Текст книги "Нечаянные грезы"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Я вижу, ты очень устала. Ну да, знаю я эти детские утренники – сплошной галдеж и бестолковщина. После них нужно целый месяц в себя приходить.

– Да нет, я уже в порядке. – Она села на переднее сиденье старенького «жигуленка» Волоколамовых, только сейчас разглядев, как постарел и весь словно обветшал Петр Данилович. – Вера Афанасьевна не болеет?

– Ни в коем случае. В наше время это очень разорительное удовольствие. Так что держимся, слава Богу, оба.

«Я не выдержу здесь и недели, – думала Муся, глядя на укутанные снегом, словно спящие дома справа. – И что же мне делать? Ну почему я не разрешила ему выйти в N?..»

– Ты извини меня, Манечка, но я пригласила на обед Костю Казенина. Он мне телефон оборвал – когда приедешь и так далее. По-моему, вы с ним в прошлом году славно проводили время.

«Какая я была идиотка в прошлом году, – подумала Муся. – Ну да, и неделю назад тоже. Еще вчера я была пустоголовой кретинкой. Зато было так легко жить. А теперь…»

– Он не женился? – вслух спросила она.

– Упаси Боже, Манечка. Он тут играл нам фортепьянный цикл, который посвятил тебе. Очень талантливый молодой человек, поверь мне.

– Ну и что? – вырвалось у Муси.

Анна Герасимовна глянула на нее недоуменно.

– Талант в наше трагическое время большая редкость. Костю звали делать рекламные ролики на телевидении, но он наотрез отказался. А ведь там шальные деньги. И правильно сделал, что отказался. Ну да я считаю, талант в любом случае пробьет себе дорогу.

Муся поймала себя на том, что ее слегка раздражает наивная старомодная логика Анны Герасимовны. А ведь совсем недавно она ею почти восхищалась. Что же произошло за это время?..

«Ничего особенного, – сказала она себе. – Через три минуты я увижу Ваньку…»

– Отца забрали в госпиталь. Врачи подозревают… самое страшное. Я даже боюсь выговорить это слово вслух. Ты так осунулся, Алеша. В чем дело?

Он швырнул ушанку под вешалку, стащил пальто и по привычке отдал его матери.

– Пойду спать. Устал как зверь.

– Может, сперва перекусишь? Я приготовила салат, запекла свиную ножку. Мальчик мой, я так по тебе соскучилась.

– Я тоже, мама. – Он наклонился, поцеловал Ирину Николаевну в щеку, потом в другую. – Я передохну часика два, а потом мы с тобой поболтаем. Идет?

– Я хочу проведать отца.

– Передай ему от меня привет. Скажи, я тоже как-нибудь выберусь. Может, даже сегодня.

– Это было бы чудесно. – Она жалко улыбнулась. – Выпей хотя бы морковного сока. Пожалуйста.

– Уговорила. – Алеша проглотил залпом стакан, который дала ему мать, и не почувствовал вкуса. – Напоминает мочу бешеной верблюдицы. Именно то, что мне сейчас нужно. – Он по привычке подмигнул ей. – Чао, мамма миа. Гутен найт.

Он разделся догола и залез с головой под одеяло. Скоро к запаху чистого постельного белья примешался другой – нежный, но очень сильный и стойкий. Это был аромат тела Марыняши, смешанный с запахом ее духов. Алеша вбирал его в себя жадно, торопливо, ненасытно. Когда он понял, что этот запах исходит от его тела, он стал целовать свои руки, плечи, колени. Она прикасалась к ним своей нежной кожей, гладила ладонями его грудь, целовала ее… Он знал, что это смешно и по-детски глупо, и тем не менее решил, что не будет какое-то время купаться. Пока не выдохнется этот удивительный аромат.

Потом он заснул и, как ему показалось, сразу проснулся. Это было обманчивое ощущение. На улице уже стемнело. Он встал и распахнул настежь окно. Оно выходило на север. Оттуда дул ветер, швыряя в него колючие мелкие снежинки. Он наслаждался их прикосновением – город N был в той стороне, откуда они прилетели. Возможно, там шел сейчас точно такой снег…

– Не спишь? – Ирина Николаевна бесшумно открыла дверь и вошла в комнату. – Смотри, простудишься. – Она подошла к сыну, обхватила его за пояс, прижалась к его сильному гибкому телу. Он отстранился от нее почти грубо, а ведь раньше так любил эти чистые материнские ласки.

– В чем дело, Алеша?

– От тебя как-то странно пахнет.

– Плохо?

– Я не знаю.

– Я только что приняла душ. Извини.

– Все в порядке, мама. Ты была у отца?

– Да. – Она опустилась на стул, спрятала лицо в ладонях и всхлипнула. – У него что-то творится с психикой. Он не подпускает к себе врачей, не хочет, чтобы брали анализы.

– Я поговорю с ним, мама.

– Мальчик мой… – Ирина Николаевна протянула к сыну обе руки, но он не ответил на ее призыв, как это случалось тысячу раз раньше. – Он… Ты должен его простить. Жизнь очень непростая штука.

– Я давно простил его. Ты же знаешь.

– Врачи уверены, что он долго не протянет, – сказала Ирина Николаевна каким-то чужим спокойным голосом. – Тогда я останусь совсем одна.

– Я с тобой, – сказал он не совсем уверенно и тут же добавил: – Я тебя не брошу, мама.

– Спасибо, мой мальчик. Знаешь, я не собиралась тебе говорить, но ты у меня уже совсем большой, правда?

– Говори все как есть, мама.

– Психиатр, который наблюдает твоего отца, утверждает, что с ним это случилось еще до Афгана.

– Что, мама?

– Закрой окно, прошу тебя. Хочешь, я встану на колени?

– Не надо. – Он прикрыл раму, взял с кресла приготовленный матерью чистый махровый халат, не спеша в него завернулся. – Что случилось с отцом до Афгана?

– Он потерял интерес к жизни. Я замечала это, но надеялась, что все образуется. Отец относился ко мне ровно и заботливо, но это все шло от разума, а не от сердца. Я пыталась об этом не думать. Я почти уверена, твой отец кого-то всерьез полюбил.

– Глупости. Он не способен на настоящее чувство.

– Ошибаешься, мой мальчик. Каждый человек способен на настоящее большое чувство, только мы, к сожалению, не сразу можем отличить настоящее от ненастоящего. Потом бывает слишком поздно. Я была неправа, пытаясь удержать его возле себя. Нужно было отпустить его на все четыре стороны.

– Мама, все равно я всегда буду любить тебя больше, чем отца. Возможно, я смогу понять его в будущем, но, как ты выразилась, только разумом.

– Любовь выбирает нас, а не мы ее.

– Ты насмотрелась мыльных опер. – Он подошел и положил руки на ее хрупкие плечи. – Ладно, уговорила: пообедаем, и я к нему схожу. Все-таки сегодня первый день нового года.

…Отец лежал в отдельной палате. На столике возле кровати стояли гвоздики – белые с красными крапинками. Такие же, как он подарил Марыняше. Алеша знал: их принесла отцу мать.

– С Новым годом, папа, – сказал он, пожимая ему руку. – Ты выглядишь лучше, чем летом. Что, донимают эскулапы? Такова уж их профессия.

– Ты к нам надолго? – поинтересовался отец, улыбаясь сыну одними глазами.

– Деньков на десять. Правда, я еще хочу навестить дружка в N.

– От нас это сто пятьдесят километров. Мама сделала тебе доверенность на машину. Правда, сейчас очень скользко.

– Ну, это обыкновенные мелочи жизни. – Алеша присел на край кровати. – Послушай, отец, я не хочу, чтобы ты умер. Слышишь?

– Да. Но это зависит не от меня.

– Ладно вешать мне лапшу на уши. У тебя сильная воля. Ты должен приказать себе: я хочу жить.

– У меня совсем нет воли. Если бы она у меня была…

Он закрыл глаза и отвернулся к стенке.

– Если бы она у тебя была, ты бы бросил нас с мамой и ушел к другой женщине. Ты это хочешь сказать?

– Да, – не сразу ответил отец.

– Вы бы с ней уже давным-давно друг другу надоели.

– Почему ты так думаешь?

– Я имел удовольствие видеть кое-кого из твоих… женщин. Одна извилина, и та прямая. Зато в трусах сплошной интеллект и сиськи с гонором, как выражается Васька Ковешников.

– Ее ты не видел.

– Может, и не видел, но я знаю одно: мать тебя никогда не бросит. Ты ей нужен и здоровый и больной, а та…

– Я очень благодарен твоей матери. Ты это знаешь.

Алеша заметил, как в густых ресницах отца блеснула слезинка.

– Прости, папа. Я совсем не собираюсь тебя упрекать. Просто и я и мама… словом, мы очень хотим, чтобы ты жил. Понял?

– Мне тяжко ощущать, что я стал вам обузой. Твоя мать еще молодая красивая женщина.

– Да что ты несешь, отец? Мать тут вконец тебя распустила. Вот я сейчас возьму и причешу тебе кудри частым гребешком.

Он слабо улыбнулся.

– В наше время это называлось «посыпать мозги черным перцем». Как тебе служится, сынок?

– Нормально, отец.

– Ну, а как обстоит дело с остальными делами? Этот друг, который живет в N, он тебе очень нравится? То есть, я хочу сказать, у вас с ним полное взаимопонимание?

– Да, но… Дело в том, что мы познакомились буквально на днях.

– Всем остальным предпочитаю дружбу с первого взгляда. Как и любовь тоже. Я думаю, наша интуиция древнее и мудрее разума.

– Я согласен с тобой, отец.

– Садись в машину и поезжай к своему другу. Наверное, он очень по тебе скучает.

– Но я собирался побыть какое-то время с тобой и с мамой.

– Еще успеешь.

– Отец, – Алеша взял его за руку и встал, – я не верю в то, что у тебя рак. И никогда не поверю. Хочешь, мы с мамой заберем тебя домой? Хоть сегодня.

– Ты сделаешь это после того, как навестишь своего друга. Мне нужно побыть одному и кое-что обдумать на досуге. Пожалуйста, передай маме, что я приказываю купить ей новые сапоги. Послезавтра мне обещали выдать лечебные за три месяца.

– Я привез деньги.

– Они пригодятся для твоего друга. Дружба укрепляется щедростью.

– Спасибо за добрый совет, папа. – Алеша наклонился и поцеловал отца в лоб. – Прости, что я был к тебе несправедлив.

– Ты был искренен, сын. Это дороже любой справедливости. Прежде чем ехать, проверь тормозные колодки и не забудь заправиться. А то мама однажды побиралась на трассе. Счастливого пути, мой мальчик.

– Я бы на твоем месте давно нашла себе крутого. В Москве они на каждом шагу разъезжают. Спрашивается: для кого ты себя в трауре содержишь?

– Откуда ты взяла, что содержу? – Муся невольно улыбнулась наивному простосердечию Настены. – У крутых свои дороги. Моя тропинка немножко в стороне от них.

– А все потому, что ты заживо вянешь в своем садике-огородике. С твоими талантами и красотой водить хороводы с сопливыми детками? Сплошной мрак.

Подруги сумеречничали на кухне за кофе и сигаретами. Дети под руководством Анны Герасимовны развлекались в столовой возле елки. Муж Настены ушел на дежурство – он работал в ГАИ.

– Ты тоже крутому предпочла любимого, – осторожно напомнила Настене Муся. – И, мне кажется, не жалеешь.

– Ну, я совсем другое дело. Сама понимаешь – дочь бывшего партработника. Как говорится, поднялась на марксистско-ленинских дрожжах. – Настена облизнула свои ярко накрашенные губы. – К тому же, по молодости лет кто из нас не оступался? Мой Митька по крайней мере не алкаш и дочку любит не только на словах. А вот я не оправдала надежд, которые сама на себя возлагала. Тоска и лень заели. Провинция, представь себе, накладывает на человека зловещий отпечаток. А ты общаешься хоть изредка с мужским полом?

– Общаюсь. И довольно часто. Чаще, чем ты думаешь.

– Так я тебе и поверила. Небось, как и раньше, читаешь ночами серьезные книжки и слушаешь такую же заупокойную музыку.

– Это все в прошлом, Настек. – Муся вздохнула. – В нашем с тобой далеком невозвратном прошлом. И лорд Байрон, и молодой Вертер, и эти поиски абсолюта, возвышенной любви, чистой, готовой на любые жертвы дружбы. В реальной жизни все куда проще, грубее, я бы даже сказала, примитивней. – Она прикурила новую сигарету, отвернулась к окну, за которым медленно кружились крупные хлопья снега. – Хотя, если признаться честно, я и сейчас не утратила глупых девичьих надежд на какое-то чудо.

– Ну ты даешь. А я давным-давно поняла, что в нас, в первую очередь, в мужчинах, слишком сильны низменные инстинкты, которые рано или поздно одерживают верх над всем остальным. Романтическим порывам и исканиям мы предпочитаем спокойный комфортабельный угол со всеми удобствами и хотя бы туманными перспективами благосостояния. Правда, иной раз я спрашиваю себя: а для чего все это?

– Что? – машинально переспросила погруженная в свои мысли Муся.

– Да вся наша жизнь. Существование бренной плоти в определенном отрезке времени. Окисление клеток, в итоге приводящее к смерти и тлению. То же самое ждет и наших детей, в которых мы сейчас пытаемся видеть оправдание и даже смысл нашего существования. И их детей тоже. И так далее. Моя мать растолстела, как бегемотиха, и живет только телесериалами и пирогами с тортами, отец помешался на политике. А жизнь себе течет и течет. Как вода в нашей речке. Мимо нашего города. Мимо десятка других точно таких же населенных пунктов, где живут сытые и голодные, праведные и грешные.

– Это и называется промысел Божий.

– Брось. – Настена со злостью загасила в пепельнице недокуренную сигарету. – Может, еще скажешь, что наша тоска, хвори, жизненные неурядицы тоже дело рук Господа? Если так, то зачем он вообще позволил нам родиться на белый свет? Неужели только для того, чтобы наблюдать за жалкими судорогами нашей души и получать от этого моральное удовлетворение?

Муся лишь тряхнула головой. Ее саму нередко обуревали мысли подобного рода, но она гнала их от себя. Она была оптимисткой по натуре, хоть и не любила этого слова, в которое ее мать вкладывала совершенно иной смысл. Ну да, мать верила безоговорочно, что зло так или иначе когда-то отступит и мир заполонит добро. Ее вера была глобальной и уж слишком абстрактной. Муся же любила все конкретное, что можно примерить на себя и своих близких. Любить все человечество, как это делала мать, казалось ей, мягко выражаясь, странным и… Она поежилась от внутреннего неуюта. Мать давно умерла, а она все продолжает вытаскивать на Божий свет фрагменты из своего детства, пытаясь углядеть в них прообразы последующих бед, обрушившихся на нее. И всегда почему-то виноватой выходит мать с ее жестокой и в то же время беззащитно-наивной моралью. Давно пора, как выражаются алкаши, с этим завязать.

– Каждый мой новый день отличается от только что прожитого разве что телепрограммой, да и та стала ужасно однообразной – одни и те же фильмы крутят по сто раз по всем каналам, ну, а от прочих передач у меня начинаются колики, – жаловалась Настена.

– Заведи любовника, – предложила шутки ради Муся.

– Пробовала и это лекарство. Но вся беда в том, что мой Митька в постели настоящий профи, тот же оказался дилетантом. Потом я долго не могла от него отвязаться – стишки присылал по почте, звонил по телефону и заводил Влада Сташевского. «Позови в ночи, и я приду, а прогонишь прочь – с ума сойду», – фальшиво пропела Настена. – Словно мы не взрослые тети и дяди, а недоразвитые дети.

– Мы все в любви дети, – вырвалось у Муси.

– Вот потому нас и дурит каждый, кому не лень.

Это уже был явный камешек в огород Муси, но она сделала вид, что не поняла. Только Настена была не из тех, кто останавливается на полпути.

– У вас с ним уже окончательно разведены мосты? – с любопытством спросила она.

– С кем? – не сразу поняла Муся.

– С твоим Феллини. Аннушка сказала, он теперь сам собирается ставить фильмы.

– Мы остались в приятельских отношениях, – задумчиво сказала Муся.

– Он хотя бы подкидывает тебе бабки?

– Зачем? Своих хватает.

– Тоже скажешь. Я догадываюсь, сколько нынче платят детсадовскому музработнику.

– Я даю частные уроки. – Муся поперхнулась дымом и громко закашлялась. – У меня много учеников.

– Понятно. Значит, этот тип оказался большим старым жмотом.

– Павел содержит дом, в котором живет Ванька.

– Он хотя бы догадался сделать на него завещание?

– Понятия не имею. – Муся рассеянно покачала головой. – Мы не касались этой темы.

– Мамочка, я хочу на улицу, а Анюта говорит, там мокро и холодно. – У влетевшего на кухню Ваньки был возбужденный и взъерошенный вид. – Настена тоже хочет погулять. Я буду катать ее на санках. Скажи Анюте, чтобы она разрешила нам.

– Сейчас скажу, Ванька. Может, Настек, и мы с тобой пройдемся? Вечер просто волшебный. – Она вздохнула, в который раз подумав об Алеше. – Так и кажется, что вот-вот случится чудо.

…Ванька угомонился рано. Муся и Анна Герасимовна еще посидели какое-то время на кухне, болтая на разные бытовые темы. Потом Анна Герасимовна стала зевать и ушла к себе – она занимала бывшую комнату Мусиной матери.

Где-то под полом турчал сверчок. Муся зашла в столовую еще раз полюбоваться красавицей сосной. В детстве у них с Ниной никогда не было настоящей елки, потому что мать считала преступлением губить во имя человеческой прихоти прекрасное лесное дерево. Сейчас в доме уютно и празднично пахло хвоей, отчего чуть легче сделалось на душе.

«Глупости. Махровые зеленые глупости, – думала Муся. – Моя голова полна ветра. У меня растет Ванька, а я мечтаю о мальчишке, с которым познакомилась в новогоднюю ночь, а потом… – Она почувствовала, как горячо вспыхнули щеки, крепко прижала к ним ладони. – Если даже у него ко мне серьезные чувства, из этого ничего не получится, не получится… Павел, и тот будет надо мной смеяться, хоть он и лишен предрассудков. Ну да, а сам наверняка будет ревновать, если я выйду за Алешу замуж… Фу, какая чушь в голову лезет – замуж. Я уже однажды собиралась замуж очертя голову…»

Она опустилась в качалку в углу, закрыла глаза.

Она вспомнила, как Анна Герасимовна рассказывала, что вскоре после того, как они с Еленой Владимировной обосновались в N, к ним зашел молодой человек. Он попросил разрешения пройти в дом, сославшись на то, что якобы бывал здесь ребенком, расспрашивал о ней, Мусе. Его не пустили дальше веранды, хотя, по словам той же Анны Герасимовны, у молодого человека была благородная, а не уголовная внешность. Анна Герасимовна сказала, что Муся вышла замуж за ее брата – в то время они с Павлом на самом деле были вместе. Молодой человек назвался Андреем. Он не спросил ни ее адреса, ни телефона. Это вполне мог быть Вадим…

Муся вскочила с качалки и бросилась к буфету, в котором, она знала, была початая бутылка мадеры. Глупо заглушать алкоголем смятение души, еще глупее позволять этому смятению руководить своими поступками. Если бы Вадим захотел, он бы давным-давно ее нашел. Скорее всего он обрадовался, когда она от него сбежала, – ведь она была обузой, неразрешимой проблемой. Мужчины не любят проблем, тем более неразрешимых. Вадим понятия не имеет, что у него растет сын, иначе бы он… «Нет, он никогда об этом не узнает, – в который раз поклялась себе Муся. – Ванька мой, только мой. Еще не хватало делить его с призраками из прошлого…»

Потом Муся поднялась босиком в мансарду. Здесь теперь была семейная библиотека. Анна Герасимовна перевезла из своей московской квартиры все книги, и полки буквально ломились от старинных – дореволюционных – фолиантов по искусству, философии, религии… На стене все так же висели ее стоптанные пуанты, пачка переместилась в застекленный шкаф, где Анна Герасимовна, сама большая поклонница балета, хранили трофеи своей молодости.

Муся включила торшер и достала из шкафа длинный розовый хитон, в котором, как рассказывала Анна Герасимовна, ее подруга Елена Рябинкина танцевала Машу в «Щелкунчике».

Она слегка поправилась за последнее время, но хитон был эластичный и пришелся впору. Муся сделала несколько вполне профессиональных па – когда-то давно она занималась в балетном кружке, – села на ковер, расплакалась. Нет, это невыносимо, вести двойную жизнь…

Через два месяца после того, как родился Ванька, они с Угольцевым стали близки. Это произошло без малейшего нажима с его стороны и без особого желания с ее. Просто это было неизбежно – Павел окружил Мусю плотным кольцом нежной заботы, за которую она была ему искренне признательна. С ним она прошла всю азбуку так называемого взрослого секса. В их отношениях с Вадимом ведущим началом было романтическое чувство и обычное прикосновение друг к другу вызывало бурю эмоций, а потому им и в голову не приходило разнообразить сексуальные приемы.

Не то было с Угольцевым. Поначалу Муся лишь делала вид, будто ей доставляет удовольствие заниматься с ним любовью, а он – что в это верит. Скоро обоим это наскучило, и Угольцев ушел спать на диван в гостиной. Муся лежала ночами без сна, с трудом глотая слезы обиды. «Почему я никому не нужна? – спрашивала себя она. – Даже Ваньке, который выплевывает мою грудь, словно мое молоко горькое, как полынь. Может, оно на самом деле горькое?..»

Однажды Угольцев вернулся домой за полночь. Оживленный, источающий запах дорогого коньяка и каких-то сладковато-пряных женских духов. Муся испытала укол ревности – Павел определенно был с другой женщиной, уделял ей внимание, говорил комплименты и, вероятно, занимался с ней любовью… С Мусей случилась истерика. Она пыталась биться головой об стену, а он ее удерживал. Она изловчилась и до крови укусила Угольцева за руку. Он хлестнул ее наотмашь по щеке, и это привело ее в чувство. Более того, ей это понравилось.

– Еще ударь, – прошептала она и подставила ему лицо.

Он ударил ее три раза, потом жадно впился в ее губы.

Муся отдалась ему не сразу. Она дразнила его, разжигала его желание, уступая себя по маленькому кусочку. Они провели бессонную ночь. Засыпая уже утром у него на груди, Муся прошептала:

– Мне так понравилось с тобой. Я не хочу, чтобы ты занимался этим с другими женщинами.

Когда Ваньке исполнилось полтора года, Угольцев настоял на том, чтобы его препоручили заботам холостой, образованной и обладающей прекрасными манерами Анны Герасимовны, которая к тому времени обосновалась вместе с матерью в N. Муся протестовала очень слабо – Ванька был криклив и непоседлив, и она успела вымотаться духовно и физически, ухаживая за ним день и ночь.

– Я помогу тебе поступить в институт культуры, – сказал как-то Угольцев. – Нынче такое время, что без диплома ты не человек.

Муся училась легко, но без особой охоты. Брала помимо институтской программы уроки музыки и пения. Когда Угольцев уезжал в экспедицию, проводила ночи напролет у видика. Павел успел собрать большую фильмотеку, в которой большое место занимала классика мирового кино. Тогда Муся и открыла для себя Мэрилин Монро. Она по десять, двадцать, а то и тридцать раз смотрела фильмы с ее участием, пока не поняла, что переняла ее походку, манеру говорить и все остальное. Потом она откопала в библиотеке Госфильмофонда несколько книг про Мэрилин и, прочитав их, поняла, что искренне сострадает этой прекрасной, глубоко несчастной женщине.

Угольцев отсоветовал ей обесцвечивать волосы.

– Ты и так слишком на нее похожа – я понял это с первого взгляда. – Он порылся в картонной коробке, стоявшей на книжном шкафу и кинул ей сверху светлый парик. – Подарили в Голливуде. Натуральный волос. Америка помешана на Мэрилин. Ну-ка примерь.

В тот вечер Муся долго вертелась перед зеркалом, а Угольцев снимал ее на видеопленку. На какое-то время это стало их любимым развлечением. Просматривая отснятый материал, Муся часто ловила себя на том, что это не она на экране, а настоящая – живая – Мэрилин.

Угольцев привез ей из Штатов диски, ноты и тексты песен из репертуара Мэрилин Монро. Муся углубилась в английский. Он показал Мусю-Мэрилин кое-кому из своих друзей, и они пришли в полнейший восторг.

– Знаешь, я ловлю себя на том, что у меня начинает раздваиваться сознание, – как-то призналась ему Муся. – Я часто забываю, кто я на самом деле, и начинаю чувствовать себя Мэрилин. Что мне делать?

Он не принял ее жалоб всерьез.

Как и Мэрилин, Муся быстро пристрастилась к шампанскому, а потом и к алкоголю вообще. Попробовала снотворные – понравилось. Когда Угольцев отбыл в очередную экспедицию, завела короткий роман с одним из его приятелей, вернее сказать, попробовала с ним секса. Эксперимент пришелся ей по вкусу, о чем стало известно в близких их дому кругах. Все мужчины, за исключением законченных педиков, прямо-таки жаждали переспать с этой очаровашкой. Но она оказалась разборчивой. Дело в том, что у Муси было хорошо развито эстетическое чутье, и красивое лицо и тело она предпочитала остальным мужским достоинствам, которые для многих женщин являются главными. Вокруг Муси главным образом крутились молодые актеры. Однажды под рюмку она призналась Угольцеву, что имеет любовников. Он сделал вид, что давно догадался об этом и ему в сущности все равно, хотя Муся знала, что это не так. Угольцев стал крепко выпивать и совсем отбился от дома. В один из периодов общей трезвости Муся заявила, что намеревается от него уйти.

– Будешь жить в Аниной квартире, – сказал он, достал из кармана ключи и швырнул их на стол. – Отсюда я тебя не выпишу, не бойся. – Он угрюмо ухмыльнулся. – Я знал, что все кончится именно так, а не иначе. Печально, но факт. Спасибо за то, что ты лгала мне меньше, чем это принято у женщин.

Муся провела месяц в N, изо всех сил пытаясь прийти в себя. Она пыталась уцепиться за Ваньку, как за спасительную соломинку. Но он от нее отвык и предпочитал держаться возле Анны Герасимовны.

Ночами Муся рыдала в подушку, пила водку и снотворные таблетки, пока однажды утром на нее не глянуло из зеркала бледное припухшее лицо с нездоровой синевой под глазами.

В тот день она простояла два часа возле иконы Богородицы в церкви, умоляя наставить ее на праведный путь. Неделю не притрагивалась к спиртному, снотворные таблетки пила только два раза. Наградой было Ванькино «мама, я тебя люблю» и по-детски неумелый поцелуй в щеку. Это случилось вечером, когда Муся зашла сказать сыну «спокойной ночи». Она залилась слезами радости. Собралась было пойти в церковь поблагодарить Богородицу, но вспомнила вдруг, с каким вожделением смотрел на нее батюшка, и ограничилась горячей молитвой у себя в комнате.

Вернувшись в Москву, Муся позвонила Угольцеву и попросила у него прощения. Ответом был его гомерический хохот.

– Такова жизнь, малышка. Ты справляешься с ней ничуть не хуже, чем это делают остальные, – сказал он, отсмеявшись положенное.

– Но я постараюсь стать лучше. Ты должен поверить в меня.

– Зачем тебе это нужно? Красивую женщину грехи делают еще красивей. Я не перевариваю святош.

Она почувствовала в его словах горечь.

– Пашенька, я очень благодарна тебе за все. Я очень хочу, чтобы мы остались друзьями, – полным слез голосом сказала Муся. – Я так боюсь потерять тебя. Честное слово.

– Малышка, я никуда не денусь от тебя, а тем более от Ваньки-встаньки. Расскажи мне про него побольше.

– Носит полный портфель пятерок и очень любит рисовать. Аня говорит, у него доброе сердечко. Подобрал тут как-то больного голубя и, когда он умер, проплакал целый день. Пашенька, я буду стараться и стану ему хорошей матерью. Как ты думаешь, может, мне стоит забрать Ваньку к себе?

– Глупости. Свяжет тебя по рукам и ногам.

– Но ведь другие матери воспитывают собственных детей сами, а не поручают их… – Она хотела сказать «чужим людям», но вовремя замолчала. Угольцев все понял.

– Никто не виноват, что у парня нет родных дедушек с бабушками. Хотя вполне вероятно, что это даже к лучшему. Я помогу тебе найти приличную работу, – вызвался Угольцев.

Ее взяли в рекламную фирму, где пришлось сниматься в одних колготках. Президент пообещал платить ей тысячу баксов в месяц и пригласил в ресторан. Она сбежала от него в одном платье и легких туфлях и больше никогда не вышла на работу.

Угольцев нашел ей другую.

На этот раз Мусиным шефом оказалась дама неопределенного возраста. Возглавляемая ею дистрибьютерская фирма специализировалась на итальянской парфюмерии и косметике. Мусю взяли на должность рекламного агента.

– Завтра у вас встреча с президентом «Эмэкса», – сказала дама накануне ее вылета в Милан. – Молодой интересный мужчина. Помешан на всем русском, в том числе на женщинах. Наденете что-нибудь дорогое, но неброское. Макияж вам сделает наш представитель в Милане. Не исключено, что синьор Стефанини пригласит вас к себе на виллу.

– Я знаю по-итальянски всего десяток слов, – сказала Муся.

– Этого вполне достаточно. Он знает примерно столько же по-русски. Имейте в виду, Мариечка, итальянцы очень эмоциональны и подвержены резким перепадам настроения. От синьора Стефанини зависит сумма нашего контракта. Вас ждут десять процентов от разницы. Если она, к примеру, составит двадцать пять тысяч долларов, вы получите две с половиной чистыми.

– Я должна с ним переспать? – поинтересовалась Муся.

– Будем надеяться, до этого дело не дойдет, хотя итальянцы народ непредсказуемый. Но я уверена, многое, если не все, будет зависеть от вас.

Синьор Стефанини оказался красивым мужчиной лет сорока, доброжелательным, прекрасно воспитанным. Он с ходу клюнул на Мусины чары и, как и предполагала ее начальница, пригласил ее на свою загородную виллу. Он заехал за ней в отель с экзотическим букетом каких-то незнакомых цветов, и она захлопала в ладоши и закричала «ура». Она сидела рядом с Маурицио, так звали синьора Стефанини, в его ярко-голубом «Леопарде», погрузив лицо в цветы, и с каждой минутой испытывала к нему все больше и больше симпатии.

– Кариссима белла, до-ро-гая кра-са-ви-ца, – повторял Маурицио и пожимал Мусе руку. – Вива, Руссия, вива, Италия!

Их ожидали на вилле несколько молодых нарядных пар. Маурицио представил ее всем до одного мужчинам. Мусе бросилось в глаза, что все они, как и женщины тоже, на редкость красивы.

После ужина начались танцы при свечах. Маурицио почти сразу же увлек Мусю в оранжерею. Он был очень ласков и нежен, и она растаяла, отпустила все тормоза. Они занимались любовью в небольшом круглом бассейне под лившуюся откуда-то из-под листьев пальмы музыку Вивальди.

Потом все снова собрались за столом, выпили еще шампанского, и Мусю пригласил на танец некто Риккардо. Он оказался еще красивей Маурицио, и она ни капли не сопротивлялась, когда они очутились на кожаном диване в большой комнате, освещенной лишь мерцанием каминного огня, и он овладел ею без предварительных ласк.

«Что же я делаю? – мелькнуло в подсознании. – А, черт с ним. Одним больше, одним меньше – какая теперь разница?..»

В ту ночь она имела сексуальные контакты с семью или даже восемью мужчинами – она не помнила точную цифру. В отель ее доставил шофер Маурицио. Она заснула одетая и проспала до самого вечера. Ее самолет улетал в восемь.

Маурицио прислал ей к трапу букет цветов и аметистовое ожерелье. По прибытии в Москву Муся получила три с половиной тысячи долларов комиссионных.

– Отличная работа. – Начальница улыбнулась ей одним ртом. – Теперь будешь кататься в Италию как минимум два раза в месяц. Через неделю летим с тобой в Сан-Паулу. Стефанини открывает там филиал.

Муся проработала в той фирме ровно три с половиной месяца, заработала двадцать семь тысяч долларов, нервное истощение и внематочную беременность. Начальницу убили в лифте ее дома, когда Муся лежала в больнице. На следующий день после выписки она уехала в N.

На заработанные деньги Муся приобрела однокомнатную квартиру в Чертаново, сумела ее прилично обставить. И стала подыскивать работу. На этот раз она решила не обращаться за помощью к Угольцеву.