Текст книги "Что сердцу дорого"

Автор книги: Наталья Парыгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

23

Один… Все было, как прежде: Вадим работал, потом сдал смену, вымылся под душем, зашел в столовую. Только теперь он был один, и к этому надо было привыкнуть.

Соня больше не ждала его, чтобы идти в кино или гулять по городу. Не надо искать комнату – напрасно он поспешил с задатком. Нельзя мечтать о том, как они заживут после свадьбы. Свадьбы не будет.

– Ты в общежитие, Вадим? – спросил его в столовой Сашка Большов.

– Куда же еще?

– Слушай, брось ты так переживать из-за этой аварии. Все же обошлось. А на тебя глядеть жалко.

– Не гляди, если противно.

– Опять ершишься. Я ведь не так сказал. Ты лучше послушай. У меня ценная инициатива есть, хотел разделить с тобой, а ты…

– Ладно, дели, – разрешил Вадим.

«Нет, он какой-то чумовой сегодня», – подумал Сашка, глядя на осунувшееся лицо Вадима.

Сашка чувствовал, что выбрал не совсем удачный момент для разговора, лучше бы, пожалуй, оставить Вадима в покое, но все же попытался отвлечь его от мрачных дум.

– Я насчет карнавала. Скоро новый год, ты не забыл? Давай так: ты оденешься Дон-Кихотом, а я – Санчо Пансой. Здорово, а?

Вадим сидел неподвижно, уставившись на Сашку непонимающими глазами.

– Нет, серьезно, Вадим. Ты длинный и тощий, а я коротенький и… ну, не толстый, но я оденусь так…

– Не нужно быть длинным и толстым, – желчно проговорил Вадим. – Нужно быть сволочью, чтобы тебя любили.

– Ты что, выпил? – недоумевающе спросил Сашка. – Когда успел?

– Я не выпил. Но я бы… Сейчас куплю пол-литра, разопьем с тобой. Ладно?

– Нет, – твердо сказал Сашка. – Не могу.

– Любки боишься, – догадался Вадим. – Дурак.

Сашка обиделся, первым поднялся из-за стола. Молча вышли из столовой, молча прошагали полдороги до общежития. И тут Сашка не выдержал, решил кое-что объяснить.

– Я не боюсь, – заявил он. – А если я дал слово, то держу. Из-за рюмки свое счастье терять не хочу.

– Так без рюмки потеряешь, – предсказал Вадим.

На этот раз Сашка не стал даже возражать, понял, что Вадим просто зол. И вряд ли тут виновата только авария на участке.

– С Соней не поладил, что ли?

– Наоборот. Скоро свадьба. Я уже комнату нашел.

Вадим сам не знал, зачем он это говорил. Комнату! Заречная, 32. Олух. Дон-Кихот. Пока искал комнату, потерял невесту.

– Куда же ты, Вадим?

– Как куда? К ней. К Соне. Разве не знаешь, что мы с ней каждый вечер встречаемся?

Вадим стремительно шагал к трамвайной остановке. Сашка смотрел ему вслед, размышляя, не догнать ли. Непонятный сегодня был Вадим. Говорит о свадьбе, а тон такой, будто его собираются женить на ненавистной уродке. К трамваю ринулся с видом человека, который решил утопиться от несчастной любви. Нет, что-то с ним неладно.

Уразумев это, Сашка кинулся к Вадиму, но как раз подошел трамвай, и Сашка не успел. Вадим уехал.

Он и в самом деле поехал к Соне. Зачем? Разве всегда известно, зачем человек делает то, а не это? Просто поехал. Увидеть ее. Поговорить. Разобраться. Сказать ей, что она…

Она?

Нет, Соня не виновата. Она бесхитростная, доверчивая. Это все Аркадий. Паразит! Он завлек. Наговорил ей нежных слов, наобещал золотые горы. Ну, погоди! Разве он может любить Соню так, как Вадим? Никто не может. Ни-кто…

Вадим соскочил с трамвая. Было темно и холодно. Сквозь морозный туман бледно светились уличные лампочки. Редкие прохожие громко скрипели обувью по смерзшемуся снегу. Вдруг вспомнилось Вадиму, как он в полночь бежал из общежития к заводу, чтобы сказать Соне о своей любви. Совсем недавно. А ей не нужна была его любовь. Ей нужен Аркадий.

Он остановился, глядя на закрытые ставнями окна ее комнаты. Сквозь щелки проникал свет. Глупо что-то доказывать. Лучше повернуться и уйти. Но вместо этого Вадим, резко звякнув колечком калитки, вошел во двор, поднялся на крыльцо и постучал. Как всегда: три раза с паузами.

Ему вдруг пришло в голову, что могут не открыть. «О чем нам говорить», – сказала она ему в цехе. Но дверь отворилась. Соня открыла сама. Он стоял на темном крыльце, она на пороге ярко освещенной кухни, и оба медлили, а клубы морозного пара, ворвавшись в дверь, дымились над полом.

– Соня, что там? Ты не закрыла дверь! – крикнула из комнаты тетка.

– Входи, Вадим, – неохотно проговорила Соня.

– Нет, ты выйди, я подожду. Я хочу кое-что сказать тебе.

– Хорошо, – помедлив, согласилась она.

– Соня! – опять крикнула тетка, и дверь захлопнулась.

На мгновение Вадиму показалось, что ничего не произошло, просто он ждет Соню, чтобы идти гулять. Только что он видел ее такой, как всегда, может быть, немного более сдержанной, но Соня никогда не проявляла бурно своих чувств…

– Так о чем ты хотел говорить? – выйдя к нему, спросила Соня.

И этот холодный тон сразу так отдалил ее, сделал такой чужой, что он уже не знал, что и как говорить. Впрочем, он не знал этого и раньше.

– Давай выйдем на улицу, что ж мы на крыльце, – предложил он.

Соня не спеша спустилась с крыльца, вышла за калитку и остановилась, прислонившись к столбику.

– Соня…

– Я все сказала тебе, Вадим, там, в цехе, – тихо проговорила она.

– Ты его не знаешь, – быстро заговорил Вадим и осекся. Соня опустила голову, и он не видел выражения ее лица, но чувствовал, что она ждет только одного – чтобы он скорее ушел. Но все равно, раз он здесь, он должен сказать. – Пускай ты меня не любила, я не о себе говорю, но он… Комедиант, умеет притвориться, он и в школе любил пускать пыль в глаза. А кроме пыли, в нем ничего нет…

– Ну зачем ты так, Вадим? – как будто с сожалением сказала Соня, и он понял, что она не верит ему и даже стыдится за него. – В школе он, может, был таким, а теперь…

– Теперь он еще хуже. Бросил жену, ребенка. Мы из-за этого с ним поссорились.

– Это неправда, – быстро и возмущенно проговорила Соня.

– Неправда… – с горечью повторил Вадим. – Я знаю, что ты обо мне думаешь. Пришел сплетничать, чернить товарища. А я не хочу, чтобы он с тобой – с тобой! поступил так, как с этой Клавой. Он только думает, как бы ему развлечься, на тебя ему наплевать! Ты не слушаешь…

– Вадим, я не могу иначе.

– Не можешь…

Вадим умолк, но все медлил уходить. Чего-то ждал. «Вадим, я просто хотела испытать тебя, пошутила». Не скажет ли Соня чего-нибудь такого? Нет, не скажет.

И сразу показалось нелепым стоять так в темноте, на морозе и убеждать девушку кого-то любить, кого-то не любить. Какое ему дело? Пусть сама. Когда-нибудь потом, пережив унижение и горе, она скажет: «Вадим, ты был прав». Любить такого, как Аркадий… А, может быть, он несправедлив? Оскорблен изменой Сони, зол, просто ревнив?..

– Ну, я пошел. Прощай, Соня.

– Вадим!

Она шагнула к нему. Неужели?.. Вадим взглянул вопросительно. Они стояли близко от лампочки, свет из-под железного колпачка падал прямо на Сонино лицо. Нет, она ни в чем не раскаивается. «Будь, что будет, а я не могу без него». Ее большие виноватые глаза просили прощения, а губы хотели поцеловать в последний раз. Милостыня? Нет. Пусть целует Аркадия. Вадим сделал вид, что не понял ее порыва.

– Прощай! – повторил он и двинулся в морозную тьму.

Соня смотрела ему вслед. Высокий, чуть ссутулившийся, он сделал несколько шагов и вдруг обернулся.

– Будь осторожна с ним.

– Ладно, Вадим.

Он пошел дальше. Он уходил навсегда. Соне вдруг сделалось больно и страшно терять его, она едва не кинулась за ним. Но удержалась. Все кончено. Тем лучше. Ведь она хотела этого.

Вот Вадим свернул в переулок и исчез. А Соня все так же стояла, легко опираясь спиною о столбик калитки, засунув руки в карманы пальто, и не шевелилась. У нее томительно сжалось сердце – то ли от сознания причиненной Вадиму невольной, но тяжкой обиды, то ли от каких-то неясных предчувствий…

Город застилал морозный туман. Несколько ближних домов выступали из белой пелены и тускловато светились своими окнами, а дальше все пропадало, растворялось в молочном мраке.

24

Днем и ночью над городом висит холодный туман. Лишь изредка на белесое небо выкатывается желтый диск солнца, и тогда от слепящих его лучей становится как будто еще холоднее. К тому же почти беспрестанно дует ветер – не сильный, но такой пронизывающий, что никакие шубы не могут от него спасти.

А строители продолжают класть кирпич за кирпичом. Одно крыло – то, где будет модельное отделение, уже совсем готово. На литейном и механическом участках, занявших бывший кузнечный цех, монтируется оборудование. Теперь каменщики воздвигают двухэтажную пристройку, где разместятся кладовая, раздевалки, душевые, бухгалтерия, техотдел, красный уголок.

Чем выше поднимается здание, тем труднее становится людям: на высоте особенно жесток ветер, и некуда укрыться от его леденящих порывов. Ничего не видно даже с высоты второго этажа. Над головой белый морозный туман, и вокруг, и внизу.

Иногда строители спускались погреться. У мужчин были красные, обветренные, но, видать, притерпевшиеся к морозу лица. Женщины казались одинаковыми: все толстые, неуклюжие в валенках, телогрейках и коротких широких платьях, надетых поверх лыжных брюк. Головы повязаны несколькими платками и оттого кажутся огромными, а лиц совсем не видно, только для глаз оставлена небольшая щель.

Отогревшись, женщины развязывали платки и тогда оказывалось, что вовсе они не одинаковые: эта вот степенная, немолодая, волосы начали седеть; у той, худощавой, строгое, чем-то озабоченное лицо с голубыми, как у Сони, глазами.

– До чего же тепло, – говорил кто-нибудь из строителей.

– Счастье людям!

– Попробовали бы пожариться тут, – вступал в разговор общительный и менее других занятый Аркадий, хотя «жариться» ему теперь почти не приходилось.

– Строить в такой мороз – это геройство, – сказал как-то Андрей.

– Надо – и строим, – просто ответила девушка с Сониными глазами.

В цехе шли бесконечные и жаркие споры. Нетерпеливый Минаев хотел немедленно перевести модельное отделение в новое здание. Осмотрительный Бережков советовал обождать, пока цех полностью достроят, – тогда можно будет опробовать все механизмы, выявить недочеты, устранить их.

Большинство поддерживало Минаева: слишком уж надоела теснота. Предостережения Бережкова мало у кого находили отклик. Недочеты? Какие недочеты? Ведь оборудование совершенно новое. «Именно потому, что новое…» – начинал было Бережков. «В институте люди не глупей нас с тобой сидят, знают, что проектируют», – обрывал его Минаев.

С Минаевым трудно было спорить. К тому же директор завода считал, что лучше постепенно переходить в новый цех. Модельное отделение готово – зачем ему пустовать? Раз появилась такая возможность, надо создавать людям лучшие условия.

И переселение началось.

Для модельщиц это был настоящий праздник. Высокое и просторное помещение с большими окнами все залито светом зимнего солнца. Сияют чистотой рабочие столы, выложенный плитками пол, белые двери. Гудят, вращая своими крыльчатками, вентиляторы. Пахнет свежей краской.

– Тут бы не работать, а танцевать, – говорит Зина Огаркова, сидя на новом месте за своим прессом.

– Только надо, чтобы всегда было так чисто, – отзывается Люба.

– От нас зависит, – вмешивается Вера.

За тонкой, от середины до потолка застекленной перегородкой помещается лаборатория – там властвует Тамара со своими бутылями и мензурками, работает опытная группа, а у окна стоят столы мастера и технолога.

Прошла неделя, две, прошел месяц. Выветрился запах краски и прочно устоялся нерезкий привычный запах пригоревшего на паяльниках парафина. Чуть поблекла первозданная свежесть стен, но все-таки у модельщиц было так хорошо, светло, чисто, просторно, что рабочие всех других отделений откровенно завидовали им.

Во всех бригадах поднялась выработка. Люба ни минуты отдыха не давала Соне и Зине Огарковой.

– Честное слово, девчата, опять мы отстанем от Каледукиной, – стращала она подруг, не прерывая работы.

– Не отстанем, только не подгоняй, и так стараемся, – возражала Зина и ловко нажимала рукоятку своего пресса, так что Люба и Соня едва успевали разбирать пресс-формы.

Соня легко догнала в умении и проворстве других модельщиц, ее руки будто созданы для этой работы. И хотя на модельном участке она недавно, ей часто поручают осваивать новые пресс-формы. Вот и сегодня она делает модели, которых до нее никто не делал, – это будет новая партия.

Новая пресс-форма очень удобна, легко разбирается. Пододвинула. Отвернула барашковые гайки. Сняла крышку. Поворотом рычага откинула стенки. Бережно положила в ящичек готовую модель. Так же быстро собрала пресс-форму, правой рукой толкнула ее к Зине, левой пододвинула следующую.

За спиной Сони стоит Костя Жарков, смотрит на свою конструкцию, придирчиво отыскивая недостатки в работе прессовщицы. Но их нет, модели идут, как по конвейеру.

– Удобно? – спрашивает Костя.

– Хорошо, – коротко отзывается Соня.

Удовлетворенный этим отзывом, он уходит.

– Ловкая ты в работе, Соня, – одобрительно говорит Люба. – Недаром тебе и в любви везет.

– Ну, перестаньте, – просит Соня. – Опять об этом.

– Разве парни за работу любят? – сердито стуча прессом и перекрывая своим голосом этот стук, говорит Зина.

Соня тихонько улыбается, а тонкие пальцы весело и быстро добывают из глубины стальных коробочек кремовые модельки.

– В пятом цехе токарь Славка Молостнов женится на инженерше, – сообщает Зина, встряхивая своей высокой прической. – Умора! Ему двадцать три, а ей все тридцать, и нос в оспинках. Вчера расписались. Я как раз ходила себе берет искать, но красных нету, а мне красное очень идет, – встретила их. Ведет ее под руку, а у самого рот до ушей. Вот у парней глаз нету!

Никто не отвечает ей, и Зина молча вздыхает. Глаза у парней, конечно, есть, но почему-то Зина не попадает в поле их зрения. Правда, уж не такая она красавица, но чем, скажите, хуже хотя бы Соньки?

– А Вадим, по всему видать, тоскует, – не унимается Зина.

– Они ведь сегодня тоже в новом цехе работают, – сообщает Люба. – Перевели для пробы.

– Надо будет пойти посмотреть, – говорит Соня.

– Соскучилась? – насмешливо любопытствует Зина.

– Просто надоело! – обрывает ее Люба. – Неужели ты, Зина, ни о чем другом не можешь говорить?

– Буду молчать, – объявляет Зина и в самом деле целых полчаса молчит.

В обеденный перерыв они все вместе отправляются на литейный участок. Там еще не закончился монтаж оборудования, и участок выглядит неказисто: высокое, светлое помещение, а пол земляной; большую часть цеха занимают три прокалочные печи, но две из них не достроены; всюду – железные части конструкций, кирпич, песок. Очень холодно. Отопление здесь по проекту не предусмотрено, предполагается, что будет тепло от самих печей, но пока действует только одна, и тепла от нее маловато.

У литейщиков, видимо, какая-то заминка. Несколько раскаленных опок стоят на рольганге, возле них растерянно топчется Саша Большов. Вадим оглядывается, кого-то отыскивая глазами. На мгновение взгляд его задерживается на Соне, но тут же Вадим отворачивается и кидается навстречу мастеру.

– Петр Антонович, выталкиватель не работает.

– Надо за механиком сходить.

– Я уже послал Андрея. Но металл готов.

– Давайте вручную.

Вадим кивает и, схватив длинные клещи и зажмурившись от жара, подходит к печи и начинает так же, как на старом участке, вынимать опоки. Саша старательно помогает ему.

– Вот тебе и механизация, – осуждающе говорит Зина. – Насмотрелись? Ну, пошли в столовую.

Но Соня и Люба не спешат. Люба глаз не спускает со своего Сашки, ловко управляющегося с тяжелыми опоками, а Соня с недоумением смотрит на пожилого пирометриста, который стоит у пульта управления, там, где должен стоять Аркадий.

– Не пойдете, что ли? – с заметным раздражением спрашивает Зина.

– Аркадия нет, – вместо ответа говорит Соня.

– В самом деле, – удивляется Люба, только сейчас заметившая пирометриста, всегда работавшего в бригаде Зуева. – Может, перевели в другую смену?

– Мы только вчера виделись, он ничего не говорил, – растерянно шепчет Соня. – Ты спроси у Вадима, а? – просит она, умоляюще глядя на Любу.

– Ладно, – не очень-то охотно соглашается Люба и идет к Вадиму.

Соня издали смотрит, как они разговаривают. Вадим, не выпуская из рук клещей, что-то коротко отвечает Любе и тут же вновь достает опоку. Мужественное и строгое лицо его, озаренное розовыми отблесками раскаленной печи, кажется Соне незнакомо-красивым.

Люба выводит ее из задумчивости.

– Не пришел сегодня, – сообщает она, – а почему – неизвестно.

25

– Ты о себе думай. Ты так делай, чтобы тебе было хорошо. Если с тобой что случится, никто тебя не пожалеет, еще позлорадствуют. Своя рубашка ближе к телу.

Слишком часто слышал Аркадий от матери эти слова, чтобы их не запомнить. И папашино наставление: «Дорожи рублем! Деньги – самый надежный друг» – тоже врезалось в память. К этим двум правилам жизни Аркадий прибавил еще третье, тоже сформулированное за много столетий до его рождения: работа дураков любит.

В семнадцать лет Аркадий первый раз соблазнил девчонку. В двадцать ходил ночевать к женщине, которая была почти вдвое старше его. В двадцать два женился. В двадцать три развелся. Десятки раз говорил: «Я тебя люблю». И не любил ни разу.

И Соне он говорил о любви. «Сонька, глупая девчонка, ты сама не знаешь, какая ты». «Маленькая женщина, худенькие плечики», – это стихи, где-то читал. Про тебя, слышишь? А глаза у тебя синие, как чернила для авторучки. Можно обмакнуть перышко и писать».

Соня счастливо смеялась.

– А про тебя есть стихи? – спрашивала она.

– Есть, – не задумываясь отвечал Аркадий. – «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…» Это я – дубовый листок. А ты – моя чинара. Но ты добрее той, Лермонтовской чинары. Да, Соня? Ты не оттолкнешь меня? Ну, скажи.

– Странный ты.

– Глупая. Зачем это: странный. Скажи просто: любимый.

– Любимый.

– Ну вот. И хватит нам бродить по темным улицам. Холод, ветер, прохожие толкаются. Идем ко мне. Напою тебя чаем, как тогда, помнишь, когда вы приходили с Вадимом.

– Нет, Аркадий.

– Но почему, почему? Боишься меня?

– Не знаю. Просто не хочу.

Пожалуй, она все-таки немножко боялась. Пойти в его квартиру, остаться с ним вдвоем… Даже здесь, на улице, он обнимает ее иногда слишком резко и грубо. А в голосе его – нетерпение и раздраженность.

Что-то он понимает не так. Да, Соня любит его. Она сама пошла к нему навстречу. Оттолкнула, обидела Вадима, не спит по ночам, думая об Аркадии, слыша во тьме его голос, вспоминая его улыбку, глаза, руки. Руки, которые обнимали ее. Руки, которые будут еще и еще обнимать ее…

Но нет между ними настоящей дружбы, такой, когда мысли и чувства сливаются в одно, когда общими становятся тревоги, радости, огорчения, мечты. Соне даже не удается поговорить с Аркадием на какую-нибудь серьезную тему. Он смеется над ее мыслями.

– Ребенок ты, Сонька. Ребенок, который читает газеты. «Не работа, а деятельность. С гордостью раскрываю в проходной свой пропуск». Глупости. Ерунда. Люди работают, чтобы не сдохнуть с голоду. И ты тоже.

– Я не верю, что ты так думаешь, – сердясь, говорила Соня.

– Не верь. Моей любви верь, а больше ничему.

И обрывался разговор. Соскакивал на пустяки. «Вон, смотри, какой дядька идет толстый. Я такой же буду через тридцать лет».

Соня улыбалась, пытаясь представить Аркадия толстым. Немыслимо. Аркадий всегда будет красивым и стройным. А все-таки – зачем он так говорит? Чтобы подразнить ее? Значит, он ее не уважает, как человека?

А когда Аркадий рассказывал Соне о своих друзьях, с которыми выпивал и играл в карты, она слушала хмуро, чувствуя острую неприязнь и к этим незнакомым друзьям, и даже к самому Аркадию.

Они прощались холоднее, чем обычно, недовольные друг другом. Но едва Соня оставалась одна, как ей начинало казаться, что это она во всем виновата: не сумела подойти к Аркадию, ни с того ни с сего приревновала его к какому-то Левке. Ведь не должен же он ради нее порвать со своими друзьями… Соня едва удерживалась, чтобы не бежать к Аркадию просить прощения. За что прощения? Она не знала сама. Но чувствовала себя виноватой перед ним.

Аркадий, расставшись с Соней, возвращался домой, не зная, что с собой делать. «Упрямая девчонка, – думал он. – Строит из себя недотрогу». Он пытался доказать себе, что ему наплевать на ее упрямство. Принимался насвистывать новый мотивчик – не получалось. Включал приемник – ничего приятного не удавалось поймать. Откидывал крышку рояля, стоя, играл «чижика».

Ему было скучно, угнетала тишина. Он чувствовал себя в собственном доме неприкаянным квартирантом, которому все здесь чуждо. Соня! Ему нужна была Соня.

Чем яснее он понимал это, тем настойчивее сопротивлялся. Хватит! Один раз уже попался на эту удочку. Теперь его на веревке не затащишь в загс. Все они хороши до свадьбы, а потом начнутся прелести семейной жизни. Плен – вот что такое семья.

Если бы она сейчас была здесь… Погладить ее золотистые волосы, заглянуть в доверчивые синие глаза. Милая Сонька. Нет, он просто спятил. Как будто, кроме Соньки, нет в мире радостей. Еще не став его женой, эта девчонка держит его в руках. Устраивает допросы. «Ты был женат, Аркадий, я знаю. Почему ты развелся?» И он должен выдумывать разные высокие мотивы, чтобы остаться в ее глазах благородным. С какой стати ему оправдываться? Прочь, невидимые путы! Он – свободный человек и всегда будет свободным.

Телефон – вот о чем он забыл. Чудо техники – телефон. Стоит поднять трубку и покрутить волшебный диск, и твои друзья придут к тебе, или ты пойдешь к ним, и навязчивой девчонке придется отступить.

Звонок телефона опередил намерение Аркадия.

– Алло, Аркадий, как ишачишь?

Левка. Друг. Вспомнил!

– В поте лица добываю хлеб свой.

– Звоню каждый вечер. Куда ты пропал? Борис из окна видел тебя вчера с девочкой. Говорит, ростом с воробья.

– Карманный экземпляр. Очень удобно.

Левка посмеялся.

– Хоть бы познакомил.

– Как-нибудь.

– Один вечер ты можешь провести без нее?

– Надеюсь.

– Тут у нас небольшой сабантуй. Холостяцкий, без девочек. Придешь?

– Черт возьми! Завтра рано вставать.

– Какое прилежание. – Левка захохотал в трубку. – Может быть, твоя физиономия висит на Доске почета?

– Не удостоили.

– Ха-ха-ха… Тогда ты не очень рискуешь. И вообще я тебе завтра разрешаю отдохнуть. Мина устроит. Я с ней поссорился, целую неделю не видались, она рада будет удружить.

– Если так – другое дело.

– Собираемся у Бориса в десять ноль-ноль.

– Буду вовремя, как адмирал, – сказал Аркадий и, положив трубку, начал собираться.

Мина работала в поликлинике и прежде несколько раз по просьбе Левки выручала Аркадия. Поэтому и сейчас Аркадий не усомнился в надежности Левкиной гарантии.

«Сабантуй» прошел весело. Здорово выпили и потом до утра играли в карты. Аркадий выиграл и в прекрасном настроении вернулся домой.

Проспал он почти до обеда. В последнее время это удавалось не часто, и Аркадий по достоинству оценил удовольствие вдоволь и без забот поваляться в постели. Позавтракав, он зашел за Левкой, и они отправились в поликлинику.

Их ждала неудача: Мину из поликлиники перевели в хирургическое отделение больницы, а в больницу их даже не пустили.

– Мелочи жизни, – поморщившись, проговорил Левка. – Ладно, не вешай нос, что-нибудь придумаем. Позвоним для начала Мине в больницу.

Оказалось, что Мина дежурила в ночную смену. Решили отправиться к ней домой.

Мина только что встала с постели после ночного дежурства и была в цветастом, облегающем фигуру халате и с неприбранными, взлохмаченными волосами. Она проводила их в комнату, захлопотала, кинулась к зеркалу причесываться и все время улыбалась, показывая Левке, что ничуть на него не сердится.

– Мы к тебе по делу, – сообщил Левка, в упор глядя на Мину.

Она сразу догадалась, по какому делу, улыбка сбежала с ее лица.

– Я теперь ничего не могу, – виновато проговорила она.

Левка настаивал, требовал, грозил, но Мина только испуганно моргала крашеными ресницами и повторяла, что ничего не может сделать. Аркадию это, наконец, надоело.

– Хватит тебе кланяться, – презрительно одернул он Левку. – Обойдусь.

Левка грубо поругался с Миной, и они ушли, обескураженные и обозленные. Левка чувствовал себя виноватым перед Аркадием и, чтобы загладить свою вину и кстати рассеять неприятное впечатление от разговора с Миной, пригласил Аркадия в ресторан.

Выпили они как следует – Левка расщедрился – и когда вышли из ресторана, все «мелочи жизни» казались им не огорчительными, а всего-навсего смешными.

– Как она ресницами-то дергала, – вспоминал, смеясь, Левка.

– Меня завтра Минаев вызовет, я так же поморгаю и скажу: «Не мог прийти на работу, зуб болел». – Аркадий схватился за щеку, сделал страдальческое лицо и жалобно замигал.

Серый пасмурный день клонился к вечеру. Дул резкий ветер. От его порывов качались провода, тревожно и беззащитно колыхались на деревьях черные ветки. На дороге крутилась поземка.

– Паршивая погодка, – заметил Левка.

– Наоборот, освежает, – возразил Аркадий.

На заводах кончился рабочий день, и улица стала многолюднее. Прохожие спешили домой и по разным своим делам, только Левка с Аркадием неторопливо шаркали толстыми подошвами, засунув руки в карманы и не пряча от колючего холодного ветра разгоряченные выпивкой лица.

Вдруг Аркадий остановился и быстро огляделся, словно собирался куда-нибудь скрыться.

– Ты что? – удивился Левка. – Начальство?

– Нет, – односложно ответил Аркадий и снова тем же шагом двинулся вперед.

Он подавил в себе инстинктивное движение спрятаться, не показываться сейчас Соне и, постаравшись принять независимый вид, тихо сказал Левке.

– Сейчас я тебя познакомлю.

Соня была уже в нескольких шагах. В поношенном пальто с кроличьим воротником и в своем пуховом платке, она шла, о чем-то задумавшись, опустив глаза и не видя Аркадия. Она, вероятно, так и не заметила бы его, если бы не Левка.

– Стоящая девочка, – бесцеремонно проговорил он.

Еще не догадываясь, что эти слова относятся к ней, Соня подняла глаза и увидела Аркадия.

– Здравствуй, Софьюшка, – приветствовал он ее, протягивая руку.

Соня стащила перчатку и подала свою.

– Знакомься: мой друг Лев.

– Но название не соответствует содержанию: я не из породы хищников, наоборот, безобидное травоядное, – галантно поклонившись, отрекомендовался Левка.

Он долго не выпускал из своей ладони Сонину руку, и Соня, наконец, сама выдернула ее, почувствовав неприязнь к этому парню с толстыми, точно вывернутыми наружу губами.

– Ты с работы? Решила прогуляться? – спросил Аркадий.

– Трамваи не ходят: вагон сошел с рельсов, – ответила Соня, недоумевающе и чуть враждебно глядя на него.

Ей хотелось спросить Аркадия, почему он не был на работе, но при Левке это казалось неудобным. Да, пожалуй, и не стоило спрашивать. Аркадий выглядел совсем здоровым, и от него пахло водкой. Да еще этот друг… Ясно, что просто выпил и прогулял.

– У меня идея, – объявил Левка, – обращаясь главным образом к Соне, – пойдемте к Аркадию ужинать. Вчера он разбогател и в состоянии прилично угостить нас.

– Нет, я не пойду, – негромко, но твердо сказала Соня.

– А если я этого хочу? – запальчиво проговорил Аркадий.

– Все равно, не пойду, – повторила Соня.

– Пойдешь, – жестко возразил Аркадий.

Она с укором взглянула на него и, ни слова не ответив, двинулась своей дорогой. Аркадий минуту оставался в замешательстве. А Левка, подливая масла в огонь, сказал:

– Люблю упрямых, но переупрямить себя никому не позволю.

Аркадий рванулся и нагнал Соню. Левка дипломатично отстал.

– В чем дело, Соня? – спросил Аркадий, забежав вперед и оттесняя Соню в сторону, к стене дома.

Она поглядела ему в лицо.

– Ни в чем.

– Почему ты не хочешь пойти ко мне?

– Ты пьян.

– Ну и что?

– Это он тебя, наверное, напоил, этот твой друг. Противный тип.

– Может, я тоже противный?

Соня немного помолчала.

– Сейчас – да, ты очень… нехороший.

– Ах, так? Ну, так ищи себе симпатичных. Лижись со своим Вадимом, а про меня забудь! – почти кричал Аркадий, забывшись от подступившего вдруг гнева.

– Тише, не кричи, – попросила Соня испуганно.

– Нет, буду кричать! – перебил он. – Ты думаешь, я такой же теленок, как твой Вадим? Я не такой. Запомни. И без тебя проживу. Ты мне не жена, и нечего за мной бегать.

– Я… за тобой бегаю? – задыхаясь от этого оскорбления, повторила Соня.

Она почувствовала, что вот-вот заплачет. Но она не хотела, чтобы Аркадий видел ее слезы, и пошла прочь.

Аркадий, вдруг протрезвев, смотрел ей вслед. Ему хотелось кинуться за ней, схватить за худенькие, ссутулившиеся плечи, остановить, вернуть…

– Соня, подожди! – окликнул Аркадий, повинуясь какому-то внутреннему голосу.

Кажется, она замедлила шаги. Но Левка, оказавшийся рядом, холодно осадил его:

– Брось. Их чем больше ублажаешь, тем больше куражатся. Ты подожди, она сама к тебе прибежит.

Аркадий заметил ехидную улыбку на толстых Левкиных губах. Ему вдруг захотелось размахнуться и двинуть кулаком в эти губы. Но кулак так и остался в кармане, и он сквозь зубы небрежно обронил:

– Прибежит. Никуда не денется.

– Вот слышу я слова не мальчика, но мужа, – продекламировал Левка. Надеюсь, что товарищеский ужин все-таки состоится?

– И даже с коньяком, – объявил Аркадий торжественно, хотя на душе у него было скверно.

Ветер усилился и, срывая с крыш и взметая с дороги снег, ожесточенно крутил его, швырял в лицо.

Спустились сумерки, на улице стало совсем неприютно.

– Пойдем быстрее, – предложил Аркадий и, подняв воротник, ускорил шаги.