355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наталья Парыгина » Что сердцу дорого » Текст книги (страница 12)
Что сердцу дорого
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 15:19

Текст книги "Что сердцу дорого"


Автор книги: Наталья Парыгина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

32

Теперь Минаев, пожалуй, готов был согласиться с Бережковым, что зря поспешили перейти в новый цех. Надо было все закончить, опробовать, а тогда уж с парадом въезжать. Однако из-за спешки не только не получилось никакой парадности, но во всех отделениях, кроме модельного, с каждым днем выявлялись все новые недоделки.

Формовочный узел все еще не работал. Ручную формовку расположили чуть ли не посередине цеха, загородив материалами и опоками все проходы.

– Иван Васильевич, как же тут ходить? – возмущались рабочие.

– Вертолетов не будет, – сердито отвечал Минаев. – Придется пешочком. Ничего, ничего, потерпите, это временно.

В этот трудный период, когда приходилось одновременно и выполнять программу, и монтировать новое оборудование, и осваивать его, и устранять неожиданные неполадки, на Минаева сыпались все шишки.

– Обещали, что в новом цехе легче будет, а вышло тяжелее, – недовольно говорили рабочие.

– Да и заработки снизились, программу-то не выполняем.

Минаев решил временно отступить: перевести пока литейное отделение в старый цех, но тут получил упрек с другой стороны.

– Вы идете на поводу у отсталых настроений, – сказал Минаеву главный инженер завода. – Новые печи невозможно освоить ни догадками, ни предположениями – их надо проверять в работе, на ходу устранять недостатки. Пусть две бригады останутся в старом цехе, а одна займется освоением новых печей.

Минаев согласился. Однако и это не прошло гладко. К новой печи Иван Васильевич решил поставить бригаду Зуева, а Нилов уперся на своем: Егорова и только.

– Да ведь Зуев опытнее, пойми ты, Петр Антонович, – едва сдерживаясь, доказывал Минаев.

– Опыт – это еще не все! Пусть молодежь поучится на трудных делах.

– Но сейчас не до учебы! Надо как можно скорее освоить новые печи.

– Ну, с Зуевым навряд ты этого скоро добьешься.

– Как хочешь, Петр Антонович, а я все-таки за Зуева. Только ты уж ему помоги, – твердил свое Минаев.

– Помогать я всем обязан, – холодно отозвался Нилов: он недавно был назначен старшим мастером. – Помогать буду, но толку не жди.

И вскоре Минаев убедился, что напрасно настоял на своем. На новой печи бригаде Зуева платили из среднего заработка, и Зуев работал с прохладцей, не проявлял никакой инициативы и даже указания мастера выполнял небрежно.

Минаев вызвал его, пригрозил снять с бригадиров.

– Меня? – кричал Зуев. – Я виноват, что печь не идет? Я?

– Ты не кричи, а на деле докажи, что можешь работать по-настоящему…

Но дело не двигалось, и Минаев сдержал свою угрозу: временно снял Зуева с бригадиров.

Осваивать новую печь поручили Вадиму.

В его бригаде теперь было семь человек. По-прежнему с ним работали Саша Большов и Андрей. В молодежную бригаду вошел даже Карасик – не захотел откалываться от «своих ребят», какими считал Вадима и Сашу, хотя никогда и ничем не выражал им своих дружеских чувств.

Вскоре после того, как время прокалки форм сократилось с семи до пяти часов, Петр Антонович нашел способ выгадать еще час. Теперь в старых печах формы прокаливались всего четыре часа. А в новых электрические спирали накаливались слабо, камера, куда загружались опоки, была просторной, да и сами опоки – тоже другой конструкции – отличались громоздкостью. Меньше чем за семь часов их не прогреешь.

– Главное – сократить время прокалки форм, – говорил Минаев на первом производственном совещании опытной бригады. – Технологи над этим голову ломают, и вам всем надо думать.

Действительно, это была основная задача. Но вовсе не единственная. Много времени и сил уходило зря из-за плохой работы механизмов. Большая механизированная печь пока только называлась механизированной. Специальные толкатели должны были подавать опоки с конвейера в печь и, по мере прокалки, механически выталкивать их. Но приводы капризничали, а часто и вовсе выходили из строя. Слесари, механики и даже сам Федор Федорович Бережков в черном халате поверх дорогого костюма пытались отладить этот узел, а тем временем Вадим и его бригада загружали печь вручную.

Работать стало очень трудно, гораздо труднее, чем в старом цехе. Участок не был приспособлен для ручной загрузки, и приходилось, захватив вдвоем большой тяжелый металлический ящик с формами и песком, перетаскивать его через конвейер, потом пробираться с ним по узкому неудобному проходу.

– Стой, передохнем, – устало сказал Карасик, когда они с Вадимом установили в печь очередную опоку.

– Тяжело? – спросил Минаев, вместе с Ниловым наблюдавший за работой литейщиков.

– Достается, – отозвался Вадим.

– Чертова работка, – подхватил Карасик.

– Ничего, ничего, – успокоил Минаев, – дело временное.

– Так-то оно так, – угрюмо согласился Петр Антонович, – да обидно силы тратить без нужды. Кабы с душой все было сделано, обошлись бы без этих мучений. Разве не могли эти самые проектировщики точнее рассчитать толкатель? Не верю я, что нельзя было заранее определить его мощность.

– Хватит тебе ворчать, Петр Антонович, – тихо сказал Минаев.

– Да я не ворчу, а обидно, что есть еще такие безответственные люди.

– А ну-ка, отойдите от толкателя, попробуем включить, – прервал этот разговор Бережков.

Он нажал на пульте управления кнопку, и массивная опока, которую Вадим с Карасиком через силу поднимали вдвоем, легко и плавно поехала в печь.

Вадим обрадовался.

– А здорово все же будет, когда вся эта механизация нормально начнет действовать, – мечтательно сказал он.

– Еще бы, – гордо улыбнулся Минаев, сверкнув своим золотым зубом. – Вот ты большого не замечаешь, Петр Антонович, – обернулся он опять к Нилову. – Ты бы лучше оценил то, что сделано хорошо и разумно. – Так нет: чуть что не так – недоволен. А без недостатков в таком большом деле не обойдешься.

– Вот за эту ширму-то все и прячутся. Без недостатков не обойдешься! А почему бы без них не обойтись? Что – скучно будет? – все еще раздраженным тоном говорил Нилов.

– Трудный ты человек, Петр Антонович.

– Слышал уж, – махнул рукою мастер. – Но и легких людей, которые на все сквозь пальцы глядят, не люблю.

– Ничего, – ободряюще подытожил спор Минаев. – Все преодолеем. Так, что ли, Вадим?

– Конечно, – согласился Вадим.

– В этом кто же сомневается, – снова вмешался в разговор Петр Антонович. – Я говорю, что проще и скорее можно было к цели подойти, вот что!

– А я беспокоюсь, как бы нам программу не завалить, – озабоченно сказал Минаев, переводя разговор на другую тему.

– Если керамика опять не подведет, должны выполнить, – заверил Вадим. – А у них как будто налаживается.

– С твоей помощью, – с подковыркой заметил Минаев и даже чуть подмигнул.

Вадим покраснел.

– Да я ведь изредка захожу, – пробормотал он.

– Ничего, ничего, заходи хоть и почаще, вдохновляй искателей, – добродушно проговорил Минаев.

«Глазастый больно», – беззлобно подумал Вадим о Минаеве. Но все же решил в лабораторию больше не ходить. Верно, дела для него там нет, а сидеть глаза пялить на девушку не стоит. Забыл, как Соня дала отставку, теперь того же от другой дождаться хочешь?

Пробираясь по проходу за новой опокой, Вадим против воли задержал взгляд на Аркадии. «Что это с ним? Слинял парень. Будто с беды какой – слинял».

Аркадий сидел за столиком возле пульта управления, сунув руки между колен и безучастно глядя прямо перед собой. На нем была вельветовая куртка, в которой Аркадий когда-то выглядел так молодцевато, но теперь она выцвела и пропылилась, обшлага замахрились, у одного нагрудного кармана не хватало пуговицы. На лице Аркадия резче обозначились морщины.

«Не на радость ему вышла Сонина любовь. Да и ей, похоже», – подумал Вадим.

– Вадим, идем сегодня в кино? – предложил Андрей.

Чуть помедлив, Вадим ответил:

– Идем.

Так и решил: идет с Андреем в кино, а в лабораторию не идет. Но чем ближе подходила к концу смена, тем меньше привлекало Вадима кино. Ничего приятного он не ждал. Или не достанут билетов. Или картина окажется самая что ни на есть дрянная. Или рядом сядет женщина с ребенком, и ребенок будет пищать весь сеанс. Ну, мало ли какие могут получиться осложнения. А если не пойти – ничего этого не случится.

Все же до самой последней минуты Вадим колебался, не решаясь нарушить слово, данное Андрею. Но когда вышли из душа, не утерпел.

– Понимаешь, Андрей, я совсем забыл… У меня тут комсомольские дела. Обещал Косте наметить редколлегию сатирической газеты.

– В лаборатории будешь заниматься своими комсомольскими делами? – прищурившись, поинтересовался Андрей.

– Что вы все: в лаборатории, в лаборатории! – вспылил Вадим.

Но Андрей не обиделся. Дружески хлопнул Вадима по плечу.

– Ладно, оставайся. Смотри только, как следует выполни поручение!

И один пошел к выходу. Вадим поглядел ему вслед, тряхнул головой, улыбнулся. «Ну и пусть, – сказал он себе, – и пусть знают». Но тут новая мысль встревожила его. Все догадываются. А она? Может, и она тоже?

В этот вечер Вадим внимательнее, чем обычно, приглядывался к Тамаре. Сидел в углу и незаметно – он думал, что незаметно, – следил за ней.

В химию Тамара была влюблена. Когда она выливала в раствор химикалии, ее круглое лицо делалось таким сосредоточенным, таким важным, словно она стояла на пороге великого научного открытия. И даже румянец на щеках от волнения заметно бледнел.

Потом они с Верой склонялись над клеенчатой тетрадкой, Тамара водила пальцем по строчкам, точно первоклассница, и что-то старалась доказать Вере. А когда начинала говорить Вера, Тамара неотрывно смотрела ей в лицо своими внимательными глазами и слегка морщила лоб.

Вадима Тамара не замечает. Если случайно встретятся их глаза, Тамара поспешно и даже как будто испуганно отводит взгляд. Похоже, что она боится Вадима. Странно. Соня никогда его не боялась.

Вот уже несколько вечеров Соня тоже задерживается в лаборатории. Соня работает теперь в опытной группе, у нее совсем новые обязанности. Завод осваивает выпуск мотовелосипедов, и она конструирует опытные агрегаты для выпуска новых деталей.

Соня вырезает из куска парафина литник, похожий на воронку – обычную или с различными отростками. Этот литник после вытопки из керамической формы оставит там полость, через которую будет заливаться металл. Потом она в определенном порядке укрепляет на литнике модели, сделанные по форме будущих деталей – так получается опытный агрегат. На него нанесут огнеупорное покрытие, выплавят модель, сделают отливку и проверят ее качество. Если металл плохо заполняет форму, получаются раковины, недолив и прочие пороки, приходится искать новое решение.

Соня сидит недалеко от Вадима. По одну сторону стола он, по другую – она. Девушка, которую он любил. Которую и теперь…

Нет. Теперь нет. Но что-то осталось от того чувства. Жаль ее, маленькую, тихую Соню Назарову. Не та она стала. Кожа на лице вовсе прозрачная, круги под глазами, губы плотно сжаты. Сидит, опустив глаза на свою работу, и все молчит, молчит. Подойти бы, спросить: «Соня, кто обидел?» Аркадий, должно быть. Ходили уж слухи, что поженятся, а теперь встретятся – не видят друг друга, словно враги. Переживает из-за него. Любит. Вадима Егорова не захотела любить. Да и кто захочет – такого нескладного, неречистого. Другой раз от нежности сердце плавится, а станет говорить – слова на языке вязнут. Лучше и не пытаться.

Сегодня в лаборатории оживление. Поиски подходят к концу. Для любого состава этил-силиката разработаны рецепты, известно, сколько нужно добавлять спирта, соляной кислоты, воды, бензина. Рецепты не раз проверены на практике, записаны в таблицу, и брак на обмазке стал явлением исключительным.

Все повеселели, шутят, хохочут над пустяками, которые в другое время и улыбки не вызвали бы.

– Ну, шабаш, – объявил Минаев. – Кончаются наши ночные бдения. Задерживаться после работы запрещаю. Ясно? А теперь – по домам. Время-то – чуть не полночь! Девушек надо бы проводить, только я прошу амнистии – мой возраст списан в резерв.

– Давай, Костя, я провожу твою жену, – предложил Вадим.

– Не трудись, мой друг, – улыбнулся Костя, а Вера звонко расхохоталась и спряталась за Костину спину, точно и впрямь боясь, что их разлучат.

– Ну, я пошла, – сказала Соня, направляясь к выходу.

– Подожди, Соня, – окликнул ее Вадим. – Мы с Тамарой проводим тебя, а потом я – ее.

– Хорошо, – сказала Тамара, чувствуя, как вдруг заколотилось ее сердце. Она жила почти рядом с Минаевым, и Вадим отлично знал это. Может, просто избегает Сони, не хочет остаться с нею наедине?

Они ехали на трамвае, потом шли пешком. Вадим держал девушек под руки, пытался наладить какой-нибудь общий разговор, но это ему не удавалось. Тамара старалась поддерживать беседу, но Соня…

Соня шла замкнутая, необычно ссутулившаяся, как будто ставшая еще меньше ростом, придавленная незримой, не известной Вадиму тяжестью. Рядом с ними, с Вадимом и Тамарой, она была одна. Ее глухое молчание было броней, через которую никто не мог проникнуть, чтобы разделить ее переживания или хотя бы посочувствовать ей.

Долгим показался Вадиму знакомый путь до Сониного дома. Но вот, наконец, и дом на углу, и корявый старый тополь, и тротуар с провалившейся доской, и занавесочки на тех окнах, против которых он стоял однажды ночью, полный любви и сомнений.

– Соня, ты, если что нужно… – не выдержал Вадим.

– Нет, ничего, – перебила она, даже не дав ему закончить.

Что ж, может быть, и в самом деле никто не в состоянии ей помочь. Разве ему, Вадиму, легко было тогда… Нет, все равно, он не желает ей зла. Так, вспомнилось…

Все же на обратном пути Вадим опять думал о Соне.

– Вы бы там по-своему, по-девичьи, поговорили с Соней. Видите, неладно что-то у нее. Надо поддержать человека.

– Я скажу Вере. Мы вместе, – пообещала Тамара.

– Вот-вот.

На пустынной темной улице они остались совсем одни. Вадим бережно держал Тамару под руку, и, ощущая его большую сильную руку, Тамара испытывала смутное волнение, какую-то незнакомую, тревожную радость.

Была та переходная от весны к лету пора, когда днем жарко, а ночью еще прохладно; деревья уже пышно распустились, но листья еще не успели выгореть, утратить яркость и весенний дурманящий запах.

Днем прошел дождь, и теперь было свежо и сыро, аромат тополей чувствовался так сильно, что хотелось дышать и дышать, и, казалось, не хватает легких, чтобы вобрать в себя весь этот удивительный невесомый напиток весны.

– Знаешь, я тоже когда-то жил на этой улице, – говорит Вадим Тамаре. – Мы жили с матерью.

– Так вы давно знакомы с Соней?

– Давно. Еще до армии.

Может, рассказать ей о Соне, об их неудачной любви? Впрочем, поймет ли она? Ведь совсем еще девочка. Очень милая, спокойная девочка с непотревоженным сердцем. Как забавно она плакала тогда на комсомольском собрании…

Ему захотелось сказать Тамаре что-нибудь приятное. Но что? Он вспомнил, как она недавно нарисовала в лаборатории портрет Веры, который всем понравился.

– Ты хорошо рисуешь, Тамара.

– Папа хотел, чтобы я стала художницей, – обрадованно улыбнувшись, ответила она. – Но я полюбила химию. И, главное, таланта у меня никакого нет, просто так, немного научилась рисовать.

– Слушай, Тамара, ты организуй в цехе какого-нибудь «Ежа», интересно может получиться…

«Ежа»! Тамара едва не заплакала. Обрадовалась, дура: папа, талант, способности!.. Вообразила, что интересует его. А ему «Еж» нужен, вот что.

– Что же ты молчишь?

– Хорошо, организую «Ежа», – тяжело вздохнув, согласилась Тамара.

Сто раз она давала себе слово поставить крест на всякой там любви – так нет! Но уж теперь – хватит. Теперь – все. Видно, любовь не для таких, как Она…

И, считая, что с этим вопросом все покончено раз и навсегда, Тамара деловито сказала:

– Надо подобрать редколлегию.

Она даже попыталась тихонько высвободить свою руку из его ладони, но Вадим не отпустил. Не вырываться же силой. В конце концов, это ничего не меняет. Решено: они просто товарищи. Товарищи – и ничего больше.

33

Не один Вадим – все в цехе догадывались, что Соню постигла какая-то беда. Иные пытались сочувствовать, расспрашивать, но Соня никому не призналась в своих переживаниях. Не потому, что хотела скрыть случившееся, – все равно, скоро невозможно будет скрывать. Просто она устала. Так устала, как будто прожила на свете сто лет. Ей не хотелось ни говорить, ни вспоминать, ни думать о том, правильно ли она поступила. Все равно. Ей стало все равно.

А сначала… О, как она испугалась. Совсем потеряла голову. Еще до разрыва с Аркадием были основания подозревать неладное. Тогда Соня не обратила внимания. Но прошел еще месяц, и она забеспокоилась. Тем более, что ее надежды на замужество рухнули. Неужели на нее свалилось новое несчастье?

Каждый новый день подтверждал: да, свалилось. Соню стало поташнивать. Она все старалась обманывать себя, пыталась обвинить обед, хотя обед был самый обыкновенный. «Слишком жирный суп», – утешала себя Соня.

Тетя Аня пристально следила за ней. Возможно, она тоже подозревала? Как-то странно подобрела, не упрекает за Аркадия, старается приготовить любимые Сонины блюда, сама отправляет в парк.

«Поди, развлекись, хватит тебе об нем думать, не голова с плеч. Это мне кручиниться, годы мои ушли, не воротятся, а ты еще найдешь свое счастье».

«Нет, не догадывается», – с облегчением думала Соня.

Но для нее самой неизвестность стала мучительна. Соня решила пойти к врачу. Она выбрала терапевта – все-таки возможно, что у нее просто неприятности с желудком. Или нервы не в порядке.

Врач был маленький, полный, с очень зоркими, будто насквозь пронизывающими глазами. Соня рассказала ему о своем состоянии. Он выслушал, не перебивая, потом спросил:

– Вы замужем?

Соня до слез смутилась и неожиданно сгрубила:

– Какое вам дело?

– Видимо, вы беременны, – невозмутимо ответил врач. – Вам надо зайти в консультацию.

Она возвращалась домой, не видя перед собой дороги. Неужели у нее будет ребенок? Нет, это невозможно… Но что значит «невозможно», если он уже существует, – невидимый, но сильный. Он сильнее ее. Она не хочет, чтобы он был, а он – есть! И ему неважно, нужно ей это или не нужно. Ребенок без отца. Ребенок Аркадия.

Соня остановилась, пораженная этой внезапной мыслью. Ребенок Аркадия. Их ребенок. Они в ссоре, они расстались навсегда, но теперь… Теперь он не смеет оставить ее одну. Оставить их. Он должен на ней жениться. И тогда… То, что она считает бедой, может стать радостью. Муж, ребенок. Счастливая семья. Аркадий обидел ее, но она готова простить, забыть… Он просто не подумал, что может случиться такое. Он любит ее. Все можно исправить. Все будет хорошо.

Она помчалась к Аркадию. К счастью, застала его дома. Правда, в квартире была еще домработница, но Аркадий увел Соню в дальнюю комнату, плотно закрыл дверь, и там она рассказала ему все.

На это не потребовалось и двух минут, но как изменился за эти две минуты Аркадий! Сначала он обрадовался Соне, поцеловал ее, взял за руки, и она совсем успокоилась. Видно, вообразил, что она хочет возобновить прежние отношения. А когда узнал все, лицо его сделалось неподвижным, точно деревянным, он выпустил ее руки и повелительным громким шепотом сказал:

– Ребенка не надо.

Они сидели в спальне на кровати, в той самой спальне… Соня смотрела под ноги. Красная дорожка с зелеными полосами. Белое пятно некрасиво расплылось на бархатном ворсе. Отчего может быть такое пятно? Раньше его не было.

– Соня, ребенка не надо, – повторил Аркадий. – Я рад, что ты пришла. Я люблю тебя. Просто нелепо, что мы расстались. Я согласен, мы поженимся, пойдем в загс, хочешь, сегодня же отнесем заявление, там надо за семь дней оставить заявление. Будем вместе. Только ребенка не надо. Ведь это просто. Я знаю… Ну, мне рассказывали, это совсем не страшно. Гораздо проще, чем родить. Мы с тобой были неосторожны… Но это ничего. Ты согласна?

Опять он говорил не те слова, каких она ожидала. Может быть, он прав. Ребенка не надо. Она еще такая молодая. Рано. Надо пожить для себя. Кто это говорил? А, соседка. Вышла замуж и не хочет ребенка. Надо пожить для себя.

– Я опытнее тебя, Соня, лучше знаю жизнь.

«Еще бы».

– Ребенок свяжет тебя по рукам и по ногам. Станешь его рабыней. Зарабатываем мы не так уж много, нам будет трудно.

«Тебе никогда не будет трудно».

– Почему ты молчишь? Разве я неправ? Ты не представляешь, как мне было тоскливо без тебя. Я сам хотел идти к тебе. Мы должны пожениться. Только вот такое мое условие.

«У тебя всегда условия».

– Ну, куда же ты, Соня? И не смотри на меня так. Ты потом сама, будешь благодарить меня, поймешь, что я прав. Неужели тебе так хочется нянчиться? Лучше уж купи куклу.

«Ты шутишь. Всю жизнь шутишь».

– Соня, мы должны пожениться, когда мы пойдем в загс?

«Никогда».

Но почему бы этого не сказать вслух? Разве не ясно, что он не понимает, не любит? Эгоист. С таким жить? Нет. Лучше одной.

– Соня!

– Никогда.

– Уходишь? Ну, дело твое. Но, в случае чего, на меня не рассчитывай. Не докажешь, что мой. Лучше делай аборт. Я тебе помогать не буду.

Соня не отвечала. Ксения выставила из кухни острый нос, с любопытством следила за Соней.

Так рухнули ее надежды. Семьи не будет. Правда, она может стать матерью-одиночкой. Но зачем это? Не в радость ребенок без отца. Завтра же она пойдет в больницу и сделает операцию.

Однако назавтра Соня не исполнила своего намерения. Она сама не могла понять, зачем медлит, чего ждет. Назначала себе новые сроки – последние, окончательные – и опять откладывала.

Но однажды утром ей вдруг пришло в голову, что уже поздно. Соня похолодела от страха и чуть не бегом кинулась к врачу. Отчаяние помогло ей преодолеть стыд и робость.

Врач сказал, что на три – четыре дня придется лечь в больницу, и тут же выписал направление в родильный дом – оказалось, что медлить нельзя.

Чтобы не растерять остатки решимости, Соня отправилась туда прямо из консультации. Тете Ане она сообщит потом, позвонит соседке на работу, а та передаст.

Это было большое здание с огромными окнами и высоким подъездом. Стояло оно в тихом, маленьком переулке. Какой-то молодой человек, задрав голову, видимо, старался разглядеть что-то в окне. Соня сначала с недоумением наблюдала за ним, потом догадалась, что это чей-то муж. Сегодня у него родится ребенок… Или уже родился вчера… Ах, если бы у них с Аркадием все было хорошо!

Но не надо об этом…

Какая широкая дверь! Соня не отворила ее – подержалась за бронзовую ручку и прошла мимо. Потом еще раз. Молодой человек заметил ее и, кажется, даже хотел заговорить. Но Соня перешла на другую сторону и присела на скамеечку. «До чего же я нерешительная, – с досадой подумала она. – Наверное, поэтому мне так не везет в жизни…»

Стоял хороший весенний день. Молодая трава пробивалась на газоне. Она была такая нежная, мягкая, что до слез умилила Соню. «Вот еще», – упрекнула себя Соня, стыдясь своей чувствительности.

Она долго бездумно сидела на скамье. Не заметила, как скрылось за облаками солнце, и на все вокруг легла легкая тень. На дороге серым облачком закрутилась пыль. Стало неуютно.

Соня вздохнула и хотела встать. Довольно ей сидеть на чужой скамье, у чужого забора. Ведь она пришла сюда за делом. Встать, перейти через дорогу и…

Интересно, если бы он родился, кто бы это был – девочка или мальчик? Очень они бывают маленькие, когда рождаются? Да, значит, она все-таки беременна. Все надеялась, что обойдется. Но пришлось идти в больницу.

А жалко… Мог бы родиться человек и не родится. Потому что она так хочет. А если бы она захотела, чтобы он родился…

«Мой ребенок, – думала Соня со странным, неосознанным упрямством. – Мой и больше ничей. Я одна могу решить, быть ему или не быть. Но… разве это еще не решено?»

Соня вдруг ощутила облегчение и радость от того, что еще может думать и решать. Еще не поздно. Он еще может остаться жить. Незнакомое прежде чувство проснулось в Соне. Да, это только ее ребенок! Она улыбнулась. Смешно. Она, такая еще девочка – на вид никто не дает ей больше семнадцати, – может стать матерью.

Нет, она в самом деле рассуждает, как девочка. Разве можно иметь ребенка, если у него нет отца?

Соня стремительно встала со скамьи, пробежала несколько шагов, снова ощутила на ладони прохладу чуть потемневшей бронзы.

– Не могу, – вслух подумала она. – Я не могу.

Без отца. А вот она сама выросла и без отца, и без матери. Тетя заменила ей родителей. Хорошая, милая тетя. Вот кто любит ее. А она, неблагодарная, все скрывает. Сначала любовь к Аркадию, теперь это.

Надо было давно все рассказать тете Ане, а не мучиться одной. Тетя Аня поймет. «Ну что ж, вырастим твоего ребенка, – скажет она. – Нам даже станет веселее с ним». Тете Ане тоже не повезло в жизни. Пусть у них, у двух одиноких женщин, будет ребенок. Ни Аркадий, ни Константин Ильич им не нужны. Обойдутся.

На минуту Соня почувствовала себя счастливой. Горячей волной нахлынула глубокая, жадная любовь к своему будущему ребенку. Никому она его не отдаст! Сама будет кормить, одевать, растить… Даже если тетя Аня… Но нет, тетя Аня, единственный близкий человек, поймет, простит и ободрит ее. Все будет хорошо.

…И снова Соня ошиблась. Тетя Аня отнюдь не одобрила ее решения. Невозможно, невероятно, твердила она. Ты должна избавиться. Зачем тебе губить свою молодость? Ты еще встретишь человека, будешь счастлива, а с ребенком тебя никто не возьмет.

Во всем этом была своя логика и, может быть, Соне стоило подумать. Но она враждебно слушала тетку и без размышлений, с невольным внутренним сопротивлением отвергала все ее доводы. Чужая. Ни одной близкой души. Аркадий чужой и тетка чужая.

В эту минуту и ощутила Соня ту непомерную усталость, которая как бы пригнула ее к земле.

Анна Андреевна, видя, что доводы ее не действуют, заговорила грубее.

– Упрямая, глупая девчонка! – Дурацкое упрямство и больше ничего. Ребенок! Зачем он тебе?

– Я его буду любить. И он меня тоже, – тихо сказала Соня, скорее себе самой, чем тетке.

– А я не хочу, слышишь, не хо-чу! Я еще жить хочу, а не возиться с пеленками! – и она снова понизила голос, стала уговаривать: – Соня, ну перестань, не упрямься, ведь ты сама потом…

Тетка говорила то же, что Аркадий. И оба думали не о Соне, не о ребенке, а о себе.

– Тебе не придется нянчиться, тетя, не беспокойся. Я уеду, – отчужденно проговорила Соня.

– Куда ты уедешь?

– Еще не знаю. Но уеду.

– Нет, я не пущу тебя… Послушай меня, согласись…

Она обняла Соню и вдруг разрыдалась, тяжело вздрагивая всем своим крупным телом.

Соня высвободилась из объятий Анны Андреевны и почти покровительственно, таким тоном, каким часто говорила с нею тетка, сказала:

– Оставь, тетя. Ты же будешь довольна, если я уйду. И твой Константин Ильич тоже. Мой ребенок никому, кроме меня, не причинит хлопот.

Анна Андреевна перестала плакать. С мокрого, сразу постаревшего лица ее удивленно, обиженно и жестко глядели большие серые глаза.

– Какая неблагодарность! Боже мой, какая неблагодарность! – простонала она.

Этот разговор убил в Соне родственную привязанность, которую она питала к тете Ане. Уехать – в этом она видела теперь единственный выход. В другой город, к другим людям. Не видеть ни тетю Аню, ни Аркадия, ни… Ни Вадима.

Да, пожалуй, труднее всего будет теперь встречаться с Вадимом. Вадим… Не надо. Поздно сожалеть. Да и не о чем. Ведь она не любила его.

Соня задолго до смены поехала на завод. Обогнув цех, она вошла в ту дверь, от которой было ближе до кабинета Минаева. Никто не встретился ей на лестнице. Минаев сидел один.

– А, Назарова, – приветливо сказал он. – Ну, как дела?

– Ничего дела, – тусклым голосом ответила Соня. – Я пришла просить, чтобы вы меня уволили.

– Уволить? – удивился Минаев. – Лучшую модельщицу и вдруг – уволить. Ну, не такой я щедрый. А, собственно, почему это?

– Я уезжаю.

– Далеко?

– Еще не решила, но уеду. Куда-нибудь…

Иван Васильевич задержал на Соне пытливый взгляд. Стоит, повесив голову, как ощипанный воробышек. Видно, стряслась какая-то девичья беда.

– Ты вот что, Назарова, ты говори-ка мне правду.

Соня почувствовала в голосе начальника цеха теплые нотки. Вот кто ее пожалел – совсем посторонний человек. Может, и правда признаться ему во всем?

– Нельзя мне… здесь…

– Ну-ну, ты не волнуйся, не плачь.

Но Соня уже не могла сдержать слез. Они хлынули и не дали ей говорить. Минаев налил из графина воды.

– Ничего, – сказал он. – У беды бывает начало, да бывает и конец.

Стуча зубами о край стакана, Соня пила воду. Минаев стоял возле нее.

Обидели девушку, думал он. Теперь она рвется бежать от людей, от самой себя, бежать, неизвестно куда и зачем. Нельзя допустить этого. Здесь, в родном коллективе, скорее позабудет свои неприятности.

– Уволить-то я тебя не могу, – твердо сказал он. – Сейчас такое время горячее, квалифицированные люди нужны до зарезу. А у меня есть другое предложение: переходи-ка ты в опытную группу.

– Нет, мне нельзя, – вздохнула Соня.

– Что нельзя?

– Оставаться в цехе. На заводе.

– Что же, я не стану силой держать тебя, – мягко сказал Минаев. – Нужно будет – поедешь. Но только не теперь. Поработай еще хоть месяц. Сама понимаешь – новое оборудование осваиваем, столько дел. И особенно важно укрепить опытную группу. Кроме тебя, прямо некого поставить. Сейчас пригласим Игнатова, он тебе объяснит твои новые обязанности.

Он уже распоряжался, не дожидаясь ее согласия. Это было чуть-чуть обидно, и в то же время Соня вдруг ощутила некоторое облегчение. Если бы Минаев сразу согласился отпустить ее? Куда ей ехать? Где искать жилье, работу по специальности? Она сейчас так опустошена, так слаба, беспомощна, что вряд ли одолела бы все эти трудности.

А здесь, на заводе… Что ждет ее? Насмешки девчат? Господи, да какой же это пустяк по сравнению с тем, что случилось! Пускай посмеются, посудачат. Разве в этом дело?

– Хорошо, я пойду в опытную группу, – сказала Соня.

А Минаев и не ждал ее согласия, он уже сам все решил и был уверен, что поступает правильно.

Так Соня оказалась в опытной группе.

Эта работа неожиданно понравилась ей. Она даже гордилась тем, что прокладывает первые тропки в технологии новых деталей.

Выбирать форму литника и порядок расположения на нем деталей должен был Толя Игнатов, а Соне надлежало по его указаниям аккуратно и точно изготовлять агрегаты. Вначале она так и делала, но частые неудачи заставляли Соню задумываться, искать причины брака. Скоро она отважилась кое-что посоветовать Игнатову. «Ну хорошо, делай по-своему, посмотрим», – снисходительно согласился Толя, досадуя на то, что простая работница порой находит более разумные решения, чем он. Но сам Игнатов долго думать не любил. Он считал себя талантливым инженером, а талант, по его мнению, – это внезапное озарение, а не мучительные поиски. Толя мирился с проявлением Сониной инициативы, лишь бы не делать из этого никаких хлопот для себя лично.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю