Текст книги "Ловушка для птички (СИ)"
Автор книги: Натали Эклер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
Глава 15
Принять и отпустить. Не думать о нём, не вспоминать
Я начинаю привыкать спать в его постели. Засыпаю быстро и сплю спокойно до тех пор, пока в мой выстраданный сон не пробирается хозяин спальни. Последние дни его было так много, что подсознание привыкло и не хочет с ним расставаться. Тем более во сне наше общение приятнее, чем наяву.
Сон невероятно чувственный, сотканный из интимного шепота и нежных прикосновений. Я не вижу Никиту, но его руки, губы и дыхание осязаю всем телом.
Он гладит меня. Проводит ладонью по волосам, трогает шею, ключицы, плечи… Берет за руку. Теплыми губами прижимается к запястью, затем медленно скользит выше и целует ложбинку локтевого сгиба. Это фантастически приятно.
Раскисаю от его поцелуев, как сдобная булочка в молоке. Тело становится легким, почти невесомым. Оно тонет в облаке блаженства, пока сознание дремлет.
Его губы пробираются выше. Ставят теплые отметины на предплечьях и ключицах, долго ласкают шею, водят по скуле и легонько прихватывают мочку уха. Слышу его частое дыхание, и низ живота тяжелеет.
Выгибаюсь. Подаюсь навстречу и ловлю эти страстные губы. Они теплые, влажные и вкусные. Господи, какие же они вкусные! Как же они мне нравятся!
Мы целуемся самозабвенно. Сплетая языки и смешивая дыхание. Этот поцелуй… Я растворяюсь в его вкусе и утопаю в глубине. Улетаю в нирвану и не хочу возвращаться. В таком сне я готова остаться навечно.
Целуй меня, не останавливайся!
Молю, но сладкая мука прерывается. С меня слетает одело, разгорячённую кожу обдает прохладой, и это неожиданно возвращает в реальность.
Нехотя открываю глаза и с изумлением смотрю на нависшего надо мной Гордиевского.
Всё это не сон! Не сон!
– Никита, ты… – запинаюсь. – Я… – слов не могу подобрать. – Что мы делаем? – лепечу, пытаясь натянуть на себя съехавшее полотенце.
Хватаю губами воздух, задыхаясь от осознания происходящего.
Он абсолютно голый. Смотрит голодно. Дышит так, словно стометровку только что сдавал. Увернуться и отползти не получится, он уже между моих ног. Чувствую, как его эрегированный член скользит по моему бедру. Так же влажно и настойчиво, как по шее скользили губы.
– Поздно, – озвучивает Никита мои мысли. – Ты сама пришла в эту комнату.
Полотенце летит на пол следом за одеялом.
– Ты говорил, могу лечь в любой… оой…
Я захлебываюсь эмоциями.
– Без шансов, Соня. Я не остановлюсь.
Смотрит так, что спорить не имеет смысла. Ему надоела эта глупая игра в «дам не дам». Он добился своего. Я закрываю глаза: пусть уже свершится.
– Смотри на меня, – не просит – требует. – Открой глаза, София.
Его рука тяжело опускается на мою шею у основания и довольно сильно сдавливает. Во сне Никита был нежнее.
Рывком тяну в себя воздух и распахиваю глаза. Встречаюсь с его обезумевшим взглядом, и под ложечкой холодеет. С такой яростью смотрит, что становится жутко. Он душу из меня вынимает.
Тянусь рукой, дотрагиваюсь до его лица.
– Я смотрю на тебя, – шепчу и медленно веду кончиками пальцев по колючей щеке.
Уворачивается. Ловит пальцы губами, всасывает по очереди, слегка прикусывает мизинец. У меня вырывается долгий стон. Всегда возбуждала эта его порочность на грани.
Он задирает подбородок и нависает выше. Шея и предплечья напряжены, вены вздуты и пульсируют.
Дикое необузданное желание слиться с этой красотой воедино раздирает меня.
Трогаю его. Спину, руки, шею, затылок… Скольжу руками по его безупречному телу, и волна иступленного жара накрывает с головой. Вторые сутки в режиме нон-стоп хочу этого засранца. Это пытка какая-то!
– Иди ко мне, – прошу и обхватываю ногами его бёдра.
Второго приглашения он не ждёт, ему и первое не требовалось. Просовывает руку, направляет член и резко толкается. В одно движение заполняет меня собой.
Ощущение настолько острое, что я приглушенно вскрикиваю. Мне его много.
Он наклоняется и ловит мой стон губами. Рвано целует, словно боится обжечься, и отстраняется. Одной рукой упирается в матрас, а вторую подсовывает мне под поясницу, заставляя выгнуться. Крепко обхватывает и вжимается горячим животом. Входит глубже. Еще глубже. И еще. Двигается быстро. Слишком резко и грубо.
У меня там все неистово пульсирует, но при этом неприятно припекает. Инстинктивно зажимаюсь, насколько это возможно в этой позе, но он не замечает. Продолжая наращивать темп, тупо вбивается в меня. Мне неприятно!
Кто этот грубый и напористый мужлан, который просто долбится в меня? Это не мой Ники. Совсем не тот умелый и чуткий любовник, в руках которого я таяла от наслаждения.
Всё это мне совсем не нравится, но я молчу. В висках стучит, в уголках глаз собираются слезы.
Он больше не целует. Дышит порывисто прямо в губы, но не дотрагивается. Зато взглядом въедается в глаза. Странно так смотрит, словно ищет в них что-то и не находит. И злится. С каждым толчком его движения становятся резче, быстрей и неприятней.
Я себя теряю. Безвольно содрогаюсь, пока он жестко и хладнокровно трахает меня. Не жду никакой развязки, просто терплю. Кажется, эта мука не кончится никогда.
Напряжение достигает такой силы, что становится страшно, и я зажмуриваюсь.
Неожиданно он замирает. Перестает двигаться, но остается во мне. Дышит так шумно и часто, что я начинаю волноваться. Нервно сглатываю скопившуюся слюну и еле слышно спрашиваю:
– Что-то не так?
Молчит. Выдергивает руку из-под спины, переносит вес тела на нее. Его член все еще во мне. И только теперь я вспоминаю о презервативе. Твою ж мать! Только теперь!
– Никита, а мы предохранялись? – мой голос дрожит.
Я вся дрожу. Тело ходуном от перенапряжения.
Он отстраняется. Смотрит на меня как на полоумную. Встает и уходит в ванную. Молча.
Вскакиваю с кровати. Суетливо трогаю себя: лицо, грудь, живот, плечи… Зачем я это делаю? Какая-то двигательная истерика.
В голове громко стучит, словно в неё гвозди молотком вбивают. Пальцы холодеют, верхняя губа немеет, глаза щиплет.
Он что, кончил в меня?
Трогаю себя между ног. Там горячо и очень мокро. Все бедра липкие, но специфического запаха спермы не чувствую. Ничего не понимаю! Сонная, перевозбужденная, растерянная. И словно оплёванная последним его взглядом. Обидно так, что хочется рыдать в голос.
Слышу, как в ванной полилась вода. Хватаю с пола полотенце и бегу в соседнюю спальню, где тоже есть санузел. Надо вымыть все снаружи и по возможности внутри. Дни цикла сейчас безопасные, но чем чёрт не шутит!
Мою себя старательно. Раз пять тщательно намыливаюсь гелем для душа и рьяно растираю его по слизистым до пощипывания. Нет в этом никакого смысла, но пока я что-то делаю, по крайней мере не паникую и не плачу.
Уже вытираюсь, когда раздается стук в дверь:
– Хватит прятаться, выходи.
Замотавшись в сухое полотенце, выхожу. Он ждёт.
Пялимся друг на друга и молчим. В комнате горит свет. Мне опять становится стыдно. В темноте было проще. Хочу сказать, что еду домой, но язык не слушается. Он смотрит все еще странно, стеклянными глазами.
– Идём, – кивком указывает на свою спальню и вперед пропускает.
Иду. Он следом. Дышит в затылок.
В его спальне темно и прохладно. Окно открыто.
– Постой, Соня, – кладет руку на плечо и резковато разворачивает к себе. – Я сорвался. Слетел с катушек, сам не понял как. Прости.
Коротко киваю.
Кажется, я впервые слышу «прости» от Гордиевского. Это слово он мне только написал однажды. В том самом последнем сообщении три года назад, когда его отцовство подтвердилось и он решил жениться, а меня бросить.
– Больно сделал? – спрашивает и смотрит виновато.
Опять киваю и отвожу взгляд. Во мне зреет истерика. Если смотреть Никите в глаза – разрыдаюсь. Мне не физически больно, это душа скулит и корчится. Метастазы злокачественной любви выжигают меня изнутри.
Мы стоим ровно посередине комнаты. Прохладный ветерок обдувает влажную кожу, и я дрожу. Никита обнимает и настойчиво притягивает к себе.
– Прости, Птичка, – выдыхает и гладит по голове. – За всё меня прости. За всё…
Я не знаю, что сказать в ответ, чтобы не заплакать. А плакать при нём я ни за что не буду.
Он тяжело вздыхает. За окном накрапывает дождь.
– Хочу домой, – произношу потухшим голосом.
– Я отвезу тебя.
– Не нужно, доеду сама.
– Как знаешь, – кивает и отпускает.
– Скажи только: презерватив ведь был? Ты его использовал? – спрашиваю в спину.
– Совсем конченым меня считаешь? – хмыкает. – Конечно, был. У нас у обоих другие партнёры.
Ох. Напрасно он сейчас об этом напомнил. Мне стало в разы больней.
Уже через пять минут я уезжаю из этого странного дома, ставшего для меня западнёй во всех смыслах этого слова.
Выехав из элитного посёлка на трассу, съезжаю в первый же карман и глушу двигатель. Несколько минут порывисто дышу и тупо смотрю перед собой. Ментально я всё еще в той комнате. Лежу на кровати и терплю. Безвольная, растерянная, подавленная…
Плакать сейчас нельзя – так я признаю свою слабость. А я сильная и стойкая, и всяким там Гордиевским меня не сломать.
Он не хотел унижать и делать больно – я знаю. Он просто не умеет проигрывать. Даже паршивая победа для него предпочтительней самого достойного проигрыша. Хотел меня – получил. Выиграл.
Мог сделать это иначе. В какой-то момент я была не против разового секса, и он это понимал. Но ему было важно показать своё превосходство. Наверное, его цель оправдала средства. Смогу ли я оправдать его? Не уверена.
Приехав домой, залезаю под теплое одеяло, сворачиваюсь калачиком и вслух уговариваю себя не анализировать его действия, слова и взгляды… Вообще не вспоминать эту ночь. Она уже закончилась и больше ничего не значит. Как там советуют модные блогеры-психологи? Принять и отпустить ситуацию? Вот именно это мне нужно сделать – отпустить!
Не думать о нём, не вспоминать…
Через несколько дней я улечу на Майорку, а когда вернусь, его отпуск уже закончится. Я спокойно доделаю сад на этой проклятой вилле, и моя жизнь потечёт в привычном спокойном ритме. Очень надеюсь, что Гордиевские не станут слишком часто приезжать. Зачем им отдыхать в одном и том же месте, когда есть возможность путешествовать в любую страну мира? Тем более у нас тут скучно.
Поспать мне не удается, так что в офис приезжаю пораньше. Дел перед отпуском много, и я рада, что могу отвлечься. Позвонить поставщикам, поговорить с заказчиками, пошутить с садовником и водителем, выпить кофе с горничными из отеля. Общение с людьми всегда было моим лучшим лекарством от навязчивых мыслей и тяжелых воспоминаний.
Сейчас главное – не думать о Гордиевском.
Все срочные рабочие вопросы получается закрыть до обеда. Я чувствую приятную усталость эффективного человека и собираюсь поехать домой вздремнуть пару часиков. Сегодня мне жизненно необходима традиционная испанская сиеста[1], так как на вторую половину дня планов много: нужно будет заскочить к Тимуру в ресторан – проверить, как Алекс с девочками из цветочного бутика украсили зал для вечеринки Белецких, а после смотаться в Икею и купить всякого разного для нашего с Николь нового дома. Вечером я сварю себе какао и буду рисовать очередной проект, а потом смотреть какую-нибудь глупую комедию.
Принять и отпустить. Не думать…
Выключаю рабочий компьютер, беру сумочку и роняю мимолетный взгляд в окно, выходящее на парковку отеля.
Именно в этот момент к центральному входу неспешно подползает знакомая черная акула-«Ауди». Спустя некоторое время из нее выходит Гордиевский. В темных джинсах и своей фирменной белой рубашке с закатанными рукавами. На лбу зеркальные рэйбены, в глазах неиссякаемая самовлюбленность. Свежий и холеный, как в день нашего знакомства. Кажется, даже побрился.
Лениво оглядевшись по сторонам, он открывает заднюю дверь и достает безумной красоты букет пионовидных роз.
Мое глупое сердце пропускает удар и радостно несётся вскачь. Он приехал извиняться с цветами! Это так трогательно и так романтично! И цветы мои любимые! Откуда только узнал?! Неужели спросил у Марии?
Не чувствуя пола под ногами, несусь вниз. Вход в офис у нас с торца здания отдельный, но дверь кухня выводит на внутренний дворик отеля, куда и войдет Никита.
Подбегаю к раздвижным панорамным окнам, но открыть не успеваю – ровно секунды мне хватает понять, как сильно и глупо я ошиблась.
На моих глазах красавчик Никита вышагивает по зелёной лужайке. Навстречу ему бежит маленький мальчик. Следом за ребенком дефилирует экс-мисс Краснодарского края Юлия Третьякова. То есть Гордиевская. То есть его жена.
И побрился он для нее, и цветы тоже.
Смотрю, как он треплет по голове малыша и нежно целует жену, и за ребрами больно жжёт. Не знаю, как называется то, что я чувствую. Унижение? Обида? Ревность? Предательство?
Нет столько плохих слов в моем лексиконе, чтобы описать, насколько мне мерзко.
Несколько часов назад этот мужчина сжимал меня в объятиях, а теперь как ни в чем не бывало обнимает другую и дарит ей цветы. Как же хочется это развидеть!
Но еще больше хочется вернуться во вчерашний вечер и не сесть с ним в машину.
Страстно не желая стать его любовницей, я сделала всё, что ею стать. Можно корчить из себя жертву обстоятельств, упиваться собственной беспомощностью и валить всю вину на Гордиевского, а можно признать, что сама хотела быть с ним, а его избыточное внимание льстило и тешило моё женское самолюбие.
Я выбираю правду. В том, что по факту мы с Никитой любовники, я виновата и перед Юлей, и перед Даниэлем, но в первую очередь – перед собой.
Интересно, он привез ей розы, потому что тоже чувствует вину? Что-то сомневаюсь.
Поднимаюсь в кабинет, забираю вещи и иду к машине. По дороге начинаю злиться. И не столько на Никиту, сколько на себя.
Правда хорошо трезвит разум и быстро расставляет всё по местам.
Завожу машину и еду домой. Надо заехать в магазин – купить что-нибудь поесть. Или не надо? Аппетита все равно нет.
Надо позвонить Даниэлю. Или не надо. Что я ему скажу? Что изменила, но не хотела? На самом деле я хотела.
То и дело встряхиваю головой, отгоняя надоедливые воспоминания о прошлой ночи, но они возвращаются с завидным постоянством. Как жаль, что нельзя стереть память. Человеку, который придумает способ подчищать воспоминания, должны дать все премии мира, начиная с Нобелевской и заканчивая Шнобелевской.
На въезде в город звонит телефон. На автомате жму на руле кнопку ответить.
– Привет, Сонечка!
Звонкий женский голос кажется незнакомым. Смотрю на экран: Арина.
– Привет, Ариша! Как ваши дела?
– Прекрасно! Испания – это восторг! Я по делу. Мы с Гариком сейчас у Тимура. Твои девочки привезли цветы, делают арку. Мне всё очень нравится, но есть пара вопросиков. Ты сможешь подъехать?
– Буду через десять минут!
Вовремя она позвонила. Напомнила, что нужно быть в тонусе и не раскисать из-за всяких там мажоров.
Не думать о нём, отпустить… Заняться делом!
Как хорошо, что у меня есть любимая работа.
____________________
[1] Сиеста – послеобеденный сон.
Глава 16
Знаю, что перегнул. Это всё. Финал
Никита
Я должна была остаться и ждать тебя? В той комнате всё закончилось. Ничего не осталось. Ничего!
Она произносит эту фразу с таким отчаянием, что во мне будто гаснет свет. Для меня там осталось всё лучшее, а для нее – ничего. Вот так.
Я был одержим ею. Бросил все и полетел в Барселону. Задался целью покорить. Повез в Париж и в Нормандию на один день – посмотреть на океан. Там, в маленьком номере с шикарным видом, впервые в жизни признался в любви. Она промолчала.
Мы только начали открываться друг другу. Птичка была совсем неопытной, робела и стеснялась. Забавно краснела под моими взглядами, но позволяла многое. Меня это заводило. Никто не возбуждал меня больше ни до нее, ни после.
Наша история казалась особенной, чувства бесконечными, а страсть мощной, как Атлантический океан за окном нормандского отеля. Такое не забывается даже спустя годы.
Несколько лет тонкие нити воспоминаний сплетались в моей памяти в веревочки, которые скручивались в крепкий канат. Этой фразой она враз перерубила его.
Ничего не осталось. Ничего!
Она всё забыла. Вскоре влюбилась, вышла замуж, родила ребенка. Потом развелась и снова влюбилась. Для нее я был лишь эпизодом. Первым, но проходящим. Одним из. Осознать это оказалось больно. Настолько, что захотелось ответить.
Обида, лютая ревность, несправедливость… Вся эта хрень раздулась во мне до запредельных объемов и вылилась в агрессию, подавить которую я не смог. Увидел её спящей в своей постели и пошел на поводу своей тёмной стороны. Грубо отымел, сделав вид, что на чувства плевать. Подтвердил ее характеристику – повел себя как последняя сволочь.
Знаю, что перегнул. Оправдываться бессмысленно. Это всё. Финал.
Она уезжает, и меня накрывает. Колбасит от чувства вины так, что сдохнуть хочется.
Гарик прав: зря я снова с ней связался. Он единственный знает, как тогда я из-за нее подыхал. Еще раз подобное просто не вывезу. Но как перестать о ней думать?
Не видеть её больше. Если что и поможет, то только это. Проверено опытным путём. Проект мы утвердили, дальше все вопросы буду решать по телефону с ее шефиней.
Сегодня начинается семейный отпуск с женой и сыном. Они уже прилетели и отдыхают с дороги в отеле. Вечером намечается крутая туса. Гульнем красиво, с блеском. Меня попустит. Свет клином на Соне не сошёлся.
Привожу себя в тонус: прохладный душ, две таблетки аспирина, крепкий кофе и чистая рубашка. Впервые с приезда бреюсь.
В обед еду к сыну.
По дороге заезжаю в цветочный магазин – приехать к Юле без букета чревато скандалом. Потом заруливаю в и магазин игрушек за грузовиком для Шурика. Мне он так не обрадуется, как строительной машинке с большими колесами.
Принять, что твой ребенок особенный, непросто. Шурик родился здоровым и рос таким серьезным бутузиком, что вокруг все шутили: сразу директором станет. На странности в его поведении первой обратила внимание моя мама, которой я отправил несколько видео с внуком. Юля тогда отмахнулась: мол, Шурик просто слишком умный, чтобы всем подряд улыбаться.
К году он пошел, но не заговорил. Мычал и казался каким-то отрешенным. Вскоре мы заметили, что он своеобразно играет с игрушками. Ему нравились грузовики. Но он не катал их, как обычно делают малыши, а ногой переворачивал вверх дном и так же ногой по очереди крутил колеса. На мои попытки показать, как нужно играть, сын реагировал истериками. Даже прикасаться к своим самосвалам не разрешал.
Расстройство аутического спектра. Эти три слова прозвучали как гром среди ясного неба. В нашем случае это не лечилось, к этому нужно было привыкать. Уже полтора года я пытаюсь.
Сынок встречает меня хорошо, даже позволяет обнять. Машинку берет, но сразу же бросает.
– Ему только зеленые нравятся, – напоминает Юля и фыркает, – ты забыл?
Это вместо «здравствуй» и «спасибо за прекрасные цветы».
– Не было зелёных с большими колесами, – оправдываюсь.
Таких правда не было.
Пока идем в номер, я осматриваюсь. Отель необычный. Старинный, с красивой территорией и теплой домашней атмосферой. Но то, что он специализируется на гостях с маленькими детьми, для нас оказывается минусом. Шурик не любит других детей и прикасаться к себе разрешает только близким и няне. К счастью, в последний момент нашей няне пвыдали визу, и она тоже прилетела.
– Гостиницу надо менять, – недовольно заявляет Юля в номере, – тут совсем колхоз! Давай сразу в «Хилтон» в Барселоне, чтобы снова не вляпаться.
– Барса в часе езды отсюда. Далековато, не находишь?
– Зато там есть чем заняться. А тут село какое-то. Нафига ты здесь дом построил? – закатывает глаза.
– Захотел и построил, – хмыкаю. – Ты сама говорила, что хочешь виллу в Испании.
– Я хотела в Марбелье, как у Крис, – дует губы. – Кстати, она сейчас там. Давай поедем? Здесь мне совсем не нравится!
– Что именно тебе не нравится?
– Атмосфе-е-ера, – протяжно стонет. – Говорю же – деревня!
Спорить бесполезно. С ее пафосом ей везде деревня, кроме Москвы и родного Краснодара, где она королева.
– Хочешь в Барселону – езжайте. Мне надо закончить с мебелью и ландшафтом на вилле. Если будем продавать, то лучше все доделать.
– Тогда завтра переедем. Сегодня же вечеринка, – вспоминает. – Ты в черном смокинге будешь?
– Ага. И с бабочкой, прикинь! Мы с Гариком решили одинаково одеться.
Рассказываю, и настроение поднимается. Давно я не бывал на костюмированных вечеринках.
– А я в платье от Гуччи. С перьями! Кич такой, обалдеть просто, – подхватывает Юля.
– Оторвемся, – улыбаюсь.
После свадьбы мы ни разу не веселились вместе. Я все время на работе, она зависает с подружками в салонах или рестиках. Общих друзей толком нет. Мы с ней как-то параллельно живем.
– Останешься? – кладет руку на плечо и смотрит с надеждой.
– Нет, – отрезаю сразу, – через час прораб приедет за расчетом. Отдыхай, собирайся, заеду в восемь.
Возвращаясь на виллу, чувствую, как рубит усталостью. Отвык не спать по ночам. Сразу поднимаюсь наверх с намерением завалиться на пару часов. Вечер обещает быть долгим, не хочется начать зевать еще до полуночи.
Захожу в спальню, и сон как рукой снимает. Смотрю на смятую постель и вижу хрупкое тело Птички. Лежит на краешке, спит спокойно. Вокруг темно, мне стыдно.
Закрываю глаза и выдыхаю: приплыли. Уже глючит из-за неё.
Открываю глаза и снова смотрю на кровать. Нет никого, кроме дрожащего солнечного зайчика на подушке. Даже легкий аромат духов Сони больше не витает в воздухе.
Только чувство вины никак не исчезнет.
И вдруг до меня доходит, почему я так разозлился.
Все три года я считал ее своей. Не видел, не слышал, знать ничего о ней не знал, но помнил, как тихо и уверенно она сказала: «Да, твоя».
Где-то глубоко во мне жил глупый романтик, который верил, что так говорят только раз в жизни. Полагал, приеду и легко возьму своё. Но моего здесь не оказалось. Кого-то надо было обвинить и наказать. А некого. Она сама себя у меня украла. Наказал её. И себя заодно.
Спать в этой комнате невозможно. Душит.
Спускаюсь вниз, на диван. Опускаю оконные роллеты и вырубаюсь.
* * *
На вечеринку мы опаздываем. Сначала я проспал, потом Юля никак не могла определиться с обувью. В итоге приехали на полтора часа позже.
На террасе ресторана шумно и многолюдно. Но с улицы разглядеть присутствующих не получается – в проемах навесили золотистые шторки с гирляндами из бусин. Они красиво бликуют и придают полуоткрытому пространству интимность и определённый шик.
Идея хорошая. Молодец Птичка! С чувством стиля у нее всё хорошо.
Так, стоп! Не нужно думать о ней.
Юля берёт меня под руку, прижимается.
– Слушай, а там по-русски кто-нибудь говорит? Или мне весь вечер придется улыбаться, как глухонемой?
– Белецкие же оба говорят. Из университетских Пашка обещался быть, – задумываюсь. – Остальные гости из Штатов и Англии.
– Паша – это тот, у которого винодельня в Италии и болезненный развод?
– Он уже снова жениться собрался. Считай, что нет завидного жениха, – охлаждаю на старте. Юля любит сватать своих подруг моим друзьям и компаньонам. – Зато есть Тимур, хозяин ресторана. Тоже из наших. Петух питерский. Тебе такие нравятся.
– Петух – это гей, в смысле? – уточняет на полном серьезе.
– В смысле дохрена хорохорится, – ржу. – А гей – это просто гей, Юля. Тимур не из их числа, можешь смело навязывать ему своих незамужних куриц.
Мы заходим и одновременно ахаем. Обилие мишуры, перьев и живых цветов поражает. Гарик расстарался! Организовано всё по высшему разряду. По периметру зала фуршетные столики с вычурными закусками. В центре огромная горка шампанского. Музыканты играют джаз. Все присутствующие в костюмах и платьях эпохи Гэтсби. Удивительно, но никто не проигнорировал условие вечеринки.
Шик, блеск, красота!
Но все это великолепие я вижу фоном. Потому что прямо по курсу у меня ослепительно прекрасная Птичка. Стоит и искрится в лучах софитов вместе с шампанским в ее бокале. В открытом блестящем топике и критически короткой юбке. Тонкая и манящая. Невероятная! Меня не замечает. Весело щебечет с Заком – американским компаньоном Гарика. Самым богатым и, пожалуй, самым привлекательным неженатым мужиком из числа присутствующих.
Хруст собственных зубов я слышу впервые в жизни. Хочется подойти, без каких-либо предисловий взять за руку и вывести отсюда. Посадить в машину и отвезти домой, в ту самую комнату, где прошлой ночью я облажался. Просто, сука, взять и увезти! Потому что она – моя, и я хочу её до зубного скрежета.
