Текст книги "Нечаянные грезы"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
– Не бойся, девочка, я не стану заставлять тебя делать то, что ты не хочешь. Я тебя люблю, понимаешь? – Угольцев держал Мусины руки в своих и попеременно подносил их к губам. – Ты будешь моей госпожой. Я буду делать только то, что ты мне прикажешь. У тебя что-то болит?
Она покачала головой и, освободив руки, закрыла лицо.
– Что с тобой, девочка? Если не хочешь – не говори.
– У меня будет ребенок. Господи, неужели это правда? – прошептала Муся, откинувшись на спинку дивана. – Я буду… счастливой.
– Вот оно что. – Угольцев встал и отошел к окну. – Выходит, отныне у меня постоянно будет соперник. Да, Павел, дорогой, вот так обстоят дела. И самым мудрым для тебя решением будет полюбить этого сопляка или соплячку так, словно это твоя родная плоть и кровь. – Он нервно барабанил пальцами по оконному стеклу. – Ты всегда был эгоистом, Павел, но, как правильно заметил кто-то из классиков, только эгоисты и умеют по-настоящему любить. – Он обернулся и встретился взглядом с Мусиными полными слез глазами. – Моя милая девочка, за то, что ты в своем глубоком горе пришла ко мне, а не к кому-то другому, я буду благодарен тебе до конца своих дней. За то же я буду вместе с тобой и в твоей радости тоже. Можешь на меня рассчитывать, Марусенька. Я тебя никогда не подведу, – сказал он.
– Спасибо, – прошептала она, глотая слезы. – Еще никто и никогда не обращался со мной так… как… как…
Она бросилась ему на шею и разрыдалась на его груди.
…Море тихо млело в закатных лучах. Над их головами громко гомонили чайки. Они шли бок о бок кромкой воды. Внезапно парень поднял девушку на руки, вошел по колено в воду и остановился.
– Пошел, пошел! – заорал благим матом режиссер. – Черт побери, это уже третий дубль. Больше не осталось сухих штанов. Ты же ее любишь, понял? Ты должен кинуться в воду очертя голову. Любовь – это импульс, порыв, сумасбродство. А ты встал как баран и думаешь о том, как бы тебе не намочить свой драгоценный х… Ты хочешь ее – так возьми силой, иначе потеряешь навсегда. Блин, а пленка-то у меня японская. Марина, колоти его кулаками по спине, по голове. Стоп! Придумал. Вы упадете в воду, и ты сдернешь с нее платье. Потом, в конце фильма, когда она уйдет к этому полупедику Сергею, она будет вспоминать твой истинно мужской поступок и плакать горькими слезами сожаления. Витька, черт, да веди же наконец себя как настоящий мужчина!
Угольцев наклонился к уху Клепикова, с которым делал уже третью картину, и сказал так, чтобы слышал только режиссер, и никто больше:
– Я не согласен с тобой, Петя. Настоящий мужчина никогда не станет брать силой любимую женщину. Это противоестественно.
Клепиков недоуменно уставился на друга. Все знали, что если Угольцев и имел мнение относительно режиссерского толкования сценария, он предпочитал держать его при себе. Таков был его стиль работы. Он устраивал всех без исключения режиссеров.
– Как выясняется, ты плохо знаешь женщин, Паша. Я-то думал, ты у нас в этом вопросе ходячая энциклопедия. Ладно, Витек, платье ты на ней не рви – все равно эти гады из Госкино вырежут, но поцелуй ей влепи. В самую диафрагму. Понял? Репетировать не будем – солнце вот-вот сядет. Мотор!
Угольцев смотрел сквозь объектив камеры на искусно загримированное лицо Марины Василевской, главной героини фильма, и видел перед собой трогательно бледное, напряженное тайной мукой лицо Маруси. Эта девушка постепенно стала единственным смыслом его жизни. Его вселенной. Она вошла в каждый атом его души и тела. Она…
– Стоп! Я сказал стоп!!! – крикнул Клепиков. – Все свободны. Паша, мне нужно с тобой поговорить. Конфиденциально. Через пятнадцать минут жду у себя в номере.
– У Василевской короткие ноги. Это настоящая катастрофа. Мне нравится эта твоя… племянница. – Клепиков понимающе подмигнул Угольцеву. – Сложена как греческая богиня. Она понадобится в двух-трех эпизодах на пляже. Мы заключим с ней контракт и заплатим, как за эпизодическую роль.
– Исключено, – сказал Угольцев.
– Девчонка вот-вот свихнется от безделья. Валяется целыми днями на топчане под зонтом. А вокруг полным-полно вольной шпаны. Сам знаешь, Паша: за ними в таком возрасте нужен глаз да глаз.
– Нет, Петр, Маруся не станет сниматься, даже если ты предложишь ей главную роль в фильме.
– Хочешь сказать, ты ей не разрешишь? Брось, Павлик. Она же будет под твоим надзором.
– Нет. Она не будет сниматься. Дело в том, что у Маруси не все в порядке со здоровьем. Ясно? – Угольцев выразительно глянул на Клепикова. – Еще будут вопросы?
– Пожалуй, нет. Тогда тебе придется здорово помучиться с этой вислозадой кобылой. Интересно, чем я думал месяц назад, а?
Выйдя из комнаты Клепикова, Угольцев решительным шагом направился к лифту. Он знал, Маруся ждет его ужинать – в его отсутствие, каким бы продолжительным оно ни было, она не ела ничего, кроме фруктов. Однако, прежде чем подняться к себе, он спустился в вестибюль и, протянув швейцару конверт и деньги, сказал:
– Семнадцать штук. Кремовых. Записку положишь так, чтобы она, не дай Бог, не укололась.
Розы принесли, уже когда Маруся лежала в постели. Она протянула руку, вынула за уголок конверт, развернула листок.
– «Вас обожают», – прочитала она и улыбнулась. – И снова без подписи. Кому-то это обходится в целое состояние.
– В тебя влюбился американский миллионер.
Муся зажмурила глаза и откинулась на подушку.
– Ты думаешь? Но почему тогда он таится?
– Боится строгого папочки. Ведь ты не станешь от меня ничего скрывать, верно?
– Не стану.
– Спасибо, родная. – Угольцев приложил к груди руки и наклонил голову. – Думаю, тебе пора спать. А я, если не возражаешь, посижу полчасика в баре.
– Спокойной ночи. Не забудь запереть меня на ключ.
– Не забуду.
Когда за Угольцевым закрылась дверь, Муся выскользнула из постели, достала из тумбочки томик стихов Суинберна, который нашла на пляже, и засунула записку между страниц. Записок подобного рода накопилось уже штук двадцать. Муся знала, что розы ей покупал Угольцев, но не показывала вида. Эта игра устраивала обоих. Более того – все больше и больше их сближала. Угольцев очень нравился ей, и она пришла к выводу, что наверняка влюбилась бы в него, если бы…
Если бы не встретила раньше Вадима.
Часть вторая
– Совсем не будете пить? Но ведь Новый год случается раз в году. Строгие у вас правила, я бы даже сказал, жестокие. Может, все-таки бокал шампанского?..
Парень смотрел на Мусю почти умоляюще. В выражении его лица было что-то трогательно беззащитное и доверчивое. Он чем-то напоминал ей Ваньку.
– Согласна. Но прежде чем сесть за праздничный стол, я должна привести себя в порядок.
– Понял. – Парень встал. – Покурю в тамбуре.
Муся надела новое платье, которое случайно купила в утро отъезда – понравилась расцветка, напомнив своей незатейливой пестротой лужайку перед домом из ее раннего детства.
– Готова, – доложила она, выглянув в коридор. – Карамба вива, у нас есть бокалы!
Он смотрел на нее с удивлением, которое мгновенно переросло в восхищение.
– Ничего себе прикольчик. – Парень присвистнул. – Признаться, мне еще не приходилось встречать Новый год в обществе столь красивой леди.
Муся смущенно и в то же время радостно улыбнулась, посторонилась, пропуская его в купе. Они ехали вдвоем – поезд был наполовину пуст в эту морозную новогоднюю ночь.
– Спасибо, сэр.
– Меня зовут Алексей. А вы случайно не Мэрилин?
– Почти угадали. Один мой знакомый звал меня Марией-Еленой. Это было давным-давно. Иногда мне кажется, что этого совсем не было.
Он откупорил бутылку, по-праздничному красиво хлопнув пробкой. Разлил шампанское по бокалам, распечатал купленную в ресторане коробку итальянских конфет в блестящих обертках. Муся достала нектарины и киви – она всегда везла Ваньке экзотические фрукты.
– Сперва мы должны выпить за то, чтобы Новый год не задержался в пути, – сказал Алексей и поднял свой бокал. – Так говорит мой отец. Смелей, Мэрилинка.
Муся выпила полбокала, шампанское оказалось легким и вкусным.
– Придется до дна. Я слышал, этот джентльмен с бородой очень обидчив, – серьезным голосом сказал Алексей.
Муся улыбнулась и допила шампанское. В конце концов сегодня праздник. Да и этот Алексей, Алеша, ей нравился.
– Умница. Послушай, давай на «ты»?
– Давай, – с ходу согласилась она. – Домой едешь?
– В каком-то смысле. А точнее будет сказать: проведать родителей. Дом у меня теперь там, где я служу. А ты, Мэрилинка, куда держишь путь?
– Не надо меня так называть.
– Слушаюсь беспрекословно. Я так называю всех красивых женщин. Потому что мне с детства нравится Мэрилин Монро. Ты не просто красивая – ты очень красивая. А как же мне тебя называть?
– Меня зовут Мария, Маня, Маша.
– Понял, Мари…ня… – Он смешно наморщил нос и лукаво ей подмигнул. – Марыняша. Снова не по-русски получилось. Но мне нравится.
– Мне тоже.
– А вот и наш долгожданный джентльмен пожаловал! – воскликнул Алеша, глянув на свои часы. – Пунктуален, как английский лорд. Ну-ка, Марыняша, давай свой бокал. За нас, за небо, за наших предков. Полный вперед!
Этот бокал Муся тоже выпила до дна. И почувствовала себя легко и приподнято. Впереди целых десять дней блаженного ничегонеделанья в обществе Ваньки. Ну, а дальше – что будет, то и будет. Последнее время она жила сегодняшним днем.
– Я поплыла, – призналась она, закрыла глаза и откинулась назад.
– Это еще только начало, смею заметить.
– А что будет потом? – поинтересовалась она и вдруг рассмеялась.
– Все, что захочешь. Дело в том, что я по уши в тебя влюбился.
– Сразу? Так не бывает.
– Бывает. На этом свете все бывает. Правда, ты у меня не первая любовь.
– Сколько тебе лет?
– Военная тайна. Но тебе открою. Летом будет двадцать один. А тебе? Пожалуйста, не отвечай на мой бестактный вопрос. Со мной такое случается, стоит выпить шампанского. Вообще-то мама считает, что я хорошо воспитан.
– Мне будет двадцать девять. Я родилась в сочельник.
– Такое событие нельзя не отпраздновать! Двадцать девять бывает раз в жизни, согласна? Хотя, я уверен, что ты прибавила себе годиков пять-шесть.
Муся рассмеялась, и Алеша опять наполнил бокалы шампанским.
– Мне, пожалуй, хватит. Я бываю буйной, когда напьюсь.
– И в чем это выражается, Марыняша?
– Я танцую, пою, говорю глупости. А иногда делаю их.
– Тебе все можно. Спой для меня, пожалуйста.
Она замотала головой.
– Ну, тогда станцуй. У меня есть с собой музыка. – Алеша достал из своей дорожной сумки плейер, протянул ей наушники. – Начинай.
Ее голова наполнилась знакомой мелодией – это была оркестровая обработка «Green Green Grass of Home» [2]2
Зеленая трава возле моего дома (англ.).
[Закрыть]. Она непроизвольно повела плечами, потом бедрами. Еще и еще. Руки сами по себе взвились в воздух.
– Браво! – Он истово захлопал в ладоши. – Ты прелесть, Марыняша. Как это мы с тобой раньше не встретились? По всем моим вычислениям ты должна была стать моей первой любовью. Я целых полтора года убил на эту земноводную Наташку. – Его лицо погрустнело. – Пойду покурю с горя, что ли.
– Я тоже хочу.
Они прошли полутемным коридором в тамбур. Муся затянулась сигаретой и стала смотреть на поля за окном, тускло поблескивающие под луной.
– Ты к мужу едешь? – вдруг спросил Алеша.
– С чего ты взял? Нет у меня никакого мужа. Я еду к Ваньке – так зовут моего сына.
– Какой же я идиот! – Он схватился за голову с темпераментом стопроцентного итальянца. – Мамма миа, ну почему я такой дремучий идиот?
– В чем дело? – удивилась Муся.
– Ты ни капли не похожа на замужнюю женщину. Прости меня, Марыняша.
– Прощаю. Но сперва объясни, в чем разница между замужней и незамужней женщиной. Как это можно определить по внешнему виду?
– Сам не знаю. – Он положил ей руку на плечо. – Просто я люблю тебя, Марыняша. Я бы никогда не смог полюбить замужнюю женщину. Наверное, в этом вся разница. Что мне делать, а?
– Понятия не имею.
– Ладно, не ломай себе голову. Лучше идем, примем по бокальчику.
Она безропотно подчинилась. Алеша нравился ей все больше и больше. «Но ведь он совсем мальчишка, – мысленно напомнила она себе. – Только мне не хватало влюбиться в мальчишку».
– У тебя есть фотография сына? – спросил Алеша, едва они вернулись в свое купе.
– Да. – Муся порылась в сумочке. – Здесь ему десять лет.
– А сейчас ему сколько?
– Двенадцать. Он уже выше меня ростом.
– Ты родила его в семнадцать?
– То была моя первая любовь. – Муся вздохнула. – Я слышала, она никогда не сбывается.
– Ты еще любишь того человека? – с интересом выпытывал Алеша.
– Сама не знаю. Мне кажется, мы сами выдумываем первую любовь. Я так мало знала его.
– А сейчас ты любишь кого-нибудь?
– Ваньку. Я ужасно люблю моего Ваньку.
– Значит, ты полюбишь меня, Марыняша. Вот увидишь. Ведь я ужасно похож на твоего Ваньку. – Он достал из нагрудного кармана фотографию и протянул Мусе. – Это мы с мамой. Мне тут одиннадцать. Правда, похожи?
– Есть что-то. Мама у тебя красивая. Ты очень ее любишь?
– А как можно не любить маму? Разве ты свою не любишь?
– Нет, – прошептала она и отвернулась. – Мне иногда кажется, будто я выросла круглой сиротой. Конечно, я тоже перед ней виновата. Но теперь уже ничего не изменишь.
– Она умерла?
– Двенадцать лет назад. От саркомы.
– Бедная моя Марыняша. Я познакомлю тебя со своей мамой, и вы друг друга полюбите. Я в этом уверен. Ты едешь в Краснодар?
– Нет. В N.
Алеша помрачнел.
– Какая невезуха. А я-то думал… Хотя тебя наверняка не колышет, что я думаю, верно? – Она погладила его по руке, и он тут же оживился. – Какая ты хорошая и нежная. Теперь я совсем пропал. Можно, я тебя поцелую?
Муся не успела сказать ни «да», ни «нет», как Алеша властно овладел ее губами. Его поцелуй был очень бережным и в то же время страстным. Ее давно никто так не целовал.
– Прости, если я сделал что-то не так. Тебе понравилось?
– Да. Но больше не надо.
– Почему?
Она пожала плечами и отвернулась к окну.
– Я тебе напомнил кого-то? Твою первую любовь?
– Может быть, – едва слышно ответила Муся.
– По такому случаю я открываю вторую бутылку. И откуда ты взялась такая?
– Какая?
– Пронзительная. И очень чуткая. Ты еще тоньше чувствуешь, чем моя мама.
– Я больше не буду пить. Спасибо.
– Почему?
– Не хочу наделать глупостей.
– Если можешь, расшифруй, пожалуйста.
– Пьяная женщина сама не знает, чего она хочет. А точнее сказать, она делает то, что хочет в данную минуту.
– Но это же замечательно, Марыняша.
– Нет. Потом ты перестанешь меня уважать.
– Когда это – потом?
– Не прикидывайся, А-ле-ша.
– Скажи последнее слово еще раз.
– Аль-еша. – Она смешно наморщила нос. – Славный добрый мальчик, которому очень хочется казаться взрослым.
– Ты меня обижаешь. – Он поднялся, расправил плечи. Он был высок, широкоплеч, хоть и довольно тонок в кости. Она поняла, что с каждой минутой ее влечет к нему все больше и больше.
– Прости. Сам меня напоил. Ты живешь в Москве?
– Можно сказать, что да. Тем более мама обещала отдать мне машину.
– Ты служишь в армии? – неожиданно догадалась Муся.
– Лейтенант ВВС Алексей Завьялов, – отрекомендовался он, приложив к виску руку.
– Нет, только не это. Нет, нет…
– Ты не любишь военных?
– Не в этом дело. – Она взяла со стола бокал и машинально выпила его до дна. – Когда-то у меня был один знакомый летчик.
– Как жаль. Я всегда привык быть первым. Но ты не огорчайся, Марыняша, я это переживу. Предлагаю поверить мне на слово.
– Я хочу спать, – вдруг сказала Муся. – Пожалуйста, выйди минут на пять.
Муся не спеша сняла платье, оставшись в одних колготках, которые всегда носила на голое тело. Потом стащила и их. Посмотрела на себя обнаженную в зеркало и стыдливо опустила глаза. Она пожалела, что взяла старенькую ситцевую пижаму – ведь у нее были две шелковые. «Но это же несерьезно, – одернула она себя, освежая грудь и подмышки дезодорантом. – Нет, я ни за что не позволю себе совершить эту глупость!»
– Входи! – позвала она и натянула до самого подбородка одеяло.
Он появился с букетом гвоздик, встал на одно колено, прижал к сердцу руку.
– Цветы от первого среди романтиков.
– Где ты их взял? – спросила она, положив гвоздики рядом с собой на подушку.
– Они росли прямо из снега на лунной поляне. Я сам удивился, пока не вспомнил, что у меня появилась знакомая волшебница. О, ты постелила мне постельку. Спасибо! – Он крепко пожал ее ногу, укрытую одеялом. – Я сказал проводнице, что мы молодожены. Она пообещала никого к нам не подселять. Ты храпишь, Марыняша?
– Почему ты так решил?
Он шумно взбил свою подушку и растянулся во весь рост поверх одеяла.
– Сам не знаю. Просто мне кажется, что тебе очень пойдет храпеть.
– Я попрошу у проводницы банку и поставлю цветы в воду, – сказала Муся и спустила на пол ноги.
– Не надо. Я хочу, чтоб они завяли. Я засушу один цветок между страниц моего альбома. Какая у тебя уютная пижамка, Марыняша.
– Ладно, спокойной ночи, – решительно сказала она и погасила свет у себя над головой. Потом добавила игриво: – Желаю сладких снов.
– Я ни за что не засну. – Алеша нарочито громко вздохнул. – Хочешь послушать исповедь моих грехов?
– Ты уже успел нагрешить?
– Еще как. У меня уйма мелких грехов – я не стану утомлять тебя их перечислением, но в одном, очень большом и страшном, я тебе признаюсь. Дело в том, что я не люблю своего отца. Я даже, кажется, ненавижу его.
– За что?
– Он всегда изменял матери. Бог или кто-то еще наказал его за это. Ты представить себе не можешь, какое удовлетворение я испытал, когда отец превратился в инвалида. Когда нам сообщили об этом – мне тогда было пятнадцать, – мама, помню, чуть с ума не сошла. А я не спал подряд две ночи от какого-то радостного возбуждения. Мне казалось время от времени, что я схожу с ума. Я чувствовал, что вмешались какие-то силы добра и справедливости. Я благодарил их и заливался слезами радости. А ведь этот человек мой отец. Ты осуждаешь меня, Марыняша?
– Совсем не осуждаю. Хоть я и считаю, что силы добра не могут быть мстительными. В таком случае они превращаются в силы зла.
– Но если копнуть эту историю поглубже, то больше всего досталось маме. Она превратилась в настоящую сиделку. Хуже всего то, что она ему все простила. Я очень страдаю из-за нее и из-за этого еще больше ненавижу отца.
– А он? Как относится к тебе он?
– Он сказал как-то давно, что не ушел в свое время из семьи только из-за меня. Мама считает, что он меня безумно любит. Думаю, она преувеличивает. А знаешь, она очень переживает из-за того, что я так отношусь к отцу. Хоть и не упрекнула меня ни единым словом.
– Твой отец тоже летчик?
– Как ты догадалась?
– Сама не знаю. И что с ним случилось?
– Он был в Афгане. Попал в плен к моджахедам. Его пытали. Он очень много пережил и стал совсем седым. У него что-то с позвоночником. Мама показывала его всем светилам медицины. После Афгана отец потерял интерес к жизни. Он может лежать целыми днями, молчать и смотреть в потолок или стену.
– Может, стоит все-таки его пожалеть?
– Я много раз пытался это сделать, но у меня ничего не вышло. Отец сразу замечает, что я притворяюсь. А мама начинает тихо плакать.
– Когда он умрет, ты пожалеешь, что относился к нему так жестоко. У меня с мамой так было.
– Она тебя чем-то обидела?
– Мама не захотела меня понять. Она была школьной учительницей и пыталась привить всему миру свои понятия о нравственности, – Муся вздохнула. – Я влюбилась… в одного человека, а она… Ладно, это очень грустная история.
– Расскажи, Марыняшечка, прошу тебя. А вдруг из двух грустных историй получится одна, пускай не очень веселая, но с проблеском оптимизма. Ведь в нашем мире больше всего не хватает надежды, правда?
– Я убежала с ним на юг, к Черному морю. Мне было тогда шестнадцать с половиной. Мы влюбились друг в друга с первого взгляда. Я не могла отпустить его от себя ни на секунду. Мы были очень счастливы целых три недели. А потом… Когда мы вернулись домой, мать засунула меня в психушку.
– Бедная Марыняшечка. – Алеша протянул под столом руку и ласково погладил ее по голове. – Это… это так чудовищно, что я не могу подобрать подходящих слов.
– Мой возлюбленный выкрал меня оттуда, хотя сначала был на стороне моей матери. Очевидно, он боялся, что я стану его преследовать, а у него была семья. Я была под балдой и самого процесса вызволения из психушки не помню. Я пришла в себя в машине. Он спал. У него было такое трагическое выражение лица, и я поняла, что мы никогда не будем счастливы вместе. Я думаю, он был прав, что не захотел бросать жену и сына.
– Нет, Марыняша, он был не прав. Если вы любили друг друга по-настоящему, то есть так, как случается всего лишь раз в жизни, да и то не со всеми, вы должны были соединиться навеки.
– Я ушла от него не попрощавшись и даже не оставила записки. Если бы он проснулся, я бы не смогла уйти. Он так и не проснулся… Потом я вернулась туда, где мы с ним были счастливы. Я хотела покончить с собой, но не смогла.
– Этот мальчик, Ванька, его сын?
– Да.
Они надолго замолчали. Наконец Алеша сказал:
– Мой отец волочился за каждой юбкой. Он никогда не умел любить.
– Откуда ты это знаешь?
– Так говорит мама. Да я и сам вижу. Имел счастье лицезреть кое-кого из его баб. Отребье мухомористое. Марыняша, дорогая, ты мне нравишься все больше и больше. Если хочешь, я брошу ради тебя все на свете. Как жаль, что у меня нету жены и сына.
Он сказал это таким серьезным тоном, что Муся невольно рассмеялась.
– Не веришь? Хочешь, я сойду в N и поступлю навсегда в твое полное распоряжение?
– Тебя ждет мама.
– Я дам ей телеграмму, что встретил девушку по имени Судьба. Она поймет. Я женюсь на тебе и усыновлю Ваньку.
– Тебе рано жениться.
– Самое время. Я не хочу истаскаться по бабам и превратиться в полуимпотента. Марыняша, у тебя было много мужчин?
– Тьма.
– Это не имеет никакого значения. Я понимаю, ты пыталась приглушить ту боль, которую причинил тебе Ванькин отец. Тебе нужно было много ласки. У меня тоже были женщины. Я даже был один раз в бардаке. Правда, меня угостили там какой-то травкой, и я ничего не помню. Я потом чуть Богу душу не отдал. – Он виновато засмеялся. – Прости меня, Марыняша, я больше никогда так не сделаю. Можно взять тебя за руку?
Их пальцы встретились где-то над полом. Он крепко сжал ее руку. Она не сразу ответила на его пожатие.
– Ты боишься. Но почему?
– Я не могу вот так сразу. Смогла только в самый первый раз.
– Ты странная девушка. Удивительная девушка.
– Почему ты дрожишь?
– Мне показалось, я услышал голос: ты ее потеряешь. Я боюсь потерять тебя, Марыняша. Вдруг мне это всего лишь снится? Ну да, я сейчас проснусь совсем один. Скажи, где тебя найти в N?
– Степная, двадцать восемь.
Она разжала свои пальцы, и Алешина рука стукнулась об пол.
– Ты что-то вспомнила?
– Да.
– Это неприятное воспоминание?
– Не знаю. Иногда мне кажется, что все это было не со мной. Тогда я была совсем другая.
– Как жаль, что мы не согласовали заранее даты нашего появления на свет. Помню, когда я подавал заявку в небесную канцелярию, мне сказали, что я опоздал и все классные девушки закончились. Я сказал, что это неправда, и я буду жаловаться в вышестоящие инстанции. Почему ты плачешь, Марыняша?
– Я подумала о том, что, вероятно, мы на самом деле разминулись во времени. Ведь мы принадлежим к двум разным поколениям.
– И к какому же из них принадлежишь ты, Марыняша? К первому или второму?
Она улыбнулась сквозь слезы, и их пальцы снова встретились.
– Твоя мама скажет, что ты связался со старухой.
– Она никогда так не скажет. Она у меня очень тактичная и интеллигентная.
– Тогда она так подумает. Я это почувствую. Хотя, если честно, мне все равно, что обо мне думают люди.
– Мне тоже. Видишь, как у нас с тобой много общего. Но и различия у нас есть. Например, у меня полно седых волос. А у тебя ни одного.
– Обманываешь.
Он проворно вскочил, щелкнул выключателем у нее над головой.
– Смотри. – Алеша раздвинул большим и указательным пальцами волосы над правым виском. От них пахло волнующе знакомо – почти так же пахло от волос сына. Но это был настоящий мужской запах. – Видишь? И слева тоже.
– Тебе идет. – Она опустила глаза, встретившись с его взглядом. – Нет, нет, не надо, прошу тебя.
– Я очень хочу тебя, Марыняша.
– Я буду кричать.
– Ты не будешь кричать. Потому что я никогда не смогу сделать того, чего ты не хочешь.
Он быстро отжался на руках и очутился на своей полке. Она не стала выключать свет.
– Не обижайся. Это вовсе не потому, что ты мне не нравишься. То есть я хочу сказать, ты мне нравишься. Очень. Просто у меня есть определенный комплекс.
– Неправда, Марыняша. Нету у тебя никаких комплексов. Я знаю: тебе не понравился запах моего одеколона. А «Унисекс» тебе нравится?
– Да. – Она виновато улыбнулась.
– К сожалению, я оставил его в общаге. Но это не страшно. Надеюсь, в N есть парфюмерный магазин?
– В Краснодаре наверняка выбор лучше.
– Там влажный климат. У меня от сырости всегда болит ноготь на мизинце левой ноги. И дергается кожа на правой пятке. Знаешь, какое это неприятное ощущение?
– Догадываюсь.
Алеша сел, уперевшись спиной в стенку, подтянул к подбородку колени. И не отрываясь смотрел на Мусю.
– Хочешь меня загипнотизировать? – догадалась она. – Зря тратишь энергию. Я не поддаюсь никакому гипнозу.
– Все. – Он сделал вид, что у него больше нет сил, и завалился на бок. – Ты – моя женщина.
– Какая самоуверенность. – Она слегка рассердилась. – Ладно, мы все-таки должны поспать.
Муся забылась коротким зыбким сном. Проснулась оттого, что гулко колотилось сердце. «Наклюкалась», – подумала она, переворачиваясь на спину. И вдруг услыхала тихий стон.
Она подняла голову и прислушалась. В купе было тихо и почти светло – поезд стоял на какой-то станции. Повернув голову, она увидела его лицо на фоне белой подушки.
Она поняла, что кричит, когда Алеша схватил ее за плечи и крепко к себе прижал. Такое с ней случилось во второй раз в жизни.
– Успокойся, любимая. Я с тобой. – Он наклонился и стал целовать ее лицо, волосы, шею. – Я прогоню того дядьку, который тебя так напугал. – Он уже расстегивал верхнюю пуговицу ее пижамы. – Эй ты, чучело, уходи!
– Нет! – Она с силой толкнула его в грудь. – Пускай он остается. Я… я… Черт, ну почему это никак не проходит?
– Пройдет. Теперь скоро пройдет.
– В первый раз это случилось вскоре после того, как родился Ванька. Я ехала вверх по эскалатору метро и вдруг увидела его на встречном. Растолкала всех, бросилась вниз, догнала того человека уже на платформе. Это был не он. Мне стало плохо. Я попросила кого-то, чтоб позвонили домой, и за мной приехали. Два месяца я не могла сомкнуть глаз. Никакие лекарства не помогали. У меня пропало молоко. Ванька вырос на искусственном питании. Поэтому у него слабое здоровье. Мы решили, ему будет полезно пожить какое-то время на свежем воздухе – в N у нас свой дом и сад. Я скучаю без Ваньки.
Алеша положил голову ей на грудь, и она погладила его мягкие волосы. Еще и еще. Это ее успокоило.
– Все хорошо, Марыняша. Это пройдет, когда ты станешь моей женой. Навсегда пройдет.
– Глупый. Ну зачем, спрашивается, тебе смолоду надевать на шею это ярмо?
Он поднял голову и долго смотрел на нее с любопытством и недоверием.
– Наверное, ты никогда не была замужем.
– Не была. Хотя поначалу мы жили с Павлом одной семьей. Но он ни в чем не ущемлял мою свободу.
– Теперь ты живешь одна, – сделал вывод Алеша.
– Мы остались большими друзьями. Я многим обязана Павлу. Можно сказать, всем.
– Значит, мне придется просить у доброго папочки твоей руки. Он пьет французский коньяк?
Муся взъерошила Алешины волосы и спросила, глядя ему прямо в глаза:
– Ну что ты так привязался ко мне? Или всего лишь ломаешь комедию?
Он резко встал, пригладил волосы, сел на свою полку и сказал, отчетливо чеканя каждое слово:
– Не уйду. Все равно никуда не уйду. Если хочешь, можешь вызвать милицию.
– Нет, я хочу шампанского, – сказала Муся. – Все-таки сегодня Новый год.
Он с готовностью разлил по бокалам остатки вина.
– Мы перешли на «ты» без брудершафта. Это вопиющее бескультурье.
Муся улыбнулась и показала ему язык. Он мгновенно очутился рядом, облил шампанским верх ее пижамы.
– Ну вот, теперь так или иначе ее придется снять. – Он быстро расстегнул пуговицы и упал лицом ей на грудь. – От тебя пахнет счастьем, – прошептал он.
Алеша поставил на платформу ее чемодан и сумку.
– Тебя встречают. – Он кивнул в сторону спешащих ей навстречу женщины и мужчины. – Мне пора.
Она видела, как Алеша одним прыжком очутился в тамбуре. Потом его силуэт промелькнул в коридоре. «Только не стой у окна, – мысленно попросила Муся. – Это… невыносимо».
– Надень немедленно шапку, – велела подоспевшая Анна Герасимовна. – У нас такой лютый мороз. – С Новым годом, родная.
– С Новым годом. – Муся машинально вдохнула знакомый запах – от Анны Герасимовны до сих пор пахло детской, хотя Ванька уже вырос.
– Иван здоров. Я не стала его будить – вчера у нас были Волоколамовы-старшие с внучкой, и он угомонился во втором часу. По-моему, парнишка влюбился в маленькую Настену.
Муся осторожно скосила глаза вправо и встретилась с Алешиным взглядом. Она не видела его самого – его словно и не было там, в коридоре вагона. Зато был его удручающе тоскливый взгляд.
– Паша просил позвонить, как только приедем, – тараторила Анна Герасимовна. – Он сказал, ты была одна в купе. Не страшно было?
– Нет. – Она вздрогнула и обернулась назад. Успела увидеть, как Алеша присел, спрятавшись за широкую спину проводницы. Поезд громыхнул железными соединениями и медленно поплыл вдоль платформы.
– Страшно. Очень страшно. Но я вовсю старалась не подавать вида.
– Ты у нас умница.
Она увидела его в последний раз. Вернее, не его самого, а руку, в которой он держал гвоздики. Они кивали ей пушистыми головками.
«Я тебя люблю, но я не имею права, понимаешь? – послала она мысленный сигнал. – Ты должен это понять».
Гвоздики описали плавный круг и упали к ногам Муси. Их было шесть. Седьмая, догадалась она, осталась у него.
– Чудак какой-то, – комментировала Анна Герасимовна. – Знакомый?
– Выпили шампанского, поговорили… Он совсем ребенок.
– Оно и видно. – Анна Герасимовна испытующе посмотрела на Мусю. – Похорошела до неприличия. Наверное, все мужики перед тобой на цыпочках бегают.
– Ну, не все, конечно. – Муся вспомнила потные похотливые физиономии посетителей ночного клуба, в котором она работала, и поморщилась от отвращения. – На работе меня в основном окружают женщины и дети.
– Не могли позавчера тебя отпустить. Бедняжка! Новый год в поезде встречала. Ну ничего, сегодня придут обе Настены, и мы закатим праздничный обед. Мать уже испекла кулебяку с грибами и расстегаи с визигой.
Поезд мигнул напоследок красными фонариками тормозных огней и скрылся в морозной дымке. Муся сгорбилась, надела поглубже меховой капор. Впервые за последние одиннадцать лет она не испытывала радости, ступив на Ванькину территорию, как она называла мысленно N. Наоборот, ее сердце было полно печали.
