Текст книги "Нечаянные грезы"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Ее лицо не выражало никаких эмоций. И в светло-серых глазах, взгляд которых был устремлен куда-то поверх головы Угольцева, тоже ничего нельзя было прочесть. И тем не менее он понял безошибочно: совсем недавно эта женщина пережила тяжелую драму или даже трагедию. Ему невольно стало жаль ее.
Мария Лукьяновна придвинула к себе лежавший на столе листок бумаги в клетку, не задумавшись ни на секунду, написала на нем несколько крупных разборчивых слов. Поставила число и подпись. И подняла голову. Их глаза на мгновение встретились. У Марии Лукьяновны оказался очень тяжелый взгляд.
– Спасибо. – Он сложил листок вдвое и положил в боковой карман пиджака. – Я не собираюсь торопить вас с отъездом. Дело в том, что в настоящий момент я занят по горло и смогу заняться обустройством не раньше октября, а то и ноября, а потому…
– Я планирую уехать из города через неделю, самое большее десять дней, – нетерпеливо перебила Угольцева Мария Лукьяновна. – Я сегодня же закажу билеты и контейнер.
– Мама, но ведь ты знаешь, что оформление документов займет у меня целый месяц, если не больше. Да и я хотела помочь Марусе подготовиться к вступительным экзаменам в училище. Я хорошо знакома с доцентом Ивченко, который будет в этом году председателем приемной комиссии.
– Нам еще только блата не хватало! – отрезала Мария Лукьяновна. – Поступит как все. Она же круглая отличница.
– Но где она будет жить до первого сентября? В общежитии сейчас идет ремонт.
Мария Лукьяновна задумалась всего на секунду.
– Поживет у Волоколамовых. Насколько мне известно, Вера Афанасьевна к ней очень расположена.
Угольцев уловил нотки злой ревности в голосе Марии Лукьяновны. Это удивительным образом вписывалось в то впечатление, которое создалось у него о Берестовой.
– Мама, но у Маруси сейчас такой сложный возраст. – Нина осеклась, встретившись с осуждающим взглядом матери. – Может, все-таки стоит взять ее с собой в Полтаву? – робко предложила она.
Если Мария Лукьяновна и колебалась, то совсем недолго. Хотя, по всей вероятности, у нее на самом деле пересохло в горле.
– Это абсолютно исключено. Украинский язык там входит в число общеобразовательных предметов. Мария не сумеет овладеть им за короткое время, оставшееся до занятий. К тому же, как тебе должно быть известно, Вера живет не в самой Полтаве. До ближайшей десятилетки нужно будет добираться электричкой или автобусом.
– Мне кажется, бабушке будет трудно перенести дорогу. Может, стоит все-таки подождать, пока ей снимут гипс?
– Я возьму отдельное купе. – Мария Лукьяновна встала, давая понять Угольцеву, что время их общения истекло. – Буду ждать вашего звонка, – сказала она, протягивая ему руку. – Уверена, что вы сдержите обещание относительно сроков.
– Можете не сомневаться. – Угольцев пожал протянутую руку, улыбнулся и кивнул растерянно стоявшей возле стола Нине. – Я не собираюсь ничего здесь перестраивать, а уж тем более вырубать, – сказал он и увидел, как просветлело ее лицо. – Итак, до скорой встречи.
Угольцев плотно пообедал в ресторане в центре город и даже позволил себе выпить бутылочку пива. Ему больше нечего было делать в этом городе. Но он, как и пообещал, вернется сюда через неделю. К тому времени Мария-Елена начнет понимать, что в этой жизни далеко не все бывает так, как в девичьих мечтах. И, по всей вероятности, будет нуждаться в друге. Угольцев чувствовал, что готов оказать этой удивительной девушке любую возможную и даже невозможную помощь.
Они сидели в каком-то кафе в центре города и пили коньяк. Кроме них здесь не было ни души. Муся еще никогда в жизни не пила коньяка, но она знала его странный, всегда казавшийся ей старомодным запах: коньяком часто пахло от ее отца. С этим запахом были связаны бурные домашние ссоры, которые затевала мать, когда отец возвращался домой в окружении этого запаха. Коньяк показался Мусе невкусным, но вполне терпимым напитком. Он был микстурой от горя. Ведь существуют же микстуры от кашля, от боли в желудке и так далее.
– Девочка моя, сейчас я отвезу тебя домой, уложу в постельку, и ты будешь баиньки. Ты проснешься утром веселой, счастливой, полной сил. Ты расскажешь своей сестре и маме, как хорошо провела время на море, как ты по ним скучала. Они по тебе тоже очень скучали. – По мне только бабушка скучала, – возразила Муся. – Она мне обрадовалась.
– Вот видишь. Ну да, ты расскажешь бабушке, как мы с тобой были в обезьяньем питомнике в Сухуми. Помнишь, как одна мартышка узнала в тебе свою родственницу и…
– Не надо, Вадик. Это… совсем не смешно.
– Ну что ты. Это очень смешно. Когда ты будешь вспоминать то, что было на море, ты будешь все переживать заново. И я буду делать то же самое. Мы будем вместе в наших воспоминаниях.
У него заплетался язык, хотя он выпил не так уж много коньяка, мозги, похоже, окончательно поплыли. У Муси же они работали четко, хоть она и пила почти наравне с Вадимом. Зато что-то случилось с ее движениями. Руки, ноги и все остальное теперь словно принадлежали не ей, а этому странному существу со средневековым запахом, которое разлилось жаром по ее телу.
– Я буду думать о том, как мы встретимся через триста тридцать два дня. Но мне почему-то кажется, что мы встретимся гораздо раньше.
– Умница, Мария-Елена. Ты должна быть генералом, а я твоим денщиком. Я буду сопровождать тебя в сауну, стелить твою постель, подавать тебе в кровать шампанское и ананасы. Мария-Елена, считай, что я произвел тебя в генералы.
– Я очень хочу, чтобы ты дал мне свой адрес.
– Ни-ни. – Он пьяно икнул и помахал у нее под носом своим длинным пальцем. – Военная и семейная тайны. Ариша изорвет твое письмо в мелкие клочки и предаст их медленному огню. Я сам напишу тебе, Мария-Елена.
– Ты вернешься к жене? – неожиданно легко спросила она.
– А я никуда и не уходил от нее. То есть я хочу сказать, Вадька Соколов свободный человек, но он к тому же женатый человек. Он должен явиться в квартиру номер семь и отрапортовать своей благоверной, что за время отпуска чрезвычайных происшествий не случилось, погода была летная, девочки, тьфу, видимость отменная.
– Ты будешь спать с ней в одной постели?
Он протянул руку, чтоб похлопать ее по щеке, но она увернулась и чуть не упала со стула. Лишившись внезапно равновесия, она поняла, что в любую минуту ее может вывернуть наизнанку.
– Ну, разве что она постелит мне на полу на кухне. У нас один кровать, один комната, один ребенок, один военторг, один…
– Я все поняла. Ты хочешь переспать со своей женой?
– То есть, что значит, хочешь или не хочешь? Она мне жена или нет? Я просто обязан с ней переспать, иначе она подумает, что я им-по-по или что мне откусили в очередной драке яйца.
– И ты испытаешь от этого удовольствие? – не унималась Муся.
– Ну да, наверное. Ариша, когда захочет, такие штучки в постели вытворяет. Она бабенка что надо. И задница у нее упругая, как мячик. Когда-то она занималась спортивной гимнастикой. Бедра у нее крутые и очень сильные. Когда она начинает ими крутить, я такой кайф ловлю, – он снова икнул. – Если я узнаю, что этот Вовка Простаков заходил в мое отсутствие к Арише, а я это обязательно узнаю – у Вадьки Соколова кругом одни разведчики и шпионы, – я этого Вовку Простакова запихну в центрифугу и буду гонять ее до тех пор, пока у него не оторвется хер. Ясно?
Мусю ни капли не коробила пьяная болтовня Вадима – коньяк, догадалась она, был чем-то вроде анестетика для сердца. Но его действие рано или поздно закончится, и вот тогда… Она не в состоянии была представить себе, что случится тогда. Она понимала разумом, что Вадим напился до подобного состояния из-за того, что ему тоже очень больно рвать по живому. Она его простила. Но тоже разумом. Впрочем, она знала, что ее сердце, когда отойдет анестезия, тоже простит Вадима.
– Пообещай мне одну вещь.
Муся протянула руку и накрыла ладонью тонкое и в то же время очень сильное запястье Вадима.
– Что угодно, моя маленькая Дюймовочка, моя экзотическая девочка, моя испаночка с глазами славянской русалки, моя…
– Пообещай мне, что каждый вечер в десять часов ты будешь не просто вспоминать меня, а представлять, как будто я с тобой рядом.
– Я буду делать это каждый час и даже чаще. Я буду всегда…
– Всегда не надо. – Она замотала головой, но вдруг почувствовала, что ее вот-вот стошнит. Тогда она набрала полные легкие воздуха, задержала его там, пока перед глазами не поплыли малиновые круги. Как будто помогло. – Надо в десять. Каждый день. И обязательно, чтобы ты в это время был один.
– Мария-Елена, нас в казарме сто пятьдесят рыл, и я при всем желании не смогу уединиться – даже в туалете в это время, пардон…
– Я хотела сказать, что рядом не должно быть твоей жены, понимаешь?
– Да, Мария-Елена. – Он вдруг схватился обеими руками за голову, жалобно сморщил лицо и прошептал: – Что ты наделал, Вадька Соколов? Дурак, ну что же ты наделал?
– Раскаиваешься?
Она знала, что это не так. Но она хотела услышать это от него.
– Ни Боже мой! – Он энергично тряс головой. – Можно ли раскаяться в том, что в руки тебе случайно попалась жар-птица? Только ты ее все равно не удержишь, Вадька Соколов, плейбой, кутила и… Черт возьми, кто еще? Герой-любовник? Но ведь это смешно. Подумай сам, Вадька Соколов, какой из тебя к черту герой-любовник?!
…Она не могла идти, и он внес ее в дом на руках. Нина показала, где Мусина комната, распахнула перед ними дверь. Он положил Мусю на кровать, прикрыл ее босые ноги – Муся где-то потеряла свои панталеты, хотя, возможно, она оставила их дома.
– Мария-Елена, я убыл. – Он отдал ей честь и подмигнул. – Мария-Елена, ты самая-самая красивая девушка в мире. Ты должна всегда помнить об этом, Мария-Елена. Но я уже убыл.
Он повернулся на сто восемьдесят градусов и столкнулся нос к носу с Марией Лукьяновной Берестовой, которая секунду назад вошла в комнату дочери, заперла дверь на ключ и положила его в карман своего ситцевого халатика.
– Вам придется задержаться, молодой человек, – сказала она и указала кивком головы на крутящийся табурет возле пианино. – Мы должны обсудить с вами кое-какие детали вашего дальнейшего поведения.
Галя положила дневник Андрея в нижний ящик своего письменного стола и завалила книгами. Она уже не то что начала его забывать – вряд ли какая-либо девушка в состоянии забыть свою первую любовь, а уж тем более такую необыкновенную, – однако последнее время, поскольку ей нужно было выжить, Галя пыталась забыть все хорошее, что было у них, сосредоточив воспоминания на ссорах и размолвках. Это помогало на какое-то время облегчить боль, но это же и ввергало ее в жесточайшую депрессию, от которой не спасали никакие лекарства. Да она, честно говоря, и не верила в спасительную роль медицины, хоть и работала в больнице санитаркой. Она обратилась за помощью к алкоголю, тем более что мать делала домашнее вино из яблок и гнала самогонку.
Алкоголь делал ее ко всему безразличной. Это приносило временный покой и даже нечто похожее на умиротворение. Вернувшись с ночного дежурства, она тайком от матери спускалась в подвал и прикладывалась к прохладной бутылке самодельного крепленого вина. Алкоголь действовал почти мгновенно и вырубал ее на пять-шесть часов. Потом Галя вставала, пила крепкий чай и начинала управляться по дому, включив на полную катушку радио. У матери был тромбофлебит, и она с трудом передвигалась по дому, настоявшись за смену в булочной. На Галине был и огород, который кормил обеих женщин круглый год. До огорода нужно было идти почти полтора километра по жаре, потом вкалывать там дотемна.
Но впереди была свободная ночь. Ночью Галине просто необходимо было находиться на людях. И она нашла себе работу – в местной психиатрической лечебнице. Случилось так, что одна из медсестер ушла в декретный отпуск, а Галина, работая санитаркой в больнице, научилась делать уколы и даже внутривенные инъекции. Главврач, озабоченный текучестью кадров, даже не поинтересовался, есть ли у нее диплом. Тем более что жалобы больных редко кто воспринимал всерьез. Таким образом, у Галины Кривцовой оказались занятыми все семь ночей в неделю.
Естественно, она уставала, как лошадь, но у нее с детства было железное здоровье. Усталость затушевывала слишком яркие краски этого мира, как бы накладывая на них серый тон. С тех пор, как они познакомились с Андреем, мир казался Гале необычайно ярким и прекрасным.
Галина сидела за столом в душном кабинете на третьем этаже больницы для душевнобольных, которую в городе ласково называли «Февральский базар». Днем эта комната превращалась в приемный покой, куда приводили либо приволакивали вновь поступивших. Здесь на окнах были массивные выкрашенные ярко– оранжевой краской решетки, дверь была обшита листовым железом. В данным момент Галя сидела и смотрела, не отрываясь, на лежавшую перед ней на столе фотографию Андрея Доброхотова в летной форме. Это был любительский снимок. На обратной стороне рукой Андрея было написано: «Люблю, несмотря ни на что. Жди!!!»
Письмо, в которое Андрей вложил этот снимок, пришло за три дня до той злополучной телеграммы, где сообщалось, что старший лейтенант Андрей Доброхотов погиб, выполняя боевое задание.
Галя зажмурила глаза, откинулась на жесткую прямую спинку стула и подумала о том, что у них все равно бы ничего не получилось с Андрюшей. Права была Эвелина Владимировна, тысячу раз права – они на самом деле принадлежат к находящимся в состоянии негласной войны слоям общества.
Они познакомились в доме культуры «Энергетик». Галина Кривцова чувствовала себя здесь полноправной хозяйкой, поскольку местные «качки», превратившие этот клуб в опорный пункт, считали ее своей в доску. Дело в том, что кое с кем из них она успела переспать, с другими же отводила душу за кружкой пива в местном парке отдыха. В ту пору Галина нигде не работала – вполне хватало того, что подкидывали ребята. Она одевалась броско, но не без вкуса. Когда-то в детстве Галина увлекалась рисованием и чувство цвета ее редко подводило. К семнадцати годам она успела разочароваться в физической любви, сделать три аборта и прослыть в округе «хожалой» и «гулящей». Жизнь казалась ей бессмысленной и жестокой.
Как вдруг появился Андрюша Доброхотов.
– Этот танец девушка обещала мне! – твердо заявил широкоплечий юноша в летной форме, загородив собою Галину от крепыша в майке с широко открытой акульей пастью и штанах из черной клеенки, очевидно, имитирующей кожу.
– Гляди, старлетка, самолетик улетит. Тю-тю. – Стриженый наголо крепыш протянул руку и резким движением оторвал с лацкана мундира старшего лейтенанта значок-эмблему «МИГ-29». – На моей жопе он будет смотреться лучше.
Не прошло и секунды, как крепыш в клеенчатых штанах очутился на полу. Он корчился, как карась на горячей сковороде, и ловил ртом воздух.
Кто-то вырубил музыку. Со всех концов зала к месту заварушки стягивались «качки», закадычные кореши поверженного ниц крепыша.
– Ой, мама, что сейчас начнется! – Галина испуганно повисла на руке старлейта. – Давай-ка лучше рвать когти!
– Ну уж нет! – Андрей засучил рукава. – Налетай, кто смелый! Да не бойтесь же, паханы, – пол чистый.
Галина поглядывала на своих бывших приятелей из-за широкой спины Андрея и злорадно усмехалась. Почему-то ей совсем не было страшно. К тому же она решила внезапно, что ни за что не бросит этого мужественного парня в беде.
– Геть ко мне, Кривчиха. Быстро! – прогремел категоричный бас слева. – Слышь, тебе говорю!
– Отвянь! Хочешь снова ментовское говно скрести? – лихо отбрила Галина.
– Да я его тебе в п… затолкаю и цементом замурую, лярва! – ответили ей.
Кольцо вокруг Галины и Андрея медленно, но верно сужалось.
– Пошли! – велел Андрей Галине, подпрыгнул, выкинул вперед левую ногу. Два «качка» мгновенно очутились на полу. Он стиснул запястье девушки и потащил ее в образовавшуюся брешь.
Галина пришла в себя на клумбе возле входа в клуб. Где-то поблизости противно выла сирена милицейской машины. Она попыталась встать, но правая нога не слушалась.
– Ты ее подвернула. Сейчас все будет в порядке.
Андрей помял ее лодыжку, потом резко дернул. Галина взвыла от невыносимой боли. Из ее рта как горох посыпались родненькие матерки.
– Ну что, полегчало? – поинтересовался Андрей и похлопал девушку по щеке. – Куда тебя доставить?
– Без тебя доберусь. – Она попыталась встать на обе ноги, но ей это не удалось. – Вот черт! Чтоб у тебя яйца сгнили! На кой хер ты ввязался в драку? Мне что, теперь на костылях прыгать?
Это были самые пристойные слова из ее лексикона. Почему-то ей совсем не хотелось разговаривать с этим летчиком на матерном языке.
– Я не привык бегать с поджатым хвостом. Да и эти лбы не из тех, кто соблюдает правила честной драки. Так тебе куда? – Андрей легко подхватил Галину на руки и направился в сторону освещенной Московской улицы. – Как ты думаешь, мы сможем поймать здесь такси?
Через три минуты они уже сидели на заднем сиденье машины. Галина дала шоферу адрес. Она жила в барачном районе, который в их городе называли «клоповником». Ей не хотелось, чтобы ее новый знакомый видел, где она обитала, а потому сказала:
– Завезем тебя, а потом поеду к себе. Похоже, ты, старлейтик, залетел в наш курятник сдуру.
Андрей посмотрел на девушку и весело рассмеялся. Воистину было над чем: тушь потекла, парик сбился набок, обнажив короткую – тифозную – щетину темных волос. Дело в том, что Галина совсем недавно переболела стригущим лишаем. На правой щеке вспухла глубокая свежая царапина.
– Что, цыпленок, в цирк пришел, что ли? – совсем беззлобно сказала Галина и показала Андрею язык. – Ну да, мы же с тобой оказались против тысячи вдвоем.
Это были слова старой пиратской песни из любимой и чуть ли не единственной прочитанной Галиной книги. Одному Богу известно, почему они вдруг пришли ей на ум.
– Луговая, двадцать восемь, – сказал Андрей водителю. – Тебе, красавица, не мешало бы слегка привести себя в божеский вид. – В «клоповнике» суровые законы.
– Ты из местных? – Галина раскрыла рот от удивления. – А где это твоя Луговая? Это там, где Сталин селил недобитых буржуев?
– Совершенно верно. Так называемый Академгородок. Хотя саму академию, как тебе, наверное, известно, давным-давно прикрыли.
Галина притихла. Нога разболелась так, что хоть вой. Но разве она могла признаться в этом своему новому знакомому из «академиков»?
Машина остановилась перед шикарным, с точки зрения Галины, домом, над высоким крыльцом которого горел белый фонарь.
«Ничего себе, – подумала она. – Вот буржуи недорезанные».
Андрей расплатился с шофером, вышел из машины и протянул Галине руку. Она наступила на больную ногу и в буквальном смысле слова завыла. Он быстро подхватил ее на руки, взбежал по ступенькам на крыльцо, толкнул ногой дверь.
Они очутились в ярко освещенной просторной комнате с окнами во всю стену. Она называлась «веранда», но Галина в ту пору этого знать не могла. За богато накрытым, уставленным бутылками столом очень прямо сидели красиво одетые люди и о чем-то весело разговаривали. При их появлении все разом замолчали.
– Извините, – сказал Андрей. – Случилось ЧП. Но все будет в порядке.
Он подошел к занавешенным бархатными шторами дверям, раздвинул их плечами, сделал несколько шагов по тускло освещенному коридору и осторожно опустил Галину на пол в небольшой комнате с белоснежной раковиной и душем под потолком.
– Сумеешь искупаться сама? Сейчас зажгу колонку и принесу тебе чистое полотенце.
Галина села на пол, стащила через голову узкое тесное платье и с удовольствием встала под ласковые струи горячей воды. У них дома не было даже туалета, не говоря уж об остальных удобствах. Летом Галина купалась под душем в сарайчике – примитивное сооружение из ее детской оцинкованной ванночки и пластмассового наконечника от лейки, который она подобрала в песочнице. Зимой они с матерью грели на печке выварку. Какое же это было райское наслаждение чувствовать, что тебя со всех сторон омывает чистая горячая вода. Галина облокотилась о кафельную стенку, закрыла глаза и забылась сладким сном.
Между тем Эвелина Владимировна вышла на кухню, где хлопотал ее сын, приготовляя чай для себя и своей гостьи.
– Это еще что за номер? – недовольно спросила она. – Где ты откопал эту… грязнулю?
– Она совсем не то, что ты думаешь, мамочка. На нас напали в «Энергетике» «качки». Она вывихнула ногу и не может ходить.
– Зайчик, ты мог бы проявить великодушие к своим родителям и зайти с черного хода. Сегодня у твоего папули такой замечательный день.
– Я совсем забыл, мама. Извини. Я был так возбужден.
Он обнял Эвелину Владимировну за плечи, чмокнул в разгоряченную от выпивки щеку и стал наливать чай в чашки.
– Постой. Это сервиз для гостей. Возьми глиняные кружки, – сказала Эвелина Владимировна.
– Ну что ты, мама. Сегодня у нас всех такой праздник. Кто же пьет по праздникам из глиняных кружек?
Он улыбнулся ей так широко и счастливо, что ее сердце растаяло.
– Несносный мальчишка. Вечно что-нибудь отмочишь. – Она игриво шлепнула сына по спине. – Ладно, зайка, я пошла к гостям. Ждем тебя вместе с твоей новой приятельницей. За тобой еще тост в честь папиного пятидесятилетия.
Эвелина Владимировна весело тряхнула своей коротко остриженной платиново-русой головкой и вышла из кухни. Налив в чашки чай, Андрей приоткрыл дверь ванной комнаты, просунул в щель руку с полотенцем. Никакого эффекта. Лишь равнодушно журчит вода из душа.
– Эй, Галек, заснула, что ли? Нам пора.
И снова ответом ему было лишь журчание воды.
Он открыл дверь пошире, просунул голову. И невольно улыбнулся. Лицо спящей девушки было красиво в своей безмятежности.
Андрей закрутил кран и накрыл ее махровым полотенцем.
– Черт, что за финты? Убери эту тряпку, гад!
– Это я. Нам пора выпить чаю. Я помогу тебе дойти до кухни.
Она растерянно хлопала своими большими, как выяснилось, не карими, а ярко-синими глазами. Без этого жуткого грима и парика она напоминала ему мальчишку-подростка.
– Черт, ну и влипла, – бормотала она, – вставая с его помощью с пола и стыдливо кутаясь в полотенце. – Я… никогда еще не была в таком шикарном доме.
Они пили на кухне чай с клюквенным тортом. Галина совсем оробела, замкнулась в себе, и Андрею все никак не удавалось ее растормошить. Тогда он сказал:
– Ну все, сейчас я еду за твоими приятелями из «Энергетика», и мы продолжим наше выступление. Я чувствую, ты скучаешь без пуб-лики.
Ее рот был набит тортом, который тут же оказался на столе. Она хохотала по-детски беспечно.
– Представляю, как Урод берет эту чашку и… Ой, не могу. Да ведь от нее одни черепки останутся. А Бегемот, тот скажет: «Блин, ну и малина у тебя на хазе собирается. Одни придурки шизоголовые».
Она зажала рот рукой и испуганно посмотрела на Андрея.
– Ничего страшного. С кем не бывает, а? В нашем училище было полным-полно любителей эсперанто. Но к последнему курсу все до одного научились в совершенстве говорить по-русски. Знаешь, как это получилось?
– Как? – заинтригованно спросила Галина.
– Мы купили в складчину большую кошку-копилку, на которой написали: «На реставрацию общественного туалета в казарме номер пять». Такой казармы в природе не существовало, понимаешь, но как раз в этом и была вся соль. Как только кто-то из нас переходил на эсперанто, дежурный лингвист протягивал руку, изымал у нарушителя гривенник и под дружное «даешь досрочно туалет» опускал его в копилку. Их к концу собралось пять штук – три жирные мордатые кошки с бантами и две хрюшки с пузом в виде бочки. Выпускной банкет был просто классным. Еще и на цветы женщинам-педагогам осталось. Вот тебе и эсперанто.
– Я больше никогда не буду ругаться матом, – вдруг громко заявила Галина. – Клянусь тебе.
– Ну, иногда без этого просто невозможно обойтись. Например, если находишься в обществе твоих друзей.
– Они мне не друзья. Это… ну да, я жалею о том, что было.
Андрей смотрел на нее слегка насмешливо.
– А что было? Я ведь ничего не знаю.
– А то, что я… мне было хе… противно жить. Ну, в общем, какая-то муть кругом. Все пьют, трахаются, делают аборты, снова трахаются. Прямо-таки заколдованный круг. А, черт, мне так трудно подбирать нормальные слова.
– Это только поначалу. Потом втянешься – и будет полный порядок. – Он протянул руку и похлопал Галину по плечу. – Ты красивая девчонка. Я бы хотел с тобой дружить. Я пробуду здесь целых двадцать восемь дней. Думаю, за это время мы сумеем узнать друг друга лучше, верно?
– Да, – прошептала она, боясь поверить его словам. – Но тебе будет со мной… ну, по-нашему это называется фигово. Это не мат, но… – Она прижала ладони к внезапно ярко вспыхнувшим щекам, наморщила лоб, что-то лихорадочно соображая.
– Ты хочешь сказать, мне с тобой будет неинтересно?
– Ну да. Я ничего не читаю, кроме афиш и объявлений. Радио, правда, слушаю.
– И что ты слушаешь по радио?
– Песни. Я люблю хорошие песни.
– Какие?
– Ну, там, где и слова и музыка хорошие. Особенно если они грустные, как наша жизнь.
Не пробуждай воспоминаний
минувших дней,
Не возродить былых желаний
в душе моей, —
чистым высоким голосом запела Галина.
Андрей слушал ее с удивлением, которое постепенно переросло в восхищение. Он любил музыку, особенно старинные романсы. Он, что называется, вырос под них – время от времени к ним приезжала сестра матери, тетя Любаша, которая тихими весенними вечерами садилась за прямострунный рояль, стоявший возле окна в сад, и напевала вполголоса, аккомпанируя себе. В открытое окно заглядывали ветки цветущей сирени, в тополях у речки щелкали соловьи. Его душу томила какая-то сладкая грусть. Он не находил себе места, а однажды расплакался и убежал в сад…
– Чудесно! – Он несколько раз хлопнул в ладоши. – Я хочу, чтобы ты спела для моего отца. У него сегодня день рождения. Я умею немножко на гитаре. Могу тебе подыграть.
– Но я боюсь, – пролепетала она. – Они такие… красивые и умные, а я… Нет, я боюсь.
– Глупости. Они очень милые и хорошие люди. Им наверняка сейчас скучно вести эти беседы про экзамены, зачеты, «уды» и «неуды» – оба мои предка в педе работают, так что контингент за праздничным столом собрался соответствующий. Мы сейчас нарядим тебя под Светлану Тома и покажем этим нафталинным леди и джентльменам, как нужно веселиться. Пошли!
– Ой! – вскрикнула Галина, наступив на больную ногу.
– Прости. Я совсем забыл. – Он подхватил ее на руки, бросился бегом по коридору, открыл плечом высокую двустворчатую дверь и посадил Галину на широкую, покрытую синим атласным покрывалом кровать.
– Вот это станок! – вырвалось у нее. – Пятизарядный. Ой, ну и дура же я!
Она смотрела на него так, будто ждала, что он ее ударит.
– Пять многовато, а вот две парочки запросто поместятся, – сказал он, распахнул дверцу набитого всевозможными платьями шкафа. – Мать потолще тебя разика в два, но мы что-нибудь придумаем. – Он быстро перебирал платья одно за другим. – Вот. – Это было широкое платье из тяжелого голубого шелка с рукавами «летучая мышь». – Под твои глаза. Надевай.
Галина послушно надела его поверх своего узкого мини, туго затянула вокруг талии концы широкого жесткого пояса.
– Так не пойдет. Сзади морщит. Ну-ка снимай свой диор.
– Отвернись.
– И не подумаю. Я уже видел тебя совсем голой.
– Это не считается. Я спала.
– Что, слабо? А я-то думал, ты не из робких.
Это было сказано с вызовом, и Галина его приняла не раздумывая. Она стащила тяжелую голубую хламиду, набрала в легкие воздуха. Еще чуть-чуть. Задрала подол, под которым по обыкновению ничего не было, потянула его наверх и почувствовала, что локти наглухо застряли в проймах – платье намокло и село. Это было похоже на ловушку.
– У тебя прекрасное тело, – услыхала она задыхающийся голос Андрея. В следующую секунду он грубо повалил ее на кровать. Она все еще делала безуспешные попытки освободиться от своего платья, а он уже впился зубами ей в живот, потом больно ущипнул за ягодицу. Наконец она выбралась из душного плена платья и увидела в нескольких сантиметрах от своих глаз его коротко остриженный русый затылок. В груди что-то екнуло, руки сами потянулись ласкать эти мягкие податливые волосы. Он овладел ею сразу и довольно грубо – точно так делали ее бывшие друзья. Она невольно подумала: «Блин, как же все остохерело!» Но очень скоро его движения стали плавными и неторопливыми. Ей было не просто хорошо – ее словно подмывало взлететь. Высоко. Подальше от всего того, что она испытала до этого. Потом Андрей поцеловал ее в губы, долго ласкал языком верхнее небо.
– Нравится? – спросил он, склонившись над самым ее ухом и обдавая его настоящим жаром.
– Очень.
– Я прочитал о таком способе в одной книге. Ты первая, на ком я его попробовал. Вообще в той книге очень много полезных вещей. Хочешь, дам почитать?
– Хочу.
– Сексу нужно учиться. Тогда это будет очень приятно. В Индии даже существуют специальные школы.
– Тоже скажешь! – Она хихикнула. – И чем они там занимаются на уроках?
– Не знаю. Я никогда не был в Индии. Наверное, любовью.
Она потянулась к нему и поцеловала в губы. Это был ужасно неуклюжий поцелуй, она это мгновенно поняла.
– Блин. Ну и дура же я.
Она рассмеялась.
– Ничего. Еще научишься. У нас впереди много времени. Слушай, а спеть тебе все-таки придется. Ну-ка надевай эту плащ-палатку…
– Эй, Кривцова, открывай! Да ты что, заснула? Я тебе еще от ворот сигналил.
Галя вскочила, повернула в двери ключ. Прибыла бригада «Скорой» с вызова.
– Смотри, она буйная, – сказал дюжий санитар, внося запеленутую в грязную смирительную рубашку женщину. О том, что это была женщина, а не мужчина, говорили длинные спутанные волосы. – Вкати ей что-нибудь покрепче. Эта стерва укусила меня за ухо.
Он положил женщину на пол и грубо пнул ногой. Она упала ничком и затихла.
– Домашний адрес, – тусклым, ничего не выражающим голосом спросила Галина, раскрыв регистрационный журнал.
– Степная, двадцать восемь. Академгородок. Девчонке всего шестнадцать. Видела бы ты, во что она превратила дом. Стервозина.
– Вы свободны, – сказала Галина санитарам. – Я сама с ней справлюсь.
– Да брось ты. Она тебя на куски разорвет. Это она только притворяется тихоней.
В этот момент завыла сирена внутренней сигнализации, и оба санитара кинулись в коридор. Их шаги больно отдавались в висках Галины.
Она приблизилась к Мусе, лежавшей посередине комнаты лицом вниз, и сказала:
– Девочка моя хорошая, это я, Галина Кривцова. Что же они с тобой сделали?
Она присела на корточки, осторожно приподняла голову Муси. Губы девушки распухли и кровоточили, под левым глазом был большой синяк. Она смотрела на Галину невидящими глазами.
– Ты вся дрожишь. Я сделаю тебе реланиум.
