Текст книги "Нечаянные грезы"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Я сбегаю за перочинным ножом. Он остался в кармане моей шубы.

– Постой! – Ваня послушно остановился возле двери. – Разбей стакан и перережь веревку осколком. Да поживей поворачивайся!

Когда Алеша наконец освободился от пут, на пороге палаты возникла медсестра.

– Больной Завьялов, немедленно ложитесь! Иначе я вызову санитаров.

– Только попробуй! Я убью тебя насмерть санками. Я знаю, каким переулком ты возвращаешься с работы.

Медсестра изумленно уставилась на мальчика.

– Отпетый хулиган, – прошипела она. – Не зря говорят, что твоя мать шлюха панельная.

Ваня размахнулся левой ногой и ударил медсестру коленкой в живот.

– Бежим! – Он схватил Алешу за руку. – Эта ведьма теперь не скоро очухается.

– Что тут происходит? Куда это вы собрались? Эмилия Григорьевна, что с вами?

Это был главврач. Пока он помогал медсестре прийти в чувство, Алеша с Ваней оказались в больничном коридоре.

– Сюда! – Ваня толкнул дверь. – Вот этот тип! – Он тащил Алешу к высокой койке посередине реанимационной палаты. – Ой, он снова без памяти. А ведь пять минут назад вопил как резаный. Что с тобой? Тебе плохо?

Алеша сел на пол, закрыл лицо обеими руками. Ему показалось, будто его выбросили в неземное пространство, где он находился в состоянии полной невесомости. И не было вокруг ни одного знакомого предмета, понятия, лица. Это было еще хуже, чем если бы вокруг него была пустота.

– Доктор! – позвал Ваня. – Моему другу плохо. Пожалуйста, идите сюда! Спасите его! Я не хочу, чтобы он умер.

«Я даже не могу ненавидеть его, – работало помимо разума Алешино подсознание. – Ну и что из того, что Марыняша когда-то его любила? Зато сейчас она любит меня. Отец… Когда-то ты перебежал мне дорогу, но теперь это сделаю я, понял? Отец, ты меня слышишь?..»

Угольцев вышел из такси и, бросив на сиденье пятьдесят тысяч, заспешил к подъезду, в который только что вошли Муся и тот мужчина, который встретил ее на вокзале. Угольцев был пьян, но последнее время это состояние стало для него привычным. Алкоголь лишь слегка смягчал острые углы, на которые последнее время он натыкался на каждом шагу. Совсем недавно Угольцев понял, что угол «Муся» был гораздо острее и ранил куда больнее, чем тот, который он называл мысленно «несбывшиеся творческие надежды».

Он поднимался на два лестничных пролета за ними, не скрываясь, но и не афишируя своего присутствия. Дверь, в которую они вошли, оказалась незапертой. Угольцев нажал на нее рукой и очутился в тесной прихожей. За полсекунды до того, как в комнате напротив входа вспыхнул свет, он открыл какую-то узкую дверь возле вешалки и очутился в темном чулане.

– Ты обещал мне коньяку, – долетел до него капризно требовательный голос Муси. – И убери, пожалуйста, руку – я не женщина, а муляж, хоть все и считают меня сексапильной. Она тоже была бесчувственной. Такая прекрасная и такая равнодушная к вашему скотскому полу. Вот это пощечина, да? Какая же ты умница, Мэрилин!

Угольцев слышал, как звякнуло стекло. Через минуту раздался громкий шлепок – судя по всему, Муся заехала по физиономии этому типу. Он невольно ему посочувствовал – у нее была тяжелая рука.

– Вадим остался с этой женщиной, которая теперь лежит на холодном столе в морге. А знаешь, я видела ее вчера. Она была твоей приятельницей, верно? Может даже, ты спал с ней, кто знает? Переспать другой раз легче, чем сказать друг другу «доброе утро» или «спокойной ночи». Она была стопроцентной офицерской женой – по крайней мере, я всегда их представляла именно такими. Деловитая, домовитая, в меру образованная и очень преданная. Между прочим, она вырастила замечательного сына. – Муся пьяно хихикнула. – Нет, я вовсе над ней не насмехаюсь – я ей от души сочувствую. Она вложила в Алешу всю свою душу, она только им и жила последнее время, а он встретил меня и тут же про нее забыл.

Муся громко всхлипнула. Угольцев не разобрал, искренна она или ломает комедию, хоть и очень хорошо ее знал. – Эй, не жмись – еще налей. Сам можешь не пить, это дело вольное. Что, болит щека? Так тебе и надо. А сам, наверное, осуждаешь тех мужиков, кто открыто волочится за чужими юбками. А по мне, уж лучше в открытую, чем тайком, когда не видит жена. Ну да все вы, женатики, любите делать это тайком, когда жены теряют бдительность. Знали бы вы, как я вас за это презираю! Неужели и Алеша будет тайком гулять от меня, когда мы поженимся?.. Или он не такой, как все? Вообще-то мы, наверное, никогда не поженимся – я, как Мэрилин, вряд ли смогу жить в клетке смешных условностей, которые навязывает брак. Помню, еще до того, как я встретила Вадима, я смеялась над всеми женатиками. Мне всегда хотелось мятежного счастья. Знаешь, что это такое? Не знаешь наверняка. Это когда любишь, не думая о завтрашнем дне. Когда всю себя отдаешь сегодня, ничего не оставляя на завтра. А вообще-то это нужно почувствовать самому. Вадим это чувствовал. Только он от меня устал… А потому вернулся к ней. Но зато послал ко мне своего единственного сына. – У Муси уже заплетался язык. – Или же это она послала ко мне Алешу? Ирина Николаевна, дорогая, низкий вам поклон за это.

Угольцев слышал, как громыхнули стулом. Вероятно, Муся изобразила поклон.

– Я погребу вас, как царицу Савскую. Правда, я не знаю, что за почести воздали при погребении царице Савской. Зато я знаю, как хоронили Мэрилин. Женихи бросали своих невест, чтобы взглянуть в последний раз на ту, что вызывала в них такую сильную страсть. И смотрели на нее не сожалеющими, а злорадными глазами. Они представляли, как ее изумительное тело грызут могильные черви, и испытывали ни с чем не сравнимое удовлетворение. Ты тоже испытаешь ни с чем не сравнимое удовлетворение, если тебе доведется увидеть меня в гробу. И Угольцев его испытает. И Старопанцев тоже. Насчет Вадима я не совсем уверена. Как говорится, поживем – увидим. А вот Алеша ляжет рядом со своей Марыняшей, прижмется к ней всем телом, будет целовать ее холодные губы, шептать ей нежные слова. И их, то есть нас, так и похоронят в обнимку. Алешенька, милый, я и там буду тебя любить. Крепко-крепко. Самой первой – юной – любовью. Помнишь, как поется в той старой песне: «Young love is love filled with true emotion, young love is love filled with true devotion» [7]7
  Юная любовь полна самых первозданных чувств, юная любовь отдает себя без остатка (англ.).


[Закрыть], – чисто и звонко пропела Муся.

Угольцев почувствовал непреодолимое желание выпить. Он прихватил с собой бутылку «Столичной», но распил ее еще в поезде. В настоящий момент за рюмку водки или коньяка он готов был продать черту душу. Но черту, скорее всего, уже не нужна была его измученная, исстрадавшаяся душонка, а потому пришлось стиснуть зубы и терпеть.

– Вадим придет в себя и скажет: «Мария-Елена, мы убежим с тобой на край света. Туда, где все это время жили души юной девочки с длинными каштановыми волосами и чистой кожей, к которой не прикасалась ни одна похотливая рука, и парня, которому судьба предрекла перепутать Луговую улицу со Степной. Они купались в пронизанных лунным светом волнах моря, танцевали в обнимку на залитом солнечным светом пляже. Они… Нет, они вдруг устали и… – Муся пьяно икнула. – Душу той девочки позвал другой. И она улетела к нему, оставив на пальцах того парня пеструю пыльцу грустных воспоминаний и сожалений. Скажи, а это правда, что Вадим пролежал без движения шесть с лишним лет?

– Правда. Врачи до сих пор не могут поверить в то, что он не просто встал, а сумел выйти на улицу и сесть в машину. Они уверены, он сделал это в состоянии глубочайшего аффекта, причиной которого стала тревога за судьбу его единственного сына.

– Ни фига. – Муся заливисто расхохоталась. – Я знаю точно, что Вадим встал для того, чтобы убить Алешу. И он бы наверняка это сделал, если бы его не хватил удар. Я боюсь, он снова встанет и… и… Ой, мне нужно срочно вернуться в N. Зачем, спрашивается, я сюда приехала? Отвези меня немедленно на вокзал.

– Погоди. Ты же сама сказала, что он лежит без памяти и врачи борются за его жизнь.

– Правда, там остался Павел… Милый Павел, ты ведь не позволишь, чтоб отец убил собственного сына из-за какой-то шлюхи, то есть из-за меня? Нет, Павел, ни в коем случае не разрешай ему это сделать. Потом я их помирю. Я обязательно их помирю. Я скажу Вадиму: «Это ты передал своему сыну приказ любить меня. Алеша не виноват, что ты все эти годы думал обо мне, хотел меня… Да, ты очень меня хотел – я теперь знаю это точно. Так сильно, что боялся разрушить иллюзию своей любви». Глупый… А вот Алеша этого не боится. Он любит свою Марыняшу такой, какая она есть. Правда, он не все обо мне знает, но я скажу ему все как есть. Обязательно скажу. И он будет любить меня еще сильней. Милый Алешенька, я так счастлива потому, что ты любишь меня истинной, а не придуманной любовью. Павел, Пашенька, храни их обоих для меня, слышишь? Они оба мне нужны. Очень нужны.

Угольцев вдруг почувствовал острую боль в груди. Он знал, что это дает знать о себе сердце – оно пошаливало у него с незапамятных времен. Он пошарил во внутреннем кармане пальто в поисках нитроглицерина. Пусто.

– Я сейчас пойду к ней и скажу: «Спасибо тебе за то, что ты вырастила такого замечательного сына. Но за то, что ты сумела удержать возле себя мужа, я тебя не стану благодарить». Ведь если бы Вадим был со мной, я бы никогда не приползла на брюхе к Павлу, а значит, не стала бы шлюхой. А кем бы я тогда стала? Офицерской женой? Домовитой, терпеливо дожидающейся мужа с пьянок и загулов, растящей нашего Ваньку в любви и уважении к отцу. Кстати, а ты знаешь, что если я выйду замуж за Алешу и у нас родятся дети, мой Ванька будет им братом и дядей одновременно? Вот прикольчик, а? Могу поспорить, Мэрилин, тебе даже присниться такое не могло. Ты все мечтала о знаменитых актерах, министрах, президентах и часто забывала о том, что простые смертные бывают куда красивей и интересней душой. Представляешь, мой Ванька и мой Алеша родные братья по отцу, то есть по Вадиму… Один брат чуть было не убил другого. Совсем как Каин Авеля. Господи, кошмар-то какой. Спасибо, Иисусе, что ты этого не допустил.

Боль в груди разрасталась, захватывая все новые и новые очаги клеток. Угольцев почувствовал, как начинает мутиться сознание. Прежде чем упасть, он толкнул рукой дверь чулана, зажмурил глаза, ослепленный светом из комнаты.

– Мне нужен нитроглицерин, – прошептал он, цепляясь за висевшую на вешалке одежду. – И стакан водки. Пожалуйста, дайте мне…

Он пришел в себя на диване. Увидел склоненное, заплаканное Мусино лицо с размазанной по щекам косметикой.

– Наконец! Что бы я делала без тебя, Павел? – с эгоистичной радостью сказала она и громко всхлипнула. – Какой ты молодец, что не отпустил меня одну. Тебе лучше?

– Да. – Он взял ее холодную вздрагивающую руку и бережно поднес к своим губам. – Раз я нужен тебе, я не умру. Ведь я тебе нужен, правда?

– Очень. Пашенька, дорогой, я хочу вернуться в N, а ты останешься здесь и все-все организуешь, ладненько? Я оставлю тебе деньги, много денег. – Она сгребла со стола доллары вперемешку с рублями, положила их рядом с ним на диван. – Я не знаю, сколько здесь. Я так не люблю считать деньги. Но наверняка тысячи три баксов будет. Как ты думаешь, этого хватит на похороны и поминки? Я оставила себе половину. Понадобится на лекарства. Вадиму, может, и Алеше тоже. Я поехала, Павел.

Она встала. Он крепко сжал ее запястье.

– Постой! Мне кажется, у меня инфаркт. Неужели ты бросишь меня здесь одного?

– Брошу, Пашенька. Ты будешь лежать вот на этом диване и всем руководить. С тобой ведь никогда ничего не случится.

– Ты так в этом уверена, что мне даже страшно делается.

Она жалко улыбнулась и попыталась высвободить руку.

– А что еще мне остается делать? Они меня ждут. Я им нужна. Здесь я никому по-настоящему не нужна.

– Ошибаешься. Ты очень нужна мне.

Она сделала еще одну попытку высвободить свою руку.

– Нет, Павел. Я буду тебе только в тягость. Если ты меня не отпустишь, я нажрусь с горя водки и таблеток, и тебе придется меня откачивать. Это очень хлопотное занятие, Павел, ты сам прекрасно знаешь. Я уже делала так дважды. Мне промывали желудок, ставили клизму… – Она хихикнула. – Прости меня за натурализм. Живя с тобой, я прошла замечательную школу жизни. Спасибо, Павел. Только теперь ты должен меня отпустить.

Он нехотя разжал пальцы, и в следующую секунду Муся уже очутилась возле двери.

– Храни тебя Господь, Павел, – сказала она и быстро перекрестила его с порога.

Андрей Доброхотов не планировал заранее свой побег, однако, очутившись в тот день за штурвалом «МИГа», сказал своему второму пилоту Мише Квасневскому:

– Нужно попытать счастья.

Тот понял его, что называется, с полуслова и кивнул. Миша был азартным картежником и задолжал приятелям крупную сумму денег. Вдобавок ко всему его любовница забеременела и грозилась придать это гласности.

Они «потеряли» связь с землей через восемнадцать минут после вылета. И, разумеется, «сбились» с курса. Услышав в наушниках ломаную английскую речь – их «МИГ» подлетал к шведской границе – Андрей ответил тоже по-английски: «Хотим приземлиться. Имеем важную информацию».

Разумеется, у них не было никакой информации, а тем более важной, но так говорили в кино – нашем и зарубежном.

Потом что-то случилось с управлением. Андрей успел катапультироваться. Миша вместе с «МИГом» навсегда остался лежать на океанском дне.

Андрея выловила из воды пятнадцатилетняя девчонка, которая вдвоем со своим тринадцатилетним братом вышла на яхте в неспокойное море. Несколько дней он приходил в себя, окруженный неусыпной заботой этой Аниты, проводившей школьные каникулы в летнем домике тети неподалеку от Лулео. Она пригрозила родственникам, что если они заявят об Андрее в полицию, она прыгнет со скалы на острые камни. Анита уже пыталась покончить жизнь самоубийством, и потому ее оставили в покое. Как только Андрей окреп, она залезла к нему под одеяло и сказала:

– Если ты подойдешь мне как мужчина, у тебя не будет никаких проблем с получением вида на жительство – мой отчим важная шишка в министерстве юстиции, а еще у меня есть друзья, для которых ничего не стоит добыть тебе шведский паспорт. Так что постарайся.

У Аниты был темперамент дохлой рыбы, зато она была отлично подкована в сексуальной науке. Они курили на ночь сигареты с какой-то травкой, от которой Андрею всегда хотелось женщину. Он с успехом выдержал этот тест и через год стал мужем Аниты Сэндберг, к тому времени закончившей лицей и получившей в наследство от бабушки ферму на берегу моря.

Десять лет пролетели в постоянных хлопотах по хозяйству, семейных радостях и невзгодах – у них с Анитой родилось четверо мальчиков, которых Андрей очень полюбил. Он – теперь его звали Паул Хендерсон – свободно говорил по-шведски, любил разглагольствовать за кружкой пива о политике и жизни вообще, знал из газет и сводок новостей о переменах, произошедших на его бывшей родине, о которой почти не думал и, соответственно, не скучал.

Зато он часто думал и скучал о своей Карменсите.

Анита растолстела и превратилась в настоящую матрону, хоть ей не было и тридцати. Они все так же покуривали сигареты с травкой перед тем, как лечь в супружескую постель. То, что в ней происходило, казалось Андрею обязанностью, которая с годами становилась все менее и менее приятной. Пока не стала противной.

Он сказал об этом Аните, и она стала раз в неделю уходить ночевать к холостому работнику с соседней фермы. Об этом знала вся округа, но в здешних краях подобное было в порядке вещей.

Однажды Андрей проснулся по обыкновению в шесть утра и понял, что должен непременно увидеть свою Карменситу.

Он пытался представить ее в самолете, но из этого ничего не вышло – он видел перед собой смешной ежик темных волос, потекшую косметику, сердито надутые малиновые губы. Он помнил и любил ее такой, какой увидел в первый раз. Он знал, что она стала другой. Какой?..

Он так ждал и так боялся этой встречи.

В N Андрей появился инкогнито – просто сел в Москве на поезд и вышел через сутки на перроне в N. Первым делом направился в «клоповник», но барак, в котором жила его Карменсита, снесли. На его месте была стихийная барахолка, где толклась тьма незнакомого народа. Тогда он направился к себе на Луговую.

Их дом перестроили до неузнаваемости, и там теперь жили другие люди. Тогда он решил зайти на Степную, двадцать восемь, – в детстве он часто бывал в доме Берестовых, был почти влюблен в обеих сестер сразу.

Он так и не узнал ничего путного от живших там двух теток, которых он мысленно назвал «клушами». Они приходились какими-то родственницами Марусе Берестовой, которая перекочевала на жительство в Москву. Он зашел выпить в ближайший бар, похожий на разукрашенный к Рождеству сарай, и услыхал от местного пьяницы, бывшего врача психиатрической лечебницы, грустную историю о самоубийстве его Карменситы.

– Ее нашли пацаны. Сперли где-то водолазный костюм и решили опробовать его в затоне. Смелые оказались малята. Рассказывают, она стояла на дне – ее зажало между двумя корягами, – и прижимала к груди полиэтиленовый пакет, в котором была абсолютно сухая тетрадка. Одни утверждают, будто это был дневник ее жениха, который ее бросил, а потом разбился в самолете, другие говорят, это был ее собственный дневник. Ее мать сошла с ума, когда узнала. Галина вроде бы написала ей письмо, что уезжает из города на заработки, и пообещала вскоре вернуться. Кривцову-старшую поместили ко мне в клинику, но она уморила себя голодом. А ты кем доводишься Галине? – внезапно спросил пьяница и посмотрел на Андрея своими хитрыми красными глазками.

– Я ее жених. Но я не бросал ее – она первая меня бросила. Я чуть не сошел из-за нее с ума.

– Хорошая была девица. – Пьяница восхищенно поцокал языком. – Всегда хотела. Разбуди среди ночи – и обязательно даст. Не просто так, а с душой. А после будет бить себя в грудь кулаком и ругать последними матерными словами. Правда, поначалу она себя сдерживала. Наверное, крепко была в тебя влюблена, потому и сдерживала. При ее-то темпераменте это не просто трудно – это не-воз-мож-но. Ну уж зато потом… – Пьяница громко присвистнул. – Поставь еще бутылку водки, и я расскажу тебе, что было потом. Благо что все протекало на моих глазах.

Андрей слушал и не верил своим ушам. Симкин рассказал ему о том, как Галина устроила побег Маруси Берестовой из психиатрической лечебницы, как потом пыталась тянуть время, чтобы Маруся успела скрыться со своим возлюбленным.

– Перед тобой сидит вонючая серая гнида, – сказал Симкин, изо всей силы ударяя ладонью в грудь. – Можешь ее раздавить, растоптать ногами, засунуть головой в навозную кучу. Эта гнида хочет жить. И даже каждый день пить водку. Но ты ее не жалей. Доброе дело сделаешь, если избавишь наш мир от этой зловредной гадины. Но Господь мне отомстил за Галину. Я, правда, не знаю, какой – я иудей, она была христианкой. Я такую тоску почувствовал, когда ее не стало, что три раза в петлю лез. А потом запил по-черному. И по сей день не могу остановиться. Не женщина была, а огненная комета. Прочеркнула горизонт и исчезла. А след и по сей день остался…

Андрей уехал в тот же вечер в Москву и оставшиеся три дня пил и гулял в ресторанах. Он вернулся домой мрачный и злой на весь мир. Накинулся на физическую работу, надорвал поясницу и заработал паховую грыжу. Мучительно долго – два с лишним года – он размышлял над тем, кто виноват в гибели его Карменситы. Пока наконец не нашел крайнего.

В тот вечер Муся чувствовала себя плохо – кружилась голова, ломило в затылке, – но не в ее правилах было отказываться выходить на сцену. Завершив последний номер, она шагнула за кулисы и оказалась лицом к лицу со Старопанцевым.

– Давненько мы не виделись, – сказал он и поцеловал ее в обнаженное плечо. – Я слышал, у тебя перемены на личном фронте. Поздравляю.

– Спасибо.

– Ну и как? Счастлива?

– Да, – на секунду замявшись, ответила она. – Довольна и счастлива.

– Понятно. – Он смерил ее подозрительным взглядом. – В таком случае, предлагаю это дело отпраздновать. – Старопанцев обнял Мусю за талию, нежно привлек к себе. – Если честно, я по тебе соскучился.

– Я не совсем хорошо себя чувствую, – сказала Муся и отстранилась.

– В чем дело? Ждешь прибавления семейства?

– Нет. Я уже ничего не жду, – вырвалось у нее вместе со вздохом.

– Тогда у нас с тобой много общего. – Он увлек ее в коридор, толкнул дверь в свой кабинет. Там был накрыт стол на двоих, на полу стояли корзины с розами. – Я велел, чтоб нас не беспокоили. Шампанское укрепляет расшатанные нервы. Только нужно выпить до дна.

Он протянул ей большой бокал холодного шампанского.

Муся устроилась с ногами на диване. Вдруг стало легче физически, и на душе посветлело. Она благодарно улыбнулась Старопанцеву.

– Вот видишь, я знаю, какое тебе нужно лекарство. Но терапия будет неполной, если ты не облегчишь душу. Думаю, там накопилось много невысказанного. У меня, кстати, тоже. Ведь мы оба принадлежим к породе гордых одиночек.

Он придвинул к дивану свое кресло, протянул Мусе зажженную сигарету и, откинувшись на спинку, закрыл глаза.

– Ты, как всегда, прав. Но я, честно говоря, не знаю, с чего начать.

– Можешь с самого конца. Или у этой истории еще нет конца?

Муся пожала плечами и отвернулась.

– Зачем ты вышла замуж за этого типа?

– Сама не знаю. Он ужасно беспомощен в этой жизни. Совсем как маленький ребенок.

Она почувствовала комок в горле и замолчала.

– Мы все беспомощные дети. Думаешь, ему нужна твоя жалость?

– Не нужна. Совсем не нужна. Ты не представляешь, Саша, как он от нее страдает.

Она долго плакала на груди у Старопанцева, а он гладил ее по спине, волосам, испытывая при этом самые противоречивые чувства. Да, он любил эту женщину, но они были так похожи, что, находясь с ней рядом, он быстро уставал и начинал испытывать раздражение. Сейчас он понимал ее всей душой, вполне разделял ее чувства и от этого злился на них обоих.

– Ну, будет, будет, – наконец сказал он. – Прости меня за грубую откровенность, но тебе нужен мужчина. Тебя давно никто не целовал и не ласкал. Верно, моя девочка?

Она кивнула головой и громко шмыгнула носом.

– Он… я… мы не настоящие муж с женой, понимаешь? Но это не потому, что Вадим неполноценный мужчина – другой раз он смотрит на меня такими… молящими глазами. Только я не могу с ним спать. Не могу.

– Потому что ты любишь того мальчишку?

– Наверное. Хотя последнее время Алеша отдалился от меня. Понимаешь, он осуждает меня за то, что я вышла замуж за Вадима, хоть и не говорит об этом вслух. А ведь Вадим – его родной отец.

– Библейская история получилась. А Библия, на мой взгляд, самая трагичная книга в истории человечества. Увы, у меня тоже не получается легко и просто.

– И Ванька на меня дуется. Он не соглашается называть Вадима отцом. Мне кажется, он не поверил в то, что Вадим его отец. Вчера он сказал, что никогда бы не пошел со мной в разведку. Потому что считает меня самой настоящей предательницей. Но разве я могла поступить иначе после того, что выпало на долю Вадима?

– Могла. Увы, мы, русские, любим отдаваться с головой чувству безысходной жертвенности. Оно захватывает нас больше, чем разудалый загул. Но в обоих случаях рано или поздно наступает отрезвление. Это очень жестокое, я бы даже сказал, беспощадное ощущение, Машенька.

– И что мне теперь делать?

– Ты хочешь получить этот совет именно от меня?

– Да. – Она жалко улыбнулась ему. – Ведь ты всегда был откровенен со мной.

– Был, есть и буду. Ты это хочешь сказать? А тебе никогда не приходило в голову подумать о том, каких мучений мне это стоит?

– Прости меня, Саша. Но ведь у нас с тобой никогда бы не получилось такого семейного счастья, каким ты его себе представляешь.

– Откуда тебе знать, каким я себе представляю наше с тобой семейное счастье?

– Знаю. Ты не захочешь делить меня ни с кем. Я сама такая, понимаешь? И я тоже не могу жить в клетке.

– Однако сейчас ты в ней живешь. И наверняка не захочешь, чтоб я вызволил тебя из нее силой.

– Но он не сможет жить один. У него бывают жуткие приступы головной боли и страшной депрессии. Иногда он целую неделю не выходит на улицу, запрещает мне включать телевизор и даже свет. Врачи хотели положить его на обследование в психиатрическую лечебницу, но я не смогла дать на это согласие. Ведь Ирина Николаевна, первая жена Вадима, не отдала его на растерзание психиатрам.

Старопанцев налил стакан чистого джина и залпом выпил его.

– Твоя семейная жизнь, насколько мне известно, длится всего пять месяцев, а ты уже чувствуешь себя на пределе, верно? Ну, а твой юный поклонник, тот и вовсе раскис и превратился в сплошной рубленый бифштекс, как выражается наш новый шеф-повар.

– Откуда ты знаешь Алешу? – удивленно и слегка испуганно спросила Муся.

– Откуда я его знаю? Да он бывает у нас раз в неделю, а то и чаще. – Старопанцев недоверчиво посмотрел на Мусю. – Неужели ты этого не знала?

– Нет, – она отрицательно покачала головой. – Так что же мне делать, Сашенька?

Он встал и заходил по своему кабинету, натыкаясь на корзины с розами и громко чертыхаясь. Наконец он остановился возле дивана и сказал, сердито глядя на Мусю сверху вниз:

– Кажется, ты уже сделала все, что могла. Теперь наступил черед так называемого перста Господнего, или, как выразился кто-то из великих мира сего, его величества случая. Слыхала о таком?

– Я боюсь. Я очень боюсь.

– Чего?

– Что Алеша его убьет, – прошептала Муся и зажмурила глаза. – Два дня назад он позвонил мне и сказал… Нет, я не могу пересказать тебе, что он говорил о своем родном отце.

– Прости за нескромный вопрос, но этот молодой человек знает, что вы, как ты выразилась, не настоящие муж с женой?

– Нет. Это было бы очень унизительно для Вадима. Он думает, что мы… что у нас все еще длится медовый месяц.

– Наивный маленький фантазер. С ним ты очень быстро соскучишься.

– Я люблю его.

– Разделенная любовь проходит очень быстро.

– Я устала от неразделенной. Очень устала, – прошептала Муся.

– Я давно понял по тембру твоего голоса, что ты переживаешь далеко не идиллическое время.

– Но Топорков сказал, что тебя не было в Москве чуть ли не полгода. Он мне соврал?

– Нет. – Старопанцев отошел в глубь комнаты. Там было почти темно, и Муся не могла видеть выражения его лица. – Меня на самом деле не было в Москве почти полгода. Но я велел ему записывать все твои выступления на пленку. Кассеты мне доставляли специальные курьеры.

– Ты был болен? – внезапно догадалась Муся.

– Нечто в этом роде. Но теперь я снова на коне и, как говорят, свободен как птица. Тем киллером, думаю, тоже руководил перст Господний, хоть мне и очень жаль маленькую Веру.

– Я ничего не знала. Прости.

– А если бы знала? Поступила бы иначе? Отвечай!

Она смотрела на Старопанцева с немым испугом.

Он шагнул к ней из тени – большой, даже громоздкий, потерявший контроль над своими чувствами. Его пальцы больно сдавили ей шею, зрачки напоминали пчелиные жала.

– Я спрашиваю: хватило бы у тебя жалости и на меня тоже?

– Нет. Не хватило бы, – сказала она, выдержав его взгляд. – Но я тебе от всей души сострадаю, Саша.

– А, пошла бы ты подальше со своим состраданием! – Он грубо отпихнул ее от себя. – Что вы, бабье, в этом деле понимаете? Ты сострадаешь мне, любишь другого, живешь с третьим.

– Потому что я шлюха, Сашенька. Я знаю это очень давно. Еще с тех пор, как первый раз отдалась Угольцеву.

Старопанцев внезапно расхохотался. И тут же оборвал свой смех.

– Шлюха? А что это такое? Объясни, пожалуйста.

– Я привыкла делать то, что хочу. И ни перед кем не отчитываться за свои поступки. Даже перед Господом. Я понимаю, что сделала большую глупость, позволив себе влюбиться в Алешу. Но я ни о чем не жалею, Саша. Когда я вспоминаю ту ночь в вагоне, у меня делается тепло внутри. Пускай ненадолго. Сейчас у меня внутри такой холод…

– Надеюсь, этот сопляк догадается тебя пристрелить, – процедил сквозь зубы Старопанцев и со злостью пнул носком ботинка корзину с алыми розами. – Если у него не хватит духа, это сделаю я.

Она вернулась домой уже утром, ее подбросил на своей машине хозяин ресторана, который был другом Старопанцева. Муся частенько заглядывала в это заведение, где чувствовала себя в полной безопасности – ресторан был дорогим, и круг посетителей оставался весьма ограниченным. Мужчины любили флиртовать с ней и даже играть в любовь, но далеко дело никогда не заходило – Старопанцева в Москве уважали.

Она засунула ключ в замочную скважину и уже собралась его повернуть, когда услыхала:

– Погоди. Нужно поговорить.

– Проходи в дом. – Она попыталась улыбнуться Алеше, но из этого ничего не вышло. – Ванька будет рад тебе.

– Знаю. Но я туда не пойду. Давай присядем на ступеньки.

Он снял пиджак, бросил его на лестницу и протянул Мусе руку. Она села с ним рядом, положила голову ему на плечо и закрыла глаза.

– У меня больше нет сил.

– Знаю. Я приехал забрать вас с Ванькой к себе. Мне дали отдельную комнату в общаге.

– Шутишь. – Она благодарно прижалась к нему всем телом. – А как же моя работа?

– У тебя есть машина. Сорок минут – и ты в Москве. Когда я свободен, я сам буду тебя возить.

– А он останется здесь?

– Это его проблемы. У меня от своих раскалывается башка.

– Алеша, любимый, ты, наверно, думаешь, что я с ним… – Она вовремя прикусила язык, подумав о том, что не имеет права выдавать тайну, принадлежащую не только ей. – Думаешь, я не страдаю по тебе? Да я бы хоть сейчас все бросила и…

– Бросай. Возьмем только самое необходимое. Или вообще ничего не возьмем. Постельное белье у меня есть. Посуда тоже. Иди буди Ваньку.

– Думаешь, это возможно?

– Возможно, Марыняша. Потому что я понял, что должен простить тебя. Я просто обязан это сделать. Иначе мы оба всю жизнь будем несчастны. Марыняша, ты тоже прости меня, что я не сразу до этого додумался.

Они целовались самозабвенно. В их поцелуе было столько обещания счастья, что Мусе показалось, будто она на самом деле сумеет начать новую жизнь.

– Я так и знал, что ты мне изменяешь. – Вадим стоял на пороге их квартиры. Он был чисто выбрит и одет так, словно собрался на какую-то торжественную встречу. – Могла бы, по крайней мере, делать это тайком.

– Ты не так нас понял, Вадим. Мы с Алешей… Да, мы любим друг друга, и я хочу с тобой развестись.

– Но только вчера ты клялась мне в любви и говорила, что не встречала мужчины лучше меня. Я не знал, что ты такая лживая, Мария-Елена.

– Замолчи! – закричал Алеша. – Я сброшу тебя с лестницы! Марыняша, как ты можешь терпеть этого типа?

– Во-первых, отойди от моей жены, во-вторых, запомни раз и навсегда: она моя женщина. Была, есть и будет. Мария-Елена, тебе пора домой.