбирать пресс-формы. Руки от парафина станут белыми и нежными, как у всех модельщиц. А сейчас вон – под ногтями черно.

Соня идет к Минаеву с готовым ответом. На обратном пути заходит на литейный участок. У литейщиков перерыв. Они о чем-то беседуют, собравшись в кружок.

– А я говорю – если бы ООН по-настоящему…

Вадим. Рассуждает о политике. А Аркадия нет. Пусть разговаривают, не стоит их отвлекать.

Но Вадим уже заметил ее и покинул товарищей.

– Соня! Ну, как дела?

– Меня переводят в модельное.

– Вот хорошо. Ты рада?

– Конечно.

– А мне пока что не везет. Вчера предлагали комнату, но темная, одно окно, да и то на север. Не в такой нам надо начинать жизнь, правда?

– Вадим…

Он понял ее по-своему и утешил:

– Ничего-ничего. Все будет хорошо.

Как ему сказать? Когда-нибудь потом. А, может быть, не надо говорить, пусть все случится, как задумали? Совсем это не любовь. Обман. Где обман? С Вадимом? Или теперь? Вон он. Подошел к столику, склонился, что-то записывает. А у Сони пламенем горят щеки, жутко и радостно замирает сердце. Ей придется пройти мимо Аркадия. Ну что ж… Она пройдет. Она даже не опустит глаз. Вот. Она не боится. Какой у него испытующий и властный взгляд. Как будто спрашивает о чем-то и что-то приказывает. Пусть спрашивает – Соня скажет ему все. Пусть приказывает. Она пойдет за ним всюду, куда ни позовет. Если бы только он позвал…

На другой день Соня выходит на работу уже в модельное отделение. Оно занимает довольно большое помещение, но все-таки здесь тесно. Вдоль стен разместились столы, за которыми сидят работницы. Одни готовят модели наиболее сложных деталей с помощью ручных шприцев, другие, чуть подплавив их паяльником, прикрепляют к литнику, третьи контролируют качество моделей и агрегатов. Посередине отделения стоят два круглых металлических стола с прессами, и за ними тоже трудятся бригады модельщиц, так что свободным остается только узкий проход. Одну из этих бригад составляют Люба, Соня и Зина Огаркова.

Соня пришла на работу в светлом летнем платье с яркими цветочками. Это едва ли не лучшее платье из ее скромного гардероба очень шло к ней, но было явно не по сезону и к тому же не гармонировало с рабочей обстановкой: и стол, и стулья покрыты жиром от модельной пасты, каждую минуту можно насадить пятен.

– Что это ты вырядилась? – насмешливо спросила Зина Огаркова.

– На формовке надоело грязной ходить, – небрежно ответила Соня и села на свое место.

Люба ее поддержала:

– Ничего она не вырядилась, просто аккуратно оделась.

Каждый день, отправляясь на работу, Соня как будто ждет чего-то. Что-то должно случиться, кажется ей. Вадим? Комната? Нет, не то. А дни идут, и ничего не случается.

Аркадий больше не заглядывает в модельное. Он совсем не обращает внимания на девчат. И на Соню тоже. Даже когда Соня заходит в литейное отделение, Аркадий не смотрит на нее. Ни о чем не догадывается. Ничего не знает. Не хочет знать.

В Сонином сердце слабеют глупые надежды. Судьба наказывает ее за то, что она обманывает Вадима.

И вдруг случилось то, о чем она мечтала. В обеденный перерыв Аркадий появился в модельном отделении. Соня была одна. Девчата ушли мыть руки, а она задержалась, заканчивая работу. Она не слышала шагов и вздрогнула, когда над самым ухом прозвучал его голос.

– Соня! Чего стараешься? Уже обед.

– Я только… закончить.

Не надо показывать, что она так взволнована. А как скрыть? Он, наверное, слышит, как стучит ее сердце.

Аркадий взял Соню за руки, повернул к себе. Пристально глядя в лицо, проговорил самоуверенно и властно:

– Ты мне нравишься, Софьюшка. Мы с тобой пойдем сегодня в театр.

Соня молчала, но Аркадию и не нужно было слов – по тому, что она не отнимала рук, по ее растерянной улыбке и испуганно-покорному взгляду он понял, что она согласна.

– Вот билет, – сказал Аркадий. – Встретимся в театре, а то мне некогда за тобой зайти. Ты далеко живешь?

– Далеко.

Вернулись девчата и видели, как Аркадий передавал ей билет.

– До вечера, – сказал он и ушел, небрежно кивнув Зине и Любе.

Зина – Соня это заметила – покраснела, а Люба как будто с недоумением или даже с едва заметным презрением смотрела ему вслед.

– Не понимаю, что вы в нем нашли, – сказала она. – Хромой, нахальный и лодырь, наверное.

– Проще всего сказать о человеке плохое, тем более, когда его не знаешь, – заступилась Соня. – А за работу его Вадим хвалит.

– Кнопочки нажимать – дело нетрудное. А литейщиком не смог.

Соня промолчала, обидевшись за Аркадия. Никакой он не нахальный, просто смелый, а прихрамывает совсем немножко, и вообще за это нельзя человека осуждать. Впрочем, пусть говорит, что хочет. Соня встала и пошла мыть руки. В маленьком кармашке платья лежал билет, а кисти рук все еще ощущали прикосновение его ладоней.

Потом они вместе обедали. Люба, видно, уже совсем забыла об Аркадии, но Зина – нет.

– Ты идешь с ним в театр? – спросила она, безуспешно стараясь сделать равнодушное лицо.

– Да, иду.

– А Вадим тоже идет? – с усмешкой поинтересовалась она.

Вадим! Ох, она ведь совсем забыла, что обещала идти с ним в клуб. Соня кинулась в литейное отделение. Вадим стоял у окна. В одной руке у него был кусок колбасы, в другой – здоровая краюха хлеба.

– Что ты? – с удивлением спросил он, глядя в ее растерянное и в то же время необычно оживленное лицо.

– Вадим, я совсем забыла… Я сегодня вечером не могу пойти с тобой…

– Почему? – огорченно спросил он.

– Я… не могу. Честное слово, не могу.

– Что же, как хочешь, – сухо сказал Вадим, обиженный не столько ее отказом, сколько тем, что она не захотела открыть ему причину. Впрочем, мало ли какие могут быть у Сони свои девичьи дела. Может, по дому что…

Вторая половина смены показалась Соне нескончаемо долгой. Она собирала и разбирала пресс-формы, а сама думала о том, что наденет в театр. Когда был культпоход, она ходила в светлом платье из искусственного креп-жоржета, и девчата говорили, что это платье ей к лицу. Но сегодня хотелось одеться особенно красиво и нарядно. У нее есть плиссированная юбка, но кофточки все стиранные, и фасон так себе… ни одной модной. К тому же и чулки штопанные, новых нет, надо успеть купить.

Едва дождавшись конца смены, Соня кинулась к проходной.

Чулки она нашла только в четвертом магазине – нигде не было маленьких размеров, заплатила тридцать рублей, спасибо – у девчат нашлись деньги, дали взаймы. Никогда раньше Соня не покупала таких дорогих чулок, но никогда в ее жизни не было и такого дня.

Соня явилась рановато, и ей пришлось подождать Аркадия. Но зато как только он вошел, увидел ее, улыбнулся, Соня забыла обо всем на свете. Аркадий взял ее под руку, и они гуляли по фойе, и Соне казалось, что все вокруг завидовали ей.

«Женитьба Белугина» Соне понравилась, но что-то все время тревожило ее, какая-то смутная мысль, которую она никак не могла уловить – быть может, потому, что Аркадий держал в своей ладони ее руку, и это отвлекало от спектакля, мешало сосредоточиться. Его рука была такая мягкая, теплая и маленькая, совсем не похожая на широкую грубую ладонь Вадима. Вадим! Ну конечно. Вадим ужасно похож на Белугина. Такой же большой, робкий, неловкий… И хороший… Конечно, он хороший… Но не могла же она сегодня не пойти с Аркадием.

– Соня, милая, – шепчет Аркадий, почти касаясь губами ее уха, и радость мягкими волнами разливается у нее в сердце, и хочется, чтобы никогда не кончался этот спектакль. Надо слушать. О чем это они там говорят на сцене?

– Я люблю тебя. Слышишь?

Нет сил ответить. Соня только наклоняет голову и краснеет.

– Я полюбил тебя с первого взгляда. Ты веришь в любовь с первого взгляда?

– Верю, – шепчет она.

В антракте Соня вдруг увидела Костю с Верой. Она вздрогнула и отпрянула, словно хотела спрятаться, но заставила себя выпрямиться и посмотреть им в глаза. Аркадий что-то оживленно говорил ей – Соня не понимала, что.

– А, вы тоже здесь, – сказал Костя, как будто это и так не было ясно.

– Без Вадима? – спросила Вера, в упор глядя на Соню, словно требуя этим взглядом у нее отчета. Какое она имеет право? Никто не может… Даже Вадим. Ведь они еще не поженились.

Соня ничего не ответила. За нее ответил Аркадий.

– Вадим – домосед, он не любит ходить в театр.

– Ну, нет, – возразил Костя. – Если культпоход…

– Так это в порядке комсомольской дисциплины, – тотчас нашелся Аркадий.

Вера молча потянула Костю за руку. Она все поняла. Она осудила Соню.

У Сони стало нехорошо на сердце. Зачем она пошла с Аркадием в театр? Он сунул ей билет, и она без оглядки, без раздумий побежала к нему. И не сказала правды Вадиму. Не посмела сказать… Теперь он узнает от Кости. Стыдно. Перед Верой стыдно, и перед Вадимом, и перед собой.

– Ты что нахохлилась, девочка?

Соня взглянула в лицо Аркадию. Он был доволен и беззаботен. Она ничего не сказала ему.

В полночь, когда кончился спектакль, Аркадий отправился провожать Соню. Она шла, прижимаясь к нему, как во сне – безвольная, счастливая, виноватая перед Вадимом и не раскаивающаяся в своей вине.

Был мороз, но Аркадий словно не замечал этого. Хотя ему, должно быть, не холодно в теплом полупальто и каракулевой шапке.

– Тебе так идет эта черная кубанка, – говорит Соня.

– Да? Тебе нравится?

– Нравится.

Соня совсем закоченела, особенно коленки – тонкие чулки не защищают от мороза. И руки тоже замерзли.

– Аркаша, пойдем побыстрее, – не выдержав, просит она.

Но Аркадий вместо этого останавливается и, обняв ее, крепко целует в посиневшие от холода губы.

И Соня смиряется. Они идут дальше тем же ровным неторопливым шагом, коленки уже ничего не чувствуют, наверное, побелели, и руки закоченели страшно. Но на талии лежит рука Аркадия, и Соня терпеливо переносит холод, чтобы продлить радость свидания.

22

Без Сони Вадим не захотел идти в клуб. Андрей звал – нет, отказался. Но и в общежитии не сиделось. Проиграл Саше Большову партию в шахматы, оделся, пошел один, просто так колесить по городу.

Возле доски объявлений Вадим по привычке задержался. «Обучаю на пишущей машинке… Продается рояль… Меняю квартиру…» Это уже давно висит. «Нужна няня… Сдается…» Этого не было. «Сдается комната площадью восемнадцать квадратных метров…»

Комната. Восемнадцать метров. То, что нужно Вадиму, что нужно им с Соней. Когда повесили эту бумажку? Неужели комната уже сдана? Заречная, 32. Надо записать. Не стоит. Заречная, 32. Если пойти сейчас же… Заречная, 32.

Конечно, Вадим пошел тотчас же, почти побежал. Он знал эту улицу. Далеко, на самой окраине. Но разве это важно? Будут выходить на полчасика пораньше. Даже приятно утром пробежаться до трамвайной остановки… Да, надо и сейчас подъехать на трамвае. Неужели не успеет? Неужели заняли?

Нет, комната оказалась свободной. Только узнав об этом, Вадим немного пришел в себя. Внимательно взглянул на хозяйку. Аккуратная женщина лет под пятьдесят, руки скрестила на груди, сверлит нанимателя острыми глазками.

– Можно посмотреть?

– Посмотрите.

Комната подходящая. Сухая, чистая, потолок высокий, два окна. Обои в голубых цветочках. Герань на подоконниках. Стол, кровать, четыре стула, шкаф. Что еще надо? Жить да радоваться. Вадим и сам это видит, а тут еще хозяйка непрестанно жужжит:

– Такую комнату не скоро найдете. У меня тут восемь лет люди жили, уезжали – благодарили. И вам… Сколько вас? Двоечко всего? Для двоих это прямо рай. Летом у нас тут палисадничек, георгины цветут.

– Сколько?

– Пять кустов.

– Нет. За комнату сколько?

– Ах, за комнату. Да уж так, чтобы без запроса…

Хозяйка храбро назвала цифру. Вадим поежился.

– Это не пойдет. Уступайте.

– Да что вы, такая комната, вас двое, оба работаете… Я ведь тоже на риск иду, сегодня вас двое, а через год, гляди, ребеночек, беспокойство…

– Ребенок? У нас?

– А что же. Дело молодое.

Вадим засмеялся. Ребенок. А в самом деле… Славная комната. Славная хозяйка. Все-таки он еще поторговался. Но славная хозяйка оказалась твердокаменной. И он согласился. Не на всю ведь жизнь. Со временем получат квартиру в заводском доме. Он дал задаток, получил расписку и уехал счастливый.

Утром раньше обычного побежал на завод, торопясь обрадовать Соню. Но Сони не было. Костя Жарков, здороваясь, как-то странно посмотрел на Вадима. И вдруг ни с того ни с сего сообщил:

– А знаешь, Вадим, я ревнивый.

Вадим принял это за шутку.

– Я на твою Веру ни-ни, не заглядываюсь.

Однако Костя оставался серьезен.

– Конечно, вы еще не поженились, но все знают, что ты подыскиваешь комнату…

– Нашел, – перебил Вадим. – Уже нашел.

– Вера говорит, что ничего у вас не получится. Это вчера мы спорили, после того как увидели Соню в театре с Аркадием. А я говорю: ерунда. Просто Вадим слишком доверчив.

– С Аркадием? В театре? – медленно переспросил Вадим.

– Так ты в самом деле не знал?

– А ты не того… не разыгрываешь меня?

– Твоя невеста тебя разыгрывает, – безжалостно проговорил Костя.

Ошеломленный Вадим покинул свой пост возле модельного отделения, где ожидал Соню, и пошел на литейный участок. Аркадий был уже там, в своих наглаженных брючках и неизменной вельветовой куртке. Сидел у стола, причесывался. «С Аркадием? С этим? – думал Вадим, с ненавистью глядя на бывшего друга. – Но почему… И ничего не сказала».

«Ну, хорошо… Сходила в театр. С другим. В конце концов, что тут особенного?» – попытался убедить себя Вадим, но его не покидало ощущение надвигающейся катастрофы. Он хотел заговорить с Аркадием, но чувствовал, что не сумеет скрыть волнения, и молчал. Вдруг Аркадий заговорил сам.

– Мы вчера были с Соней в театре, – сообщил он таким тоном, словно ожидал от Вадима одобрения. – Славная девочка.

Вадим до ломоты в скулах стиснул зубы и промолчал – он с трудом владел собой и мог бы сказать только какую-нибудь отчаянную грубость. Но сейчас было не время и не место.

– Пора загружать печь, – сказал Андрей, заметивший по лицу Вадима, что с ним творится что-то неладное.

– Пора, – согласился Вадим и первый пошел за стальными прутками.

Он взял несколько штук и направился к плавильной печи, но вдруг почувствовал такую тяжесть – не в руках, а в груди и как будто во всем теле, что, казалось, не хватит сил выдержать.

«Нет, надо немедленно увидеть ее», – решил он, поспешно дотащил свои прутки, сложил у печи и, сказав Андрею: «Загружайте, я сейчас», побежал в модельное отделение.

Еще с порога, позабыв о том, что Соня здесь не одна, Вадим крикнул каким-то сдавленным голосом:

– Соня!

Она медленно подошла.

– Что ты, Вадим?

– Ты…

Соня стояла против него и смотрела себе под ноги. Лицо у нее было строгое, отчужденное. Модельщицы с любопытством поглядывали на них.

– Отойдем в сторонку, мне надо с тобой поговорить.

Она послушно пошла за ним, но когда они остановились в укромном уголке возле разрисованного морозом окна, она, водя пальцем по стеклу и по-прежнему не глядя на Вадима, сказала:

– О чем нам говорить, Вадим?..

– Не о чем? – изумленно спросил он. – Больше не о чем? Это правда, что ты вчера с Аркадием…

Она не дала ему закончить.

– Правда… – Соня, наконец, взглянула на Вадима. Ее глаза отчего-то казались темнее, чем обычно, и Вадиму почудилось в них смятение и вместе с тем решимость.

– Я ошиблась, Вадим. Я тебя никогда не любила. Просто как-то необдуманно согласилась… Только теперь я поняла, что это была не любовь…

Вадим все еще не мог осмыслить случившегося, не мог смириться. Ведь ничего не было… Или было, а он, слепой олух, не замечал? Да, наверное, так… Соня охладела к нему. Отговаривалась, когда он предлагал встретиться. Стала молчалива, а иногда без причины раздражительна. Она его не любила.

– Нет, этого не может быть. Ведь все уже… Мы все решили. И комната есть. Хорошая комната.

Зачем он это говорит? Как он не понимает, что это непоправимо?

– Ты меня прости, Вадим. Я знаю, что виновата, – тихо, но твердо проговорила Соня.

И эти слова, и этот тихий, покорный и в то же время решительный голос лишали последней надежды. Она говорит правду. Бесполезно и просто глупо пытаться что-то доказать, изменить.

– Соня, ведь он пустой человек! – словно хватаясь за соломинку, робко сказал Вадим.

– Не нужно об этом, – сухо ответила Соня. – Ты не сердись, – добавила она. – Я сама не знаю, почему так получилось.

– Нет, ты подожди… – пытался он задержать ее.

– Неудобно, Вадим, надо работать.

В этих словах он угадал совсем другой смысл: не стоит больше говорить.

– Да… Ну что ж, ладно… – Он повернулся и пошел к себе.

Аркадий стоял возле щита. Отставив одну ногу и заложив за спину руки, он что-то рассказывал литейщикам.

– Праздник, что ли, сегодня? – с несвойственной ему резкостью обратился Вадим к ребятам.

– Ты что, с левой ноги встал? – буркнул Саша Большов, а Андрей сказал:

– Мы уже загрузили печь.

– А осмотрели перед загрузкой?

– Чего ее осматривать? Печь как печь, – сказал Саша.

– Андрей, ты проверил футеровку?

– Проверил.

Вадим не заметил неуверенности в голосе Андрея. Он был слишком взволнован.

«Что же теперь делать? – думал он и тут же обрывал себя: – А ничего не делать! Выбросить все из головы и – точка…»

Но это было свыше его сил.

– Аркадий! – он сам почувствовал, что кричит слишком громко, и постарался овладеть собой. – Включай печь, – сказал он уже почти нормальным голосом.

Он избегал смотреть на Аркадия, но в какую-то секунду невольно взглянул, и ему показалось, что на тонких губах Аркадия застыла злая и насмешливая улыбка. «Нет, он не любит Соню», – решил Вадим по одной лишь этой улыбке, и в душе его ожила надежда.

Металл уже расплавился, и Вадим собирался вводить присадки, как вдруг заметил в нижней части печи небольшое красное пятно. Он оглянулся, отыскивая мастера, но Петра Антоновича поблизости не было, а зловещее пятно становилось все ярче, росло на глазах. «Прогорела футеровка, – догадался Вадим. – Если сталь проест трубку индуктора, может быть взрыв – ведь в трубке течет вода!»

– Выключай ток! – во всю силу своих легких крикнул Вадим. – Выключай! – И сам, подскочив к пульту, дернул рубильник.

Саша смотрел на него с недоумением, но Андрей, более опытный, уже все понял и кинулся помогать Вадиму. У них в бригаде никогда еще не было такого случая, но Петр Антонович не раз предупреждал об осторожности. Сегодня они забыли об этом. Вадим, заторопившись к Соне, не проверил обмазку, а Андрей осмотрел ее невнимательно.

Все личные неприятности мгновенно вылетели у Вадима из головы. Сознавая опасность, он как-то сразу подобрался, уверенно включил подъемник. Печь медленно – Вадиму показалось, что необычно, невыносимо медленно – стала крениться. Наконец металл вязкой, ярко-алой лентой заструился в яму, расположенную под печью.

Когда через несколько минут подошел мастер, все было кончено. В яме остывал «козел», печь была пуста, и только в ее футеровке, словно ранка, краснела небольшая воронка.

Вадим вдруг почувствовал, как сильно устал. Раскаленное нутро печи понемногу меркло, и вместе с ним как-то угасали все волнения этого утра, уступая место страшной усталости и ощущению пустоты в сердце.

– Что же это вы, а?

Мастер вдруг грубо выругался, поразив литейщиков: никто не слышал от него прежде бранных слов, да и молодежи он не давал сквернословить.

– Ничего ведь не случилось, Петр Антонович, – тщетно пытался успокоить его Вадим.

– Выходит, нельзя на вас положиться? – распалялся Нилов. – За всем сам досмотри, во всякую дырку сам лезь. Да понимаете ли вы, с чем имеете дело? Это вам не болванка – где ни брось, все ладно. Это жидкий металл! Огонь!

Мастер глубоко вздохнул и вдруг схватился рукой за грудь.

– Вы отойдите, Петр Антонович, тут жарко, – сказал Вадим, заметивший меловую бледность его лица.

– Работаешь… на таком… деле ответственном… – с расстановкой, через силу проговорил мастер.

– Ошибся, Петр Антонович… Печь не проверил перед загрузкой.

– Смотри, Егоров, если еще раз…

– Больше не повторится, Петр Антонович. Честно говорю, – уверял Вадим.

Стуча молотками по ломикам, литейщики выбивали негодную футеровку печи. Сейчас они сделают новую, и даже места не найдешь, где была эта злополучная воронка. Вот если бы можно было так же просто и в сердце уничтожить эту горечь, эту боль, забыть все, о чем недавно, еще вчера, мечтал, на что надеялся, чем жил…