Текст книги "Что сердцу дорого"
Автор книги: Наталья Парыгина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
26
Аккомпанируя себе на гитаре, Аркадий пел «Отцвели уж давно», а Левка, развалившись в кресле, блаженно подремывал, когда в передней раздался звонок.
– Наверняка, Борис, – решил Левка. – Он коньячный запах за десять километров чует.
Аркадий с гитарой в руках отправился открывать. Увидев гостя, он растерянно отступил назад, но тут же оправился и любезно пригласил:
– Проходи, Костя.
– Кто там? – крикнул Левка.
– Наш комсорг.
– О, такой человек украсит наше немногочисленное общество, – расставшись со своим креслом и выходя из комнаты, нараспев проговорил Левка.
– Пьешь? – коротко и резко спросил Костя, на которого Левкин комплимент не произвел ни малейшего впечатления.
– Да, решил немного рассеяться. Если хочешь, можешь принять участие, – предложил Аркадий.
– Мне прогульщики не компания, – объявил Костя, не признававший никакой дипломатии.
Тогда и Аркадий решил действовать в лоб.
– Хватит нам стоять у порога, – сказал он. – Давай: или сюда, или туда.
– Завтра после работы придешь на бюро, – бросил Костя и вышел, с силой стукнув дверью.
…Заседание комсомольского бюро проводили в красном уголке нового цеха. Правда, он еще не был оштукатурен, днем здесь работали строители, но зато – свое помещение. Комсомольцы сами вымели строительный мусор, принесли из конторы стол и несколько стульев.
Члены бюро сидели за столом, Аркадий стоял, засунув одну руку в карман, а другой слегка придерживаясь за спинку стула. Он, казалось, ничуть не был смущен.
– Выпил с друзьями и проспал. Можете выносить взыскание, а что да почему – вас не касается, я никому не позволю копаться в моей душе.
– А я думаю – следует покопаться в этой самой душе, – возразил Костя.
Вадим молчал, положив на колени сцепленные в пальцах руки, и старался казаться спокойным. Он – член бюро, а тот – проштрафившийся комсомолец, и только об этом следует думать. Парень выпил и прогулял. Парень из его бригады. И никакого значения не имеет, что они когда-то сидели на одной парте. И то, что Соня… За что она его любит? Вот такого – худого, чуть скособочившегося, с залысинами на лбу. Чем приворожили ее эти черные нагловатые глаза? Или таким и надо быть, чтобы тебя любили девушки: уверенным в себе, беспечным, холодным… Да, он холоден, Аркадий. Душа его остыла, как выключенная печь с запекшейся на стенках серой коркой металла.
– Есть предложение – выговор.
Вадим усмехнулся. Толя Игнатов предлагает выговор, лишь бы скорее проголосовать и идти домой.
– Я не согласен, – задиристо восклицает Андрей. – Рогачев у нас в коллективе недавно, это его первый проступок. Надо перевоспитывать человека.
Вадим смотрит вниз, на старенький, в пупырышках дерматин, которым обит стол. Перевоспитывать? Нет. Гнать из бригады. Прочь, пусть работает, где хочет, только бы не видеть его, не говорить с ним…
– Почему молчишь, Вадим? Ты же, в конце концов, бригадир.
Вадим поднимает тяжелый взгляд.
– Ну и что же, что я бригадир?
– А то, что нельзя отмахиваться от человека!
– Погоди, Андрей.
Это ответственная работа. Бригада не может надеяться на человека, который прогуливает по пьянке. Он может наделать аварию, на такого пирометриста нельзя положиться.
Ничего этого не успел сказать Вадим, только подумал, и тут же налетели стремительным вихрем другие мысли, разметали его невысказанную речь. Нельзя положиться? А кто рекомендовал Аркадия на должность пирометриста? Тогда ты считал, что на него можно положиться. Наделает аварию? А по твоей вине не случилось ли не так давно аварии?
– Скажешь ты свое мнение, Вадим?
– Я… я скажу… Это позор для бригады – такие фокусы. И если еще случится… У Рогачева ответственная работа…
Аркадий кривит губы. Или это кажется? Он смеется над ним. Одурачил и смеется. Обещал работать честно, а теперь…
– Ты же обещал стараться, когда просил назначить тебя пирометристом. Говори: обещал или не обещал? – крикнул Вадим, теряя над собой власть от объявшей душу ненависти.
– Я прошу, чтобы на меня не орали.
– В самом деле, Вадим.
– Ну и решайте сами, и не спрашивайте моего мнения. Он будет гадости делать, а я должен молчать…
Вадим встал и огромными шагами вышел из красного уголка. На лестничной площадке трясущимися руками достал из кармана папиросы. «Идиот, – подумал он о себе. – Не мог сдержаться. Если его теперь оставят в бригаде…»
Вадим сам не знал, что будет, если Аркадия оставят в бригаде.
А его оставили. Объявили строгий выговор, потребовали дать слово, что больше не будет прогуливать. И на другой день Аркадий, как ни в чем не бывало, занял свое место у пульта управления.
Вадим замкнулся в себе, стал угрюмее, чем обычно, и молчаливее. И не только с Аркадием, с другими тоже. Ему всегда ближе всех членов бригады был Андрей, а теперь они стали почти врагами.
– Ты неправ, – сказал однажды Андрей Вадиму по пути на завод. – Я понимаю, он причинил тебе личные неприятности, но по-комсомольски…
– Ничего ты не понимаешь, – возразил Вадим. – Можешь воспитывать его, можешь с ним дружить, а с меня хватит. Я его понял.
– И буду дружить, – пообещал Андрей. – Выгнать из бригады проще всего. Надо найти к человеку подход.
И Андрей принялся искать подход к Аркадию. По вечерам они играли в красном уголке в шахматы. Если коллективно шли в кинотеатр, Андрей брал два билета – себе и Аркадию. Приглашал в общежитие. Даже пытался вовлечь его в самодеятельность, но не удалось.
Литейщики снова работали в старом цехе. Механизмы оказались несовершенными, капризничали, и теперь монтажники переделывали формовочный узел и холодильную камеру, в которой должны остывать отливки, устанавливали более мощные двигатели для конвейеров и толкателей.
Среди литейщиков первое место чаще всего занимала бригада Зуева. Зуев был мастером своего дела и умел вести плавку быстрее других. Но делиться опытом не любил и ворчал на Вадима, который нередко приходил на участок в его смену и подолгу упорно наблюдал.
– Чего смотришь? – угрюмо говорил Зуев. – В бригаде у меня был, так насмотрелся.
Но Вадим не уходил. У Зуева он был рядовым литейщиком и порой попросту не замечал многих важных моментов в работе бригадира. Теперь глаз у него стал зорче. Вадим видел, как Зуев старается поплотнее загрузить металл, каждую железку сам норовит поправить, чтобы не осталось между ними пустоты. Вниз литейщики Зуева насыпали мелочь, потом укладывали шихту покрупнее и снова все промежутки засыпали мелким ломом.
На следующий день Вадим заранее разложил шихту и загрузил печь так плотно, что между металлом совсем не осталось промежутков. Плавка прошла быстрее. Остальные тоже потребовали времени меньше, чем обычно.
Но догнать Зуева все-таки не удалось.
– Что такое, Петр Антонович, – с досадой обратился Вадим к мастеру, – уж, кажется, все делаю точно, как Зуев. А получается хуже. Удается только на десять – пятнадцать минут сократить время плавки, а Зуев – на двадцать пять, даже на полчаса.
– Пирометрист у него опытнее, – объяснил Петр Антонович. – А от управления пультом очень многое зависит.
Вадим нахмурился и сразу оборвал разговор. Но Петр Антонович, по обычаю помолчав и поразмыслив, обнадежил его:
– Я с Аркадием поговорю, чтоб пошел поучился у опытного пирометриста. Парень он смекалистый, поймет, что к чему.
– У Нади не научился, – хотел было возразить Вадим, но Петр Антонович перебил его:
– Что зря говорить, у Нади он научился. Только тогда он самую основу постигал, а теперь, поработавши, и в тонкости может углубиться. Ты ведь тоже у Зуева работал, а опять ходишь к нему, – наставительно добавил он.
На это нечего было возразить, и Вадим промолчал.
Аркадий выслушал Петра Антоновича без удовольствия. «Еще новости», – подумал он, но вслух согласился:
– Ладно, схожу.
Это была просто отговорка. Аркадий не собирался ни доучиваться, ни особенно стараться, полагая, что не век же ему торчать у этого пульта. Он сам не знал, чего ждал от жизни, не любил заглядывать в будущее, но в туманных мечтах мерещился ему иногда какой-то неожиданный и приятный поворот судьбы…
Однако мастер оказался настойчив. Он напомнил об их разговоре и раз, и другой, и не просто напомнил, а потребовал, чтобы Аркадий сдержал слово. В конце концов Аркадию пришлось задержаться в цехе – бригада Зуева работала в ту неделю во вторую смену.
Он остался по необходимости и, вместо того чтобы наблюдать за работой пирометриста, начал развлекать его беспечной болтовней о последних кинофильмах. Пирометрист слушал невнимательно, отвечал односложно, а иногда даже невпопад. Аркадию это не понравилось, он умолк и от нечего делать стал наблюдать за тем, как его коллега орудует у пульта.
Сначала Аркадию казалось, что тот действует точно так же, как он. Но вот едва заметно изменились показания прибора, Аркадий и внимания на это не обратил бы, а пирометрист сейчас же изменил емкость конденсаторных батарей. Он не отходил от пульта, был все время сосредоточен, будто выполнял дело необыкновенной государственной важности, и очень тщательно регулировал тепловой режим печи.
Теперь Аркадий убедился, что кое-что, действительно, упускал из виду. Правда, в основном он работал так же, но отдельные мелочи… Он еще не решил, насколько важны эти мелочи, и хотел даже уйти, не дожидаясь конца плавки, но пирометрист неожиданно начал ему объяснять свои секреты. Пришлось задержаться.
По технологическому процессу время плавки составляло час сорок пять минут, а фактически металл был готов к разливке через час шестнадцать минут.
– Неужели такая разница за счет этих пустяков? – удивился Аркадий.
– Это вовсе не пустяки, – насупившись, возразил пирометрист. – Годами опыт копил… Делюсь с тобой без утайки, а ты – пустяки!
– Ты не обижайся, – немного смутился Аркадий. – Правда, интересно, я даже хотел бы еще одну плавку проследить, да проголодался здорово, после работы ведь.
Пирометрист смягчился.
– Оставайся, – предложил он, – а закусить у меня найдется.
Признаться, Аркадий этого не ожидал. Но делать было нечего. Он съел угощение – хлеб с салом, выпил горячего чаю из термоса и задержался еще на два часа.
На другой день Аркадий попробовал применить у себя кое-какие увиденные приемы и вдруг открыл в своей довольно однообразной и поднадоевшей ему работе что-то новое, даже занятное. Он не отходил от пульта управления и поглядывал на часы, стараясь сэкономить на плавке побольше минут, словно эти минуты сулили ему какую-то личную выгоду. И когда оказалось, что плавка прошла на двадцать три минуты быстрее технологического срока, Аркадий был очень доволен.
Правда, никто не оценил его успеха. Но это не испортило его настроения – смешно было бы ждать похвалы от Вадима. И не для Вадима же он старался, а потому… просто потому, что ему самому этого хотелось.
Так же тщательно Аркадий провел в этот день остальные плавки.
Он не заметил, что Петр Антонович непрерывно и зорко наблюдал за ним всю смену, и поэтому удивился, когда в конце дня, анализируя работу бригады, Петр Антонович одобрительно проговорил:
– Поработали сегодня неплохо. И особенно хочу отметить – хорошо вел плавки Рогачев. Надо только этот успех закрепить.
То ли потому, что никогда раньше не хвалили Аркадия за работу, то ли по другой какой причине, но одобрение мастера радостно взволновало его. Эта радость ему самому казалась непонятной и даже как будто унизительной – ведь труд ничего не значил в жизни Аркадия, – и все-таки горделивое возбуждение не покидало его.
27
В этот вечер, больше, чем когда-либо, ему не хотелось оставаться одному. Сразу после окончания смены он направился в модельное отделение. «Позову Зинку в кино», – думал он, убеждая себя, что именно ради Зины Огарковой спешит к модельщицам.
На самом деле бедная Зинка вовсе не была ему нужна. Взглянуть на склоненную Сонину головку. Поймать взглядом ревнивый румянец на ее щеках. Почувствовать, что она страдает, страдает из-за него – вот что ему было нужно.
Сонька еще вернется. Она мучается, раскаивается. Только не хочет смирить свою гордость. Но этот миг придет, скоро, быть может, сегодня…
Оказалось – нет, не сегодня. У модельщиц вышла какая-то заминка с составом, и их отпустили с работы на полчаса раньше. Ни Сони, ни Зинки. Аркадий сам не ожидал, что это так огорчит его. А впереди – долгий вечер. Куда же? К Левке?
И вдруг он подумал, что если бы не Левка, они не поссорились бы с Соней. «Вот далась мне эта Сонька! – одернул себя Аркадий. – Приворожила, что ли?»
Он никак не мог освободиться от странной ее власти.
Скорее назло Вадиму, чем на самом деле, Аркадий подружился с Андреем. Часто виделся и с Левкой. Не пропускал ни одной кинокартины. Однажды даже позвонил своей прежней знакомой Талочке и назначил ей свидание. Но все это только раздражало его и усиливало бессмысленную, неотвязную тоску о Соне.
Левка и Борис – они до тошноты надоели своими однообразными разговорами о девочках, о серости жизни и о том, как бы раздобыть денег. Кинокартины Аркадий всегда смотрел со скептической усмешечкой. Талочка со своими ужимками, резким голосом и ненатуральным, часто беспричинным смехом была ему неприятна. И потому на вопрос, когда они встретятся вновь, Аркадий грубо ответил: «Никогда», и Талочка, обиженно поджав губы, поплелась домой одна. Андрей…
Да, пожалуй, самое лучшее все-таки Андрей. Забавный малый. Как мальчишка, мечтает о каких-то подвигах. Говорит – ни разу не был влюблен, ждет чего-то необыкновенного. Угощает Аркадия всякими идейными речами, не понимая, что не в коня овес.
А все-таки чем-то он нравится Аркадию. То ли своей новизной – Аркадий никогда прежде не дружил с людьми, которые больше живут мечтами, чем земными радостями. То ли добротой. Все они там, на бюро, рычали на него, один Андрей подошел по-человечески. И вообще в общежитии весело. Люба с Сашкой, готовясь к заводскому фестивалю, часто поют дуэтом под гитару. Люба чувствует себя в общежитии свободно, иной раз ворчит на Сашку, словно жена. Аркадий не позволил бы, а Сашка чуть ли не гордится этим. Случается, Аркадий, взяв гитару, тоже поет. У него порядочный запас грустных романсов – о разбитой жизни, о безответной любви. Он может петь даже под Вертинского и порою, увлекшись, томится искренней грустью, будто что-то потерял в жизни. На самом деле он ничего не потерял. Стоит ему захотеть… Но нет, пусть она еще помучается, тогда больше будет ценить и перестанет ломаться.
«К черту! – подумал Аркадий, заметив, что мысли его опять непроизвольно соскользнули к Соне. – Не буду о ней думать. За целый вечер не вспомню ни разу!»
С этим твердым намерением он, поужинав в столовой, направился в общежитие.
Своим появлением Аркадий прервал, видимо, интересный разговор. У всех были оживленные лица, даже Карасик не спал, а просто лежал на кровати с приоткрытыми глазами.
– Помешал? – спросил Аркадий.
– Нет, проходи, – приветливо пригласил Андрей. – Даже помочь можешь, а то напали на меня – трое на одного.
Вадим взял со стола раскрытую книгу, поднялся было, чтобы уйти, но Аркадий, вдруг обозлившись, спросил:
– Что ты от меня бегаешь, как черт от ладана?
– Запах твой не нравится, – отпарировал Вадим, но не ушел, а сел на прежнее место у окна.
– Мы вот о чем говорили, – поспешил Андрей замять назревавший инцидент. – Я хочу поехать куда-нибудь, только обязательно далеко. В Сибирь, например. Или на Чукотку. Я же нигде не был, всю жизнь в одном городе. Детдом, ремесленное, завод – и все. А хочется весь мир увидеть.
– В мире нам отводится узенькая тропочка, – сказал Аркадий. – Надо идти по этой тропочке и не рыпаться.
– Кому тропка, а кому и магистраль, – не глядя на Аркадия, вставил Вадим.
– Я летом хотел уехать в Сибирь, никто не знает, – продолжал Андрей.
– Знаем, – хитро подмигнув, возразил Сашка.
– Ну да?
– Вот тебе и «ну да». Минаев говорил, как он тебе хвост защемил. «От трудностей бежишь?» Ты и сел, испугался.
– Нет, я не испугался, – горячо возразил Андрей, – но я не хочу, чтобы обо мне так думали. Мне эта работа у печей не нравится, я прямо говорю, Вадиму – по душе, он как-то сразу освоился, а мне – нет. Но все равно, не могу я. Вот перейдем в новый цех, где все механизировано, тогда…
– Уедешь? – не то подсказал, не то возмутился Сашка.
– Тогда, может, уеду. Вы знаете, гудок паровозный услышу – прямо в сердце что-то переворачивается… Аркадий, поедем вместе, а?
Андрей сидел у стола, подперев рукою голову; мечтательно, с улыбкой глядели из-под густых, сросшихся бровей его глаза.
– Аркадий тебе не попутчик, – вызывающе сказал Вадим.
– Почем тебе знать? – усмехнулся Аркадий. – Вот возьму и поеду в Сибирь. Буду жить в общежитии, спать на жесткой койке…
– У тебя от жесткой койки бока заболят, – перебил Вадим.
– Ты неправ, Вадим, – упрекнул Андрей.
– А я никуда не поеду, – объявил Сашка. – Буду на заводе работать, квартиру с Любой получим…
– В Сибири, говорят, заработки хорошие, – подал голос Карасик, и все засмеялись.
Сашка встал и начал одеваться, чтобы пойти к Любе. Андрею пора было на заседание бытсовета. Он с беспокойством поглядывал на Аркадия – как бы у них с Вадимом не вышло серьезной перепалки. Аркадий заметил его тревогу, насмешливо успокоил:
– Иди, иди, а мы с Вадимом посидим, поговорим, молодость вспомним.
Вадим никак не отозвался на эти слова, но Аркадий, как только они остались вдвоем, опять сделал попытку завязать разговор:
– Ты зря на меня злишься, Вадим. Мы теперь оба в одинаковом положении отвергнутых влюбленных.
Вадим смерил его тяжелым, угрюмым взглядом, точно раздумывая, стоит ли отвечать. Потом все-таки ответил.
– Соню ты не любил, – убежденно проговорил он.
– Ты уверен?
– Уверен. Легко смотришь на все, – исподлобья, в упор глядя на Аркадия, продолжал Вадим. – Хочешь не пройти по жизни, а протанцевать.
– Ну, какой я танцор, – усмехнулся Аркадий, – хромой-то.
– Одному себе хочешь радости. До других тебе дела нет. Толкнешь – не заметишь, с ног собьешь – руки не протянешь.
– Уж не тебя ли я сбил с ног? Ну, что же ты? Договаривай.
– Соню за что обидел? – спросил Вадим очень тихо, почти шепотом.
– Это она…
– Не ври! Закрутил голову девчонке и рад, что она мучается.
– Правда, Вадька, я не виноват, – вдруг поддавшись какому-то искреннему порыву и забыв на минуту все, что было между ними, сказал Аркадий. – Хочешь, расскажу, что у нас вышло?
– Нет уж, избавь, ничего я не хочу про нее знать. И про тебя тоже. Ничего… Ссорьтесь, миритесь – дело ваше. А мне зачем же…
Вадим, видимо, не очень ясно соображал, о чем говорит, просто произносил слово за словом, стараясь убить, заглушить какую-то внутреннюю боль. Губы его шевелились с трудом, как у человека, который долго пробыл на морозе.
Аркадию вдруг сделалось неловко, точно он подсмотрел то, чего никому не надо видеть.
– Пойду я, – сказал он.
Вадим не ответил. Аркадий, не простившись, вышел. «Вот кто по-настоящему любил Соню», – подумал Аркадий. И сам собою явился вопрос: «А я?»
Первый раз он серьезно подумал об этом. Он старался ответить себе честно, отбросив все мелкое, поверхностное, ничтожное, что всегда сопутствовало его отношениям с девушками. Ему казалось сейчас очень важным понять правду. И как только он сумел по-новому, забыв об их ссоре, подумать о Соне, острая тоска сжала его сердце. «Завтра же, – подумал Аркадий, – увижу ее. И скажу… Скажу ей все».
28
Судьба наказала Соню. Теперь она поняла Вадима. Вот как это бывает, когда тебя отталкивает любимый человек. Рвешься к нему сердцем и не смеешь сделать шагу навстречу. То все готов простить, то обвиняешь и почти ненавидишь. Сколько уже прошло со времени их ссоры? Три, нет, почти четыре недели. Как глупо кончилась ее любовь. Или… или еще не кончилась? Нет, все. «Ты думаешь, я такой же теленок, как твой Вадим…» Может, Вадим был прав, когда плохо отзывался об Аркадии? Ведь Аркадий сам во всем виноват. А ведет себя так, как будто она его обидела. Приходит в отделение, назло заигрывает с Зинкой. И все-таки в шутках его слышится какая-то горечь. А вдруг он не ради Зины приходит? Вдруг он сожалеет и раскаивается?
Смутные, противоречивые мысли роятся в голове Сони. А руки между тем проворно делают свое дело, и деревянные ящички быстро наполняются моделями, так что Зина, которой тоже не дают покоя мечты об Аркадии, не успевает прессовать. На нее то и дело нападает болтливость, она все советуется с девчатами насчет фасонов платья и причесок, часто бегает к литейщикам, туда, где работает Аркадий.
Девушки сначала смотрели на ее отлучки снисходительно и посмеивались. Но однажды Люба не вытерпела.
– Почему мы Зинкину любовь должны оплачивать из своего кармана? Можешь влюбляться в кого хочешь, но работай как следует.
– Верно, Зина, так нельзя, – укоризненно проговорила Соня.
Зина только и ждала этого.
– Ты просто ревнуешь! – крикнула она. – Аркадий не стал с тобой ходить, вот ты и злишься.
– «Ходить», – усмехнулась Соня. – Ходи с ним, пожалуйста, кто тебе мешает.
Люба заступилась за Соню.
– Ревность тут ни при чем. А работать за тебя мы не обязаны.
Зина демонстративно замолчала и до обеда не встала с места. Она доказала, что умеет-таки работать! Модели шли беспрерывно. Даже после сигнала на обеденный перерыв Зина продолжала стучать рукояткой пресса. «Сейчас еще одну, – думала она, – и побегу к нему. Только еще одну. Вот, последняя».
Но пока она собиралась, Аркадий пришел сам. Соня разбирала пресс-формы и не заметила его, а Зина сразу увидела, заулыбалась.
Аркадий шел, в упор, нагловато и насмешливо глядя на Зину. Но, подойдя вплотную, вдруг отвернулся от нее и громко сказал:
– Соня, нам надо встретиться.
Соня осталась сидеть в той же позе, даже глаз не подняла, только белые тонкие ее пальцы замерли на пресс-форме.
– Я подожду тебя после работы у выхода.
Сонины руки медленно сползли со стола на колени.
– Незачем нам встречаться, – тихо произнесла она.
– Нет, есть зачем, – твердо сказал Аркадий.
Он умел так говорить и так смотреть, что невольно хотелось подчиниться.
– Я буду ждать, – повторил он.
У Зины вытянулось лицо. Соня заметила это с невольным злорадством. Напрасно Зинка вообразила, что он всерьез ею увлекся. «Незачем встречаться», – сказала Соня. Незачем? С ним? С единственным в мире человеком, которого она любит? Неужели возможно, что опять все станет по-прежнему? Четыре часа. Еще четыре часа до конца смены. Можно состариться за эти четыре часа.
Модели ломаются у Сони в руках, словно она работает первый день. Вот опять открошился уголок. Надо успокоиться. Надо быть гордой. «Нет, Аркадий, это не любовь. Сегодня ты назначаешь свидание, а завтра опять наговоришь мне грубостей». Или просто не встречаться с ним. Отвернуться. Вырвать руку, если посмеет взять за руку.
У Зинки тоже часто крошатся модели. Не за что на нее сердиться. Люба – вот кому повезло в любви. Сашка всюду ходит за ней, как раб. Если бы он поступил так, как Аркадий, Люба не простила бы. Время совсем не движется. Когда же конец?
Соня совсем истомилась. И когда кончилась смена, она кое-как протерла свои пресс-формы и кинулась к выходу. Аркадий с улыбкой шагнул навстречу, взял за руку. И Соня не вырвала ее.
– Сердишься?
Теперь она дернула руку, но он держал крепко. Впереди и позади шли люди, разговаривали, смеялись. «А я тебе говорю, что Ботвинник…» Они могли разговаривать о Ботвиннике, о чем угодно, у них ведь жизнь шла нормально, по-человечески. А тут…
– Оставь меня…
– Сонька, милая, ну прости. У меня скверный характер. Вспылил, не сдержался. К тому же выпил. Я вовсе не хотел тебя обидеть.
Соня молчит. Но он чувствует, как исчезает напряжение в ее руке. Он перебирает Сонины пальцы. Они стали совсем покорными.
– Я виноват, признаю. Столько раз хотел подойти к тебе и не смел. Даю тебе слово: больше такое не повторится. Мне так не хватало тебя все эти дни.
Они уже миновали проходную. Аркадий завел Соню в какой-то сквер, смел перчаткой снег, посадил на скамью. От холодного дерева Соня сразу задрожала, но ей было все равно. Аркадий вернулся. Он раскаивается. Он любит!
– Помнишь, что я говорил тебе в наш первый вечер, когда мы были в театре? Это правда, нет-нет, не просто слова, я полюбил тебя с первого взгляда. Знаешь что, сегодня ты – моя гостья. Проведем вечер вместе, хорошо? Сейчас зайдем на минутку в магазин, купим конфет и ко мне.
Соня ни в чем не противилась. Зовет к себе? Ну что ж, она пойдет. Когда-то она не решалась… Самое страшное – потерять Аркадия. А теперь, когда он снова с нею, они не могут так вдруг расстаться. Этот вечер принадлежит им.
– Если бы ты знал…
– Я все знаю, – покровительственно сказал он.
Аркадий накупил шоколадных конфет, печенья и даже бутылку красного вина. Соне приятно было, что он собирается ее принимать, словно дорогую гостью.
Каким он был сегодня заботливым! То и дело заглядывал в лицо, спрашивал, не устала ли, не озябла ли. Когда вошли в квартиру, сам расстегнул пуговицы на ее пальто, провел в комнату, усадил в кресло.
– Отдыхай, Сонечка.
Вскоре вскипел чай. Соня помогла Аркадию расставить посуду на круглом, покрытом белой скатертью столе.
– А рюмочки у тебя есть, Аркаша?
– Рюмочками этот квасок не пьют, – возразил он и принес стаканы.
– Я много не буду.
– Оно слабенькое. Ну, за нашу любовь!
Аркадий взглянул на Соню каким-то загадочным долгим взглядом, так что она смутилась.
Она хотела отпить немного, но вино было сладкое и холодное, и ей так хотелось пить. Соня выпила полстакана и поставила его на стол.
– Нет, нет, до дна! – потребовал Аркадий. – Ведь это за нашу любовь.
– Я больше не могу, Аркаша.
– Пустяки!
Он сам взял в руки стакан и поднес к ее губам. Соня пыталась еще противиться, но Аркадий, в конце концов, добился своего – она без всякого удовольствия, почти через силу выпила вино.
– Ты, наверное, собираешься всю жизнь вот так делать со мной, что захочешь, – недовольно проговорила она. – Ты просто тиран, Аркадий.
– Глупая ты, Сонька – насмешливо возразил он. – Надо слушаться старших. Ты будешь славной женой.
– Еще бы! – самодовольно согласилась Соня и рассмеялась. – Вино совсем не слабое. Я здорово опьянела. Включи приемник. Музыки хочется.
– Лучше заведем пластинку и потанцуем, идет?
Он завел какое-то танго. Они попытались танцевать. Но Сонины ноги плохо слушались. И потом Аркадий как-то нехорошо прижимал ее к себе. Соня оттолкнула его.
– Пусти! Я не хочу танцевать. Я пойду домой.
– Ну зачем так торопиться. Ты первый раз у меня. А то, знаешь что, оставайся у меня до утра.
– Выдумаешь тоже.
– А что? Считай, что это твой дом. Все равно, ты станешь моей. Ничего страшного, если это случится на неделю-другую раньше.
Он не шутил. Соня тоже стала серьезной, даже как будто отрезвела.
– Не надо, Аркадий, – строго сказала она.
Музыка кончилась, пластинка, шипя, крутилась вхолостую.
– А если я так хочу?
Он привлек ее к себе. Соня пыталась оттолкнуть его, но почувствовала, как слаба она по сравнению с Аркадием, как трудно ей с ним бороться. Он просто парализовал ее волю своей настойчивостью.
Соня с трудом высвободилась и вышла в прихожую. Аркадий молча прошел за нею. Она сняла с вешалки пальто и уже просунула в рукав одну руку, когда он мягко, но настойчиво отобрал у нее пальто и повесил на прежнее место.
– Ну, побудь еще со мной, мне так одиноко без тебя.
Крепко обняв Соню своими сильными руками, Аркадий стал целовать ее в губы, потом, не выпуская из своих объятий, увел в комнату и посадил рядом с собою на мягкий диван.
Широко открытыми, светлыми глазами Соня глядела ему в лицо. Голова ее лежала, слегка запрокинувшись, на руке Аркадия, и золотистые волосы рассыпались по рукаву его пиджака. Он наклонился и опять стал целовать ее.
– Пусть наше счастье начнется немного раньше, – прошептал Аркадий.
Соня покачала головой. Но он чувствовал, что сопротивление ее слабеет.
– Мы любим друг друга… Так зачем ждать? Останься!
– Я не могу. Тетя будет беспокоиться.
– Она подумает, что ты задержалась на заводе. Помнишь, однажды была срочная работа, и ты оставалась на две смены подряд?
– Нет, я должна идти.
– И вообще твоей тете до тебя немного дела. Она даже рада будет, если ты не придешь. Константин Ильич ей куда дороже, чем ты.
– Неправда.
Но упоминание о Константине Ильиче сыграло свою роль. Стоило только Соне подумать о нем, как у нее тотчас возникало раздражение против тетки и желание досадить ей. Каждый вечер наряжается, ждет его, заглядывает в окошко. «Костя, Костя!»
Аркадий достал из кармана папиросы, закурил, скомкал пустую пачку.
– Я пойду все-таки, Аркаша, – сказала она.
– Не надо. Ты здесь – дома, – улыбаясь, ответил он.
Он был с ней, ее Аркадий, он принадлежал ей. От вина, от своих переживаний, от этой всепоглощающей любви, Соня чувствовала странную, блаженную слабость. Она была как в тумане, ей никуда не хотелось идти, и она почти обрадовалась, когда Аркадий сказал: «Ты здесь – дома».
Он сжал ее в своих объятиях и легко поднял.
«Напрасно я пришла к нему», – испуганно подумала Соня.
– Не бойся, – прошептал Аркадий.
Он уже не спрашивал, останется она или нет. Он распоряжался ею, как своей собственностью. И Соня не пыталась больше сопротивляться. Ей не хотелось сопротивляться. Ведь скоро – через месяц, а может быть, через неделю – он станет ее мужем. Нет, не через неделю, а сейчас. Сейчас…
