Текст книги "Что сердцу дорого"

Автор книги: Наталья Парыгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

6

Вадим не подозревал, что то разочарование, какое пережил он при встрече с Соней от ее сдержанности, чуть ли не холодности, гораздо раньше довелось испытать самой Соне. Он не догадывался об этом, потому что не видел, с каким нетерпением выхватила Соня у почтальона первое его письмо, как оторвала непослушными пальцами зубчатую кромку конверта и жадно впилась взглядом в неровные строки.

Он напрасно считал ее тогда девочкой. Школьный фартук, тонкие косички – все так… А сердце? Безбоязненно открывшись навстречу первому чувству, билось оно беспокойно и восторженно, ясно и ласково голубели Сонины глаза, трепетно вздрагивала порою полудетская рука в грубоватой ладони Вадима. Ничего не понял Вадим. Даже тогда, когда, преодолев застенчивость и стыдливость, поцеловала его Соня на вокзале.

А Соня ждала. Ждала, что, не сказав при прощании, напишет он в письме страстные слова о вечной любви и верности, и тогда… Нет, ничего не случится тогда, Соня понимала. Вадим по-прежнему будет служить, а она – кончать школу. И все-таки начнется совсем другая жизнь. Никто не будет знать о ней, кроме Вадима и Сони, никому и не надо знать, но все-все станет иным.

Первое письмо от Вадима пришло через три месяца после его отъезда. Соня похудела за эти месяцы, стала хуже учиться, особенно по математике. Ей скучно, тягостно было решать алгебраические уравнения, в то время как решалось и все не могло решиться самое главное в ее жизни. Ведь такое случается – Соня из книг знала, да и по себе чувствовала – такое случается в жизни только однажды.

С лихорадочной поспешностью читала она письмо, пропуская целые строчки, стараясь скорее дойти до техслов… Прочитала до конца и… не поверила. Она была одна в квартире и стояла у холодного замерзшего окна, за которым уже сгущались сумерки. Машинально протерла пальцем дырку в ледяном покрове стекла, потом отошла от окна, включила свет, села за стол и перечитала письмо еще раз, медленно и не пропуская ничего. Доехал благополучно. Дорога очень интересная. Служить будет весело – есть хорошие ребята. Учись лучше: впереди десятый класс. Привет тете. И все.

Никто не знал о Сониной любви. Никто не узнал и о ее горе. В школе удивлялись только, почему Соня стала еще более замкнутой и ленилась учиться. Классная руководительница журила ее и наедине пыталась расспрашивать. Соня выслушивала укоры, стиснув зубы и потупив глаза. Дома же по пустякам ссорилась с теткой и потом горько плакала. Тетка всегда первая подходила мириться, не понимая, как можно из-за мелочей так убиваться.

Понемногу Соня успокоилась. Она даже стала отвечать Вадиму на письма. Учится ничего, но контрольную по математике написала на двойку, тетя здорова, погода хорошая… «Зачем нужны такие письма?» – думала Соня, вымучивая из себя еще какие-нибудь столь же несущественные новости.

Школьные дела у Сони шли все хуже. В третьей четверти по алгебре и геометрии она получила двойки. Ее прорабатывали на комсомольском собрании, тетю вызывали к завучу; учительница пыталась помочь Соне, но Соня утратила веру в свои силы, а главное – интерес к учебе и перестала ходить в школу. Через месяц она устроилась на работу.

Никто не одобрял ее, все считали, что она поступила глупо. Один Вадим успокоил в письме: работать на заводе – это совсем неплохо, а учиться можно в вечерней школе или заочно. Он и сам думает учиться, вот приедет, и они вместе пойдут в школу рабочей молодежи или в техникум. Соня была благодарна за поддержку, и с этих пор у нее возникло к Вадиму какое-то новое чувство, он стал для нее советчиком и другом, как бы старшим братом.

Равнодушие Вадима и время погасили первую Сонину любовь. Правда, при воспоминании о своем прошлом чувстве Соня испытывала болезненный укол оскорбленного самолюбия, но уже не такой острый, как в те первые дни. Втайне Соня снова мечтала о нем, только онбыл неизвестен. Она узнает егос первого взгляда, и любовь небывало прекрасным светом озарит ее жизнь. Время шло, а человек этот не встречался, но сердце говорило Соне, что он придет, и она верила своему сердцу. Мечтая о любви, Соня забывала Вадима. А если и думала о нем, то это были тихие, покойные мысли, хотя и не лишенные теплоты.

Теперь, после возвращения Вадима, Соня чувствовала, что он по-новому относится к ней – не покровительственно, как прежде, а с какой-то странной робостью и обожанием. Она догадывалась о его любви, но его чувство уже не находило отклика в ее душе. Вадим казался ей слишком обыкновенным, даже скучноватым. К тому же он был некрасив. И вообще – не тот. Непонятно, как она могла прежде…

И все-таки ей была приятна его ласковая, немного неуклюжая заботливость, и Соня не отвергала его дружбу.

7

Сидя с книжкой на диване, Соня поверх страниц смотрит на темные, отпотевшие от мелкого дождя стекла и прислушивается – не постучат ли в дверь. Вадим стучит всегда по-своему: три удара с паузами.

За столом, который стоит посередине комнаты, в двух шагах от дивана, тетка угощает Константина Ильича чаем. Шелковый абажур уютно распустил над столом пушистые кисти.

Тетка сидит в профиль к Соне. У нее красивое, моложавое лицо, полная грудь, белые руки. Одета она в новое, ловко облегающее фигуру платье. Лицо тетки, всегда замкнутое, угрюмоватое, сегодня выглядит неестественно оживленным, тетка, кажется Соне, даже пытается кокетничать, то слишком часто и не всегда кстати улыбаясь, то скромно опуская подкрашенные ресницы.

Ах, как плохо жить в одной комнате! Некуда деться. Поневоле приходится сидеть, смотреть на этого Константина Ильича и слушать его болтовню. А если сейчас придет Вадим? Даже поговорить негде. Придется идти на улицу, несмотря на дождь.

Константина Ильича Соня недолюбливала. Неприятно было смотреть, как долго он крутит ложечкой, когда сахар давно уже растаял, как оттопыривает жирный белый мизинец, неловко держа в руках стакан.

– Я на других не похож, – вытягивая губы, говорит Константин Ильич своим вкрадчивым надтреснутым голосом. – Со мной из-за этого и жена жить не стала. Людям нравится банальность, примитив, а такие, как я, остаются непонятыми.

– Разрешите, я еще вам налью, Константин Ильич, – предлагает тетка, явно затрудняясь поддержать разговор о банальности.

– Благодарю вас, я еще не допил… А так хочется, чтобы тебя кто-то по-настоящему понял, оценил, хочется женской заботы. Мне уже сорок шесть лет, а я одинок. Вы знаете, как тяжело одиночество?

– Да, да… Я знаю.

Это правда. Анна Андреевна знает, что такое одиночество. Только Соня немного скрашивает его. Но с Соней было легче, когда она была маленькая. Тогда она даже звала Анну Андреевну мамой. А теперь все молчит, все думает, и кто ее знает, о чем она думает.

– У меня была красивая жена, но она не понимала меня. Сын вырос грубым. Но я хочу, чтобы меня любили по-настоящему.

«Чтобы тебя любили, – зло думает Соня. – Было бы за что».

А тетя улыбается. Зачем, зачем она так улыбается! Соня вдруг вспоминает Устинью Петровну. Та худая и постаревшая, а у тети цветущий вид. Но что-то общее есть в выражении их лиц. Точно затаенная невысказанная обида – неизвестно на кого, и как будто униженная просьба, неизвестно к кому и о чем. Тетя прожила век без любви. Это, наверное, страшно, лучше и не жить. Но теперь, в тридцать семь лет, ей уже должно быть все равно. А она не хочет смириться, цепляется за этого Константина Ильича. Глупая тетя. Бедная тетя.

На крыльце слышны тяжелые шаги.

– Это Вадим! – сказала Соня в ответ на вопросительный взгляд тетки и кинулась открывать дверь.

Анна Андреевна нахмурилась. Совсем не ко времени этот гость, да и вообще Соня при ее данных может найти человека с положением, а не простого рабочего. Однако, когда Вадим вошел, Анна Андреевна постаралась показать себя любезной хозяйкой и пригласила его пить чай. Вадим, прежде чем ответить, посмотрел на Соню, и по лицу ее сразу угадал, что ей не хочется здесь оставаться.

– Спасибо, я только что пил, – сказал он и, обращаясь к Соне, добавил: – Может, пойдем погуляем? Дождь перестал.

Но едва они вышли, как дождь пошел снова, и довольно сильный. Улица была пустынной – непогода всех разогнала по домам.

– Зря я не взяла плащ, – пожалела Соня. Но возвращаться ей не хотелось. – Поедем в кино, а, Вадим?

И они быстро зашагали к трамваю.

Народу в кино было мало – билеты взяли сразу.

Фильм был старый – «Разные судьбы», но они смотрели его в первый раз. Соня сидела неподвижно, чуть прислонясь к плечу Вадима, вся поглощенная картиной. Вадим больше смотрел на Соню, чем на экран.

– Ну, как? – спросил он, когда вышли из кинотеатра. И сам же поспешил ответить на свой вопрос: – Я видел – тебе понравилось.

Соня чуть заметно улыбнулась одними уголками губ и отрицательно покачала головой.

– Нет?

– Зачем это? – заговорила Соня. – Любила Степана, вышла замуж за Федю, завела роман с Рощиным… Разве это любовь?

– В жизни все бывает, – возразил Вадим.

У Сони опять едва заметно дрогнули уголки губ, точно она хотела сказать своей улыбкой: «Еще бы, я знаю, я знаю больше, чем ты думаешь».

Вадим вздохнул. Не было между ними желанной близости. Что-то свое таила Соня, и он не мог, не смел сказать ей о своих чувствах. Будто вчера только познакомились.

– Это не любовь, – продолжала Соня задумчиво, – это надо как-то иначе назвать. Вот и тетя… Ну зачем, скажи, он ей нужен, этот Константин Ильич? Не любит ведь, нельзя такого любить, а собирается замуж.

– Ее понять можно. Нет большого счастья, так хоть какое-нибудь…

– А ты бы согласился на какое-нибудь?

– Нет, не согласился бы, – твердо ответил Вадим.

– Так зачем же…

– Разные судьбы, – ответил Вадим заглавием картины.

Дождь перестал. Освещенная матовыми огнями уличных фонарей, ярко зеленела промытая листва тополей, лип и каштанов. Блестел мокрый асфальт, празднично светились окна трамваев. По тротуарам и прямо по дороге неторопливо шли принаряженные люди – эта часть улицы заменяла бульвар.

Вадим забрал в свою руку Сонины пальцы, сжал их, сам того не замечая.

– Вадим, больно.

«А, может быть, это всегда так бывает? – подумал Вадим. – Что-то невидимое разделяет людей, и надо сделать усилие, чтобы перешагнуть. Два слова – и люди становятся другими, близкими…»

– Соня!

Здесь было меньше народу, большинство гуляющих предпочитало центр города: два квартала в один конец, два – обратно. Вадим отвел Соню в сторону, они оказались у какой-то заклеенной афишами стены.

– Соня… – повторил он, взяв ее за плечи.

Плечи ее были упруги, неподатливы, и Вадим подумал, что напрасно…

– Там, в армии, я всегда помнил о тебе, – все-таки продолжал он. – Я не умею… Наверное, надо какие-то особенные слова… А у меня в сердце… Ты не веришь?

«А если это и есть настоящее? – подумала Соня, робко, почти испуганно глядя в светлые глаза Вадима. – Тогда, в письме, он не сумел… Тогда, может, и не было ничего…»

– Не веришь, Соня?

Мало, слишком мало бывает иногда времени для размышлений. И надо ли размышлять? Хочется поднять руки к лицу Вадима, погладить его жестковатые (наверное, жестковатые) щеки, приникнуть к нему, такому сильному и доброму, стать маленькой и покорной. Но что-то мешает этому, что-то сдерживает Соню. Быть может, не совсем прошла та давняя обида на Вадима. Или жаль расстаться с туманным образом другого, необыкновенного человека, который еще придет… Нет сил сказать «да». И страшно вымолвить «нет». Но… Но почему непременно сейчас…

– Вадим, не надо. Подожди. Ведь мы только недавно встретились…

– Это неправда! – горячо возразил Вадим.

– Это правда, – стояла на своем она. – Ведь мы стали совсем другими после разлуки.

– Другими?

Он снял руки с ее плеч. Снова пошли рядом. Соне вдруг стало жаль Вадима, она сама взяла его под руку. Нет, кое-что они все-таки понимали и без слов, видно, не так уж были далеки. «Считает себя виноватой», – подумал Вадим. Ему не хотелось, чтобы она думала, будто он сердится. За что сердиться?..

– Хочешь посмотреть, как мы живем?

– Вы?

– Ну, я и Аркадий.

– А он дома?

– Не знаю. Ты бы как хотела?

– Только с тобой. И ненадолго. А то уже поздно. Это далеко?

– Совсем рядом.

Они свернули в переулок, прошагали с полквартала.

– Ну вот, мы и пришли. Если света нет…

Вадим вскинул голову и тотчас увидел, что свет горит. Значит, Аркадий дома.

8

Аркадий встретил их чрезвычайно приветливо.

– А, у нас гостья! Вас зовут Соней, не правда ли? Вадим говорил мне. Он о вас круглые сутки может говорить.

И при этом улыбался, показывая белые крепкие зубы, и поправлял длинными пальцами вьющиеся волосы, и прежде Вадима успел подхватить Сонино пальто.

– Неужели целые сутки? – переспросила Соня каким-то новым, более звонким, чем обычно, голосом.

– Напролет! – подтвердил Аркадий, смеющимися глазами глядя на Вадима.

Он лгал. Вадим только однажды и то очень немного рассказал о Соне. Но ложь эта приятна была и Соне, и Вадиму, и никто не пытался отвергнуть ее. «Вот кто поможет мне завоевать Соню, – благодарно подумал Вадим. – Он умеет с девчатами…»

Аркадий дружески взял Соню за руку выше локтя, провел в большую комнату.

– Как у вас тут хорошо, – сказала Соня.

– Вам нравится?

Он стоял лицом к лицу с Соней и беззастенчиво глядел в ее глаза. «А я? – как бы спрашивал он. – Нравлюсь?» Соня смутилась и отступила к роялю.

– Это вы играете?

– Да, но, к сожалению, инструмент расстроен, – небрежно ответил Аркадий.

Вадим вошел в комнату.

– Я поставил чай, – сказал он.

– А что у нас есть к чаю?

Аркадий сделал гораздо более озабоченное лицо, чем того заслуживал предмет размышлений. Соня засмеялась.

– Полбанки варенья, – напомнил Вадим. – И хлеб.

– Так это будет чудесный чай, – оживленно проговорила Соня. – Помочь накрыть на стол?

– Ради гостьи мы будем пить чай здесь, – объявил Аркадий.

– А всегда вы где – в кухне?

– Зачем сегодняшний вечер смешивать с этим унылым «всегда»! – театрально произнес Аркадий. – Бархатную скатерть снимем, вот тут есть белая. В этом отделении серванта – посуда. Хозяйничайте. Вадим, идем, заварим чай.

– Мог бы и один справиться, – сказал Вадим, но все-таки пошел, догадываясь, что Аркадий хочет что-то сказать ему.

Он не ошибся.

– Слушай, Вадим, может надо, чтобы я ушел? – сказал Аркадий вполголоса и подмигнул.

У Вадима напряглись скулы, гневная складка прорезала лоб.

– Ты… за кого… ее принимаешь? – спросил он, подступая к Аркадию.

– Да брось, Вадька, ну что, в самом деле, – проворно отодвигаясь, забормотал Аркадий. – Я почем знаю. Не хочешь – не надо.

– Не нужно никакого чаю, – угрюмо проговорил Вадим. – Мы пойдем.

– Перестань ерундить. Ну, забудь, извини.

– Эх, ты, – брезгливо сказал Вадим.

– Ты иди к ней, иди, а я сейчас заварю чай.

Вадим ушел к Соне. Она уже поставила на стол чашки с блюдечками, сахарницу.

– Ну, где же ваше варенье?

Ей тут нравилось. Она чувствовала себя совсем по-хозяйски. Это еще больше усилило раздражение Вадима. Чтобы не выдать его – ведь в конце концов Соня-то ни в чем не провинилась, – Вадим отправился в кухню, нарезал хлеба, принес банку с вареньем.

– Надо было потоньше нарезать, – сказала Соня, глядя на некрасивые ломти.

Аркадий когда-то успел переодеться: голубая шелковая футболка, разутюженные брюки, блестящие новым лаком ботинки.

– Попросим даму разливать чай.

Аркадий с шиком опустил на подставочку никелированный чайник.

«Чего он вырядился? – мрачно подумал Вадим. – Черт меня надоумил привести сюда Соню».

А они не замечали его настроения, весело болтали. Больше, впрочем, Аркадий. «Разные судьбы?» Нет, не смотрел. Неприятное слово: судьба. Его любят неудачники, сваливают на судьбу свою беспомощность и глупость. Нужно самому уметь устроить жизнь. Как он устроил? Не особенно удачно. Но ведь она еще не кончена, его жизнь…

Вадим сидел хмурый и молчал.

– Вадим, почему ты молчишь? – спросила Соня.

– Тетя будет беспокоиться о тебе, – наставительно проговорил Вадим.

Это прозвучало неестественно. И невежливо. Никогда Вадим не заботился так трогательно о ее тете. «Хватит тебе распивать чаи, уходи», – вот что это значило.

Соня встала.

– Не спешите, мы проводим вас, – предложил Аркадий.

Вадим так посмотрел на него, что Аркадий поспешил поправиться:

– Вадим вас проводит.

– Пошли? – спросил Вадим Соню, словно не замечая Аркадия.

Она молча кивнула.

9

Часы на углу показывали одиннадцать.

– На трамвай? – спросил Вадим.

– Пойдем пешком, – возразила Соня.

Ей вовсе не хотелось идти пешком. И еще меньше – ехать на трамвае. Соня сама не знала, чего ей хотелось.

– Вы давно дружите с Аркадием?

– Я тебе говорил: мы дружили в школе, – сухо ответил Вадим.

«Ревнует, – подумала Соня. – Он меня ревнует. Смешной Вадим».

– А теперь?

– И теперь.

«Таких любят. Пошляк. Пустельга. А она готова броситься ему на шею».

Они свернули с главной улицы, выбирая путь покороче. Тут было темно и безлюдно. Едва слышно шуршала на тополях умирающая листва.

«Вот так выйди за него замуж – и словом ни с кем не даст перемолвиться», – размышляла Соня.

«Знала бы ты, как он подумал о тебе», – мысленно говорил ей Вадим.

А сами шли молча, недовольные друг другом. Но странно, недовольство это как-то сближало, словно каждый имел на другого свои права. Все-таки они давние друзья. Могут говорить и могут молчать. И могут сердиться.

– Ну, хватит, не злись, Вадим, – первой запросила мира Соня. – Возьми меня под руку.

Вадим повиновался. Соня доверчиво прижалась к нему.

– Ты так и не рассказал мне об армии. Как ты там жил? В свободное время… Кстати, ты писал о каком-то Грачеве…

Вадим встрепенулся.

– Пашка Грачев – вот это был настоящий друг. Между прочим, звал меня в Хабаровск. Если бы не ты… Я даже сказал Пашке, что, может быть, еще приеду. Не один. Ты бы согласилась, если бы…

– Нет.

– Почему?

– Потому что… Видишь ли, Вадим, завод – это ведь не просто работа. Ты не знаешь…

– Конечно, я многого не знаю о тебе. Ты такая скрытная.

– Вовсе нет. Ты не то подумал. Понимаешь, Вадим… Может быть, это не у всех так, я о себе говорю… Завод для меня как семья. У человека должна быть одна семья, а если он бросит одну, заведет другую и той не дорожит – плохой человек. И ему плохо. Я так думаю, что ему плохо. Вот… И завод для меня… Пускай другие есть лучше, легче работать, больше заработок – я не хочу. Просто не могу уйти. Тем более новый цех. Знаешь, как бывает, когда что-то начинаешь с самого начала? Один или с другими – все равно гордишься. Ничего нет, приходишь на пустое место, а потом смотришь – вот как выросло. И ты здесь руки приложил.

– Это я понимаю, – одобрительно проговорил Вадим. – Я тоже так хочу, чтобы на всю жизнь. И работа, и… Вообще – все. А что, когда ты пришла, он меньше был, наш цех?

– Какой там меньше! Вообще никакого цеха не было – опытная мастерская. Отгородили от механического уголок, там и работали. Да и работа такая, что больше походила на игру. Модельный состав плавили в обыкновенных чайниках на электроплитках. Песок для керамической оболочки приносили в тарелках. Печка была совсем маленькая, электродуговая, от нее больше трескотни, чем дела.

Многие не верили, что получится какая-нибудь польза. Кто из рабочих к настоящему делу рвался, тот уходил в другие цеха. А волынщики приносили с собой домино, играли чуть не по целым дням.

– Вот это мне удивительно, – перебил Вадим. – Я в армии к дисциплине привык. А тут на работе – и вдруг домино. Начальство что – тоже в козла с вами?

– Нет, зачем. Но он же мягкий такой.

– Кто?

– Бережков Федор Федорович. Он сначала был… А потом пришел Минаев. Нравится тебе Минаев?

– Весело работает.

– Да. Пришел, посмотрел, как закричит: «Что, на вокзале сидите, поезда ждете?» И кончилось домино. Стала с этих пор мастерская цехом, а Минаев – начальником цеха. Сразу народу прибавилось. Минаев сам поехал на металлургический завод, Петра Антоновича переманил к нам. Веру Андрееву тоже он нашел, она тогда только техникум кончила. И Бережкова уговорил остаться. Правда, они не очень-то ладили. Разные совсем. И сейчас иной раз схватятся…

– А ты откуда знаешь?

– Да ну, все же на глазах. Печь привезли… Один московский институт шефство над нами взял, и там посоветовали новую электропечь. Вот смеху было. Бережков как раз уехал в командировку, а Минаев – он же нетерпеливый – скорей, скорей! Установили печь, и генератор тут же, а он так гудел – все орали или на пальцах объяснялись, как немые.

Бережков приехал, заходит, цех аж трясется от этого генератора. Минаев ему что-то говорит, Бережков только рукой махнул, показывает на улицу. Там и поругались, литейщики слышали, нам рассказали. «Вы очень поспешно действуете, Иван Васильевич». Это Бережков. Он же знаешь какой? Тонкий, бледный, всегда в галстуке. Интеллигент. Говорит тихо, вежливо. А Минаев из себя выходит: «Не может же печь работать без генератора!» «Но генератор можно вынести в пристройку». Так и пришлось выносить.

– Ну, а ты, Соня?

– Что – я?

– Ты что делала?

Соня вздохнула.

– Моя роль маленькая, Вадим. Модельщицей была. Потом на формовку перешла. Работа грязная, никто не хотел браться, я и согласилась.

– На трудный участок, выходит.

– А, брось. Не люблю, когда из пустяка подвиг выдумывают, – раздраженно заметила Соня.

Они шли некоторое время молча. Вадим с беспокойством поглядывал Соне в лицо. Рассердилась, что ли? Вроде бы ничего худого не сказал. Или не на него, на жизнь обижена? «Моя роль маленькая…»

– Вадим, этот Аркадий… Он работает?

– Аркадий? А что тебе до него?

Соня вздернула плечики.

– Ничего, просто так. Спросить нельзя?

– Спросить все можно, – сухо отозвался Вадим. – Не работает пока. Контролером был на заводе.

И снова молчание. Идут рядом, под руку, а – чужие друг другу. Скорее бы уж дойти. Не удался вечер. И только ли вечер?

Соня чувствует, что причинила Вадиму боль. Но ей не жаль его. Ей самой грустно. Без причины. Все по-прежнему, даже лучше прежнего, теперь у нее есть Вадим, любит ее, она же видит… А радости в сердце нет. Зачем такая любовь, если в сердце нет радости?

– Ты что-то еще хотела рассказать, Соня, – напоминает Вадим, пытаясь рассеять тягостную напряженность.

– Нет, ничего, Вадим.

Ей просто не хочется. На самом деле она могла бы рассказать много интересного. Хотя бы о том, как Петр Антонович изобрел пресс. Прибегал к модельщицам с чертежами, советовался, как лучше сделать. Потом вдвоем с Костей Жарковым сами изготовили все детали. А пресс не пошел. Отпрессовали первую модель – плохо. С трещинами вышла, с пузырями. Вторую – то же. Петр Антонович совсем поник, Минаев чертыхается. Один Бережков спокоен. Достанет очки, протрет, опять смотрит. И вдруг протянул руку Петру Антоновичу: «Поздравляю от души. Неплохая конструкция». Старик за насмешку принял, обиделся. А Бережков свое: «Надо изменить температуру модельной пасты. Отрегулировать состав. Попытаемся дать немножко больше стеарину». И оказался прав. Модельщицам так понравился пресс, что потребовали сделать еще один. Надо рассказать об этом Вадиму. Не сегодня. Как-нибудь в другой раз.

Да, интересно быть инженером. Видишь больше других. Может, зря я бросила школу? Теперь завидую Вере Андреевой. И Бережкову. Вот кто, действительно, много сделал для цеха. Особенно с этим паровым шкафом. Целые горы испорченной модельной пасты лежали во дворе. Горячим воздухом вытапливали – выгорала, водой – тоже портилась, жесткая вода. А Бережков сделал паровой шкаф. Тоже не сразу получилось: от утечки пара – весь цех, как в тумане, люди друг друга не видели. Сколько раз переделывать пришлось. Зато с тех пор цех стал выполнять программу. Сейчас, правда, опять не справляется. Теснота. Хоть бы уж скорее строили новый цех. Сам министр обещал приехать.

– У вас горит свет. Тетя ждет тебя, – прервал Вадим Сонины размышления.

– Не обязательно меня. Может, ее милый гость еще не ушел. Ты знаешь, что на заводе министра ждут?

– Про министра я знаю, – угрюмовато проговорил Вадим. – Я другого не знаю…

Соня поняла, не дала ему закончить.

– Ладно, Вадим. Не надо об этом. Не торопи меня. Я еще, правда, не разобралась в своих чувствах. Ты подожди. Немного подожди…