Текст книги "Нечаянные грезы"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
– Лгунишка. Я прекрасно помню, когда у тебя были красные дни. Иди немедленно в воду. Или я искупаю тебя насильно.
Он опоздал всего на какую-то долю секунды. Муся вскочила и пустилась бежать. Он слышал в сгустившихся сумерках ее гулкие звонкие шаги. Он затряс головой и пошел собирать их вещи.
Она вернулась минут через десять. Он успел одеться и выкурить две сигареты.
– Поехали, что ли? – сказала она, надевая сарафан и шлепанцы. – Может, выедем сегодня вечером?
Он с удивлением глянул в ее сторону, увидел неясный силуэт ее четкого профиля. В этот момент на нее упал свет фары проносившейся по шоссе машины, и Вадим заметил струйку крови на левой щеке Муси.
– Что случилось? – заволновался он. – Ты ударилась?
– А, это. – Она размазала кровь ладонью и вытерла руку о сарафан. – Нет, я сковырнула родинку.
– Зачем? Это моя родинка. Я так люблю ее целовать.
– Но я не хочу, чтобы ее целовал кто-то другой, – тусклым, почти неузнаваемым голосом сказала она. – Поехали, я совсем замерзла.
Они наскоро перекусили в баре гостиницы. Муся выпила стакан томатного сока и отломила кусочек хлеба от бутерброда с красной рыбой. Они стояли лицом к лицу за высоким столиком с псевдомраморной столешницей и избегали смотреть друг на друга. Вадим первый посмотрел на Мусю и чуть было не выронил стакан с чаем, когда увидел ее лицо. Муся превратилась в настоящую дурнушку. Его сердце больно сжалось.
– По коням! – воскликнул Вадим и потащил ее к выходу. – Кажется, начинается дождь. Значит, все будет в порядке.
– Что будет в порядке? – тупо спросила она.
– Мы благополучно доберемся до дома. Есть такая примета, что если при взлете на пилота упала хоть одна капля дождя, он обязательно вернется на землю.
– Я не хочу возвращаться на землю. – Мария-Елена, мы же договорились с тобой: я буду каждый день писать тебе. И ты…
– Нет. Ты должен взять меня с собой.
– Но это невозможно. Я живу в военном городке, куда не пускают даже моих близких родственников.
– Я тебе ближе самых близких родственников.
– Мария-Елена, пожалуйста, давай сделаем так, чтобы нам было не слишком больно расставаться. Ведь мы с тобой сильные и мужественные люди.
Он то и дело поглядывал на ее темный профиль справа. Он гнал машину на бешеной скорости, хотя по логике вещей должен был ехать черепашьим шагом. Но у него внутри разрасталось тревожное болезненное чувство. Словно он знал, что проглотил яд, который со временем сведет его в могилу. Ощущение скорости слегка заглушало неумолимое действие этого яда.
Угольцев догнал белую «Волгу» под Туапсе. Дело в том, что Петька Калюжный бросил «рафик», можно сказать, с пустым баком, и ему пришлось клянчить горючее у проносившихся мимо грузовиков. К тому же этот парень оказался настоящим асом. Угольцев дважды чуть не столкнулся лоб в лоб со встречными машинами, в третий только каким-то чудом не свалился в пропасть на крутом вираже – дорога была мокрой и скользкой. Но он знал, что непременно догонит белую «Волгу».
Теперь он ехал сзади них на две машины – был очень опасный участок дороги, и потому собралась целая кавалькада машин, ползущих на скорости двадцать-тридцать километров в час. Изловчившись, он обогнал болтавшийся у него под носом красный «Москвич», а через несколько минут синего «жигуленка». Теперь он видел лицо девушки в зеркале дальнего вида белой «Волги». Ее голова лежала на плече у молодого человека, глаза были закрыты. Но Угольцев точно знал, что девушка не спит – ее ресницы то и дело беспокойно вздрагивали, переносицу прорезала складка, которой не может быть у спящих.
Он понял чуть ли не с первого раза, как увидел ее, что девушка живет не в Ленинграде, а где-то гораздо южнее. И дело было не только в ее мягком певучем выговоре уроженки русских степей. В конце концов она могла переселиться в Ленинград недавно. Угольцев знал, что выговор остается надолго. Но движения, жестикуляция и весь облик девушки говорили о том, что она обитает в не очень большом провинциальном городе на юге России, где, по всей вероятности, и родилась. Угольцев, хоть он сам родился и вырос в Москве, предпочитал всем остальным женщин с российского юга.
В ее паспорте не оказалось штампа прописки, но зато Угольцев узнал ее фамилию, имя и отчество. Он понял, что не имеет права терять эту девушку.
Он не спал всю ночь и теперь чувствовал, как нарастает постепенно тупая загрудинная боль – последнее время у него начало пошаливать сердце. Помимо всего прочего, страшно хотелось пить. Но он боялся остановиться даже на минуту, потому что вполне мог потерять их из виду – и тогда все пропало. Правда, каким-то чутьем он ощущал, что белая «Волга» будет ехать без остановки до самого дома девушки. Но дело было в том, что он знал по собственному горькому опыту, что потерять в этом мире в тысячу или даже в миллион раз легче, чем найти.
На выезде из Туапсе белая «Волга» успела проскочить на желтый свет. Угольцеву показалось, что прошло целых полчаса, прежде чем загорелся зеленый. Вдобавок ко всему откуда-то на его полосу влез рефрижератор, у которого были неполадки с выхлопной трубой – оттуда валили клубы ядовито-синего дыма. Угольцев почувствовал, как закружилась голова и пересохло во рту, и еще крепче ухватился за руль.
«Стар ты уже для таких подвигов, – пронеслось у него в мозгу. – Было бы разумней развернуться на первом же ответвлении, позавтракать в каком-нибудь кафе у моря, вздремнуть часика два – и в обратный путь. Девушкой больше, девушкой меньше… Да и она вся погружена в другого. Пройдет немало времени, прежде чем она сумеет его забыть. Ведь ты не выносишь, когда твоя женщина, находясь с тобой, вспоминает о том, как ее любил и ласкал другой…»
В этот момент рефрижератор съехал на обочину, и он увидел впереди белую «Волгу». Девушка вдруг оторвала голову от плеча своего спутника, тряхнула роскошными волосами, еще не знающими никаких «блондоранов» и «колестонов», и обернулась. Их глаза на мгновение встретились, и Угольцев понял, что не повернет, даже если ему придется ехать без остановки до Алма-Аты или даже Владивостока.
Муся сразу узнала того мужчину. Почему-то она ни капли не удивилась, хотя поняла, что он ее преследует. Разумеется, ни о каком совпадении не могло быть и речи.
Она беспокойно поерзала на сиденье. Она знала, что боится этого человека, вернее, того упорства, с каким он навязывает ей себя. И в то же время она почувствовала, что ее возбуждает его безумное поведение. Разумеется, она бы никогда не смогла его полюбить – об этом вообще не может быть речи, особенно теперь, когда она встретила Вадима. Однако ей очень льстило, что этот уже не молодой и, по всему видно, преуспевший в жизни человек не просто обратил на нее внимание, а совершил невероятный по теперешним понятиям поступок.
– Мария-Елена, этот безумец на «рафике» едет за нами уже часа полтора. Мне кажется, я где-то видел его.
– Возможно.
– Неужели он будет преследовать меня до самого Ленинграда?
Муся вздохнула и отвернулась. Она вдруг поняла, что ей больше всего на свете хотелось, чтобы город Ленинград и прилегающие к нему окрестности с их военными лагерями вдруг взмыли в космос и переселились на другую планету, а еще лучше в другую галактику. Тогда им не пришлось бы расставаться.
– Знаешь, мне действует на нервы его физиономия. Такое ощущение, будто он чего-то от меня хочет.
– Но ты ему этого не дашь, правда?
– Ни за что на свете. У этого типа совершенно одержимое выражение.
– Я люблю одержимых. Скажи, а ты бы смог преследовать меня, если бы я вдруг взяла и уехала с кем-то другим?
– Что за глупости ты говоришь, Мария-Елена? Разве я позволил бы тебе уехать с другим?
– А если бы я не спросила твоего разрешения? Предположим, ты проспал меня. Скажи: ты стал бы меня преследовать?
– Нет. Хотя мне бы очень этого хотелось.
– Но почему бы не стал?
– Каждый человек имеет право на выбор. А уж тем более красивая женщина. Я бы не смог навязать тебе мою любовь. К тому же я думаю, мужчина не должен считать любимую женщину своей собственностью.
Она почувствовала разочарование. А ей так хотелось, чтобы Вадим считал ее собственностью. Ведь она вся до последней клеточки принадлежит ему. Неужели он не понимает, что женщина должна быть собственностью мужчины, которого любит?..
– И ты бы смог смириться с тем, что я… изменила тебе с другим?
Он смерил ее быстрым встревоженным взглядом.
– Мария-Елена, скажи мне, какое понятие ты вкладываешь в слово «измена»?
– Такое же, как и все нормальные люди. – Она почувствовала невесть откуда поднявшееся раздражение. – Я твоя, и больше никто не имеет права ко мне прикоснуться. Не говоря обо всем остальном.
Он улыбнулся и потрепал ее по щеке.
– Я восхищен тобой, моя девочка. Но это из области идеального, а значит, несбыточного.
– Но почему? – Раздражение превратилось в ком, который застрял где-то в груди и мешал ей дышать. – Я никому не позволю к себе прикоснуться. Вот увидишь. Я никогда не оскверню нашу любовь. Клянусь!
– Не надо так, Мария-Елена. – Он вздохнул и прикурил сигарету. – Я не хочу, чтобы ты превратилась в затворницу и монашку. Ты должна жить так, как жила до этого. Ходить в кино и дискотеку, встречаться со своими…
– Я не хочу жить так, как жила до этого. – Она уже задыхалась, а ком становился все больше. – Я… ты сделал меня совсем другой.
Он прижал ее к себе и стал баюкать как маленькую.
– Давай сделаем привал? Я хочу тебя целовать. Я так давно тебя не целовал.
Она резко выпрямилась.
– Не надо. Я уже попрощалась с тобой. Во второй раз это будет как в театре.
– Мария-Елена, наша жизнь и есть театр. Я бы даже сказал, балаган. Но об этом иногда хочется забыть. – Он вздохнул. – С тобой я почти забыл об этом. Но я хочу выжить, Мария-Елена, а потому мне придется вернуться на подмостки. Прости меня, моя маленькая девочка.
– Ты хочешь сказать, что у тебя будут… другие женщины? – задыхаясь, спросила она.
– Я человек женатый, Мария-Елена.
– Но ведь ты сказал, что не живешь… что ты…
Она зажмурилась. Стало совсем нечем дышать. Но ей не хотелось, чтобы он догадался об этом.
– Мария-Елена, уезжая, я пообещал жене все обдумать и взвесить. В конце концов, у нас общий сын. Он все время болеет. Особенно после того, как у нас с Аришей начались нелады. Лелик два раза лежал в реанимации. Понимаешь, Мария-Елена, это очень больно рвать по живому.
– Понимаю, – машинально прошептала она.
– Наступит следующее лето, и мы снова будем вместе. У меня отпуск сорок пять дней. Я рвану к тебе, как только выдадут отпускные. В этот раз я навестил родителей, потом побывал у сестры, попьянствовал со школьными друзьями. Я же не знал, что ты ждешь меня, Мария-Елена.
– Но… неужели ты будешь… спать со своей женой?
Он криво усмехнулся.
– Это не самое страшное в семейной жизни, Мария-Елена. Наше тело устроено так, что быстро забывает все, что с ним было. Ведь даже тяжелые ранения зарубцовываются со временем и почти не дают о себе…
– Оно забудет и меня, – сказала Муся утвердительно.
– Это уже называется удар ниже пояса, Мария-Елена. Я говорю с тобой откровенно. Я никогда не говорил так откровенно даже со своими самыми близкими друзьями. Мария-Елена, тебя мое тело не забудет никогда.
– Я приеду и во всем сознаюсь твоей жене, сыну. Они поймут, что мы не сможем жить друг без друга.
– Они этого не поймут, Мария-Елена.
– Почему? – с искренним удивлением спросила она.
– Моя жена совершенно справедливо считает меня блудником и плейбоем. Она, возможно, посочувствует тебе. У нее доброе сердце.
– Но ведь ты был таким потому, что никого не любил. Ты искал – и наконец нашел меня. – Муся почувствовала, как рассасывается этот противный ком, как воздух, проникая в ее легкие, очищает их от чего-то ядовитого. – Мы как две половинки, соединившиеся наконец в одно целое. Я читала, все люди представляют собой половину, которой суждено стремиться ко второй, утерянной. Это так и есть. Я теперь наверняка это знаю. Ты не виноват, что не сразу нашел меня.
– Мария-Елена, я виноват, что не сумел сдержать своих чувств. Я увидел тебя – и меня вдруг сбило с ног. Мне показалось, с тобой рядом я превратился чуть ли не в бога. А ведь я самый заурядный советский человек и к тому же солдафон. Твоя мама была права. Но ты, думаю, сумеешь доказать им всем, что ты вполне современная девушка и встреча со мной была для тебя… Не слушай меня, Мария-Елена. Я так тебя люблю…
Она долго рыдала у него на груди. Она чувствовала, как ей на лицо время от времени капали тяжелые обжигающе горячие капли. Мешаясь с ее слезами, они сковывали ее существо безысходной скорбью.
Когда белая «Волга» свернула с шоссе на узкую дорогу с потрескавшимся асфальтом, Угольцев проехал метров пятьдесят вперед и вырулил на обочину возле автомагазина. Здесь стояло несколько машин и толпились жиденькие группки автолюбителей. Он не стал запирать «рафик», а только вытащил ключи зажигания – деньги и документы были при нем, а разболтанная и обшарпанная машина вряд ли могла представлять ценность для угонщика. Хулиганов он не боялся – завести этот «рафик» сможет далеко не каждый опытный водитель.
Он срезал часть пути, свернув на тропинку за магазином. Это была старая окраина, к которой уже подступило современное строительство. Улицы были узкие, как в деревне, и такие же зеленые. Правда, садики были совсем крохотными. Зато все утопало в цветах. Если бы не приземистые дома типовой застройки и глухие выкрашенные зеленой краской заборы, он бы мог представить, что попал на восток Соединенных Штатов. Например, в округ Колумбия.
Белую «Волгу» он увидел почти сразу. Она стояла в тени старой акации наискосок от крайнего по Степной улице дома. Это был самый красивый дом на улице – с мансардой, большой верандой, застекленной мелкими ромбиками и квадратиками желтого и зеленовато-бирюзового стекла, с утопающим в цветущих розах палисадником и довольно большим садом. Номера дома он не сумел разглядеть – его закрывало густое дерево с длинными глянцевыми листьями. Он не сразу понял, что это была лавровишня. Но он не мог уехать, не узнав номера дома, а потому, оглядевшись по сторонам, увидел узкую лавочку в кустах сирени за акацией. Она была пуста. Более того, оттуда, где стояла белая «Волга», невозможно было разглядеть, кто на ней сидит.
Он почувствовал волнение, очутившись среди густых зарослей сирени. Он думал о том, что эта девушка наверняка любила сидеть здесь душными летними вечерами. С подружкой, которой поверяла свои наивные девичьи мечты, или же одна, погруженная в сладкую тоску о несбыточном. Девушки ее темперамента и склада характера, знал Угольцев, а уж тем более те, кто вырос на окраине провинциального южного города, наверняка романтичны, доверчивы, хотя, как правило, обладают большой силой воли. Правда, в наш век, когда телевидение вытеснило, а потом заменило книги и серьезную музыку и отравило своим смрадным цинизмом атмосферу в стране, подобные девушки встречаются крайне редко. Но эта была именно такой, Угольцев знал это наверняка.
Ему хотелось курить, но он опасался обнаружить свое присутствие. К тому же противно покалывало сердце. К счастью, в двух метрах от зарослей сирени оказалась колонка. Он с благодарностью припал к нагревшемуся на солнцепеке чугунному крану, ни на секунду не спуская глаз с дома.
Наконец оттуда кто-то вышел – это случилось ровно через шесть минут после того, как Угольцев занял свой наблюдательный пост. Худощавая женщина с короткими тронутыми сединой волосами громко хлопнула калиткой и, не оглядываясь, быстро зашагала в сторону шоссе. На ней был простенький ситцевый халатик и белые босоножки на босу ногу. Когда женщина наконец обернулась, переходя улицу, Угольцев понял, что это мать девушки, хотя сходство между ними было небольшим.
«Она очень рассержена, – понял он. – Очевидно, дочь уехала отдыхать вопреки ее воле. Бедняжка. Но больше всего ее терзает то, что об этом узнают соседи. Здесь ведь как в деревне«.
Потом Угольцев услышал торопливые шаги и увидел девушку. Она была растрепана и босиком. Она выскочила за калитку с криком: «Мама, мамочка, я так тебя люблю. Не уходи!»
Угольцев обратил внимание, как в окне дома напротив дрогнула тюлевая занавеска и показалось заспанное женское лицо.
Девушка вдруг закрылась руками и громко зарыдала. Ее спутник, появившийся откуда-то из глубины двора, неспешно закрыл калитку, подошел к ней, бросил в траву недокуренную сигарету и только тогда обнял ее за плечи.
Девушка стряхнула с себя его руки и уперлась лбом в забор.
– Мария-Елена, все обойдется, – услышал Угольцев хриплый от волнения голос молодого человека. – Мама простит тебя. Вот увидишь. Только давай войдем в дом, Мария-Елена.
Девушка отняла от лица руки и резко повернулась к нему. Угольцев видел, как гневно блеснули ее налитые слезами глаза.
– Ты тоже боишься, что подумают люди!
– Я боюсь за тебя, Мария-Елена.
– А мне наплевать! Наплевать!
– Мария-Елена… – Он осторожно коснулся ее руки. – Все-таки давай зайдем в дом. Тебе нужно помыться и поспать с дороги.
– Я лягу спать, а ты уедешь. Нет, я не лягу спать.
– Но мне на самом деле пора. Мне еще ехать больше тысячи километров. Я не могу опоздать, понимаешь?
– Ты не можешь сделать то, не можешь сделать это. А я, по-твоему, все могу, да?
– Мария-Елена, я тебя люблю. Я никогда тебя не забуду.
Угольцев обратил внимание, как расслабилось при этих словах тело девушки, потянулось непроизвольно к возлюбленному. Казалось, она готова отдаться ему прямо здесь, на улице. Он поцеловал ее в щеку, взял за локоть и увел в дом.
Угольцеву не сиделось в своем укрытии. Тем более что начинали донимать мухи. Не в его правилах было подглядывать и подслушивать чужие тайны, но им овладело жгучее любопытство. Он понял, что ему просто необходимо почувствовать атмосферу дома, в котором выросла эта необыкновенная девушка. Он уже готов был выйти из своего укрытия, зайти в калитку, подняться по ступенькам на веранду и спросить, к примеру, где почта или междугородный телефон. Но вдруг увидел, что парень с девушкой вышли из дома и побежали в обнимку к машине. Очевидно, он сумел уговорить ее посидеть напоследок в кафе или ресторане.
Когда белая «Волга» отъехала, Угольцев не спеша перешел через дорогу и нажал на кнопку звонка возле почтового ящика с цифрой «28». Он знал, кто-то непременно окажется дома: дверь на веранду осталась распахнутой настежь.
У появившейся на пороге высокой стройной девушки был растерянный вид.
– Пройдите, пожалуйста, в дом, – сказала она Угольцеву так, будто давно его ждала. – Мама скоро придет.
Его провели в полутемную комнату со старинным буфетом орехового дерева, таким же массивным столом и дешевыми тюлевыми занавесками. В комнате было почти темно от того, что она выходила окнами в густой начинающийся возле дома сад. Угольцев сел на вполне современный поскрипывающий стул, положил ладони на белоснежную скатерть.
– Маму срочно вызвали в школу. Какая-то ревизия, связанная с ремонтом. Директор ушел в отпуск, она его замещает. Я принесу вам чаю.
Девушка лгала привычно гладко, сохраняя невинное выражение лица. Она была сестрой Марии-Елены, как называл ту девушку ее возлюбленный. Но в ней не было и сотой доли того шарма, что сводил с ума мужчин в ее родной сестре.
– Лучше чего-нибудь холодного, – сказал Угольцев. – Вы не могли бы позвонить вашей маме, чтобы она как можно скорее вернулась?
– К сожалению, с утра не работает телефон, так что я никак не могу сообщить ей, что вы приехали. Кстати, она ждала вашего звонка вчера. Почему вы ей не позвонили?
– Я потерял номер вашего телефона. Я записал его на каком-то листочке и как всегда где-то оставил. Может быть, вы будете так любезны и напишете мне вот здесь?
Угольцев вынул из кармана записную книжку, открыл ее на букве «Б», протянул девушке шариковую ручку. Она склонилась над столом, обдав его запахом каких-то трав и едва ощутимым эфира, написала разборчиво и крупно: «Берестова Мария Лукьяновна, 23-16-71».
– Большое спасибо.
Угольцев наклонил в знак благодарности голову и спрятал в карман книжку с ручкой.
– Может, хотите посмотреть дом? – предложила девушка, вернувшись минуты через полторы со стаканом холодного и очень крепкого вишневого компота.
– Разумеется. – Он встал, вышел вслед за нею в коридор. – Эта лестница ведет в мансарду?
– Да. Мы живем в ней только летом. Там нет отопления. Нам хватает низа. В доме пять комнат.
Угольцев многозначительно кивнул и стал подниматься по узкой шаткой лестнице. Девушка шла за ним следом. В мансарде были низкие потолки. Он обратил внимание на покрытый стареньким пледом матрац возле окна, разбросанные возле него книги, среди которых была его любимая – «Воспитание чувств» Флобера. Тут же валялись стопки старых номеров «Советского экрана» и «Театральной жизни».
– Это младшая сестра, – виноватым голосом пояснила девушка. – Она еще в школе учится.
Угольцев отодвинул кусок пестрой материи, которым было занавешено широкое окно, увидел желтеющую степь, прорезанную извилистым проселком, небольшие островки тополей и ив. Очевидно, там была речка.
Он прошелся раза два по душной мансарде, скрипя половицами чисто вымытого крашеного пола. Обратил внимание на висевшие на стене пуанты и самодельную – из жестко накрахмаленного тонкого тюля – пачку в углу. Она свисала с потолка и была завернута в марлю. Угольцеву показалось на мгновение, что он увидел Марию-Елену, стоящую на кончиках пуантов и почему-то виновато ему улыбающуюся.
– Сестра увлекалась балетом, – пояснила девушка.
– Увлекалась? А теперь не увлекается?
Она пожала плечами и отвернулась.
– Кстати, я не знаю, как вас зовут, – вспомнил вдруг Угольцев. – Мне неловко обращаться к вам с вопросами, не зная вашего имени.
Это на самом деле было так. Угольцев получил хорошее воспитание. Его мать была из старой профессорской семьи.
– Нина Васильевна. Нина.
Девушка протянула ему руку. Он взял ее в свою и поцеловал. Рука была изящной, но какой-то безжизненной. Похоже, девушка смутилась.
– Значит, ваша младшая сестра больше не увлекается балетом. А вот моя и по сей день не пропускает ни одной премьеры. Ну а дома у нее настоящий музей балетного искусства.
Он тут же подумал о том, что, вероятно, выдал себя с головой – ведь человек, которого ждали Берестовы, наверняка принадлежал к другому слою общества. Угольцев давно догадался, что этот человек был потенциальным покупателем дома Берестовых. Вряд ли кому-либо из так называемой артистической братии придет в голову приобрести в собственность дом на окраине затерянного в степях города. Но все обошлось.
– Маруся гостила у отца. Она только сегодня приехала, и я еще не успела поговорить с ней толком. Она убежала к своей подружке.
Нина провела Угольцева по остальным комнатам дома. Он задержался в той, которая, как он понял безошибочно, принадлежала Марии-Елене. В ней царил музейный порядок, а потому ему не удалось представить здесь ее, хоть на полках и стояли книги, которые она читала, а возле стены низкая тахта, на которой она спала. К переплетам рам были аккуратно пришпилены кнопками пожелтевшие от солнца газеты, и Угольцеву вдруг показалось, что дух Марии-Елены покинул эту комнату.
– Это южная сторона, – пояснила Нина. – Солнце бывает здесь с утра до вечера. Маруся… любит солнце.
Угольцев понял, что ей очень хотелось говорить о сестре в прошедшем времени. Очевидно, Нина разделяла точку зрения матери о позоре, который навлекла на их дом Мария– Елена.
– Вон там еще одна комната, но в ней лежит бабушка. Она… словом, ей нездоровится. Эта комната точная копия маминой, только выходит окнами не в переулок, а в сад. Конечно, я могу ее предупредить, и вы посмотрите.
– Не стоит. – Угольцев поднял правую руку в знак того, что с него вполне достаточно. – Можно я покурю на веранде?
– Пожалуйста. – Нина усадила Угольцева в старое плетеное кресло возле стола, придвинула к нему тяжелую глиняную пепельницу, которой, похоже, не пользовались много лет. Угольцев выпустил в потолок струю дыма и попытался расслабиться. Ему это не удалось. Дело в том, что у него была тонкая душа, чрезвычайно чувствительная к малейшим проявлениям дисгармонии окружающего мира. В доме Берестовых в одночасье наступил полный хаос. Он знал это определенно. И виной тому была Мария-Елена.
– Вам понравился… этот дом? – услыхал он голос Нины.
– Да. Кажется, это то, что мне нужно. – Угольцев сам поразился категоричности своих слов. Но, поразмыслив немного, понял, что сказал сущую правду.
– Понимаете, поначалу я была против, но потом поняла, что маме здесь нельзя оставаться.
– Что так? Не подходит климат? – помог девушке Угольцев.
– Да, – благодарно выдохнула она и присела на табуретку возле стены. – Летом здесь бывает жарко, а зимой дуют сильные ветры. У мамы все время скачет давление. К тому же у нее диабет и… Да, похоже, у нее начинается климакс.
– Вы медик? – догадался Угольцев.
– Я закончила медицинское училище. К сожалению, в нашем городе нет мединститута.
– И куда вы собираетесь переехать, если это, конечно, не секрет? – поинтересовался Угольцев, разглядывая приколотые к внутренней стене веранды цветные вырезки из журналов, главным образом на тему балета.
– Нет, конечно же не секрет. Мама хочет уехать в Полтаву к тете Вере, ее старшей сестре. В прошлом году умер ее муж, а единственный сын… Словом, они давно не поддерживают никаких отношений.
– В Полтаве тоже довольно жаркое лето. – Угольцев вспомнил, как пять лет назад делал одну халтуру на студии имени Довженко и провел почти полтора месяца в Полтаве. За всю свою жизнь он не видел такого количества мух и ос. К тому же вся группа переболела каким-то кишечным заболеванием. – Но город сам по себе интересный. А вы тоже хотите отсюда уехать?
Нина кивнула и опустила голову. Угольцев понял по выражению ее лица, что ей вовсе не хочется уезжать из родного города. И она это почувствовала.
– Я хочу завербоваться на Север, – убежденно заговорила она. – Дело в том, что здесь у меня нет никаких перспектив роста. У меня диплом фельдшера-акушера, а я работаю в больнице дежурной медсестрой. На Севере с моим дипломом мне дадут должность участкового врача. У них, я слыхала, настоящая катастрофа с медперсоналом.
– Понятно.
– Вам приходилось бывать на Севере?
Угольцев кивнул и подумал о том, что ему, пожалуй, не приходилось бывать разве что на Луне. Он усмехнулся.
– Полярная ночь волшебно прекрасна, но слишком уж однообразна. День похож на непрекращающийся кошмар. Я заработал там стойкую бессонницу.
– Вы геолог? – неожиданно спросила Нина.
– Почему вы так решили?
– Вы много путешествовали и вообще…
Она замолчала, продолжив свою мысль вялым движением руки.
– Я работаю в кино. – Он достал из кармана визитку и протянул ее девушке. Дело в том, что изображать из себя другого больше не было никакого смысла. Быть может, он на самом деле купит этот дом, кто знает.
– О! – невольно вырвалось у Нины. – Но тот человек, которого ждала мама… кажется, он работает в торговле.
– Я прочитал ваше объявление в газете. Мне дал ее друг, он был проездом в вашем городе. Он знает, что я давно хочу купить дом в глубинке. Моя мама родилась и выросла в небольшом городке на юге России. Очевидно, во мне эта тяга наследственная.
– Но тот человек… мне кажется, он должен был принести маме задаток.
– Но он почему-то не пришел, верно? Вероятно, тот человек передумал покупать ваш дом.
– Да. – Нина произнесла это слово с явным облегчением. – Он хотел перестроить его и вырубить сад. Он так и сказал маме.
– А вы наверняка не хотите этого. Потому и решили уехать на Север.
– Мы с сестрой выросли в этом доме.
Нина вздохнула печально, но в то же время с облегчением.
– Ну, а ваша сестра? Как она относится к переезду?
– Она еще ничего не знает. Она ведь только сегодня приехала. Я, кажется, говорила вам.
– Возможно. Как вы думаете, она захочет переехать в Полтаву?
Нина задумчиво покусала губу.
– Маруся останется здесь. Она собирается поступить в медучилище.
– Но где она будет жить, если вы продадите дом? – вырвалось у Угольцева прежде, чем он успел подумать о том, что вопрос подобного рода может насторожить его собеседницу.
– У них замечательное общежитие. В самом центре города и со всеми удобствами. Мама считает, что сестре полезно пожить в коллективе. Последнее время она…
Девушка замолчала и снова вздохнула.
– И сколько вы хотели бы получить за этот дом? – спросил Угольцев, вставая с кресла.
– Двадцать пять тысяч. У нас газовое отопление. Перебои с водой бывают только летом, когда все поливают огороды. Но по ночам вода идет вполне сносно.
– Ясно. В таком случае я оставлю вам задаток. – Угольцев достал из внутреннего кармана пачку четвертных купюр, свой аванс за будущую картину. – Здесь ровно пять тысяч. Остальные деньги я привезу примерно через неделю. Тогда же и оформим документы. Я вам позвоню накануне своего приезда, если позволите.
Лицо Нины выражало явную растерянность. Она смотрела на лежавшую на столе пачку денег с каким-то сожалением и даже страхом.
– Расписка мне не нужна. Я привык доверять людям.
– Но это… это очень большая сумма. Я обязательно дам вам расписку. Или, может, вы хотите, чтобы это сделала мама? Дом записан на нее. Я сейчас ей позвоню.
Нина выскочила с веранды прежде, чем Угольцев успел ее остановить. Признаться, ему не очень хотелось встречаться с Марией Лукьяновной Берестовой.
– Мама придет через десять минут, – сказала она, вернувшись на веранду так скоро, что Угольцеву было впору усомниться в том, что Нина на самом деле успела поговорить по телефону. – Она очень просит, чтобы вы дождались ее.
– Хорошо. – Угольцев поморщился, унюхав запах собственного пота. В спешке он даже не положил в карман дезодорант. – Если позволите, я умоюсь с дороги. У меня такое ощущение, словно я с ног до головы в пыли.
Нина провела его в тесную ванную комнату. Определенно, когда-то здесь был чулан, но потом в дом провели воду и чулан переоборудовали в ванную. Небольшое чуть-чуть приоткрытое окно под самым потолком тоже выходило в сад. – Угольцев определил это по аромату зрелых абрикосов. Обоняние у него было развито потрясающе.
Вода шла тоненькой струйкой, но ему удалось освежиться до пояса. Он испытал огромное облегчение. К тому времени, как он вышел из ванной одетый, причесанный и благоухающий гэдээровским мылом, которым, судя по его виду, пользовались довольно редко, появилась Мария Лукьяновна Берестова. Она сидела в том кресле, где десять минут назад сидел он, положив на подлокотники руки и неестественно выпрямив спину.
– Дочь мне все сообщила. Здравствуйте. – Она сделала было попытку встать, но вдруг побледнела, прикусила край нижней губы и застыла в кресле. – Сейчас я напишу вам расписку, – сказала она изменившимся голосом. – Вы не пожалеете, что купили этот дом.
