Текст книги "Нечаянные грезы"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Наталья Калинина
Нечаянные грезы
Часть первая
Муся обмерла, когда увидела резко затормозившую возле их калитки белую «Волгу». Внутри что-то вздрогнуло, оборвалось с приятной волнующей болью, заполнило все тело теплом, а потом и жаром. Муся никого не ждала… Она осторожно отогнула край тюлевой занавески. В этот момент открылась дверца «Волги», и Муся увидела молодого мужчину. Он медленно выпрямился и осмотрелся по сторонам.
Муся глянула в зеркало. Оно отразило бледное лицо с заметно подведенными глазами, длинный каштановый локон, умышленно небрежно выбившийся из высокой – королевской – прически, над созданием которой Муся старалась часа полтора, если не больше, смелое декольте выходного платья старшей сестры.
Незнакомец подошел к калитке и нажал на кнопку звонка.
Мусе показалось, будто прошла целая вечность, прежде чем она услыхала звяканье электрического колокольчика и заливистый лай Кнопки. Она вскочила, бросила растерянный взгляд в большое зеркало слева. Она любила наряжаться и изображать перед зеркалом красивые сцены из вымышленной жизни, когда оставалась дома одна, вернее, с бабушкой, редко покидавшей свою комнату.
Звонок упорствовал. Лай Кнопки сорвался на безудержный визг.
Муся схватила с кресла шелковую шаль, завернулась в нее почти наглухо и, больно ударившись бедром об угол комода, выскочила в темный коридор. Нинкины туфли были похожи на тиски, и Муся, приглушенно чертыхнувшись, скинула их по пути и влезла на ходу в шлепанцы матери. Такой она и предстала перед молодым человеком из белой «Волги».
Он окинул ее с ног до головы ироничным, ласкающим взглядом, широко улыбнулся. Муся смутилась, но слегка, хотя всегда была крайне застенчива. В следующую секунду она уже смело смотрела незнакомцу в глаза.
– Здравствуйте. Это дом Доброхотовых?
Муся отрицательно покачала головой, не отрывая взгляда от лица незнакомца.
Теперь настал его черед смущаться.
– Как странно. Луговая, двадцать восемь, – пробормотал незнакомец.
– Это Степная. Степная, двадцать восемь.
Он глянул на нее растерянно и вдруг безудержно расхохотался. Это был очень заразительный смех. Муся не могла не улыбнуться в ответ.
– Ну конечно же, я видел на угловом доме табличку. Но почему я спутал Степную с Луговой? Или это вы подстроили? Вы колдунья?
И тут Муся вспомнила про свой фантастический наряд. Все бы ничего, если б не эти чертовы шлепанцы. Спрашивается, почему она так панически боится ходить босиком?..
– Я… мне малы Нинкины туфли, – мямлила она, уставившись на большие пальцы, выглядывавшие сквозь редкий плюш старых шлепанцев. – Я сейчас переоденусь и покажу вам дорогу.
– Ни в коем случае. То есть я хотел сказать, переодеваться не нужно. А вот если вы покажете мне дорогу, я буду вам очень благодарен.
Он подал руку. Это был какой-то гипнотический жест. Муся не помнила, как очутилась на переднем сиденье белой «Волги».
– Разве мама никогда не говорила вам, что незнакомые мужчины не всегда бывают такими рыцарственно безобидными, как Вадим Алексеевич Соколов, то есть я? – спросил он, стремительно разворачивая машину.
– Меня зовут Муся, то есть Маруся, Мария Васильевна Берестова. Моя любимая книга «Все люди – враги». Но моя мама учительница и в силу своей профессии обязана утверждать обратное.
Муся была поражена своей болтливостью.
– Мария Васильевна Берестова. Девушка с большим достоинством. И как прикажете вас называть?
– Вообще-то я не люблю своего имени. Бабушка хотела, чтобы меня назвали Еленой в честь ее рано умершей младшей сестры. Но отец настоял на своем. В ту пору он обожал маму и хотел, чтобы меня назвали в ее честь.
«Интересно, кто тебя тянет за язык?» – пронеслось где-то на задворках сознания. Муся задумчиво наморщила лоб. Странно: ни капли смущения. Что это вдруг на нее наехало?
– Я буду звать вас Мария-Елена. Идет?
Она радостно вспыхнула.
– О да. Только это… слишком красиво для нашей жизни.
– Неужели вы верите в то, что она некрасивая? Взгляните, сколько цветов в вашем палисаднике. Мария-Елена, это вы выращиваете такие божественно белые лилии?
– Мама. Я не люблю возиться в земле.
– Зато вы любите наполнять цветами вазы и расставлять их по всему дому.
– Очень люблю.
Она глянула на него почти с испугом. Он притягивал ее все сильней. Он был чем-то вроде… Нет, это невозможно было выразить словами.
Внезапно лицо Вадима приняло серьезное и даже скорбное выражение.
– Вы знаете Доброхотовых? – спросил он, не глядя в ее сторону.
– Да. Наташка учится в параллельном классе. У нее самая длинная коса в нашей школе.
Он тряхнул головой и резко затормозил – дорогу перебегал дымчатый кот. Муся не успела стукнуться лбом о ветровое стекло – этому помешала горячая и очень крепкая рука Вадима, очутившаяся между нею и стеклом.
– Прошу прощения. Даже среди животных встречаются самоубийцы. А жизнь – штука очень важная.
И он горестно вздохнул.
– У вас какое-то неприятное дело к Доброхотовым? – спросила она, дивясь своей прозорливости.
– Угадала, Мария-Елена.
– У них недавно погиб сын. Он был летчиком. Эвелина Владимировна лежит в больнице с инфарктом.
– Мы с Андрюшей полтора года прожили в одной комнате в общаге. В то утро должен был вылететь я, а не он. Дело в том, что у меня ни с того ни с сего поднялась температура. Вы хорошо знали Андрюшу?
Муся молча кивнула. Она была почти влюблена в Андрея Доброхотова. Она бы, вероятно, влюбилась в него без оглядки, не живи он на соседней улице и не учись в той же школе, что и Муся. Она давно поняла, что не способна влюбиться всерьез в человека из своего детского окружения.
– Как вы думаете, я должен отдать его дневник родителям или… его девушке?
Вадим остановил машину в густой тени акаций напротив дома Доброхотовых и повернулся к Мусе всем корпусом.
– Вы читали его?
Он грустно кивнул и тихонько присвистнул.
– Галя… как бы это сказать… ну, у нее несколько иные представления о любви и всем остальном. Хотя последнее время она так сильно изменилась.
Он посмотрел на Мусю удивленно и в то же время настороженно.
– Иные? То есть не такие, как у тебя, Мария-Елена, да?
Он впервые сказал ей «ты», и Мусю захлестнула волна счастья.
– Не такие. Но она хорошая девчонка. Отдайте дневник ей. Я уверена, там очень много про нее. Галина работает в той же больнице, что и моя сестра. Они обе сегодня во вторую смену.
– Как скажете, Мария-Елена. – Вадим лихо рванул с места и ловко развернул свою «Волгу» на пятачке, где Муся совсем недавно играла в «классы» с местной детворой. – Ты любишь шоколадный пломбир и пепси-колу?
– Больше клубничный и фанту. Только я не могу появиться в таком виде в «Морозко».
– Поедем туда, где тебя никто не знает. Хотя вряд ли во всем городе найдется кафе-мороженое, где не знают Марию-Елену.
Он сказал это вполне серьезно. И она так же серьезно ответила:
– Найдется. «Метелица». Но это на другом конце города. И в шлепанцах меня туда не пустят.
Он остановился возле центрального универмага и ровно через две с половиной минуты вернулся с коробкой под мышкой. В ней лежали панталеты на высоких каблуках. Он не спрашивал заранее, какой у нее размер, но панталеты пришлись впору.
– Шаль можешь оставить в машине. – Вадим едва заметно подмигнул Мусе. – Правда, она тебе ужасно идет.
– Но там может оказаться Валентина Михайловна. Она живет на углу Советской и…
– Мне всегда казалось, классные дамы не любят мороженого. Она худая?
– Как клюка. Мы прозвали ее Шваброй.
– Ай-яй-яй. Тем более что это плагиат. Мы тоже звали свою классную Шваброй.
Они сидели друг против друга в уютном полумраке. Муся была в «Метелице» третий раз в жизни – два предыдущих ее водил туда отец, который когда-то давно приезжал по воскресеньям и брал Мусю в зоопарк или просто погулять. Отец переехал в другой город. Муся непроизвольно вздохнула. Ей не хватало отца.
– Мария-Елена, я должен сказать, что ты не должна мне… Да, я должен, а ты не должна. – Он рассмеялся, схватил ее за руку, но тут же отпустил. – Я так давно закончил школу, что уже совсем разучился говорить по-русски. Но ты, думаю, поняла, что я хотел сказать. Не верь мне, Мария-Елена. Я ужасно легкомысленный, понимаешь? Я никогда не был верен тем, кого любил. Хотя, если честно, я пока никого по-настоящему не любил. Мария-Елена, перед тобой повеса и ловелас.
– Ну и что?
Внезапно Муся почувствовала, как рушится сооруженная столь кропотливым трудом прическа, но уже было поздно изменить что-либо. Шпильки попадали на стол, волосы надежно закрыли от чужих взглядов ее обнаженные плечи.
– А то, что ты очень-очень красивая и совсем беззащитная. Я так хочу тебя поцеловать. Если бы ты знала, как я хочу тебя поцеловать.
Он закрыл глаза и потянулся к ней губами. Муся сделала то же самое. Их губы встретились где-то в ином измерении. Это был самый восхитительный поцелуй в их жизни.
– Я не имел никакого права перепутать эти улицы. А теперь уже поздно. – Он махнул рукой официанту. – Принесите сто грамм… апельсинового сока. Или лучше двести. Мария-Елена, у тебя тоже кружится голова от апельсинового сока?
Она случайно увидела стрелки его часов, глазам своим не поверила – прошло три часа сорок минут с тех пор, как они познакомились. Если и в дальнейшем время будет нестись с такой же скоростью, она очень быстро превратится в древнюю старуху.
– Мне… пора. Мама уже вернулась с работы.
– Да, конечно. – Он суетливо шарил по карманам в поисках бумажника. – Мария-Елена, мне нужно сказать тебе одну очень важную вещь, а я никак не могу подобрать слов. Но ты, думаю, все поняла и так.
– Только я хочу, чтобы ты все-таки нашел эти слова.
– Я боюсь. Ты еще совсем ребенок.
– Мне скоро будет семнадцать. Через семь месяцев.
– Да, Мария-Елена, да.
Он встал и протянул ей обе руки.
– Но я не хочу расставаться с тобой.
– А что же нам делать?
Он смотрел на нее растерянно и с испугом.
– Я позвоню маме и скажу, что иду в кино со Светой или Риткой. Мама мне всегда верит.
– Это потому, что ты никогда не обманывала ее. Верно, Мария-Елена? Я не хочу, чтобы наша… дружба началась с обмана.
– Но я… Нет, я лучше умру, чем расстанусь с тобой.
– Не надо так, Мария-Елена.
– А ты не называй меня этим нездешним именем. Ты не представляешь, как мне… больно.
Она разрыдалась. Он прижал ее к себе и повел к машине.
– Нелетная погода, но мы прорвемся выше облаков. – Белая «Волга» медленно петляла знакомыми и вдруг показавшимися Мусе совершенно чужими улицами города ее детства. – Там в вышине нас ждет сверканье молний и неземная верная любовь.
Он повернулся и глянул на Мусю обжигающе ласково. Она вся съежилась от страха и боли.
– Не надо. – Она даже перестала всхлипывать. – Я люблю тебя. Я тебя люблю. – Девочка моя, любовь это такая штука… Словом, мы не сможем удержаться от падения. Мы упадем на землю и… Не слушай меня, Мария-Елена, ладно? Скажи, а как проехать на Степную улицу? Или она все-таки называется Луговой? Туда, где в прохладных полутемных комнатах стоят хрустальные вазы с белыми лилиями?
– Знаешь что? – Муся больно впилась ногтями в его локоть. – Если у тебя есть деньги, сними номер в «Интуристе». Я приду к тебе. Никто ничего не узнает.
– Мария-Елена, ты не можешь сделать то, чего никогда в жизни не делала. Я прошу тебя.
– Я делала это уже десятки раз. И всегда удавалось. Никто ни о чем не догадывается. Все думают, что я… Господи, ну зачем ты сказал, что это падение? Ты ведь не веришь в это, правда?
Она ухватилась за руль, и белая «Волга», выехав на встречную полосу, чуть не столкнулась с набитым троллейбусом. Вадим вырулил на обочину и остановился. Перегнулся, распахнул дверцу.
– У меня есть сын. Я не смогу смотреть ему в глаза после этого.
– После чего? – безмятежно невинным голосом спросила она.
– Мы будем писать друг другу письма. Я приеду, когда тебе исполнится восемнадцать, и мы поженимся. Но только не сейчас, Мария-Елена, прошу тебя.
– Это потому, что у тебя есть сын?
Его плечи безжизненно повисли.
– Я был совсем мальчишкой, когда мы с Аришей поженились. Вскоре родился Лелик, мы стали ссориться, оскорблять друг друга, упрекать в неверности. Мы давно стали чужими. Я не хочу, чтоб и с нами случилась такая беда.
– Ты сказал, что ты легкомысленный. Я тоже не люблю, когда всерьез и надолго. – Она вдруг опустила плечики платья. Она делала так впервые в жизни и удивилась тому, что это движение показалось не просто знакомым, а привычным.
– И все равно я не поверю тебе, Мария-Елена. Потому что ты очень… целомудренная.
Белая «Волга» стрелой неслась по прямой пустынной улице.
– Не верь. Я сама этому не верю. Я не знаю, что я делаю. Но я хочу этого. Без этого будет слишком возвышенно и… скучно. Мы разлюбим друг друга, если не сделаем этого.
Муся кралась на цыпочках по темному больничному коридору. Стол Нины казался островком мирного света среди воинствующего мрака ночи. Сестра спала у стола, положив голову на его покрытую толстым стеклом поверхность. Муся смотрела несколько секунд на белый пробор, разделяющий на две равные части густые прямые волосы Нины. Наконец она протянула руку и коснулась плеча сестры.
– Ты? Что случилось?
У Нины были безмятежно заспанные глаза.
– Случилось? Да, конечно, случилось. – Муся опустилась на холодный каменный пол и обхватила руками колени сестры. – Я влюбилась. Нинка, я… нет, я не влюбилась – я полюбила навечно. Если вы разлучите нас, я умру, понимаешь? Я просто угасну, сгину, превращусь в пыль. Это невозможно – жить без него, дышать без него, думать… Нинка, не трогайте нас, умоляю!
– Ты можешь внятно и по порядку? Ах ты Боже мой. Я сейчас вернусь. – Нина вскочила и метнулась к двери, над которой вспыхнула зеленая лампочка. – Не уходи. Я сейчас.
Прямо перед Мусей был стеклянный шкаф, полный баночек, пузырьков и прочих непонятных вещей. Он поблескивал с таким гордым самодовольством, что она с большим трудом сумела подавить в себе желание запустить в это наглое холодное сооружение табуреткой.
Нина вернулась почти бегом, что-то достала из шкафчика, бросила: «Я сейчас». Муся видела, как над дверью палаты напротив вспыхнула такая же требовательная лампочка. Она встала и, не оглядываясь, побрела в сторону выхода.
– Что ты здесь делаешь?
Галя схватила Мусю за плечи и крепко встряхнула.
– Заблудилась. Пусти.
Она резко высвободилась.
– Врешь. Неужели и ты на игле сидишь?
– Нет. А что это?.. Да, конечно, я знаю. Хотя я ничего не знаю. – Муся вдруг схватила Галину за шею и прошептала в самое ухо: – Скажи им, чтоб они меня не трогали. Иначе я… я не знаю, что случится.
– Ну-ка иди сюда. – Галя втолкнула Мусю в тускло освещенный чулан с грязным бельем, тихо прикрыла дверь. – Ты влипла, да? И сколько дней задержки? Да ты не трусь – сейчас есть такие лекарства, что можно обойтись без…
– Я очень хочу родить от него. Это было бы такое счастье. Наверное, это еще прекрасней, чем то, что у нас было. Хотя это было так волшебно! Боже мой, а я и не знала, что так бывает.
– Ты что, была с мужчиной в первый раз?
Муся едва заметно кивнула.
– Не говори Нинке, – зашептала Галя. – Матери обязательно проболтается, и тебя посадят на поводок. Я его знаю? Господи, да у тебя вся шея в кровоподтеках. Не мужики, а вампиры проклятые. Я сейчас принесу камфарный спирт.
– Не надо! – Муся схватила Галину за руку. – Мне нужно… мне нужно быть с ним каждую минуту. Как это сделать?
– Дуреха. – Галя завистливо вздохнула. – Они первые от нас устают. Мы еще продолжаем тащиться по их следу, а они уже расставляют силки для другой дичи. Поначалу все кажется так прекрасно и навечно, а потом… Погоди, куда же ты?
– Он сказал, что подъедет через двадцать минут. Прошло восемнадцать с половиной. Он решит, я убежала от него. Еще подумает, будто мне не понравилось это. Скажи Нинке, что я зашла… просто так. Что у меня как всегда все в порядке.
Галя закрыла глаза и жалко сморщила лицо.
– Куда ты? – тихо спросила она.
– Не знаю. Он говорит, мне нужно домой. Но я туда не хочу. Нет, я туда не поеду ни за что. Я лучше буду ночевать в парке на скамейке, только не домой. Я объясню ему, что мне нельзя домой… Да, ты знаешь, он привез Андрюшин дневник. Он отдаст его тебе. Он был другом твоего Андрюши. – Она вдруг повернула к Галине бледное лицо, таинственно светящееся в тусклом мерцании лампы дневного света, и спросила дрожащими от горячего сострадания губами: – Как ты смогла пережить Андрюшу?..
Муся выскочила за дверь прежде, чем Галя успела ей ответить. Темнота больничного коридора расступилась перед ней. Она видела впереди ослепительно белую «Волгу», которая уносила девушку с распущенными по плечам волосами и в не по возрасту открытом платье в звездные выси.
Вадим крепко стиснул запястье Муси и попытался заглянуть ей в глаза.
– Успокойся, Мария-Елена. Я сам поговорю с твоей мамой. Мы не можем уехать без ее разрешения.
– Но она ни за что не разрешит мне уехать. Я заранее знаю, что она скажет. Она скажет… Да, для нее это на самом деле позор. Еще какой. Вся школа будет говорить об этом. Потом и весь город. Мама умрет от стыда. Она так боится того, что о ней скажут.
Он наконец увидел ее глаза. В них было страдание.
– Я расскажу ей все как есть. Я уже, можно сказать, расстался с женой. Не развожусь только из-за сына. Но он уже совсем большой. Я разведусь с Аришей, и мы с тобой сразу поженимся. Ты хочешь этого, Мария-Елена?
– Да. – Она мечтательно закрыла глаза. – Тогда ты будешь со мной каждую секунду. Тогда мы будем с тобой вместе даже во сне.
– Но я служу в армии. Нас часто переводят на казарменное положение.
– Нет.
– Я не могу уйти из армии. Я люблю летать.
– Я тоже научусь летать. Мы будем летать вместе.
Муся сказала это очень серьезно.
– Милая моя… – Вадим нежно гладил кончиками пальцев ее волосы, брови, губы. – Да, ты будешь со мной даже в небе. Я знаю это наверняка. Ты будешь думать обо мне, ждать меня.
– Я не умею ждать. – Она резко повернулась, распахнула дверцу машины и сказала, обращаясь к покрытой цветами и травами равнине: – Ждать, терпеть, страдать… Зачем? Почему нельзя жить иначе?
Он обнял ее, привлек к себе.
– Не мы придумали все это, любовь моя.
– А кто?
– Все люди. Может, Бог.
– Я их ненавижу. И Бога тоже.
– Послушай, любовь моя, сейчас мы поедем к твоей маме и все ей расскажем. Она поймет – вот увидишь. Она не может не понять свою любимую дочку. Она ведь очень любит тебя, правда?
– Больше жизни, больше всего на свете. У нее нет никого, кроме меня. Это на самом деле так, потому что Нинка холодная.
Муся отвернулась и украдкой смахнула слезинку.
Вадим нахмурился, задумчиво покусал нижнюю губу.
– Но мы в любом случае не можем уехать без ее разрешения.
– А если она не разрешит?
Муся смотрела на него с такой надеждой.
– Разрешит. – Он решительно повернул ключ зажигания. Спросил, когда они подъезжали к дому: – А твой отец? Ты с ним поддерживаешь связь?
Муся ответила не сразу.
– Она мне запретила. Она сказала, что это будет предательством по отношению к ней. – Теперь Муся сидела прямо и смотрела, прищурившись, вперед. – Мне всегда не хватало отца, но я скрывала это от всех. Даже от самой себя. Отец меня понимал и жалел.
– Все будет в порядке. Вот увидишь. – Вадим решительно нажал на кнопку звонка. – У меня интуиция. Она еще ни разу меня не обманывала. Ни в небе, ни на земле. – Он крепко стиснул ее холодные пальцы. – Моя девочка. Моя маленькая любимая девочка. Я буду тебе отцом, мужем и всем, кем захочешь. Только верь мне, ладно?
Мария Лукьяновна с самого утра пыталась убедить себя в том, что ничего особенного не случилось, хотя сердце подсказывало ей обратное. Нина сказала, что Муся заходила к ней в больницу в без четверти одиннадцать, но ее как раз вызвали, а потому сестра передала через Галину Кривцову, что будет ночевать у своей подруги Насти Волоколамовой. Муся несколько раз в году ночевала у Насти. Мария Лукьяновна эту дружбу поощряла – Настя была умной, серьезной девочкой из хорошей интеллигентной семьи. Правда, Настина мама чересчур баловала дочку, но Волоколамовы вообще жили на широкую ногу.
Марию Лукьяновну насторожил тот факт, что Муся не предупредила ее заранее о том, что заночует у Насти. Это раз. Когда же она зашла в комнату дочери и увидела разбросанную по столу косметику, сердце заныло в груди – она и не подозревала, что Муся уже начала пользоваться косметикой, хоть в этом, собственно говоря, ничего необычного не было. Почти все Мусины одноклассницы подкрашивали глаза и ресницы, и Марии Лукьяновне нередко приходилось заставлять учениц, переусердствовавших в этом занятии, идти в туалет и помыть с мылом лицо. Она всегда отдавала эти распоряжения бесстрастным тоном, но почему-то ее слушались. А вот Аллу Анатольевну, преподавательницу английского языка, которая кричала и даже топала ногами, не боялся никто – класс на ее уроках превращался в косметическо-парикмахерский салон.
Больше всего поразила Марию Лукьяновну та небрежность, с которой Муся покидала дом: об этом свидетельствовали валявшиеся в коридоре выходные туфли Нины, распахнутая настежь дверь на веранду, незапертая калитка. Разумеется, все это были мелочи. Но Мария Лукьяновна слишком хорошо знала свою младшую дочь, чтобы не придать этим мелочам значения.
Она не стала подробно расспрашивать Нину – после ночной смены старшая дочь, у которой было низкое давление и частые головокружения, едва ворочала языком и спала как убитая часов двенадцать подряд, если не больше. И Волоколамовым она звонить не стала: внутренне Мария Лукьяновна была уверена в том, что Муся у них не ночевала, хоть и пыталась убедить себя в обратном. Она представила полный удивленного сочувствия голос Веры Афанасьевны, ее искреннюю готовность помочь – Волоколамова была теплым, отзывчивым человеком. Потом Мария Лукьяновна представила, как, положив трубку, Вера Афанасьевна скажет мужу:
– Представляешь, Маруся Берестова не ночевала дома. А я всегда считала ее серьезной и умненькой девочкой.
И покачает своей кудрявой, как у молодого барашка, головой.
Мария Лукьяновна закрыла глаза и сжала пальцами виски. Позор, какой позор.
Потом она заставила себя открыть книгу – она читала «Печальный детектив» Виктора Астафьева, ибо старалась изо всех сил быть в курсе литературных новинок. Скоро она поймала себя на том, что понимает смысл отдельных слов, но фразы из них составить не может. Она с шумом захлопнула книгу и стала смотреть в окно, за которым безжалостно светило полуденное солнце.
Конечно же, последнее время она уделяла младшей дочери мало внимания. Но не потому, что была слишком занята – Муся с недавних пор стала от нее отдаляться. Более того, порой создавалось впечатление, что она избегает мать. Разумеется, это было досадно, но с другой стороны, во всем этом не было ничего особенного. Муся повзрослела за последний год, выросла физически, а прежде всего интеллектуально: читает запоем Томаса Манна, Пруста, Цвейга. «Анну Каренину» «проглотила» за одну бессонную ночь. Увы, дочка не любит советскую литературу – она откровенно призналась в сочинении на вольную тему, мотивируя свою нелюбовь тем, что современные советские писатели якобы не умеют писать о любви.
Мария Лукьяновна вздрогнула и спрятала лицо в ладонях.
Она поняла безошибочно, что ее младшая дочка влюбилась.
Звонок застал ее врасплох. Она только что накормила обедом больную мать и уже собралась было с духом позвонить Волоколамовым – больше сил не оставалось жить в неведении, к тому же Мария Лукьяновна придумала повод: она спросит у Веры Афанасьевны, не пришел ли шестой номер «Нового мира». Мария Лукьяновна не смогла подписаться на этот журнал в текущем году, и Волоколамовы любезно давали ей свежие номера.
Она пришла в себя возле калитки. Увидела высокого молодого человека, потом дочь. Открыла щеколду, машинально бросила: «Проходите». Пропустила их вперед. Она шла следом, все больше и больше изумляясь перемене, происшедшей с Мусей. Марии Лукьяновне вряд ли удалось бы выразить словами, в чем эта перемена заключалась. Это была Муся. Но это была не ее дочь Муся.
– Проходите в столовую, – сказала Мария Лукьяновна чужим – слишком низким и спокойным – голосом. Потом поправила перед зеркалом на веранде волосы, застегнула верхнюю пуговицу трикотажной кофточки. – Я сейчас поставлю чайник.
Ей необходимы были эти пять минут, чтоб совладать с собой, осадить внезапно вскипевший гнев, справиться с обидой и болью. А боль была нестерпимой. Она пронзила все существо Марии Лукьяновны в тот момент, когда она увидела, с каким обожанием смотрит дочь на этого высокого подтянутого парня. Мария Лукьяновна поняла в одну секунду, что больше ничего не значит для дочери. Это подействовало на нее убийственно.
Она не спеша достала из буфета чайный сервиз, вазочку с конфетами, печенье. В столовой было слишком чисто и официально. Этой комнатой пользовались только когда приходили гости, а гости у Берестовых собирались не часто.
– Меня зовут Мария Лукьяновна, – сказала она, стараясь глядеть мимо молодого человека. – Я мама Маруси. Вам крепкого чаю?
– Да. Вадим Соколов. – Он встал, наклонил голову. – Извините, что так получилось. Я искренне сожалею о случившемся.
– Нет! Неправда! – У Муси сорвался голос. – Мама, не слушай его! Он ни о чем не сожалеет!
Мария Лукьяновна укоризненно посмотрела на дочку. Та опустила голову, сгорбила спину и вообще вся стала меньше. Но лишь на короткое мгновение.
Она видела, как этот Вадим Соколов крепко сжал руку Муси и нежно улыбнулся ей.
Мария Лукьяновна заставила себя проглотить глоток обжигающе горячего чая и даже откусить уголок печенья. Она вдруг с ужасом заметила, что побелели ее пальцы – на нервной почве подскочил уровень сахара в крови. Она скрывала от всех домашних, кроме Нины, что у нее диабет, и тайком делала уколы инсулина.
– Мамочка, мы с Вадимом полюбили друг друга и стали… возлюбленными, – услыхала она высокий восторженный голос дочери. – Мы очень любим друг друга, мамочка. Мы не сможем жить друг без друга.
– Вы хотите сказать, что… пришли просить руки моей дочери? – поинтересовалась Мария Лукьяновна у Вадима, снова стараясь глядеть мимо него. – Но ведь Марусе еще нет семнадцати лет, она учится в средней школе.
– Ты не так поняла, мама. – Муся вскочила, опрокинув на скатерть свой чай. Отвратительно бурое пятно коснулось своим рваным краем лежавшей на столе правой руки Марии Лукьяновны, и она поспешила убрать ее под стол. – Я… мы пришли сказать тебе, что уезжаем отдыхать на Черное море. На три недели. Да, любимый?
И снова этот искрящийся радостным восторгом взгляд, его ответная – нежная – улыбка.
– Я прошу прощения. – Он достал из кармана рубашки белоснежный носовой платок и накрыл им пятно на скатерти. – Мы хотим просить вашего разрешения… То есть я прошу, чтоб вы отпустили вашу дочь со мной. Поверьте, с ней не случится ничего дурного. Я не отпущу ее от себя ни на шаг.
«Уже случилось! – так и хотелось выкрикнуть Марии Лукьяновне, но она заставила себя молчать. – Случилось то, чего я боялась больше всего на свете».
– Вы хотите сказать, что заберете Марусю с собой просто так, будто она какая-нибудь… – она не осмелилась произнести это слово.
– Молчите! – Он перебил ее решительно, но не грубо. – Я люблю вашу дочь. Она стала для меня… очень дорогим и близким человеком. Самым дорогим и близким.
– Но я вижу вас впервые. Я не знаю, кто вы. Вполне вероятно, что вы обыкновенный распутник, соблазняющий молоденьких девочек. – Голос Марии Лукьяновны даже ей самой казался чужим и грубым. Она ненавидела себя за слова, которые только что сказала. Но она готова была повторить их еще, еще и еще.
– Я вас понимаю. Я сам думал бы точно так же на вашем месте. У меня нет никаких доказательств того, что я, как вы выразились, не распутник, соблазняющий молоденьких девочек. Вы должны поверить мне на слово, Мария Лукьяновна.
– Еще чего! Маруся, сию минуту причешись и переоденься. Ты похожа на панельную…
Она не успела докончить фразу, потому что этот Вадим Соколов вдруг вскочил и схватил ее за руку. Боль была нестерпимо жгучей. Она разрыдалась.
– Мама, мамочка, что с тобой? – слышала она сквозь собственные рыдания удивленный, но отнюдь не сострадательный голос дочери. Она попыталась совладать с ними, но ее начала бить дрожь. Мария Лукьяновна пришла в себя на диване, аккуратно укрытая пледом, увидела над собой бледное и невозмутимо спокойное лицо старшей дочери.
– Где Мария? – одними губами спросила она.
– Она сейчас вернется. Я послала их в аптеку за камфарой и но-шпой. Мама, тебе нельзя вставать. У меня подозрение, что это микро…
– Черт с ним! – Мария Лукьяновна решительным движением спустила на пол ноги и простонала – в груди словно кто-то ворошил раскаленные угли. – Ты не должна была отпускать ее с этим… негодяем.
– Но она вернется через пять минут. Не смей вставать, мама!
Мария Лукьяновна оттолкнула старшую дочь и направилась к окну, с трудом переставляя онемевшие ноги. Она оказалась у окна в тот самый момент, когда у калитки затормозила белая «Волга», из которой выскочила Муся и помчалась к дому, держа в вытянутой руке коробки с лекарствами. Мария Лукьяновна попятилась к дивану. Ею внезапно овладело полное бессилие и равнодушие к тому, что будет.
«Надо написать Василию. Может, он сумеет повлиять на Марию, – думала она, распластав на диване свое тяжелое, словно налитое свинцом тело. – А вообще, какая разница? Я все равно уже потеряла ее, потеряла…»
– Я бы на твоем месте не уезжала. Постарайся взглянуть на себя со стороны – такое впечатление, словно ты сошла с ума. Да, этот твой Вадим очень красивый и обаятельный мужчина. И, мне кажется, очень мужественный. Но одного этого недостаточно. Как ни верти, он солдафон, а у них у всех в мозгах ограничитель. Ну, прочитал в свое время десяток книжек, может, даже сходил пару раз в Большой – среди военных это модно.
– Мы с тобой никогда не были в Большом театре.
– Мы с тобой выросли в интеллигентной семье. В нашем доме всегда звучала серьезная музыка, собирались интересные люди. Твой отец был поэтом.
Муся удивленно посмотрела на сестру.
– Был? Мне кажется, он им и остался.
Нина виновато опустила голову.
– Прости. Само собой вырвалось. Хоть он и подлец, я последнее время поняла, что многое отдала бы за то, чтобы увидеть его, поговорить, просто прижаться к нему. Мне кажется, ты бросилась на этого летчика потому, что тебе с детства не хватало мужской – отцовской – ласки.
– Глупости. Я же не бросалась на других. Вы с мамой всегда хотели, чтобы я подружилась с Эдькой Аникиным. А мы с ним даже ни разу не поцеловались.
– Ну и зря. Тонкий интеллектуальный мальчик. Знает наизусть много стихов, играет на пианино.
