Текст книги "Ловушка для птички (СИ)"
Автор книги: Натали Эклер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Глава 31
Пришла, обняла и полностью заполнила собой пустоту
В прощальном зале немноголюдно. Приглушённо играет музыка Верди, вокруг много живых цветов. У гроба из красного дерева пять стульев, но заняты только три из них. Нетрезвую вдову привезут под конец, Юля пока не явилась. Рядом со мной Макс и моя мама, которая в последний момент решила прилететь.
Два часа тянутся долго. Люди подходят разные, но слова говорят одни и те же, с одинаково скорбными лицами. Я сдержано киваю, стараясь лишний раз не смотреть на почившего.
Если меня спросят, что я чувствую, отвечу – ничего. Только горечь на языке от обилия хризантем. Внутри пустота. Тяжелая и пугающая своей темнотой эмоциональная дыра.
Вчера я сам себя атаковал бессмысленными вопросами. Как такое могло произойти? Почему со мной? Когда я успел так напортачить, чтобы получить пулю в спину от своих же? Ответов не нашел. На ночь выпил снотворное и проснулся с этой дырой. Ни злости, ни обиды, ни жалости… Ничего. Человека нет и чувств к нему тоже.
– Выйду на воздух, поговорю с замом мэра и отдышусь от этих долбаных венков, – шепчу Максу и выхожу.
– Выпей таблетку от аллергии, – советует мама, и я киваю. Реакция на сложноцветные – далеко не главная проблема в моей жизни, но мама вечно переживает по ее поводу.
На улице достаточно тепло и пасмурно. Ночью был дождь. Асфальт мокрый, обувь у людей тоже и оставляет грязные следы на светлом полу. Это неприятно. Кажется, что грязь повсюду.
На ступеньках перед входом людей больше, чем внутри. Большинство курит и мне тоже хочется. Атмосфера как бы располагает к стопке водке и сигарете. Но я решил сегодня не пить ничего крепче чая, а курить – не моё, пробовал когда-то давно.
Один из замов градоначальника складно зачесывает мне о том, как много для города значил отец. Местный депутат обещает на ближайшей сессии горсовета поднять вопрос о том, чтобы назвать его именем одну из улиц. Я слушаю их с хмурым лицом.
Вскоре подходит личный адвокат бати. Он привез мачеху и занимается организацией поминок, которые будут проходить в отцовском поместье. Там же он планирует огласить завещание, составленное отцом почти два года назад. О том, что оно есть, я не знал, но особо не удивляюсь. Мне как-то фиолетово.
Переговорив со всеми «нужными» людьми, уже собираюсь вернуться и дать отмашку выстраивать процессию. Прикрываю глаза, делаю несколько глубоких вдохов и начинаю подниматься, когда замечаю в толпе на входе девушку, похожую на Птичку.
Черное пальто и пшеничного цвета волосы – это все, что я вижу, но все равно ускоряюсь. В дверях меня еще раз тормозит отцовский адвокат. Ему звонила Юля, расспрашивала о завещании. Она хотела бы присутствовать. На похороны не пришла, а на раздачу слонов первая бежит.
Следом за адвокатом войти внутрь мне не дает секретарь, потом выходит Макс… О девушке с пшеничными локонами я успеваю забыть.
Мы сталкиваемся с лицом к лицу, в узком дверном проеме. Я полный решимости вхожу, она в абсолютной растерянности выходит. Мы замираем в полуметре друг от друга и бесконечное количество секунд смотрим друг другу в глаза.
– София?? – не удивиться не получается.
– Здравствуй, Никита. Соболезную твоей утрате, – говорит она твердо, но в конце неожиданно вздрагивает.
Я делаю шаг назад, позволяя ей выйти.
Вокруг нас люди, разговаривать неудобно, и я не знаю, о чем. Никак не ожидал ее приезда и пусть видеть рад, радость эту скрываю.
Мы отходим в сторону. Она прячет глаза.
– Я хочу извиниться, – лепечет, и в ответ я совершенно по-дурацки угукаю. – Насчет твоего отца я была не права. Обвинила его в том, чего он не совершал. Долгое время я ошибалась и… мне стыдно. Прости. Светлая память твоему папе.
Она поднимает глаза, но только на секунду. Удерживать мой взгляд ей сложней, чем говорить.
– Хорошо, – мой голос звучит грубовато, – Ты только из-за этого приехала?
– Нет. Еще я виновата перед тобой и хотела бы попробовать исправить, то есть наладить, – запинается, – как-то найти общий язык, помириться с тобой. Если это возможно…
Она кусает губы и теребит лацкан пальто. Меня зовёт секретарь. Я поднимаю вверх палец, показывая, что нужна минута и обращаюсь к Соне:
– Сейчас мне очень неудобно говорить, сама понимаешь. Надолго ты приехала?
Мотает головой.
– На день, может два… Я не брала обратный билет.
– С кем осталась наша доча?
Этот вопрос меняет ее лицо. Она поднимает глаза и едва заметно улыбается:
– Николь с Марией. И Даша на подхвате, она прилетела. Моя подруга детства, если помнишь.
Я помню ее подругу.
– Можем встретиться вечером. Ты остановилась у мамы?
– Нет, у них я никогда не живу. Поеду в отель. Позвони, пожалуйста, когда освободишься. Я отниму у тебя не больше часа. Спасибо…
Птичка разворачивается, намереваясь уйти, но я успеваю задержать ее, ухватив за локоть.
– Погоди, – достаю из кармана и протягиваю отельную ключ-карту, – Отел Роял, номер сто один. Там мои вещи, не пугайся.
На лице у нее недоумение и некий протест, который она быстро подавляет. Протягивает руку, чтобы взять карту. Наши пальцы соприкасаются, и я не выдерживаю – приобнимаю ее.
– Подожди меня там, долго не задержусь, – шепчу в пахнущие солнцем волосы.
Соня быстро отстраняется, поправляет воротник пальто и испуганно шепчет:
– На нас смотрят.
Оглядываюсь. Один из замов, секретарь и Макс в шесть глаз рассматривают мою Птичку.
– Ну и пусть, – я снова притягиваю ее к себе, в этот раз уверенней.
И снова утыкаюсь носом в волосы, рукой поглаживаю по спине. Она несмело обнимает в ответ. Мы стоим так считанные секунды, единственно прекрасные за эти чертовы почти две недели, которые не виделись и не общались.
– Я буду ждать тебя, – полушепотом обещает Птичка и уходит.
Думать о ней я не перестаю даже на кладбище. Пришла, обняла и полностью заполнила собой пустоту. Я и злюсь, и обижаюсь, но вместе тем радуюсь и волнуюсь перед встречей с ней. Она приехала ко мне! Она хотела поддержать. Это многое значит.
Ехать на поминки не хочется, но приходится. Перед их началом в кабинете отца зачитают завещание. Юля приехала со своим адвокатом и сидит на диване, скрестив ноги и задрав подбородок. В этом кабинете ей все знакомо, диван особенно, я думаю.
Старый адвокат отца аккуратно вскрывает конверт, градус напряжения заметно возрастает. Пока он зачитывает вводные данные «кто, где и в присутствии кого», невольно наблюдаю за Юлей. Она нервничает больше всех.
Все активы холдинга мы с Максом наследуем в равных долях. Мачехе помимо обещанного брачным контрактом содержания остается поместье. Моей маме какой-то мини-отель на острове, о существовании которого никто не знал. Мамы даже нет в кабинете, и я на выхожу, чтобы пригласить ее.
Мы возвращаемся, когда последняя воля озвучена. Юле не досталось ничего, и она в бешенстве. Ее адвокат громко зачитывает заключение генетической экспертизы, согласно которому умерший является биологическим отцом Шурика. Моя мама ахает, мачеха истерически смеется, мы с Максом переглядываемся.
– Завещание будет оспорено в суде, – обещает все еще моя жена. – И развода легкого не жди! – цедит мне, направляясь к выходу.
– Хрен ты что получишь! Это я тебе обещаю, – неожиданно шипит на нее Макс.
– Села Юлька одной жопой на два стула, да нигде не поимела, – заливается нетрезвая мачеха ей в спину. – Говорила я тебе, Никита, не связывайся с этой дрянью!
– Вы что, разводитесь? – удивляется мама, как будто при таких раскладах возможен другой финал.
– Какая трагикомедия! Современный Реньяр[1], – отстраненно замечает старик-адвокат.
И только я улыбаюсь молча. Мне хочется поскорей уехать к Птичке, у нас с ней своя пьеса в двух действиях.
Закончив с адвокатом, я выхожу из дома. Во дворе меня ждет мама.
– Я правильно поняла, что Шурик мне не внук? – уточняет. Я киваю. – Всегда чувствовала. У тебя будут здоровые дети, Никита. Я об этом уже двадцать лет каждое утро молюсь.
– И твои молитвы услышаны, – подмечаю, думая о том, что нужно будет познакомить Николь с еще одной бабушкой.
Мама гладит меня по плечу:
– Но ты не бросай Шурика, брат тебе все же. Жалко его, инвалида. И о папе плохо не думай. Он всегда был привлекательным и харизматичным мужчиной, женщины на него липли, как мухи на мед.
– Мухи любят не только мед.
Мой сарказм в день похорон неуместен, мама смотрит с укором.
– Когда ты злишься, ты очень на него похож.
– Из общего у нас разве что злость, – хмыкаю снова некстати.
– Не нужно, Никита. Он всегда хотел лучшего для тебя.
– Знаешь, мама, когда кажется, что знаешь, как будет лучше другому – это только кажется. Он подложил под меня свою подстилку и вынудил признать его ребенка.
– Он не знал, что мальчик его. Сына не обделил бы.
– Я тоже думаю, что Юля до последнего держала этот козырь в рукаве. Пока я не сказал, что мы разводимся.
– Ты еще будешь счастлив, Никита. Отца прости, не держи обиду.
Я смотрю на нее как на блаженную.
– Он же тебя годами унижал, выживал из дома, сломал в итоге. Ты всю жизнь медитируешь, чтобы не чокнуться. И что? Отель перед смертью купил, и ты простила?
– Я его давно простила. Мне и без отеля прекрасно живется. Хочешь, тебе подарю?
– Прибереги для внуков! Давай завтра пообедаем вместе. Познакомлю тебя кое с кем, – обнимаю и сухо целую в щеку.
Не хочу больше говорить об отце. Его больше нет. А я есть, и Птичка моя есть, и она меня ждет.
[1] Пьеса Жана Франсуа Реньяра «Единственный наследник»
Глава 32
Нервничаю знатно, аж морозит
Только в такси замечаю, что у меня колени дрожат и руки трясутся. Как все нормальные люди, я не люблю похороны, но причина в другом.
Кручу в руках ключ от гостиничного номера и до сих пор не верю, что он принял мои извинения и согласился поговорить. Мог просто послать. Я была готова и к такому повороту.
По дороге в отель стараюсь отвлечься и успокоиться. Таксист попался молчаливый, поэтому утыкаюсь в боковое стекло. За ним моросит дождик. Напрасно я не взяла с собой зонт, надо было глянуть прогноз погоды перед отлетом.
Некогда родной город выглядит незнакомым. Он как будто уменьшился в размерах, скукожился и потускнел. Мне и раньше так казалось, когда приезжала, но в этот раз особенно чувствуется. Небо темное, деревья голые, дороги грязные… Унылая пора.
Сто первый номер Гордиевского оказывается люксом, естественно. С отдельной спальней и панорамными окнами. Интерьер в урбанистическом стиле мне неожиданно нравится.
В просторной гостиной большой диван, на кресле напротив одежда Никиты, на столике его закрытый ноутбук. Интересно, зачем ему этот номер? Только работает здесь или ночует тоже? Дашка говорила, что у них с Юлей огромный дом в пригороде. Неудобно ездить каждый день, наверное.
Осмотревшись, присаживаюсь на диван. За огромным окном уже сумерки: в ноябре темнеет рано. Мне неуютно, на душе тревожно. Ждать Никиту еще минимум несколько часов, я за это время изведусь, если буду просто сидеть.
На мини-кухне есть чайник и пакетированный черный чай. Наливаю чашку и иду с ней на диван. Достаю из рюкзака планшет. Он – моя надежда, на него все ставки.
На улице стремительно темнеет, и я включаю свет. Он тут какой-то странный, в виде подсветки по полу и потолку. Смотрится как-то слишком интимно.
Прикрыв вертикальные жалюзи, врубаю на огромной плазме какой-то музыкальный канал с клипами. В комнате становится уютней. Мне уже хочется свернуться калачиком и залипнуть в телек. Чувствуется усталость.
Напрасно я согласилась ждать Никиту в его номере. В таком стрессе была, что не сообразила, как помягче отказаться. Теперь мучаюсь. Очень хочется в душ, переодеться и укутаться в одеяло, а я сижу тут на птичьих правах и мандражирую, прислушиваясь к шагам в коридоре.
Проходит час, два, почти три… Клипы уже по второму кругу показывают. Я выпила две кружки крепкого чая, но бодрости не прибавилось.
Нервничаю знатно, аж морозит. Кутаюсь в пальто, но согреться никак не получается.
Тут на телефон приходит сообщение: «Буду через час, извини, задержали».
Не успеваю дочитать – руки снова ходуном. Я превращаюсь в паралитика?
Что мне делать этот час? Я уже всем позвонила и с Николь поболтала. Можно спуститься в ресторан и съесть хоть что-то кроме печенек, которыми перебивалась весь день, но не хочется. Прогуляться? Там темно и дождь.
Я решаю сходить в душ. Это наглость, бесспорно, но мне очень хочется согреться и смыть с себя два перелета.
Вода всегда приводит меня в чувства. После душа чувствую себя в сто раз бодрей и совсем чуточку уверенней. Руки не трясутся – уже хорошо. Переодеваюсь, высушиваю волосы и снова плюхаюсь на диван. Зависаю на каком-то романтичном клипе и – вот же ж блин – засыпаю.
В дверь сначала стучат, а потом она открывается. Я мгновенно просыпаюсь и резко вскакиваю. Пространство совершает резвый кульбит, в глазах на секунду темнеет. Я падаю обратно на диван, но вовсе не с той траекторией, по которой вставала.
Никита подлетает и хватает за плечи.
– Эй, ты что? – встряхивает и приподнимает, усаживая на диван. – Что такое?
Я смотрю на него, и мне вдруг становится страшно. Этот странный потолок с подсветкой, гостиничный запах, звуки рекламы из телевизора… Все вокруг пугающе чужое! И только он, мой Ники, родной. Склонился и смотрит взволновано. Цепляюсь пальцами в его предплечье и тяну к себе.
Он садится рядом, я роняю голову ему на плечо. Он легонько обнимает.
– Ты мой виски допила что ли? – спрашивает, усмехнувшись. Я мотаю головой. – А что тогда?
– Просто закружилась голова. Уснула, потом резко встала.
– Соня по имени Соня?
– У меня был сложный перелет.
Зачем оправдываюсь? Он не первый раз дразнит меня соней, мне вовсе не обидно.
– Сейчас лучше? – он наклоняется, заглядывает в лицо, – Может водички?
– Все хорошо, я в порядке, – веду плечом, освобождаясь от его руки.
– Голодная? Сходим куда-нибудь поесть или закажем в номер?
У него уставший голос и замученный вид. Он только после похорон, а тут еще я в предобморочном состоянии.
– Как хочешь, – пожимаю плечами и немного отодвигаюсь.
Все это время наши бедра тесно соприкасались. Кожа в месте контакта как будто горит. На самом деле, я хочу, чтобы так горело все тело. Хочу прижаться к нему, обнять крепко-крепко! Хочу, но не решаюсь. Все идет не так, как я планировала.
Никита водит пальцем по экрану смартфона, потом что-то быстро печатает… Я искоса поглядываю на него. Он похудел или это эффект черной одежды? Никогда не видела его одетым во все черное. Ему идет.
– Ты точно в норме? – наконец отрывается от телефона. Я уверенно киваю. – Пойду переоденусь?
Снова киваю и тянусь за своим стареньким планшетом.
Никита идет в спальню, затем в ванную. Слышу, как там зашумела вода.
У него был тяжелый день, он хочет отдохнуть, а тут я со своим «поговорить». Надо сделать то, что собиралась и уйти. Так думает одна часть меня. Вторая совершенно незапланированно хочет в душ, к нему.
Какого-то черта взбунтовавшееся воображение выдает мне голого и мокрого Ника за стеклянной дверцей, за которой я сама недавно стояла. Причем рисует навязчиво и детально.
Его красивое тело я знаю лучше, чем свое. Каждый рельеф помню, каждую родинку. Представляю, как по спине и сильным рукам стекают капельки воды, а по груди к животу сползает воздушная пена, и меня сначала в жар бросает, затем колотить начинает. Я неконтролируемо возбуждаюсь. Но алчному воображению этого мало. Следуя за пеной, оно спускается ниже и выдает такие картинки, что щеки вспыхивают, а низ живота тяжелеет.
Да блин! Это что за наваждение?
Я не ради этого сюда приехала. У меня дело, а у Никиты горе вообще-то. Нечего даже думать! Тряхнув головой, включаю планшет.
Экран светится, на нем всего одна папка с файлами. Вся моя надежда на нее.
Вода в душе больше не льется. Как только Никита выйдет, я отдам ему планшет, дам короткое пояснение и уйду.
В дверь громко стучат. От неожиданности я вздрагиваю.
– Это ужин, я открою, – кричит Гордиевский и сразу же выходит из ванной.
Я поворачиваю голову и подвисаю. На нем только свободные трикотажные штаны и сидят они так низко, что я нервно сглатываю.
Забрав у курьера два пакета с едой, он приносит их на мини-кухню и начинает разбирать.
– Я взял тебе лосось со спаржей, – он оборачивается и улыбается.
Точно заметил, как я на него пялюсь. Неловко получилось.
– Спасибо, – киваю и утыкаюсь в планшет.
Мне бы лучше не смотреть на него, но я не могу. То и дело кошусь, пока он раскладывает еду по тарелкам. Меня снова то морозит, то в жар бросает. Может вирус какой подхватила в самолете? Он же оденется, я надеюсь?
– Все готово, – говорит Никита, ставя на журнальный столик тарелки, – Осталось открыть вино.
– Я не буду, – получается у меня резковато.
– По глоточку, Соня. Напиваться никто не планирует.
Он приносит два бокала и наливает совсем по чуть-чуть, а потом плюхается рядом со мной и начинает есть. Одеваться и не думает.
Я смотрю на свою тарелку и вздыхаю. Еда выглядит хорошо и должно быть вкусная, но не представляю, как есть, когда внутри такой колотун.
Никита близко. Настолько, что я улавливаю знакомый запах его кожи, смешанный с ароматом геля для душа. Мысли начинают путаться.
– Тебе не холодно? – спрашиваю, стреляя в его торс боковым взглядом.
Гордиевский ставит тарелку на стол и поворачивается.
– Хочешь, чтобы я оделся? Смущаю?
В его голосе слышится насмешка.
– Тут не очень-то тепло, – замечаю, – Я замерзла, пока тебя ждала.
Он неопределенно хмыкает и встает. Мой взгляд упирается в резинку приспущенных брюк, и я слишком шумно тяну в себя воздух. Дышать спокойно почему-то сложно. Это точно вирус! Острый респираторный который.
Через минуту Гордиевский возвращается в толстовке и с пледом в руках.
– Держи, мерзлячка, – плед падает рядом, Никита садится на кресло напротив.
Поесть мне все же удается, вино я тоже выпиваю. Мы не чокаемся и пьем без тоста, понятно, что за упокой души его отца.
Разговор не клеится. Никита немногословен, у меня слова никак не складываются в нормальные предложения. Мы как-то косо и рывками говорим то о еде, то о странном освещении номера и нелогичном клипе российского рэпера… О всякой фигне, короче, а надо бы о серьезном.
Доев свое мясо, Никита откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. Я понимаю, что самое время поблагодарить за ужин, отдать планшет и свалить.
– Я привезла тебе это, – беру планшет в руки, – Тут всего одна папка. Называется «Николь». В ней собрано все, что касается нашей с тобой дочери. От фото теста с двумя полосками, которое я делала в слезах до вчерашнего видеообращения от Ники. Я рассказала ей о тебе, она знает, что ты приедешь и очень ждет встречи.
Этот тщательно заученный в самолете текст я выдаю на одном дыхании. Со стороны может показаться, что говорю спокойно, мой голос ровный и невозмутимый. На самом деле, не успеваю договорить, как глаза наполняются слезами.
Ник смотрит серьезно. На лице ни одной эмоции. Мне становится страшно. Может рано я рассказала Николь? Детский психолог посоветовал сделать это заранее, чтобы ребенок привык к мысли, что в его жизни кроме мамы скоро будет еще и папа.
Пересев на диван, Гордиевский берет из моих рук планшет и открывает папку.
Из фоток я сделала презентацию с подписями и пояснениями. Видеофайлы с маленькой Никой нарезала и смонтировала в часовой фильм под названием «Твоя дочь Николь». Некоторые видео оставила нетронутыми.
Первым делом Никита запускает фильм. Он начинается в нашего эпичного поцелуя на Площади Каталонии, который на старенький смартфон снял воришка, позарившейся на элитные часы на руке Гордиевского. Дальше идут счастливые кадры из Парижа. На них мы молодые и по уши влюбленные, селфимся и целуемся без остановки. Следующий кусочек – это беременная я, в садовом фартуке и с секатором в руке танцую в камелиях. Меня незаметно сняла Мария.
У меня снова наворачиваются слезы. В который раз просматривая эти кадры, я по новой проживаю важные моменты прошлого.
Вот мы с Марией идем в клинику, где через пять минут узнаем пол ребенка. А вот я с огромным животом никак не могу выйти из низкой машины Мишки и смеюсь почти до слез… Это предпоследняя неделя перед родами, кажется.
На видео наложена музыка. Она негромкая и нейтральная, оригинальный звук видео тоже слышен, но нормально клипы в телевизоре заглушают.
Никита ставит на паузу и тянется к пульту от телека. Вырубает его, после чего поворачивается и смотрит на меня в упор. В глазах боль.
Смотрю на него сквозь застывшие слезы и понимаю, что лучше уйти.
– Ты можешь оставить планшет и посмотреть, когда захочешь. Я пойду, – прихлопнув ладонью подлокотник дивана, встаю.
– Куда ты пойдешь? – голос звучит непривычно низко.
– В отель.
– Этот чем-то не устраивает?
Я недоуменно пожимаю плечами. В принципе, устраивает. Приятный чистый отель. Дороговат, наверное, но одну ночь я точно могу себе позволить.
– Если есть свободные номера, то переночую тут.
Я беру свое пальто. Рюкзак с вещами уже стоит на выходе.
– Присядь. Я позвоню администратору, ключ принесут.
– Нет-нет, я сама справлюсь. Ты отдыхай и смотри мое творчество, – говорю и тут же добавляю: – Если хочешь, конечно.
– Садись, – глазами указывает на диван и уже звонит.
Спорить бессмысленно. Если Гордиевский решил, то он сразу делает.
Присев на подлокотник, жду. Ник запускает фильм и утыкается в планшет. Смотрит сосредоточено и напряженно, хмурит лоб. Я чувствую себя воробышком на жёрдочке в ожидании выстрела. Скорей бы принесли мой ключ.
После фрагмента, где Мария везет меня в роддом, Никита снова ставит на паузу.
– Кто-то был с тобой на родах?
– Маша была вначале, рожала я сама. С акушеркой и врачом, то есть.
– Меня вспоминала, когда рожала?
Ну и вопрос! У него сегодня вечер странных вопросов?
Он настойчиво смотрит, ждет ответа. Киваю и отвожу глаза.
– …И что ты думала обо мне? Что я недостоин? Ненавидела в тот момент?
Вжимаю голову в плечи. Чувствую себя, как на допросе. Почему я должна была ненавидеть? Мне было больно, страшно, одиноко… Но я даже злиться на него не могла. Очень хотела, чтобы он был рядом., но это было невозможно. Все, что чувствовала – это отчаянье.
Я встаю и расправляю плечи. Мне больше нечего скрывать от него.
– Если тебе действительно интересно, какими мыслями и чувствами я жила эти три года, то в этой папке есть ответ. Текстовый файл. В нем все неотправленные тебе сообщения. Я начала писать их в день нашего расставания в аэропорту Парижа. Просто прочти их.
Он смотрит с интересом.
– Обязательно прочту. И все посмотрю. Спасибо.
– Спасибо, что согласился встретиться. Еще раз прости за оговор твоего покойного отца и… – меня прерывает стук в дверь, – И за то, что не сказала про Николь, прости, – договариваю и иду открывать дверь.
