Текст книги "Что сердцу дорого"

Автор книги: Наталья Парыгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

4

Когда в бюро пропусков Вадим назвал цех, в который ему надо было идти, стоявшая за ним девушка обрадованно сказала:

– Вы в двадцать третий? Я тоже туда. Пойдемте вместе.

– Можно, – согласился Вадим, оборачиваясь к ней.

Девушка была среднего роста, полная и очень юная – должно быть, только со школьной скамьи. Она и одета была как школьница – в коричневое, простого покроя платье. Толстые косы по-девчоночьи свободно опускались по спине до пояса. Лицо у девушки было круглое, с румянцем на щеках и с ложбинкой на подбородке.

– Вы на работу поступаете, да? – спросила она, застенчиво глядя на Вадима немного выпуклыми светло-зелеными глазами.

– На работу, – подтвердил Вадим и улыбнулся. Ему понравилась непосредственность, которая сквозила и во взгляде спутницы, и в ее голосе, и в чуть угловатых движениях.

По дороге девушка успела рассказать, что зовут ее Тамара Логинова, что в позапрошлом году она окончила десятилетку, потом – техническое училище, а теперь ее, лаборанта-химика, направили на завод.

– Я всегда химию в школе любила, – говорила Тамара, шагая рядом с Вадимом. – Поработаю на заводе, потом в институт поступлю, или заочно буду учиться.

Вадим слушал ее рассеянно, с любопытством разглядывая просторный асфальтированный двор, большие строгие корпуса цехов, двухэтажное здание заводоуправления, клумбу с еще не увядшими цветами. В конце двор переходил в овраг, на склоне его росли высокие старые тополя. На вершинах деревьев темнели грачиные гнезда. Черные птицы, резко крича, кружили над ними. Кроме этих грачиных криков да какого-то однотонного гудения, не слышно было никаких звуков.

– А у вас какая специальность? – спросила Тамара, сбоку глядя на Вадима.

– Никакой, – угрюмо отозвался он.

Рядом с этой девушкой, которая была моложе его на несколько лет, но уже успела окончить десятилетку и приобрести специальность в техническом училище, он вдруг почувствовал себя каким-то недоучкой.

Тамара нахмурилась, по-детски надула пухлые губы. Вадиму стало неловко за свой грубоватый ответ.

– Идти-то знаешь куда? – переходя на «ты» спросил он.

– Знаю, – кивнула Тамара. – Практику здесь проходила. Вот и пришли.

Она указала на небольшое, довольно невзрачное здание с запыленными окнами. Гудение слышалось здесь очень сильно: оно исходило от большого мотора, стоявшего в пристройке к цеху. На улице сияло солнце, в цехе же казалось темно. Но вдруг там вспыхнули алые отблески, словно кто-то включил необыкновенно яркую лампу с красным абажуром, и тут же потухли.

– Плавку дают? – спросил Вадим.

– Нет, это просто от печи, – пояснила Тамара, входя вместе с ним в цех.

В первый миг Вадиму показалось здесь совсем сумрачно и тесно. Чуть не половину цеха занимали несколько стоявших в ряд больших печей. Дверца одной из них поднялась, и на стене опять заиграли алые отблески. Двое рабочих в суконных куртках, в валенках и надвинутых на лоб мягких шляпах с широкими полями стали вынимать из печи какие-то штуки, похожие на большие металлические стаканы. Они хватали их длинными клещами и ставили на цементный пол.

– Вы к начальнику цеха? – спросила Тамара.

– Нет, хочу раньше осмотреться.

Она ушла. Вадим приблизился к работавшим. От открытой печи и металлических красных стаканов, ставших от жара как будто прозрачными, воздух был горяч, лица рабочих блестели от пота.

«Нелегкая работка», – подумал Вадим.

В цехе было малолюдно и тихо, только гудение мотора долетало со двора. Пахло землей, каленым металлом и еще чем-то – то ли подгоревшим салом, то ли каким-то лекарством.

– Эй, парень, ты не заблудился? – раздался сзади хрипловатый голос.

Вадим обернулся. К нему подошел среднего роста человек, одетый в простой рабочий костюм, но не в валенках, а в сапогах. Он был уже не молод, темное лицо у глаз и у рта изрезали морщины. Из-под сдвинутых на лоб синих очков на Вадима глядели полуприкрытые веками внимательные глаза.

– На работу пришел устраиваться, – сказал Вадим.

– Вон какое дело! Тогда в самый раз попал.

– Петр Антонович! – позвали из глубины цеха.

– Ты постой минутку, я сейчас, – сказал Петр Антонович и отошел.

«Где же тут может работать Соня? – подумал Вадим. – Что-то ни одной женщины не видно. Да и дела подходящего для них вроде нет».

Впрочем, одна женщина здесь все-таки была. Она сидела за небольшим столом у пульта управления и время от времени поворачивала на щите какие-то рычажки.

Теперь Вадиму уже не казалось, что тут темно – окна, хотя и пыльные, почти сплошь тянулись вдоль стены и пропускали достаточно света. В глубине цеха Вадим увидел дверь, ведущую, вероятно, в другое отделение «Быть может, там?» – подумал он и хотел было пройти посмотреть, но в это время вернулся Петр Антонович.

– Справишься с таким делом? – спросил он, кивая на рабочих у печи.

– Справиться-то справлюсь, силой не обижен, – ответил Вадим, – только вот…

– Насчет заработка? – перебил его Петр Антонович. – Ну, об этом не беспокойся. Труд нелегкий, но и оплачивается хорошо.

– Заработок – само собой, – мялся Вадим. – А дело-то интересное?

– Интерес во всяком деле есть, только интересу того – крупица, а труд – велик. Но коли захочешь ту крупицу отыскать, – найдешь. Идем, сейчас разливка начнется, поглядишь.

– А вы сами кем здесь?

– Мастер я. Ты с литейным делом знаком?

– Нет.

– Ну, ничего, освоишься. Вот, гляди, плавильная печь. А те, возле которых мы сейчас стояли, прокалочными называются. В них формы прокаливают перед заливкой. А в этой металл расплавляют.

Плавильная печь была расположена невдалеке от прокалочных, и Вадим не заметил ее прежде просто из-за ее невзрачности. Походила она не на печь, а скорее на открытый бак, только сделанный не из сплошного листа, а как будто из плотно уложенной витками спирали. Внутри, почти доверху заполняя печь, ровно алел жидкий металл.

Вадим и мастер подошли ближе. Сейчас здесь хлопотали те же двое рабочих, которые раньше вынимали из прокалочной печи формы, и еще один, одетый так же, как они, высокий и с виду мрачный.

– Бригадир, – сказал, кивая на него, мастер.

– Готовы? – спросил бригадир.

– Готовы, – отозвался один из литейщиков, молодой парень, смуглый и чернобровый.

Он подошел, держа за длинную рукоятку толстостенный ковш с ведро величиной.

– Давай, Андрей, – сказал бригадир.

Андрей подставил ковш. Бригадир нажал кнопку подъемного механизма, и печь, поворачиваясь на осях, укрепленных в железном каркасе, начала медленно крениться. Расплавленный металл ударил о дно ковша, на миг взметнулся сверкающими искрами, но тут же смирился и потек в ковш уже ровно и спокойно. Когда ковш почти наполнился, бригадир снова нажал кнопку. Печь приподнялась, и струя оборвалась, а еще через мгновение вновь потекла, но уже в ковш другого литейщика.

Между тем Андрей, слегка приседая от тяжести, понес свой ковш к тем металлическим стаканам, которые недавно вынули из прокалочных печей. В стаканы был насыпан песок, из него выглядывали горловины керамических форм. Плавно наклоняя ковш, Андрей заливал в формы металл, а Вадим с любопытством наблюдал за его работой.

В этом зрелище не было того величия, какое поражает человека, особенно новичка, при выпуске чугуна из домны или при разливке стали в металлургических цехах. Здесь все было просто, пожалуй, даже примитивно. Но огненная струя металла все же таила в себе какую-то притягательную силу. Вадим никогда раньше не видел расплавленной стали, и его поразила та будничность, с какой обращались люди с этим пышущим жаром металлом.

Цех, показавшийся Вадиму поначалу неприглядным и мрачноватым, вдруг предстал перед ним совсем иным. Яркий красноватый свет, исходивший от жидкого металла и похожий на отблески пожара, озарял литейщиков, вспыхивал на стеклах окон. Он становился ярче, когда сталь текла из печи в ковш, и бледнел, едва печь выпрямлялась. Да и не так уж здесь тесно, все размещено в разумном порядке, каждый делает свое дело, не мешает другому, хотя заливочная площадка, действительно, невелика. Вот жарко – это правда, очень жарко. Даже усердно вращающимся крыльчаткам вентиляторов не совладать с этой жарой. Впрочем, литейщики как будто даже не замечали ее: спокойно и сосредоточенно разливали в формы добела раскаленный металл, чтобы там, в незримых полостях этих форм, он превратился в нужные детали.

Особенно проворно и ловко управлялся со своим ковшом Андрей. Руки его уверенно сжимали длинную рукоятку, быстро, но осторожно подносили ковш к форме – и вот уже алая струя металла текла в небольшое отверстие, ни разу не брызнув огневыми искрами.

Вадим стоял, не шелохнувшись, пока не кончилась разливка. Но вот вернулась в прежнее, вертикальное положение печь, отложены в сторону раскаленные ковши, темнеет, застывая, металл в горловинах форм.

Литейщики, скинув шляпы и куртки, отирают с лица пот. Потом Андрей, взяв клеймо и молоток, принимается клеймить отливки.

– Работа заливщика – тяжелая, – как бы продолжая начатый разговор, сказал мастер и вопросительно поглядел на Вадима.

– Вижу, – спокойно отозвался он.

Он понял, что труд литейщика требует от человека силы, сноровки и, пожалуй, выносливости. Но именно это и влекло его. Разве слабее он любого из этих парней? Неужели не сумеет подчинить себе эту огненно-жаркую и вязкую, как патока, сталь?

– Я работы не боюсь, – решительно добавил он, в упор глядя на мастера. – Возьмете?

Мастер помолчал, прикрыв глаза тяжелыми веками.

– Что ж, – проговорил он наконец, – я не против. Пойдем к Минаеву, к начальнику цеха. Да вот и он сам.

Энергичной походкой к ним приближался коренастый, сутуловатый человек, несколько располневший и казавшийся еще более полным из-за мешковатого незастегнутого пиджака с обтрепанными рукавами.

– Лаборантку прислали, – сообщил он.

– А вот товарищ литейщиком хочет стать, – сказал Петр Антонович, указывая на Вадима.

– Хор-рошо, растем! – весело отозвался Минаев, как-то особенно твердо выговаривая «р». – Литейщики нужны. Солдат? Только демобилизовался? Семейный? Общежитие надо? – он говорил очень быстро, и Вадим едва успевал вставлять только «да» или «нет». – Ну, идем в кабинет, поговорим.

Не прошло и четверти часа, как они договорились.

– Тянуть нечего, время – деньги, – улыбнувшись, сказал на прощание Минаев. – Сегодня – завтра оформляйся, а послезавтра – на работу. Мест в общежитии пока нет, но при первой возможности поселим. Ну, да тебе с этим делом, я вижу, не к спеху.

– Да, да, – подтвердил Вадим. – Я пока у товарища поживу.

– Добро. Спецодежду получишь. Ну, кажется, и все. Давай отмечу пропуск.

Так Вадим снова стал рабочим.

5

Спецодежда литейщика Вадиму понравилась. Особенно войлочная шляпа и синие очки. Идешь по цеху – люди сразу видят, что ты человек горячей профессии. Вот только валенки… Неуклюжий от них вид, тем более, что до зимы далеко. Вадим попытался было форсить в сапогах, но ничего не вышло: цементный пол нагревался так, что жгло подошвы.

Жарко. Зноем дышит красная пасть прокалочной печи, и когда Вадим приближается к ней со своими клещами, навстречу ему устремляется такой горячий поток воздуха, что невольно хочется отпрянуть. На мгновение Вадим, действительно, отступает. «Нет, врешь», – упрямо думает он и храбро шагает к печи. Подхватив клещами ярко-алую опоку, вынимает ее и осторожно несет на заливочную площадку.

Они занимаются этим все четверо – и бригадир Зуев, и Андрей, и третий заливщик по фамилии Карасик. Зуев – такой же высокий и жилистый, как Вадим, – работает ловко и быстро, так что кажется, будто опоки в его руках раза в два легче, чем у других. Андрей не отстает от бригадира, хотя чувствуется, что это дается ему с трудом – на лице и в каждом движении юношески стройной фигуры заметно большое напряжение. Карасик медлителен и неповоротлив, он не прочь постоять и передохнуть, когда товарищи продолжают работать.

– Потребую, чтоб убрали тебя из бригады! – сердито кричит ему Зуев. Но так как Карасик слышит это не впервые, плоское лицо его с широким носом и узкими глазками остается невозмутимо спокойным.

Вадим искоса поглядывает на Карасика. Нет, в самом деле, тому хоть бы что. Если бы на него так закричал бригадир, он бы сам убежал со стыда невесть куда. Но его бригадир не ругает и не хвалит. Приглядывается.

А для Вадима работа стала уже привычной. Он устанавливал в печь опоки, вынимал их после прокаливания, загружал плавильную печь, укладывая в нее прутки и металлический лом, клеймил отливки, соскребал с цементного пола пристывшие лепешки металла…

Разливать сталь Вадиму пока не доверяли. «Присмотрись, дело это не простое, – говорил мастер. – Да и к жаре попривыкнуть маленько надо». Вадим терпеливо ждал. Он и сам понимал: ответственное дело разливка, допустишь брак – сколько труда пропадет.

Вадим побывал во всех отделениях цеха и знал теперь весь процесс создания отливок. В модельном девушки прессуют будущие детали, только не из стали, а из смеси парафина со стеарином. Нежные эти модельки, чуть подплавив, укрепляют на парафиновом стержне – получается агрегат; он похож на маленькое дерево с необычно толстыми и короткими ветвями – иногда его так и называют: елка. Обмазчицы окунают «елку» в специальный раствор, а потом посыпают сверху мелким песочком – так на агрегате образуется керамическая корочка. Ее просушивают, паром вытапливают пасту, прокаливают для прочности и заливают в нее металл. И снова получается агрегат, на этот раз – стальной. Остается только очистить его от песка и отпилить от литника готовые детали.

От напряженной и жаркой работы Вадим сильно уставал. Сначала думал – с непривычки и стыдился показать слабость, но потом приметил: и другим не легче. Чуть передышка – садятся, на что придется, – на кучу металлического лома, на какую-нибудь чурку или перевернутый прогоревший ковш для разливки металла, а то и прямо на пол, закуривают, радуясь отдыху, подставляют разгоряченные тела освежающему сквозняку.

Подходит мастер – Петр Антонович Нилов, опускается рядом с Вадимом на корточки, сочувственно спрашивает:

– Тяжело?

– Ничего, – бодро говорит Вадим. – Бывает хуже.

– Ты скажи, – убеждает Петр Антонович; – в этом позору нет. До тебя тут поступил один в литейщики. Не парень – богатырь. Ему не по одной, а по пять опок зараз впору подымать, вот какой. А к жаре не мог привыкнуть. Помаялся, помаялся, так и ушел.

– Я привыкну, – пообещал Вадим. – Мне литейное дело нравится.

У Петра Антоновича потемнело лицо, неприветливо сдвинулись брови. Вадим удивился. Обидел чем? Посмотрел на товарищей. Карасик, вяло привалившись к стенке, полудремал, Андрей сосредоточенно курил, Зуев, бросив беглый взгляд на мастера, незаметно для того подмигнул Вадиму, точно хотел сказать: «Слабинка у старика, мы-то знаем, а ты послушай».

– Литейное тебе нравится, – хмуро повторил мастер. – Ты бы вот в мартеновском побывал… Не приходилось?

– Нет.

– Плавка, – презрительно сказал мастер. – Полтораста килограммов металла плавкой называем. А в мартеновском, бывало, как откроешь летку, как пойдет она, сталь-то, так зарево по всему цеху и разольется. А цех не с эту коробочку. Плывет это ковш под потолком, а крановщица тихонько позванивает – сторонись, берегись, не шути с огнем!

– А что ж вы из мартеновского ушли, Петр Антонович? – неосторожно спросил Вадим.

Мастер долго молчал, Вадиму уже казалось, что он не ответит. Но Нилов вдруг тихо сказал:

– Учиться мне, парень, не довелось. До мастера самоучкой дошел. Пока инженеров нехватка была, вроде на месте считался, а тут прислали с дипломом, а меня, значит, в помощники к нему. Не захотел, погорячился, вот и ушел. – И тут же, видимо, желая переменить разговор, он обратился к Зуеву: – И чего ты, Михаил Степанович, все к печке жмешься, ровно к жене? Сел бы подальше.

– И тут хорошо! Даже приятно подогревает. Вроде где-нибудь на Кавказе солнышко тебя печет.

– Последнее сало растопится, – лениво пошутил всегда мрачный и безмолвный Карасик.

– Это тебе страшно – растаешь когда-нибудь, как свечка на горячей плите. А у меня сала нет. – Зуев вытер свое худое, с немного запавшими щеками и острым носом лицо и без всякой связи с предыдущим сказал: – В воскресенье пойду костюм покупать. Весь город, видать, придется обегать: трудно на мою фигуру подобрать.

Зуев очень любит покупать вещи. Это – его страсть. Он жалеет деньги на еду и неизменно приносит с собой на обед краюху черного хлеба и бутылку молока. Дни получки для Зуева – самые значительные в жизни.

– Это уже четвертый у меня будет. Синий есть, коричневых два, а теперь черный думаю поискать.

– Да куда тебе столько? – удивился Карасик. – Ты ведь и не надеваешь их никогда, все в старье ходишь.

– Пускай, место не пролежат. В праздник когда и надену.

– Жадный ты, Михаил, – говорит Андрей. – Не люблю жадных.

Тон у Андрея вызывающий, так недалеко и до ссоры, Петр Антонович спешит переменить разговор.

– Радио сегодня слушал кто? Я проспал немного.

– Я слушал, – отозвался Вадим. – Опять бельгийцы в Конго лезут.

– Сволочи! – тотчас вмешивается Андрей. – В Конго и в Лаосе сразу кашу заварили, на Кубу зарятся.

Зуев тушит о пол крохотный окурок.

– Заваруха крепкая идет. Гибнет народу немало.

– Ничего они не добьются, – горячо продолжает Андрей. – Не выйдет!

– Не наше это дело, заморские дела решать, – надумал высказаться Карасик. – Нас не спросят, что да как.

На красивом смуглом лице Андрея возмущенно блестят глаза.

– Карасик ты и есть, самая у тебя душа карасячья.

Зуев обрывает спор:

– Плавку пора разливать.

Передышка кончилась. Все вернулись к печи.

Перед разливкой на участок забежал Минаев, сам проверил температуру металла, посмотрел, как Зуев вводит присадки.

– Скоро министр приедет, – оживленно сообщил он. – Будет решать вопрос о строительстве нового цеха точного литья.

– Давно уж он едет, министр-то, а мы все тут как в печке, – проворчал Зуев.

Разливку кончили за полчаса до конца смены, но новой плавки не начинали – не успеешь ни расплавить, ни разлить металл.

Вадим, прежде чем отправиться в душ, идет к Соне – он всегда навещает ее, если раньше кончает смену. Не то чтобы весь день он думал о Соне – не до того за делом, но приятно иной раз вспомнить, что она здесь, близко, в нескольких десятках метров от него. «Наш цех», – говорят они с Соней, если случается в разговоре вспомнить о работе, и в этом «наш» звучит для Вадима что-то роднящее, объединяющее их.

Соня работает на формовке, в самом темном и грязном углу цеха. Вместе с немолодой поблекшей женщиной она просеивает ручным ситом песок, и облачко серой пыли поднимается над ними. Вадим некоторое время стоит в стороне, чтобы не мешать. Но вот они кончили просеивать песок, и Устинья Петровна отошла куда-то, а Соня занялась формовкой. Теперь Вадим стоит рядом с Соней.

Я приду вечером, ладно? – говорит он.

– Приходи.

Она взяла керамический агрегат, завязанный у горловины пергаментной бумагой, чтобы туда не попал песок, вставила его в опоку и засыпала пустое пространство. Ее маленькие проворные руки, спокойное лицо с опущенными темными ресницами и вся она – с чуть склоненной набок головой в пестрой косынке, в своем темном платье и в фартуке – так дорога Вадиму, и так хочется сделать для нее что-то хорошее, доставить какую-нибудь радость…

– Хочешь, пойдем в кино? Или в театр?

Соня долгим взглядом смотрит на Вадима.

– Там решим. Может, просто погуляем.

Вернулась Устинья Петровна – принесла керамические формы.

– Мне пора, – сказал Вадим.

Обе посмотрели ему вслед. Вадим, неуклюжий в своих широких штанах и валенках, шел, чуть заметно сутулясь и как-то неловко размахивая руками.

– Жених, что ли? – спросила Устинья Петровна.

– Да ну! – смутилась Соня и сказала не то, что думала: – От нечего делать ходит.

– От нечего делать не стал бы он на тебя такими глазами смотреть.

– Какими еще глазами? – громче, чем обычно, рассмеялась Соня.

– Он парень серьезный, ты держись за него, – посоветовала Устинья Петровна.

– Вот еще! – фыркнула Соня. Ей не хотелось продолжать этот разговор.

– Правду говорю. Меня вот в молодости так же полюбил один, а я: «фыр, пыр, найду и не такого!» Ан не нашла! Молодость прошла без любви, без радости, да и сейчас одна, как перст.

– Неужто не были замужем, Устинья Петровна? – удивилась Соня.

– Не пришлось…

– У меня тетя тоже…

– Многих война без радости оставила. Побили наших женихов.

Механически продолжая делать одну и ту же работу, они молчат, погрузившись в свои мысли. Устинья Петровна думает о минувшем, Соня – о будущем.