Текст книги "Нечаянные грезы"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Но…

– Никаких «но». Помнишь пункт четыре в нашем контракте?

– Выездные гастроли. Но сегодня истекает срок моего контракта.

– Я привезу тебе новый. Условия будут еще выгодней.

– Ты и так платишь мне кучу денег. Куда мне столько?

– Глупая. Кто же говорит такие вещи работодателю? Не бери с собой ничего – все купим в Париже.

– Ты же сказал, что мы летим в Давос.

– Через Париж. Надеюсь, ты не станешь возражать?

– Нет.

Муся слышала его прерывистое – возбужденное – дыхание.

– Ты рада?

– Не знаю. Для меня это так неожиданно. Возможно, я почувствую радость потом.

…Они жили в уютном домике на краю заснеженной долины. Из окон были видны покрытые лесом склоны гор. Муся могла смотреть на них часами, чувствуя, как ее душа наконец-то наполняется долгожданным покоем. В камине уютно потрескивал огонь, в баре была выпивка на любой вкус. К тому времени, как Старопанцев возвращался с лыжной прогулки, она была достаточно пьяна, чтобы снять халат и залезть к нему под одеяло – она вдруг стала страдать от одиночества. Он отодвигался от нее почти брезгливо и, прежде чем заснуть, долго и тяжко вздыхал.

Как-то за завтраком Муся сказала:

– Ну вот мы и поменялись местами.

– Да.

– Тебя это не радует?

Он покачал головой.

– Но я стараюсь, чтобы тебе было хорошо.

– Не надо. Тебе гораздо больше идет, когда ты думаешь только о себе.

– Мне надоело быть эгоисткой.

– Это твоя сущность. Все остальное притворство.

– Прости.

– За что? – Старопанцев удивленно вскинул брови. – Ты ведешь себя идеально. Во всем виноват только я.

– Я делаю тебе больно. Поверь, это не нарочно.

– Верю. Но я, очевидно, никогда не узнаю, как ты ко мне относишься.

– Лучше, чем к кому бы то ни было.

– Я бы хотел, чтоб ты меня ненавидела. Как того парня, с которым ездила на море.

– Я на самом деле его придумала.

– Давай выпьем, – вдруг предложил Старопанцев и поднял свой бокал с шампанским. – Я так давно ждал от тебя этих слов.

– Мне было вовсе не просто признаться в этом себе самой.

– В чем?

– В том, что я… оказалась такой неверной.

Она зажмурила глаза и замотала головой.

– Что случилось?

– Мне не надо было говорить этого вслух, – прошептала она. – Я вдруг почувствовала, что свободна от всех клятв и обещаний.

Он наклонился и поцеловал ей руку.

– Но я все равно не смогу простить себе, что этим парнем был не я. Знаешь, мне вдруг захотелось в Москву. Угадай почему?

– Я не хочу выходить замуж. Даже за тебя.

– Подумай о будущем своего Ивана. У меня нет наследников.

– Спасибо. Это слишком щедрый подарок. Я его не заслужила.

Он встал и вышел за дверь в одном тренировочном костюме. Она видела, как он поднимается по склону, утопая по колено в только что выпавшем снегу. Вздохнула и налила себе полный бокал шампанского.

Старопанцев женился вскоре после того, как они вернулись в Москву. Он редко появлялся в клубе, переключив все свое внимание на супермаркет. Хотя, как уверял Топорков, клуб оставался главным источником его доходов. Муся скучала по Старопанцеву. Но вместе с тем чувствовала облегчение.

Она стала ходить в бассейн и на массаж, попыталась ограничить себя в алкоголе, хоть это удавалось ей далеко не всегда. Что касается мужчин, то она вдруг поняла, что противоположный пол действует ей на нервы. Причем все без исключения мужчины. Впрочем, она-то общалась с определенной категорией.

– Ты в монастырь, что ли, собралась? – спросил как-то Топорков.

Она улыбнулась ему в зеркало.

– А я так надеялся, что ты станешь мадам Старопанцевой. Кого-то ты, моя девочка, перехитрила. Уж не себя ли?

Она продолжала молча накладывать грим.

– Знаю, ты не любишь эти разговоры, но, судя по всему, дело идет к тому, что наш клуб продадут какому-нибудь Рябцеву или Пеструхину. Впрочем, не вижу разницы. И тот и другой имеют склонность к стриптизу и черной порнухе. Представляю, что придется тебе выделывать.

Муся опустила руки и насторожилась.

– Ну да. Они непременно захотят, чтобы прекрасная Мэрилин не просто вихляла задницей и покачивала своим сексапильным бюстом, а еще и скидывала с себя шмотки на виду у всего народа.

– Я никогда не стану это делать, – тихо, но решительно заявила Муся. – К тому же мне кажется маловероятным, что Старопанцев захочет продать курочку, которая несет ему золотые яйца.

– Он-то, наверное, и не продал бы, а вот его мадама… – Топорков сел на кушетку и достал пачку сигарет. – Представляешь, я с горя даже задымил, хоть у меня и здорово барахлит мотор. Сашка стал крепко выпивать, и эта Тигра Львовна сумела прибрать его к рукам. Ну, а ей кто-то доложил про вашу красивую печальную любовь.

– Никакой любви не было. Просто я очень уважаю Александра.

– Это не мое дело, крошка. Мое дело – не потерять работу на этом крутом вираже. Придет другой человек, а вместе с ним другие шестерки.

– Я поговорю с Александром. Сегодня же.

– Вряд ли тебе удастся ему дозвониться. Эта Гиена Леопардовна его и близко к трубке не подпускает.

– Я знаю прямой номер. Дай мне телефон.

– Через три минуты твой выход.

– Подождут.

Муся взяла у Топоркова трубку сотового телефона, набрала номер, который Старопанцев дал ей еще в те времена, когда у них все было просто и без осложнений. Она ни разу им не пользовалась, но у нее была феноменальная память на цифры. Трубку взяли после третьего сигнала.

– Я у телефона, – сказал Старопанцев, часто и прерывисто дыша.

Муся видела, как деликатный Топорков выскользнул за дверь и неслышно прикрыл ее за собой.

– Хотела услышать твой голос, – сказала она.

– Ты слышишь его. Что дальше?

– Нужно поговорить. Срочно. Ты не смог бы…

– Нет.

– Со мной случилось большое несчастье.

– В чем дело?

Его голос дрогнул.

– Я… да, я пошлю все к черту и уеду из Москвы, если ты продашь клуб Рябцеву или…

– Кто сказал тебе эту чушь?

– Об этом говорят у нас все.

– Поди и успокой их. Хотя я сам сегодня появлюсь. Тебе пора на сцену.

Она увидела Старопанцева, когда пела «I'll Die Of Love» [4]4
  «Я умру от любви» (англ.).


[Закрыть]. Он вошел через боковую дверь и остановился возле сцены. На Мусе было белое платье с корсажем, расшитым искусственными камешками. Когда пурпурно-красный луч прожектора выхватывал из полумрака ее торс, создавалось впечатление, будто ее сердце исходит капельками крови. Она увидела его и в ту же секунду поняла, что очень соскучилась по нему. Что вместе со Старопанцевым из ее жизни исчезло что-то невосполнимое.

– Следующую песню я посвящаю моему лучшему другу. Я всегда готова сделать все, что он попросит. Думаю, он чувствует по отношению ко мне то же самое, – сказала она, вытерла платочком непрошеные слезы и сделала знак оркестру. – «I'm glad you're with me again» [5]5
  «Я рада, что ты снова со мной» (англ.).


[Закрыть], – запела она, обворожительно улыбаясь Старопанцеву.

Через неделю у Муси случился выкидыш. Это произошло в Крыму, где Старопанцев арендовал дом с прислугой в глухой местности у моря. Он сам вез корчившуюся от боли Мусю в Симферополь, внес на руках в операционную.

– Врачи считают, ты больше не сможешь иметь детей, – сказал он, едва Муся пришла в себя после наркоза. – И в этом виноват я.

– У меня уже есть Ванька.

Она попыталась улыбнуться Старопанцеву, у которого было прямо-таки трагическое лицо.

– Но я хочу, чтобы у нас с тобой были дети. Я давно мечтаю об этом.

– От беременности портится фигура. К тому же мне придется надолго проститься со сценой… – Она поперхнулась слезами и замолчала.

– Почему ты ничего мне не сказала?

– А что бы от этого изменилось?

– Ты, наверное, права. И все равно я был бы еще нежнее.

– Мне было замечательно с тобой, – сказала Муся и, дотянувшись до руки Старопанцева, слабо пожала ее. – Спасибо.

– Ты что, прощаешься со мной? – догадался он.

– Да. У тебя есть жена. У вас будут дети.

Он встал и отошел к окну, загородив своей широкой спиной свет.

– Я никогда не продам клуб, – заговорил он, не поворачиваясь. – Ты будешь петь там, пока тебе это не надоест. А когда надоест, я найду новую Мэрилин. Я оговорю в своем завещании этот момент. Пускай все думают, что ты бессмертна.

– Это так здорово. – Муся сглотнула слезы. – Мне очень жаль, что… Хотя нет, все случилось именно так, как должно было случиться…

Звякнуло стекло, и она подняла голову, прислушалась. Снег за окном падал беззвучно, как во сне. В одном месте он налип странным, похожим на большую кляксу пятном. Будто кто-то швырнул в стекло снежком.

Она вскочила, скатилась по лестнице, открыла дверь на холодную веранду и только в тот момент вспомнила, что босиком и в одном хитоне. Хотела вернуться в дом, но услыхала возле крыльца шаги.

Муся шагнула на ставших непослушными ногах к двери, распахнула ее с какой-то отчаянной, не имеющей под собой никаких реальных оснований надеждой.

– Я на минуточку. Увидел в мансарде свет и понял, что ты не спишь. Днем я был занят и не смог прийти. Поздравляю с Новым годом и желаю осуществления всех надежд.

Костя Казенин протянул Мусе большую коробку конфет, перевязанную широкой розовой лентой, вошел в коридор, стряхнул снег со своей пыжиковой шапки. Он глядел на Мусю с любопытством и восхищением.

– Спасибо. Но я не ем сладкого. За последнее время растолстела до неприличия. Поздравь: мне наконец дали роль романтической героини.

– Угостишь чаем?

Костя повесил дубленку на вешалку в прихожей, тщательно вытер ботинки о половик.

– Хочешь выпить за мою новую роль? – предложила Муся от какого-то еще не до конца осознанного, но от того еще более глубокого отчаяния.

– Я с этим делом завязал. Мой организм не принимает спиртного.

– Тогда я сама выпью. За свою невезучую жизнь. Иногда мне даже любопытно бывает: по какой причине человеку может так по-черному не везти в этой жизни?

– Ты любишь все драматизировать. К тому же многое, почти все, зависит от нас самих.

– От нас ничего не зависит, Костенька. – Она медленно и с наслаждением выпила мадеру. – Все решено за нас раз и навсегда. – В этом хитоне ты так желанна. – Костя потянулся, намереваясь ее обнять и поцеловать, как делал это раньше десятки раз. Она мягко, но решительно его отстранила. Потом рассмеялась и похлопала Костю по плечу.

– Они все здесь уверены, будто ты в меня влюблен. У тебя стопроцентное алиби, Костенька. Что, в нашем благословенном городе все такие же консервативные нравы?

– Если бы у меня была возможность уехать в столицу, я бы в мгновение ока сделал карьеру. У тебя случайно нет знакомого… музыканта? Разумеется, будешь иметь от этого весомый процент.

– Я не занимаюсь сутенерством, – серьезно сказала Муся.

– Тогда сделай это бескорыстно. Ради нашей пылкой любви. А я посвящу тебе свой новый фортепьянный цикл.

– Тот, что ты играл Анне Герасимовне?

– Его я посвятил своему другу, теперь уже бывшему, который недавно женился. Я назвал его «Реквиемом по потерянной душе».

– Мне нужно поговорить с тобой, Костя.

– Всегда рад выслушать. Хотя, уверен, мой совет окажется еще старомодней атональной музыки. Влюбилась?

Она смущенно опустила глаза.

– Угадал. Но дело в том, что все так неординарно и… неопределенно.

– Понял. Он не принадлежит к привычному для тебя кругу крутых самцов и похотливых самок, в котором последнее время ты вращаешься.

– Тише, прошу тебя. Анна Герасимовна наверняка еще не спит.

– Зачем ты носишь эту скучную маску?

– Только ради Ваньки. Если он узнает, что его мать поет и танцует в ночном кабаке, он будет горько переживать.

– Нет. Он будет тобой гордиться.

– Ладно, оставим все как есть. Даже если ты прав, я не готова к тому, чтобы этот мерзкий городишко с наслаждением засунул свои руки в корзину с моим грязным бельем.

– Ты скоро заберешь Ивана к себе и навсегда порвешь с нашим городом.

Муся вздохнула и налила себе еще мадеры.

– Да. Возможно, в моей жизни что-то изменится в лучшую сторону… И очень скоро. Ну, а там кто его знает. Словом, я влюбилась в мальчишку и, кажется, по-настоящему. Хотя не исключено, что этот эпизод не будет иметь продолжения. Что касается меня, то я и пальцем не пошевелю, чтоб удержать Алешу возле себя.

Сказав это, Муся поняла, что не покривила душой. Разумеется, ей будет совсем не просто забыть Алешу, но она наверняка выживет, если он навсегда исчезнет из ее жизни.

– Раз так, то ты его, считай, потеряла. Самцы любят, когда инициатива принадлежит слабой стороне. Такое уж нынче время.

– Он не современный человек. Да будь на то моя воля, я бы ни на шаг его от себя не отпустила. Но я не имею никакого права. И вообще… Черт, он страшно разочаруется, когда узнает, что я представляю из себя на самом деле. Ведь я изображала из себя святошу. Самое странное, что в то время я и чувствовала себя почти святошей. Клянусь тебе, я ни капли не притворялась. Костя, скажи: что мне делать?

Она чуть было не расплакалась, но сумела вовремя взглянуть на себя со стороны.

«Пьяная истеричка, – мысленно обругала она себя. – Сейчас потечет макияж, и ты будешь похожа на вокзальную проститутку».

– Пригласи меня к себе в столицу, и я мигом все улажу. Я бесподобен в роли соперника, а этот типаж, как тебе известно, существует для того, чтобы подхлестывать затухающие страсти. Хотел бы я знать, а своему дедуле ты докладываешь все как есть или прибегаешь к цензуре?

– Он ни о чем меня не спрашивает. Думаю, ему давно донесли, где я на самом деле работаю. Москва большая деревня. Но он любит Ваньку и, надеюсь, будет молчать.

Они проболтали часа полтора, если не больше. Костя обладал тонкой душой истинного художника, и Муся, изголодавшаяся по компании подобного рода, с удовольствием слушала его рассуждения об искусстве, литературе, музыке. Наконец он встал.

– Ну, пора. Проводишь до двери?

Она кивнула и протянула ему руку для поцелуя – это вошло у них в традицию.

– Я так люблю уходить от тебя ночью. Мне начинает казаться, будто ты моя женщина. – Он притянул Мусю к себе, поцеловал в душистую макушку. – Я на самом деле по уши в тебя влюблен, хотя, очевидно, мое чувство несколько иного рода, чем то, какое испытывает большинство твоих приятелей. Я влюблен в твою душу, которой чужды предрассудки. Твое тело тоже мне очень нравится… – Он неподдельно вздохнул. – Если б ты захотела, то наверняка смогла бы меня соблазнить.

Муся отстранилась и шутливо погрозила Косте пальцем.

– Пора спать. – Она поежилась, очутившись на холодной темной веранде, громко щелкнула выключателем. – Рада была тебя видеть.

Она задержалась еще на какое-то время на веранде, прислушиваясь к скрипу снега под подошвами Константина. Она представила себе, что это не он уходит от нее, а… Кровь ударила ей в лицо, она стала кружиться вокруг стола, как делала когда-то в детстве. Потом выключила свет и метнулась к темному заснеженному окну.

Снегопад прекратился. Выглянула луна. Муся видела глубокие следы в палисаднике. Почему-то прежде, чем постучать в дверь, Костя обошел вокруг дома. Ну да, бросил снежком в окно мансарды. Раньше он никогда так не делал… Она зябко поежилась и подумала о том, что в этом мире все изменчиво. Даже привычки хорошо знакомых людей.

В ту ночь Муся легла спать в мансарде, постелив себе на полу между шкафами. Она не стала задергивать штору и луна полновластно хозяйничала в комнате. Муся думала об Алексее. Она не строила планов на будущее – она давно отучила себя от этой дурной привычки. Но не могла запретить себе мечтать…

Алеша гнал машину на предельной скорости, хотя шоссе было скользким из-за налипшего снега. Он то и дело утирал непрошеные слезы, проклиная себя за эту бабью слабость. На въезде в Краснодар его остановил гаишник.

– Имей совесть, приятель, – сказал он, беря у него права. – В такую гололедицу самоубийцы и те сидят по домам. Неужели это ты, Леха? Узнаешь?

Вглядевшись внимательней в обветренное лицо гаишника, Алеша молча кивнул и по-детски громко шмыгнул носом.

– Роман. Ромка Переведенцев. Как дела, дружище?

– У меня-то полный нормалек, а вот с тебя причитается за превышение скорости и нарушение святых правил мужской дружбы. Небось уже давно в городе, а носу не кажешь. Давай-ка ставь машину под навес и заходи на огонек. Имеется, чем разживиться.

Если Алексей и размышлял, как ему поступить, то не больше секунды. Он резко сдал задом, выключил зажигание и громко хлопнул дверцей.

В небольшой комнате было почти душно от накаленного до малинового свечения электрокамина. Роман задернул белые тканевые шторы, достал откуда-то из-под стола бутылку водки, колбасу, хлеб.

– Меня через полчаса сменят. Надеюсь, за это время ничего страшного на дороге не случится – разве что удастся задержать еще одного школьного дружка. Но мне на сегодняшнюю ночь вполне хватит тебя. – Роман весело подмигнул Алеше. – Ну, за верную дружбу. Чтоб она длилась чуть дольше нашей бренной жизни. Эй, а ты что-то не совсем в духе. Сердечные неурядицы замучили?

Алексей кивнул и залпом опорожнил стакан, хоть и не любил пить водку.

– Глупишь, парень. Не стоят они того, чтоб маяться по ним душой. Из любой развеселой смазливой бабенки со временем получается нудная, обрыдлая жена. И тут ничего не попишешь – жизнь всегда берет свое. А ну-ка давай еще по полстаканчика вмажем.

Алеша послушно выпил водку. Стало легче. Правда, очень хотелось плакать. Он боролся с собой какое-то время, потом уронил голову на стол и громко разрыдался.

– Да ты, брат, совсем разнюнился. Ну-ка докладывай по форме: кто такая, что у тебя с ней было, на чем закончилось. Я мастер расплетать любые сердечные паутины. Понял?

Алеша кивнул и громко высморкался в сложенный аккуратным белым квадратом носовой платок.

– Мы познакомились в поезде. Вместе встретили Новый год. Она очень красивая и нежная. Ехала к сыну в N… Мы оказались вдвоем в купе. Она не сразу согласилась. Потом… – Он громко всхлипнул. – Мне казалось, она тоже меня полюбила. Я по ней скучал. Отец сказал: бери машину и поезжай. К ней пришел какой-то тип, и они… они задернули шторы и часа два с лишним любезничали и… все остальное. Я чуть не околел от холода. Она провожала его в одной рубашке… У тебя нету еще водки?

Алеша поднял на друга свои полные слез глаза.

– Найдем. В общем, вот что я тебе скажу: наши бабы насмотрелись заграничных фильмов и решили превратить нашу страну в очаг сексуальной культуры на востоке Европы. Между прочим, я сказал своей супруге: или телек, или я. Особенно мы грыземся после этой дурацкой передачи «Я сама». Бабы там такое несут, что дышать кислородом не хочется. Ну, а москвички по разврату имеют категорию экстра. У меня была одна знакомая из столицы, так она, представляешь, всегда носила в бюстгальтере презерватив и говорила, что всем сексам предпочитает безопасный. Еще та курва.

– Марыняша не такая. Она совсем другая, понимаешь? От ее кожи пахнет лугом и парным молоком. Я всю жизнь мечтал о такой женщине. Я писал о ней стихи. Я…

Он опять упал на стол и заплакал.

– Ну, приятель, не ожидал я от тебя подобного пассажа. Говоришь, не такая? Пахнет лугом и парным молоком? Да сейчас какую только косметику с парфюмерией не выпускают. От моей супруги то орхидеями благоухает, а то за три версты конским потом разит. А еще она купила один крем из грязи какого-то озера или болота, и когда намажется им, то хоть стой, хоть падай – чучело чучелой. Страшнее той старой негритоски из «Санта-Барбары». А вот и Колька явился. Теперь мы с тобой можем и на боковую. – Роман встал, толкнул ногой дверь. Пол в небольшой комнатке без окон был застлан матрацами. – Падай, метла, и отключай мозги, пока не перегорели. И наше вам с кисточкой на приборе.

Угольцев переживал нелегкие времена. Он ушел из кино, которое, по его мнению, превратилось в старую шлюху, живущую воспоминаниями о былых красоте и успехе. На телевидении он не прижился – здесь рвали подметки наглые беспардонные юнцы без образования и, главное, художественного чутья, смыслом жизни которых были только деньги. Угольцев тоже не любил работать за «спасибо», однако в самом процессе работы не думал о деньгах, ставил во главу угла любовь к искусству, которому привык отдавать талант и силы. Он занялся было съемкой рекламных роликов, даже попытался организовать собственную студию, но его оттеснили крепкими плечами те, кто делал на этом колоссальные деньги.

Угольцев сник, запил, стал потихоньку распродавать свою уникальную библиотеку, в основном состоящую из раритетов.

Он никогда не терял из виду Мусю, хотя осознал на каком-то этапе их отношений, что ему не вытянуть эту женщину ни морально, ни тем более физически. Поняв, отступился, ушел в тень, хоть и продолжал испытывать к ней сильное и горячее чувство.

Он догадывался, что она имеет в клубе большие деньги – о Старопанцеве шла в Москве молва как о щедром способном предпринимателе, хотя и самодуре. Угольцев несколько раз присутствовал на представлении, но инкогнито, то есть в гриме и парике. Муся была великолепна, правда, она погрубела с тех пор, как они расстались, стала немного вульгарной. Из чего Угольцев сделал вывод – Муся больше не общается с людьми искусства, продолжает выпивать и ведет безалаберный образ жизни. Он несколько раз порывался расспросить ее о житье-бытье, но она, как правило, была либо сонной, либо навеселе.

Решение уехать в N Угольцев принял внезапно – гастрит обострился от беспорядочного питания и частых выпивок, заметно поредела некогда богатая библиотека, наконец он понял, что работу по специальности в столице ему не найти. В кармане было полторы тысячи долларов – загнал золотой портсигар отца. Этой суммы, рассчитывал он, должно было хватить на два-три месяца спокойной провинциальной жизни. В Москве он бы просадил эти деньги недели за три.

Муся уехала ненадолго в N, и это обстоятельство тоже стимулировало его отъезд, поскольку он еще на что-то рассчитывал. Возможно, даже в сексуальном плане – он сам этого не знал. У него уже год с лишним не было постоянной женщины, случайными связями Угольцев всегда брезговал, предпочитая им монашеское целомудрие наедине с рюмкой. Однако же, испробовав это средство в больших дозах, он буквально загибался от жестокой депрессии.

Он позвонил в N, чтоб сообщить о своем приезде. Трубку сняла Муся – почти мгновенно. Сказала прерывающимся от волнения томным полушепотом:

– Да. – После короткой паузы: – Я вас слушаю. Говорите.

Угольцев догадался, что она влюбилась – на дела подобного рода у него было чутье. Он испытал болезненный укол ревности, но сделал все возможное, чтобы не подать вида.

Она встретила его на перроне. Он увидел издалека ее белоснежный меховой капор, плывущий в плотном окружении унылых чужих физиономий. Она озиралась по сторонам и как-то жалко улыбалась. У него создалось впечатление, будто Муся собирает крупицы каких-то воспоминаний и складывает их в копилку своей памяти. Из чего он сделал вывод, что с вокзалом в N, в частности с перроном, у нее связано что-то незабываемое.

– Я рада, что ты приехал, – сказала она, привстала и чмокнула его в щеку. – Здесь так скучно, и время тянется ужасно долго. – Она подавила вздох. – У Ваньки насморк, и я побоялась взять его с собой, хоть он и очень просился. Ты надолго?

– Да. Не исключено, что пущу здесь корни.

– Шутишь. Ты и провинция. Это как… шоколад с баклажанной икрой.

Она вяло улыбнулась собственному каламбуру, вздохнула, теперь уже не пытаясь скрывать от него свою печаль.

– Что-то случилось? – осторожно поинтересовался он.

– Да нет, ничего особенного.

– А не особенного?

– И не особенного тоже, – не сразу ответила она. – Во всем виновата ностальгия. Представляешь, я даже не подозревала, что подвержена этой дурацкой старомодной болезни.

– Вся провинция заражена ею. – Угольцев сжал Мусин локоть, с удовольствием вдохнул запах ее духов, хоть он и не был ему знаком. Дело в том, что любые духи и туалетная вода моментально меняли свой запах, смешиваясь с ароматом ее кожи, который напоминал свежесрезанную розу в букете полевых цветов. Это сравнение, только что пришедшее ему на ум, отдавало душком провинциальной, но милой его сердцу старины.

– Наверное, ты прав. Да, я на самом деле тебе рада. – Она словно разговаривала сама с собой, и он все больше узнавал в ней прежнюю Мусю. – Анюта считает нас замечательной парой. Она была бы очень рада, если бы мы поженились.

Угольцев глянул на Мусю удивленно и только сейчас обратил внимание на круги под глазами, говорившие о бессонной ночи и злоупотреблении спиртным.

– А ты? Ты тоже хотела бы этого?

– Сама не знаю. Ты порядочный человек, Павел. Ты давно стал мне родным. А кто-нибудь чужой… ну, я не знаю, как он будет относиться к Ваньке, как Ванька к нему отнесется. – Она не отрываясь смотрела себе под ноги и говорила устало, словно через силу. – Я зарабатываю теперь кучу денег. Правда, об этом почти никто не знает – я прикидываюсь чуть ли не нищей. – Она подняла голову, глянула на Угольцева искоса, часто моргнула длинными черно-синими ресницами. – Кто-то вполне может этим воспользоваться. Я такая неосторожная, правда? Мне пришло в голову, что этот человек мог выследить, где я работаю и… Тогда почему, интересно, он не появляется? – Она остановилась, повернулась к Угольцеву всем корпусом. – Павел, я… умру наверное, если и он…

Она побежала по перрону, и Угольцев нагнал ее лишь у входа в вокзал.

После обеда он поднялся в мансарду. Муся стояла у окна, чертя на стекле пальцем какие-то буквы. Она была почти пьяна – они пили за обедом и коньяк, и клюквенный ликер, и наливку домашнего изготовления.

– Уходи. Порок, как выяснилось, обладает притягательной силой. Я полюбила порок. Но родилась я чистой. Если хочешь, спроси у Вадима. С ним я была чистой и красивой не только телом. – Она запрокинула голову и рассмеялась почти вульгарно. – Она тоже была порочной, и мужчины сходили от нее с ума. Но я не хочу, чтоб он клюнул на меня из-за того, что я порочная. Нет, нет. Иногда я ненавижу Мэрилин и очень ее боюсь. Она имела большую власть над мужчинами и была из-за этого очень несчастной. Павел, сделай так, чтобы я была счастливой. Пожалуйста.

Она бросилась к нему, обхватила руками за шею, спрятала на груди лицо. Она делала так когда-то очень давно, когда они еще не были любовниками. В ту пору она, как догадался Угольцев, взывала к его всесилию, требуя, чтоб он нашел Вадима. Кого же теперь она пустила в свое сердце, гадал Угольцев.

– Счастье должно всегда оставаться далеким призраком, – сказал он и погладил ее по волосам. – Помнишь, у Китса: «Наслаждение – в погоне. Не зажать его в ладони»?

– Не помню. Я забыла. Я все начинаю сначала, слышишь? – Муся уперлась ладонями в грудь Угольцева, резко оттолкнулась и чуть не упала. – О, я совсем пьяная.

– Тебе это идет.

– Нет. Это ей идет. Потому что она умерла в тридцать шесть. Я хочу прожить долго-долго. И иметь от него детей. Двоих. Или даже троих. Правда, врачи считают, у меня больше никогда не будет детей. Они ничего не понимают в любви, верно, Павел?

Теперь она была прежней Мусей. Угольцев почувствовал невероятный прилив энергии. И тут же непереносимо больно защемило сердце.

– Не хочу я домой, мама. Останусь здесь. Смотри, мимо проносятся машины. Вжик – и нету. Мелькнули красные огоньки в тумане, растаяли навсегда. Потом новая машина появится. Она тоже растает в тумане. Почему в этой жизни нет ничего надежного и постоянного, мама?

– Я люблю тебя, Алешенька. Я всегда буду тебя любить. – Ирина Николаевна крепко прижала к своей груди растрепанную голову сына. – Что бы ни случилось с тобой, со мной, с нами всеми.

– Ты верная, мама. Отцу подфартило, что он встретил такую женщину. А вот я уже никогда ее не встречу.

 
Только ты меня сможешь понять,
Но не хочешь.
Я не буду тебя целовать —
Это больно, а ты меня просишь…
 

Мамочка, зачем ты меня родила? Ты должна была сделать аборт, и тогда я был бы сейчас какой-нибудь уличной собачонкой. Меня бы все, кому не лень, пинали ногами, и мне было бы так от этого хорошо. А она… она бы меня пожалела, погладила по голове. И ушла. Красивая, гордая, недоступная. Марыняшечка, я так хочу, чтоб ты снова погладила меня по голове. Пожалуйста.

– Сынок, поехали домой. Тебе надо искупаться. Я посажу тебя в душистую ванну, потру спинку. Помнишь, как мы делали в детстве? Тебе очень нравилось.

– Ты и отцу так делала. Какой же он везунчик. А вот твой единственный сынуля очень невезучий тип. Ты сделала непростительную ошибку, мама, родив меня на свет.

– Алешенька, дорогой, прости меня, Бога ради. За то, что я на самом деле хотела от тебя избавиться. Я была тогда совсем молодая и глупая. Может быть, из-за того ты теперь так страдаешь. Это я во всем виновата, Алешенька.

Ирина Николаевна еще крепче прижала к груди голову сына.

– Нет, мама, ты ни в чем не виновата. Ты всегда любила меня больше всех на свете. Бабушка говорит, когда я у тебя родился, ты забыла о том, что ты молодая и красивая женщина.

– Я никогда не забывала об этом, сынок.

– Бабушка говорит, я все время болел, и ты ночами напролет сидела возле моей кровати и плакала. Ты святая, мама. Я буду любить тебя больше всех на свете. Ты – единственная женщина в моей жизни. Остальных я просто презираю. Шлюхи. Проститутки.

– Алешенька, твоя бабушка знает не все. Я не святая. Я изменяла твоему отцу. У меня был… возлюбленный.

– Не ври, мама. Все равно не поверю тебе.

– Как хочешь. – Ирина Николаевна устало тряхнула головой. – Только знай: я сказала тебе правду.

– Ты любила того человека?

– Да, – едва слышно ответила Ирина Николаевна.

– Но почему ты не бросила отца и не ушла к нему? Из-за меня, что ли?

– Он любил другую девушку. И очень страдал, что она ему изменяет. Искал утешение в моих ласках. Меня это страшно ранило.

– Все девушки изменницы. Чем красивей, тем… Мама, скажи, зачем Бог создает красивых и таких желанных женщин? Пускай бы все были отвратительными хромыми и косыми уродинами.

Алеша потянулся к бутылке с водкой на столе, но Ирина Николаевна решительно схватила его за руку.

– Тебе вполне хватит, сыночек. Ты не имеешь права распускаться. Мне почему-то кажется, что произошло обычное недоразумение. Расскажи мне, что случилось.

– Нет, мама. Это не может быть недоразумением. Если ты полюбишь кого-то, разве ты позволишь, чтоб тебя трахал другой мужчина?

– Алешенька, так нельзя говорить о женщине, тем более любимой.

– Ты позволишь, мама?

– Нет. Но, может быть, она тебе ничего не обещала? Может, ты сам все напридумывал?

– Видела бы ты ее глаза, когда тронулся поезд, а она осталась на перроне. Мне показалось, она бросится сейчас вслед за моим вагоном, я спрыгну, заключу ее в объятия и мы больше не расстанемся ни на минуту. С любимыми нельзя расставаться даже на одну минуту. Так ведь, мама?

– Какой же ты у меня не от мира сего. Интересно, в кого ты пошел? – Не знаю. Мамочка, ты знаешь, я, наверное, опять туда поеду. Пускай она прогонит меня, пускай что угодно сделает…