Текст книги "Что сердцу дорого"

Автор книги: Наталья Парыгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

15

Нет, похоже было, не зря. Первые опыты оказались удачными. Сократили время прокалки форм с семи до шести часов, потом до пяти с половиной, до пяти. И вот уже несколько партий отлили после пятичасовой прокалки, и все детали вышли годными. Заводская «молния» прославила почин Андрея. Сам бригадир повеселел, радуясь повышенному заработку. Минаев пришел на участок, поздравил литейщиков.

И вдруг начался брак. Формы прокаливали, как и до этого, пять часов. В первой партии половина деталей оказалась негодной, вторая вышла почти вся хорошая, а третья целиком пошла в брак.

– Это не из-за прокалки, здесь что-то другое, – предположил Вадим.

– Ведь вчера за всю смену почти не было брака, – отозвался помрачневший Андрей. – Да не только вчера – все три дня.

– Вот именно. Михаил Степанович, что ж ты молчишь? В чем дело, по-твоему?

– А чего я буду говорить? Это вы инженерами себя возомнили – ну и гадайте теперь. А мое дело – плавить да лить.

На участок, где происходила очистка агрегатов от формовочных материалов, прибежал Минаев. Тут же собрались литейщики. Вадим сходил в модельное отделение, принес модель детали, присел на корточки возле сваленных в кучу агрегатов. Модель была нормальная, с четкими очертаниями, а отлитые детали получились какими-то курносыми, с округлыми вершинами.

– Недолив, – сказал Минаев, оглядывая литейщиков.

– Работаешь, как черт, а получишь пшик, как вычтут за брак, – угрюмо обронил Карасик.

– Не вычтут: опыты, – успокоил его Зуев.

– Может, металл холодный лили? – спросил Минаев.

Раньше Вадиму казалось смешным, когда раскаленную сталь называли «холодной», но теперь он уже усвоил терминологию литейщиков. Холодная – это значило, что металл недостаточно прогрет и застывает, не успев как следует заполнить форму.

– Что я – первый день лью? – с апломбом заметил Зуев. – Если не доверяете…

– Брось ты, Михаил Степанович, кто тебе не доверяет? – тотчас возразил Минаев. – Ох, говорил же я, подождать надо с этим делом. Не послушали. А теперь вот возись. Пойду посоветуюсь с Федором Федоровичем.

Разговор с Бережковым вышел трудный. Федор Федорович молча выслушал начальника цеха, потом с обреченным видом сказал:

– Прекрасно, Иван Васильевич. Я займусь литьем, но чертежи на пресс-форму для двадцать восьмой детали задержатся еще на два дня.

– Да зачем тебе самому заниматься? – возразил Минаев. – Поручи кому-нибудь.

– Добейтесь прежде, чтобы был нормальный штат, а потом можно и поручать, – съязвил Бережков.

– Я вас прошу, Федор Федорович… Это же в ваших силах…

– Но силам человеческим, как я уже говорил вам, есть предел, – упрямился Бережков.

Минаев вспыхнул.

– Я настаиваю, требую! Я приказываю, наконец! – закричал он.

– У меня отличный слух, – подчеркнуто тихо сказал Бережков.

– Ох, и любишь ты на нервах поиграть, Федор Федорович. Да поручи Игнатову, пусть разберется, – снова пошел на примирение Минаев.

– Ну, если вы надеетесь, что он поможет…

Толя Игнатов пришел к литейщикам в конце дня, когда они, закончив смену, уже собирались домой. Явно в подражание Бережкову он ходил на работу в добротном новом костюме и модном галстуке. Он вообще старался походить на Федора Федоровича во всем. Был внешне медлителен, говорил негромко, суждения свои высказывал авторитетно и безапелляционно.

– Так в чем тут дело? – спросил Толя таким тоном, точно заведомо знал, что речь пойдет о чем-то пустяковом, не достойном его вмешательства.

Зуев стал подробно объяснять, как вели плавку, как заливали. Но Игнатов слушал рассеянно.

– Это можно было предвидеть, – заявил он. – За пять часов формы не успевают как следует прокалиться, при заливке из стенок выделяются пары и газы, которые не пускают металл. Вот вам и причина недолива.

– Но в прошлую смену мы калили так же, – напомнил Андрей.

Толя Игнатов пожал плечами.

– Чистая случайность! Надо прокаливать формы как прежде, в течение семи часов.

– Почему же… – начал было опять Вадим, однако Игнатов посмотрел на него так, точно хотел сказать: «Как, ты тоже считаешь себя вправе судить о столь сложных вещах?» И, не дослушав, он пошел в техотдел, чтобы сообщить свои выводы. Вадим хотел было остановить Игнатова, но махнул рукой.

– Еще не все потеряно, – ободрил он приунывшего Андрея. – Я вот что надумал…

План Вадима заключался в том, чтобы пойти к Петру Антоновичу, рассказать ему все и узнать его мнение.

– Удобно ли? – усомнился Андрей. – Человек болеет, а мы полезем к нему с делами.

– Посмотрим, – решил Вадим. – Если ему очень плохо, не будем говорить. Проведать так и так надо.

В тот же вечер они отправились к Нилову. Мастер жил далеко. Вадим с Андреем долго ехали на трамвае, потом несколько кварталов шли пешком по окраинной малолюдной улице.

– Вот оно, имение Петра Антоновича, – сказал Вадим, увидев наконец нужный номер.

«Имением» оказался небольшой, но крепкий деревянный домик, за которым виднелся фруктовый сад. На стук калитки на крыльцо вышла полная пожилая женщина.

– Проходите, проходите, – приветливо пригласила она гостей, узнав, что они с завода. – Вот обрадуется Петя, а то уж вовсе заскучал. Сюда пожалуйте.

Она проводила их в небольшую, чистую и теплую комнату. До пояса укрытый одеялом, Петр Антонович лежал на кровати в белой рубахе с засученными рукавами и перочинным ножом вырезал из чурбачка куклу. Белокурая девочка лет трех серьезно следила за его работой.

– А-а, вспомнила молодежь про старика, наконец-то, – сдержанно укорил гостей Петр Антонович. – Присаживайтесь.

Они сели и огляделись. У одной стены было устроено несколько полок, застеленных бумагой с вырезанными по краям фестончиками и сплошь заставленных книгами. На небольшом столе лежала чертежная доска, на нее был наколот лист ватмана с незаконченным чертежом. Широкий подоконник занимали горшки с буйно разросшимися цветами. У кровати лежал пестрый половичок. Вся эта маленькая теплая комната понравилась посетителям своим семейным немудреным уютом, которого им недоставало в общежитии.

– Как здоровье, Петр Антонович? – спросил Вадим.

– Теперь-то лучше, – бодрясь, отозвался мастер, но по его похудевшему лицу с густой синевой под глазами и углубившимися за эти несколько дней морщинками Вадим и Андрей видели, что мастеру не так уж хорошо.

– Денька через два-три думаю на работу, – продолжал Петр Антонович. – Сердце шалит. Старею. Лидочка, пойди, скажи бабушке, чтобы чай собрала, – обратился он к девочке.

– Внучка ваша? – спросил Андрей.

– Внучка, – гордо улыбнулся Петр Антонович. – Сын с невесткой в Чехословакию уехали работать, а внучку нам со старухой оставили. Ну, как там дела-то?

– Дел без вас много натворили, Петр Антонович, – сказал Вадим. – Не разберемся никак с ними.

Но они ничего не успели рассказать – вошла жена Петра Антоновича с полной тарелкой душистых яблок.

– Вот, покушайте, – предложила она. – Из своего сада. А там и чаек поспеет.

– Да мы не хотим, – застеснялся Андрей. – Только что в столовой были.

– У меня пироги свежие, домашние, – похвалилась хозяйка. – Таких вам ни в одной столовой не испекут.

Она ушла и увела с собой державшуюся за подол внучку, а Андрей стал рассказывать о событиях на литейном участке.

Петр Антонович, вначале ковырявший ножом свой чурбачок, вскоре отложил работу и, глядя из-под приспущенных век своими умными усталыми глазами, стал слушать внимательнее.

– Если столько деталей вышли годными, это не случайно, – задумчиво проговорил он, отвергая заключение Игнатова. – А сегодня какие, говорите, детали шли?

Вадим объяснил.

– Та-ак… Те, что покрупнее, стало быть, хороши, а мелкие не удались. Для мелких металл нужен горячее. А, может… Не холодный ли, в самом деле, металл лили? Пирометристка могла не доглядеть, а Зуев насчет качества человек беззаботный. Он за рублем ничего ни знать, ни видеть не желает. Вот ведь не ко времени я заболел!

– Надо будет пирометристке сказать, чтобы внимательнее температуру замеряла, – заметил Вадим.

– Это так, – согласился Петр Антонович. – Но вы вот еще что… вы сами, помимо нее, проверьте. Нормально прогретый металл застывает на поверхности форм через восемнадцать-двадцать секунд после заливки. Вы и заметьте.

– Эх, я ведь это знал, да как-то ни к чему было, – признался Андрей.

– Теперь проследим, – сказал Вадим.

– Да, не вовремя я, – опять посетовал Петр Антонович. – А ты молодец, Андрей, – добавил он, и взгляд его засветился такой теплотой и гордостью, точно Андрей был его сыном.

– Если бы не Вадим… – поспешил Андрей поделить похвалу.

– Вадим в корень глядит. Сейчас это особо важно. Нельзя нам в новый цех со старой технологией переходить.

– Это конечно, – согласился Андрей. – А кто тут у вас чертит, Петр Антонович? – спросил он, указывая на чертежную доску.

– Да вот, балуюсь иногда, – признался мастер, отчего-то смутившись. – Образования маловато, а думки разные покою не дают. Решил сито механическое сделать, да еще экскаватор вроде такой, чтоб женщинам на формовку просеянный песок подавался. Кустарно работаем, верно сказал министр.

Вадим поглядел в темное, все в морщинках лицо мастера, в его умные глаза, потом перевел взгляд на книги, заполнившие полки.

– Насчет образования – это вы зря, Петр Антонович. Может, не всякий инженер столько, сколько вы, знает, – сказал он.

И тут же он вспомнил Толю Игнатова с его презрительно поджатыми тонкими губами. «Еще погоди, товарищ инженер, – неприязненно подумал он. – На этот раз не присвоишь чужую славу. Андрей докажет…»

А сам новатор пока что с аппетитом грыз антоновку.

16

Пойдет человеку на ум работа, если он завтра женится? Вот как бывает в жизни. Стоит сегодня Костя Жарков у чертежной доски и водит карандашом по ватману, а через день-два… Ну, положим, опять будет стоять на этом самом месте и вычерчивать эту же самую пресс-форму, но он уже будет не он, не тот Костя Жарков, который холост и проживает в общежитии, а семейный человек, муж. Вот так. Приходите на свадьбу!

Да, жизнь течет, и человек меняется. Кем пришел Костя на завод? Мальчишкой. Слесарем. Учеником восьмого класса школы рабочей молодежи. Потом Федор Федорович пригласил его в техническое бюро чертежником. А через год поручил самостоятельно сконструировать пресс-форму. Этой работой должны заниматься инженеры. Костя не был инженером. Но будет. Женихом тоже не был и вот, пожалуйста, – жених. А завтра будет муж.

Нет, невозможно. Этот узел придется целиком переделывать. Слишком сложная сборка. А ведь собирать и разбирать пресс-форму придется много раз в смену.

Отступив от чертежной доски, Костя долго смотрит на сплетение линий – в его воображении они превращаются в металлические ребра и грани и зримо чудится в фигурной полости кремовая моделька. Да, слишком сложно. Костя берет резинку и начинает стирать все, на что потрачен почти целый день.

Подходит Бережков.

– Как дела, Константин Михайлович? – вежливо спрашивает он, точно не замечая усердия, с которым Костя уничтожает свой труд.

– Плохо, – коротко отзывается Костя.

– М-да… Я сам много думал над этой пресс-формой. И, знаете, пришел к выводу, что неудачна сама принципиальная схема. У меня появилась новая идея. Пойдемте!

Он идет к окну, садится за свой письменный стол и указывает Косте стул рядом с собой. На столе, кроме листа бумаги с каким-то эскизом и остро очиненного карандаша, ничего нет. Федор Федорович достает платочек, неторопливо протирает очки, водворяет их на место и только тогда берет карандаш.

– Да, схема неудачна, – повторяет он. – Жаль, что вы потратили много времени, но я думаю, что лучше признать ошибку, чем углублять ее. Ведь после того, как пресс-форму выполнят в металле, нам еще обиднее будет видеть свой промах. Вы согласны со мной?

«Надо будет на минутку сбегать к Вере, – думает Костя. – Неужели она может работать? У меня ничего не остается в голове. О чем он мне сейчас говорил? А, неудачна принципиальная схема. Подумать только, что завтра мы будем уже вместе. Навсегда».

– Таков уж наш труд, – задумчиво продолжает Бережков. – Поиски, неудачи, снова поиски. У нас часто недооценивают этот черновой труд. Работать приходится много, кропотливо, а похвал и наград ожидать нечего. Тут и горение, и терпение нужно.

«Терпение, – бессмысленно повторяет Костя. – Терпение. Наверное, не хватит денег. Придется занять. Надо, чтобы всего было вдоволь…»

– Так вот, я предлагаю вам новую схему. – Бережков водит острым кончиком карандаша по эскизу, выполненному от руки, но очень аккуратно. – Несмотря на сложность модели, пресс-форма разбирается весьма просто. Снимаем крышку, поворот рычага – и обе половинки откидываются в стороны. Вы меня понимаете?

– Не понимаю, Федор Федорович, – со вздохом признается Костя.

– Что с вами? Вам плохо? – обеспокоенно спрашивает конструктор.

– Наоборот. – Костя не может сдержать глупую улыбку. – Мне слишком хорошо. Я ведь говорил: завтра у меня свадьба.

– Так ведь это завтра? Когда я… Впрочем, я, кажется, был таким же, – благодушно признается Бережков. – Давайте отложим наш разговор.

– Одна, две, три, четыре, пять…

– Вера, а стульев хватит?

– Погоди, дай мне сосчитать тарелки.

– Боишься, что гости покрадут серебро?

– Костя! У тебя одни шуточки на уме, а я обо всем беспокойся.

– Так будет всю жизнь, – обещает Костя.

– Назвал гостей, что не хватит ни посуды, ни стульев.

– Как же иначе? Я всем говорил, что женюсь, и тут же приглашал. А за стульями я схожу на третий этаж. На первом и втором мы, кажется, всех обобрали.

– Костя!

По голосу ее Костя угадывает, что Вера уже не думает ни о тарелках, ни о стульях, ни о гостях. Он подходит и, обняв ее одной рукой, другой гладит по волосам. Волосы у Веры хорошие, пышные, мягкие. Она вся хорошая. Говорят, что полная. Ну и что же? Ей идет полнота. Говорят, не положено, чтобы жена была старше мужа. Что они понимают, эти, которые говорят? Разве в этом дело?

Звонок.

– Уже гости! – испуганно встрепенувшись, догадывается Вера.

Да, в самом деле, гости. Приходят нарядные и с подарками. Скоро оба подоконника оказываются заваленными коробками и свертками.

Пришла Тамара Логинова, протянула Вере обвязанное ленточкой тюлевое покрывало, поцеловала ее, шепнув: «Ты счастлива, да?» Тамара была сегодня в бледно-голубом нарядном платье, которое очень шло к ней, косы уложила на затылке корзиночкой, и они слегка оттягивали назад ее голову. Она робко оглядывала гостей, точно отыскивая кого-то, а потом встала у окна, напротив двери.

Пришли Люба и Саша Большов. Люба, еще более красивая, чем обычно, держала Сашу под руку и что-то строго говорила ему, а он покорно кивал курчавой головой.

Увидев Тамару, Люба подошла к ней.

– Я сказала Сашке, что если он забудет меру и напьется, – дружбе нашей конец. Навсегда! Потому что я не могу его видеть пьяным. Если он не перестанет… Кого это ты увидала? – прервала она себя, заметив, что Тамара чуть вздрогнула, и круглое оживленное лицо ее вспыхнуло.

– Никого, – покачала головой Тамара. Она явно старалась овладеть собою, но не могла: только сейчас она поняла, почему Вадим всегда был так сдержан и почти холоден с нею. Не от застенчивости это и не от солдатской неуклюжести, как старалась она себе внушить. Нет, Вадим любил другую, и это было слишком очевидно, – стоило лишь взглянуть на него сейчас.

В новом светло-сером костюме Вадим выглядел мужественным и стройным, а глубокие карие глаза его светились таким счастьем, словно не на Костину свадьбу он пришел, а на свою. Неловко протягивая Вере две громоздкие коробки, он что-то говорил и все оглядывался на Соню, точно спрашивая ее, то ли говорит, что нужно. А Соня улыбалась и кивала – конечно, то!

Подарки новобрачным они ходили покупать вместе и при этом немного поспорили.

– Я куплю чайный сервиз, а ты – кофейный, – решила Соня.

Но Вадиму это не понравилось.

– Кофе тоже можно пить из чайного сервиза, – сказал он. – Я лучше куплю хрустальный графин и рюмки.

– Правильно, – насмешливо протянула Соня. – Поощрять пьянство!

Кончилось тем, что Вадим купил и кофейный сервиз и сверкающий графин с тонконогими изящными рюмочками.

– Расточитель, – засмеялась Соня.

– Ничего, – добродушно сказал Вадим. – Люди один раз женятся. Может, и на нашу свадьбу…

– На нашу?

Вадим смутился.

– И когда же она состоится, наша свадьба? – с легкой иронией спросила Соня.

– Соня, милая…

– Ты, кажется, собираешься здесь же, не отходя от кассы, сделать мне предложение, да?

– Могу, – серьезно ответил Вадим…

Сидя сейчас за свадебным столом рядом с Соней, Вадим все вспоминал этот разговор и внутренне улыбался. Ведь там, в магазине, она поняла, о чем он говорил, но не оборвала его. Значит, согласна? Сегодня же он потребует у нее ответа.

– Горько! – громче всех кричала звонкоголосая рыжая Зина Огаркова.

– Горько! – подхватывали все.

Костя, счастливый и гордый, без смущения целовал невесту.

Потом, сдвинув столы, танцевали под радиолу. Было очень тесно, пары то и дело сталкивались. Федор Федорович, тоже принимавший участие в танцах, беспрестанно извинялся, независимо от того, он ли кого задел, или его толкнули.

Вадим танцевать не умел. Соня кружилась с Андреем, а он слонялся по комнате, осторожно обходя танцующих, и немного завидовал им. Но в общем-то ему тоже было весело.

Звучала музыка, кружились пары, а Сашка и Люба ссорились. Сашка, уже сильно охмелевший, стоял у стола с рюмкой водки в руке, а Люба пыталась отговорить его от этой очередной рюмки.

– Не пей, слышишь? Если выпьешь, – все! – говорила Люба, держа его за руку и едва не плача.

От недавней Сашкиной покорности и следа не осталось.

– Тебе чего? – отвечал он. – Я не позволю собой командовать! – И быстро опрокинул рюмку в рот.

Резко повернувшись, Люба отошла от него. Тут же ее пригласил танцевать Костя. Люба положила руку ему на плечо и машинально переставляла ноги, но лицо у нее было расстроенное. Костя что-то говорил ей, доказывал, но она, казалось, не слышала.

В кухне, облокотившись на заставленный грязной посудой стол, плакала рыжая Зина.

– Почему меня никто не любит? Почему мне нет счастья? – говорила она.

Тамара гладила ее по голове и рассудительно, тихо и печально убеждала:

– Ну, брось, Зина… Придет к тебе твое счастье.

– Но когда же, когда? – всхлипывая, спрашивала Зина.

На это Тамара не могла ответить и, обняв подругу за плечи, смотрела куда-то вдаль тоскующими глазами…

Расходились на рассвете. Вере и Косте жали руки, желали счастья, всяческих успехов, дюжину детей и прочих радостей.

– На крестины не забудьте пригласить!

– Я согласен стать крестным папой!

– А если двойня, то и я тоже.

– Костя, не забывай, что ты глава!

– Вера, не давай мужу воли.

– На дорогу еще по рюмочке, – упрашивал жених.

Вадим нарочно задержался и вышел с Соней последним, чтобы избежать попутчиков. Ему необходимо было остаться с нею наедине.

Светало. Падал крупный снег. Улица была необыкновенно чистой и белой, но уже вышли беспокойные дворники, и снег, взвихряясь под их лопатами, освобождал дорогу. Кроме дворников, на улице никого не было, даже трамваи еще не ходили. Дома сквозь белую пелену виднелись смутно, а там, дальше, в глубине улицы, и вовсе ничего не было видно, кроме этой густой и мягкой снежной завесы.

– Так как же, Соня… – тихо говорил Вадим, растеряв ту решимость, с которой, сидя за свадебным столом, собирался потребовать у Сони окончательного ответа.

Мягкие белые звездочки садились на Сонин пуховой платок, на мех воротника. Вот одна попала на ресницу и тут же растаяла.

– Я хочу сказать… как с нашей свадьбой… Будет она? – набравшись храбрости, продолжал Вадим. И, с трудом выговорив эти слова, напряженно ждал ответа.

«Нет». Сейчас скажет «нет», – почему-то казалось ему.

– Будет, – просто и не раздумывая, ответила Соня.

Отчего-то Вадим сегодня казался ей особенно дорогим. Она уверена была, что любит его, всегда будет любить. И почему это раньше казалось, что она полюбит кого-то другого? Нет, никого! Он очень славный, ее Вадим. И он так любит ее! Они будут счастливы, как Вера с Костей.

На сердце у Сони – теплота и покой. Вот и осуществились ее мечты, и кончилось это непрестанное, тревожное ожидание любви. Она станет женой Вадима. Все очень, очень хорошо, хотя и немного просто, буднично. Буднично?..

И вдруг умиротворенность, минуту назад царившая в сердце Сони, сменяется грустью. Где-то в глубине души возникает что-то тяжелое, нехорошее, похожее на протест. «Не любишь, не любишь, не любишь…» – слышится Соне, и наперекор этому внутреннему голосу она вслух говорит:

– Люблю! Я тебя люблю, Вадим. Хочешь, поженимся в новый год?

Так решительно она отрезала себе все пути к отступлению.

– Хочу, – говорит Вадим, заглядывая ей в лицо сияющими глазами.

– А жить где?

– Я найду комнату, – обещает Вадим. – Я все сделаю…

Они идут, не раздумывая, куда и зачем, сворачивают на какую-то улицу и оказываются на ней совсем одни – здесь нет даже дворников. И вдруг Вадим узнает ее – это та самая улица, которая в день приезда привлекла его яркими красками заката там, вдалеке. Вадиму хочется рассказать Соне, как он шел тогда навстречу расцвеченному небу и думал о ней, но трудно передать словами и то, что он видел тогда, и то, что чувствовал.

Да и зачем вспоминать! Тогда он был одинок и полон сомнений, а сейчас… О, сейчас он счастливее всех на свете. Соня, его милая, родная Соня – с ним. На всю жизнь.

– Вадим, куда мы идем? – спрашивает Соня.

– Не знаю. Все равно, – отзывается он, крепко обнимая сильной рукой ее худенькие плечи.

Окна домов темны. Город еще спит, набираясь сил для нового дня. На дорогу, на крыши домов, на заиндевевшие деревья, на Соню и Вадима все падают и падают мягкие пушистые снежинки.