Текст книги "Ловушка для птички (СИ)"

Автор книги: Натали Эклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 19

Наши отношения все больше запутываются

Идти с ним за руку приятно и странно. Так ходят официальные пары, а мы друг другу никто и вряд ли это изменится. На роль любовницы я не соглашусь, а место жены занято.

Никак не идут из головы его слова о сыне. Я знаю, что такое аутизм. Жаль мальчика, но ещё больше я сочувствую его родителям.

Моя Николь абсолютно здоровый ребёнок. Она открытая и эмоциональная, временами даже слишком, и это так круто! Общение с ней согревает и заряжает, дарит бесконечную радость. Наши объятия, щекотания, совместные игры, споры и даже маленькие ссоры – всё это наполняет мою жизнь истинным смыслом. Родители особенных детей лишены этого смысла, и мне искренне их жаль.

– Далеко твой дом? – вопрос Никиты прерывает невеселые мысли.

– Сразу за поворотом, – киваю вперед.

– Ты планировала идти одна через всю набережную? – качает головой. – Нельзя быть такой беспечной, София!

– Чтобы ты знал, я могу за себя постоять! В университете проходила курс женской самообороны и парочку приёмчиков помню. На твоё демонстрационное нападение не среагировала только потому, что мы знакомы. Скажи спасибо, что не отбила тебе яйца!

– Спасибо! – он звучно смеется. – Значит, ты у нас Сонька-каратистка! Помню-помню, как ты лупила воришку в Барселоне. – Смущенно улыбаюсь, а он шагает вперед и разворачивается лицом ко мне. – А помнишь, как мы целовались на той площади? Помнишь?

Спешно опускаю глаза. Я помню каждый наш поцелуй, начиная с первого у ворот дома его отца и заканчивая сегодняшним в туалете ресторана. И каждый из них мой любимый, но тот – самый-самый.

Мы шли к отелю и разговаривали. Немного поспорили. Я задумалась о том, что у нас с ним нет ничего общего и зря мы пробуем начать отношения. Поникла, а он заметил и поспешил всё исправить. Так неожиданно подхватил меня и так уверенно закружил, что я не смогла сдержать восторга. Запрокинула голову, раскинула руки в стороны и отдалась беспечному чувству свободы. А потом мы долго и красиво целовались.

– Повторим? – он наклоняет голову, стараясь заглянуть в глаза.

– Под ноги смотри! – шутливо толкаю его вперед.

– Повторим!

Не успеваю осознать, что это больше не вопрос. Мое тело мягко отрывается от земли, и пространство начинает вращаться.

Море, улица, пальмы, дома. Море, улица, пальмы, небо. Небо, небо, небо. Бесконечное, тёмное, звёздное… Я запрокинула голову.

– Лети, Птичка! – выкрикивает Никита.

Отрываю руки от его плеч и лечу.

Небо-звёзды, небо-звёзды, звёзды-глаза, его губы…

Мы целуемся иначе. Осторожно и нескладно. Одними губами. Не страстно и несмело, как будто неумело. Урывками сцепляемся взглядами. Оба думаем во время поцелуя, каждый о своём.

Я думаю, что в нём больше нет той внутренней свободы, поэтому мне с ним так тяжело. О чём думает Никита, расшифровать не получается, но смотрит он с грустью.

– Глупая идея, – шепчу и отстраняюсь. – Дважды в одну реку не войти.

– Но попробовать стоило, – вроде бы шутит, но получается невесело.

Мы идём дальше. За руки больше не держимся. Молчим. Каждый снова думает о своем.

Я думаю, что напрасно в первый же день не рассказала ему правду. И о наших отцах, и о нашей дочке. С каждой совместно проведенной минутой сделать это становится сложней. С каждым разговором наши отношения все больше запутываются.

Весь день я уговаривала себя перестать анализировать события прошлой ночи, но то и дело мысленно возвращалась на виллу.

Поведение Никиты никак не укладывалось в рамки нормального. Если бы подобное сотворил Даниэль, утром я заявила бы на него в полицию. Выкрасть человека, закрыть и удерживать – так делают психопаты. Но Гордиевский точно не из них. Он испытывает болезненную потребность находиться рядом со мной, но при этом постоянно злится. Явно винит себя за случившееся три года назад и страдает от этого.

Быть подлецом неприятно. Но если ты обидел плохого человека, морально легче. Именно поэтому он обвиняет меня черт знает в чём. Я поняла это только сейчас.

Весь день я тоже злилась. На него, на себя, на ситуацию, в которую мы вместе попали. Особенно, когда увидела его с женой и сыном. Решение пойти на вечеринку приняла на эмоциях и точно пожалела бы, не случись этот спонтанный разговор на пляже. Он многое прояснил.

У своего подъезда останавливаюсь. Никита осматривается по сторонам.

– Хороший дом.

– Отличный, – подтверждаю. – У комплекса своя территория с бассейном и детской площадкой. Тихо и пляж рядом, и в черте города. Всё рядом. Очень удобно…

Он несколько раз кивает и еще раз осматривается. Вздыхает. Улыбается. Опять вздыхает. Пауза затягивается. Нервно покашливаю и благодарю:

– …Спасибо, что проводил.

Наклоняется и легонько целует в щеку.

– Береги себя, – звучит так, словно мы расстаёмся надолго, и разворачивается.

У меня по спине холодок пробегает. Сейчас он уйдёт, и неизвестно, когда мы снова встретимся и сможем поговорить с глазу на глаз.

– Хочешь чаю? – спрашиваю спешно – он и шагу ступить не успел.

Поворачивается медленно. Слишком медленно. Я успеваю пожалеть, что предложила. Как правило, ночное приглашение на чай предполагает бонусом совместный утренний кофе. Это такой промо-пакет: два в одном. Но я приглашаю на другой чай. На тот, под который разговаривают.

Вот только чая у меня в доме нет. Совсем.

Гордиевский ловит мой взгляд. Знаю, он у меня сейчас растерянный.

– Ты ведь не надеешься, что я откажусь?

– Удивлена, что не напросился, – парирую и открываю дверь в парадное. – Мне показалось, на пляже мы не договорили. Вернее, говорил только ты, а мне тоже есть что сказать. Не против пообщаться по душам?

Соглашается коротким кивком, и мы входим.

Моя квартира на третьем этаже. Обычно я поднимаюсь на лифте, но сейчас сворачиваю к лестнице. По классике, за поздним приглашением на чай следует страстная прелюдия в лифте. Этой жуткой пошлятины случиться не должно. Мы поднимаемся ко мне, чтобы поговорить. И точка.

Я намерена сказать Никите правду о Николь. Надоело чувствовать себя двуличной и бояться, что узнает случайно. А ещё я устала от его унизительных обвинений. Я не ветреная девица, прыгающая из койки в койку, которой он меня считает. Узнав о дочке, он поймёт, как сильно ошибался.

– Давно тут живёшь? – спрашивает Гордиевский, проходя в небольшую гостиную, объединенную с кухней.

Вернувшись от него накануне, я на нервах разобрала все коробки, но комната всё равно выглядит необжитой. Из мебели в ней только стол и стул.

– С прошлых выходных, – отвечаю честно, набирая чайник.

Он выходит на балкон. Я открываю кухонный ящик и достаю две чашки. Свою с сердечком и Николькину с единорожкой. Других у меня нет.

– Хороший вид, – комментирует с балкона.

– С твоим не сравнить, – бубню под нос.

Он не слышит.

Чайник закипает, Никита возвращается.

Снова открываю кухонный ящик и переставляю в нем баночки и коробочки. Чая у меня нет и не было, но я создам видимость, что закончился.

Никита подходит ближе, останавливается в метре от меня. Рассматривает. Спину и затылок начинает покалывать.

– У меня нет чая, – говорю, резко развернувшись.

– Это означает, что мне нужно уйти?

Не знаю, что ответить. Рот открыла и ресницами хлопаю. Точно не хочу, чтобы он уходил. Он это считывает.

– Согласен на кофе…

Мотаю головой.

– …А что есть? – не сдаётся. – Я открыт для предложений!

– Ромашка в пакетиках.

Морщит лоб и вздыхает.

– Я очень хочу остаться и поговорить с тобой по душам, София, но от ромашки вынужден отказаться. У меня аллергия на сложноцветные. Может, ты меня покормишь? Какой-то я голодный. На вечеринке есть совсем не хотелось.

С готовностью киваю, иду к холодильнику и вспоминаю, что так и не заехала в супермаркет за продуктами. Из еды у меня только начатый несладкий йогурт и кусок подсохшего сыра.

Оборачиваюсь и виновато улыбаюсь.

Заглянув в холодильник из-за моего плеча, Никита хмыкает и растягивает губы в вежливой улыбке:

– Стакан воды подойдёт, можно просто из-под крана. Лучше со льдом, если он есть, конечно.

– Не уверена, – улыбаюсь в ответ.

Вот-вот мы оба рассмеёмся.

Открываю морозильник и – о чудо! рядом с пустой лёдницей лежит пакетик замороженных равиоли с мясом индейки. Когда я перевозила вещи из отеля, наш детский повар всучила их для Николь.

– Будешь детские пельмешки? Они быстро варятся и гипоаллергенные. В них точно нет сложноцветных! – мой голос звучит ликующе.

Я уже примерила на себя звание худшей хозяйки в жизни Гордиевского, но равиоли спасли ситуацию. А с несладким йогуртом они вкусней, чем со сметаной, кстати.

Пока закипает вода, мы стоим на балконе. Смотрим на темную гладь моря и по очереди вздыхаем. Никто не рискует начать диалог.

– Потрясную вечеринку организовали твои друзья, – захожу издалека.

– Теперь и твои. Вы с Ариной подружились, со слов Гарика.

– Мы не так много общались, чтобы стать подругами, но у нас с ней много общего.

– Давно заметил.

– Они знают, кто я? Знают о нас в прошлом?..

Кивает.

– …Тебе не кажется, что это некрасиво по отношению к твоей жене? В какой-то момент вечеринки я поймала себя на мысли, что все вокруг знают о нас. За спиной у Юли шушукаются, но в глаза ей улыбаются. Так подло…

Он не дает закончить:

– Не кажется. Во-первых, о нас знают только Белецкие и, возможно, догадывается Тимур. Никто из них не станет шушукаться, поверь. Во-вторых, Юля вовсе не несчастная овечка, какой ты пытаешься её представить. С чего бы тебе за неё переживать? С ней тоже решила подружиться?

– Нет, с ней у нас нет ничегошеньки общего.

Если сейчас добавить «кроме отца наших детей», пельмени можно не варить. Миссия ночного чая будет считаться выполненной.

Но я не стану сообщать ему о дочке вот так – между прочим, в разговоре о его жене.

На плите закипает вода, и я иду забрасывать пельмени.

– Ммм, как вкусно! – спустя несколько минут мычит довольный Гордиевский, за обе щеки уплетая детские равиоли, приправленные йогуртом и щедро посыпанные смесью перцев.

– Острое не может быть невкусным, иначе оно недостаточно острое, – подхожу и двумя пальцами беру один пельмешек.

Жую. Острый настолько, что глаза слезятся.

– Стопудово! – подтверждает Никита с полным ртом.

– Так говорил мой папа, – вздыхаю.

После курса психотерапии я вспоминаю папу с грустью, а не с болью и обидой, как раньше. Глядя на Гордиевского, грусть снова трансформируется в боль.

Как рассказать ему о наших отцах? И надо ли?

Съев пельмени, Никита оживляется. Принимается вспоминать вечеринку: кто в чём пришел, какие были конкурсы, кто как плясал на танцполе и на столах. Называет незнакомые имена. Я не успела познакомиться со всеми и не всегда понимаю, о ком речь, но слушаю с улыбкой. Вечеринка и вправду получилась зачётной.

Внезапно чувствую, как тяжелеют плечи. Смотрю на часы – четыре пятнадцать утра – немудрено, что усталость навалилась. Третья ночь подряд без сна. Третья ночь рядом с ним.

По ощущениям, мы не расстаёмся несколько недель. Слишком эмоционально и насыщенно событиями. На лицо явный передоз Гордиевским, а мне всё равно хочется быть рядом с ним. Это зависимость, и она прогрессирует.

– Никит, мне нужно сказать тебе что-то очень важное, но лучше сделать это на свежую голову. Сейчас очень устала и хочу спать, – признаюсь, глядя на него посоловелыми глазами. – Извини, кажется, я переоценила возможности своего организма.

– Пообедаем завтра?

– Хорошая идея. Созвонимся, – тру глаза.

Они слипаются. Хорошо, что стою. Сидя уже заснула бы.

– Тогда я вызываю такси? – достает из кармана телефон.

Не понимаю, почему он спрашивает. Надеется, что предложу остаться? Ну уж нет!

– Я пойду, – неопределенно взмахиваю рукой в сторону спальни. – Захлопни дверь, когда будешь уходить, если нетрудно.

– До завтра? – снова звучит как вопрос.

В ответ только угукаю и скрываюсь за дверью ванной. Как бы ни хотелось спать, макияж надо смыть.

Когда выхожу, Никита всё еще сидит за столом и копается в смартфоне.

– Сладких снов тебе, Птичка, – говорит, взглянув мельком.

– Пока, Ники.

Я захожу в спальню и падаю на кровать. Засыпаю, как только голова касается подушки.

Глава 20

Мне бы лучше уйти, но что-то останавливает

Неприятный вибрирующий звук в который раз пытается вырвать меня из глубокого сна. Мне спится так уютно, вот только это бесконечное жужжание надоедает. В какой-то момент я его не просто слышу, но и чувствую позвоночником. Просыпаюсь.

– Что за…

Недовольный вопрос виснет в воздухе, потому что на своем животе я ощущаю чью-то руку. Невольно напрягаюсь.

На вечеринке я выпила всего один бокал шампанского, так что обстоятельства вечера помню хорошо. Танцы-туалет-Никита, набережная-мокрый песок-Никита, моя кухня-пельмени-Никита…

Конечно же, это Гордиевский спит со мной. Уже узнаю его дыхание.

Выяснять, что он делает в моей кровати, не имеет смысла и… не хочется, честно говоря. Он беспробудно дрыхнет, а мне хорошо с ним рядом.

На улице светло, но, по ощущениям, совсем рано – можно ещё поспать. Закрываю глаза и проваливаюсь в приятную в пустоту, но мерзкая вибрация возвращается и снова будит.

– Тебе звонят, – шепчу сонно. Его ровное дыхание сбивается, он шевелится, но не просыпается. Вибрация продолжается. – Никит, у тебя звонит телефон, – говорю громче.

– Чёрт с ним, – откликается и обнимает меня крепче, притираясь щекой к моему плечу.

На несколько секунд наступает тишина, затем телефон снова жужжит.

– Надо ответить. Вдруг что-то срочное, – привстаю, давая ему понять, что так спать невозможно.

– Это таксист, наверное. Пусть уезжает. Спи, Птичка.

Телефон дрожит не переставая. Я начинаю злиться.

– Гордиевский, ответь!

Он бормочет что-то нечленораздельное и садится на кровати. Растирает заспанное лицо, достаёт из кармана телефон и смотрит на него. Не отвечает. Вижу по его реакции, что это не таксист.

– Жена? – спрашиваю охрипшим ото сна голосом.

Кивает и встает. Выходит из комнаты, чтобы перезвонить. Дальше я слышу череду вопросов:

– Да? Что? Что-о-о?! В смысле? Как? Когда? А ты где была? И как тогда? Я спрашиваю – как? Бля-я… Сейчас буду.

Он возвращается, но останавливается в дверях. На нём лица нет.

Понимаю, что что-то случилось, но ничего не спрашиваю. Это не моё дело, чтобы лезть с вопросами.

– Шурик пропал.

Я подскакиваю на кровати.

– Как пропал?!

– Непонятно. Нет нигде. Уже час не могут найти. Спрятался где-то или похитили. Не знаю… Надо ехать.

Он разворачивается и идёт к входной двери.

– Стой! – кричу вслед. – Я с тобой. В смысле отвезу и помогу. Полицию вызвали?

– Не знаю, я ничего не понял. Юля истерит.

– Две минуты и выезжаем. Умойся! – командую, натягивая на ходу джинсы.

Хватаю из шкафа первую попавшуюся рубашку и бегу в ванную.

Через несколько минут мы едем по пустынной набережной. Оказывается, уже половина десятого, но в выходные на улицах до обеда пусто.

– Я знаю, куда ехать, – информирую, заметив, как Никита забивает в навигатор адрес.

– Откуда?

– Это отель Марии. У нас там офис, и я там жила до недавнего времени. Вчера я видела тебя там. С букетом.

– Не знал.

Он вздыхает. Нервничает. Даже представить боюсь, что сейчас чувствует.

По пустым дорогам доезжаем быстро. Никита сразу бежит в номер, я иду в администрацию, пытаясь вспомнить, что нужно делать в подобных ситуациях. Чем быстрее начать поиск пропавшего, тем больше шансов найти.

– У нас ЧП, Софи, – с порога сообщает управляющий Антонио, – ребёнок исчез. Как сквозь землю провалился! Мама спала, а няня была в туалете. Пять минут – и его нет. На территории всё осмотрели. Полиция уже едет. И медиков вызвали. Там маме совсем плохо.

Немолодой испанец взволнован и напуган. Второй год он чисто номинально числится управляющим, но появляется в отеле редко, а всю работу делают администраторы.

– Смотрели записи с камер?

– Нет его на камере! И ничего подозрительного нет! Но там только вход в отель. Выход из их номера не просматривается.

– Мальчик мог на соседский участок выйти. Забора нет. Мы можем связаться с владельцем?

– Не думаю. В прошлом году хозяин сменился, контактов у меня нет.

– Плохо, – бубню себе под нос.

Непонятно, за что Мария ему платит зарплату.

Краем глаза вижу, что подъехала полицейская машина, но решаю не ждать и сразу иду в сторону соседского дома.

Участок от территории отеля отделяет живая изгородь из кипарисов. Маленькому ребенку протиснуться между деревьев ничего не стоит, а мне приходится пролазить ползком. Внизу стволов почти нет веток, но я всё равно больно оцарапываю плечо.

За кипарисами находится огромная холмистая территория, чуть поодаль виднеется недавно отреставрированный дом. Растений мало, только возле дома вижу с десяток лимонных и мандариновых деревьев. Они щедро усыпаны яркими плодами, которые могли привлечь внимание малыша.

Интуиция мне подсказывает, что нужно идти к ним. Надеюсь, что сын Никиты просто заинтересовался яркими оранжевыми и желтыми шариками на деревьях вдалеке и теперь сидит под ними, потому что забыл дорогу обратно.

Интуиция меня подводит.

Я нахожу малыша раньше – в двадцати метрах от кипарисов. Он лежит прямо на газоне в какой-то неестественной позе на спине. Рядом стоит робот-газонокосилка.

То, что я вижу, в прямом смысле выбивает почву из-под ног.

Шурик бледный, как полотно, а его ножка находится под роботом. Но я не сразу понимаю, что произошло. Падаю перед ним на колени и пытаюсь взять на руки и только теперь замечаю на ножке кровь. И вокруг кровь. Много крови! Очень много!

В глазах на секунду темнеет. Надо кричать и звать на помощь. Знаю, что надо, но не могу. Мой голос даёт предательский сбой. Открываю рот, но крикнуть никак не получается.

Вокруг никого нет. Кроме меня помочь ребенку некому. Поэтому беру себя в руки, глубоко вдыхаю и решаю действовать. Приподнимаю и отодвигаю робота, пытаясь освободить ножку, и вот после этого ору. Как сумасшедшая ору во всё горло, увидев, что часть детской ступни срезана лезвиями газонокосилки.

Дальше всё происходит как в кино.

Полицейский оттаскивает меня от ребёнка. Подбегает Никита, трясущимися руками поднимает тряпичное тело сына и растерянно смотрит по сторонам. Обезумевшая Юля воет и виснет у него на плече. Слышны сирены подъезжающей скорой помощи.

– Он жив! – по-русски кричит Никита и несёт малыша навстречу бегущим врачам.

– Он жив, – повторяю для себя и чувствую, как к горлу подступает тошнота.

Мои руки липкие от крови, джинсы и рубашка перепачканы. Смотрю на них, и перед глазами плывут тёмные пятна. Я плохо переношу вид крови и легко могу потерять сознание, но отдаляющийся голос Никиты вырывает меня из жуткого морока.

– София, помоги мне! – просит он, укладывая Шурика на носилки. – Помоги мне с переводом! Я не понимаю, что они говорят!

Медики переходят на английский. Никита сразу включается в разговор.

– Что они говорят?! Переведи мне! Что-о-о? – завывает Юля и виснет теперь на моем плече.

Она не в себе: глаза стеклянные, дрожит и скулит беспрерывно. Обнимаю её и пытаюсь успокоить:

– Всё в порядке. Он жив. Его везут в больницу. Ему помогут. Всё будет хорошо. Он жив…

Шурика накрывают фольгой, на лицо надевают кислородную маску и несут к реанимобилю. Никита следует за ним.

Я знаю, что присутствие мамы в госпитале обязательное, поэтому беру Юлю за руку и веду к своей машине.

Мы едем следом за скорой. Звук сирены и работающий впереди маячок держат в диком тонусе. Ехать приходится быстро, я пытаюсь сосредоточиться на дороге, но монотонный вой Юли сильно отвлекает. Не хочу думать, как бы я вела себя, случись подобное с Николь. Не хочу, но думаю. Мы два года прожили в этом отеле, в соседнем номере. Я никогда не оставляла дочь без присмотра, но Шурик тоже был с няней. Господи, это такая трагедия! Хоть бы всё обошлось, и малыш быстро выздоровел!

Мы приезжаем в тот же госпиталь, в который три года назад после аварии привезли Никиту. Тогда я представилась его невестой и ночевала с ним в палате. После той необычной ночи больше ни разу здесь не бывала. Бог миловал.

Маленького Шурика сразу увозят в операционную. Нас с Юлей просят подождать в фойе приемного покоя. Никиту тоже не пускают. Он, обхватив себя за голову, мерит шагами коридорчик перед входом в операционный блок. Весь в себе и своём горе, на нас даже не смотрит. Ему плохо. Физически чувствую его боль. Очень хочется подойти и обнять, но нельзя. Заламываю руки и присаживаюсь на дальний стул, чтобы быть подальше от него. Мне бы лучше уйти, я здесь лишняя, но что-то останавливает.

Юле можно его обнять, но она не хочет. Или боится. Плюхается рядом со мной, продолжая завывать. У меня скоро мозг взорвется от ее скулежа, но вместе с тем сердце разрывается от жалости.

Никита подходит. Останавливается напротив жены и спрашивает каким-то загробным голосом:

– Как ты могла вырубиться? Как? Тебя попросили пять минут посмотреть за собственным ребёнком. Неужели нельзя было потерпеть и не спать?

– Я не знаю, – всхлипывает Юля. – Я устала, не выспалась.

– Ты постоянно тыкаешь меня носом в то, что я безучастный, равнодушный… А самой насрать на своего сына. Поспать после пьянки важней!

– Но я же не знала, что он сможет выйти! Он совсем маленький! – она срывается на истерический плач. – Он теперь не сможет ходить? Одноногим останется? Инвалидом?

– Ты вообще нормальная? О чём думаешь, а? Он столько крови потерял! Лишь бы выжил! – выкрикивает Никита ей в лицо.

Я не выдерживаю. Вскакиваю, хватаю его за локоть и оттаскиваю в сторону.

– Какого чёрта ты на неё орёшь? Она с ума сходит от страха и чувства вины, а ты добиваешь! Бессовестный! Тебя вообще не было там. Где ты был, когда твой сын отправился в своё опасное путешествие? А, Никита? Где? Что было важней для тебя?..

Он смотрит ошеломлённо, но меня не остановить.

– …Если ты мужик, Гордиевский, то возьми на себя часть ответственности за случившуюся беду. Поддержи жену, пройди вместе с ней через этот кошмар. А не веди себя как говнюк, умеющий только других обвинять во всех своих бедах!

Вижу, что он собирается с мыслями и хочет что-то ответить, но нас перебивают – медсестра просит заполнить бланки, написанные на испанском языке, так что без моей помощи им не обойтись.

Документы никто не взял, конечно же, но Никита находит сканы паспортов в телефоне. Отдаёт его мне и уходит в сторону. Не может усидеть на месте, ходит взад-вперед.

Дрожащими руками я пишу латиницей имя ребёнка, ниже имена родителей.

Дата рождения Шурика – 15 апреля. Он почти на три месяца старше Николь. То есть Юля точно забеременела до конкурса красоты, на котором мы с Никитой познакомились. У них было всё серьёзно. Я просто влезла в чужую историю тогда и снова мешаюсь теперь.

Если бы Никита не остался у меня, а поехал к своей семье, трагедии можно было избежать. Я чувствую себя виноватой. Сейчас заполню анкеты и незаметно уйду.

Со слов Юли заполняю данные о прививках и группе крови. У Шурика вторая положительная. Дальше идут вопросы о генетических и других серьезных заболеваниях родителей и две графы, в которых нужно указать их группы крови.

– У меня первая положительная, – всхлипывает Юля.

Я записываю: «0 (I)».

– А у Никиты?

Она пожимает плечами и громко спрашивает:

– Какая у тебя группа крови?

– Первая вроде, – бросает он через спину, продолжая вышагивать по коридору.

И во второй графе пишу: «0 (I)».

Дописываю и подвисаю. Если у обоих родителей первая группа крови, у ребёнка не может быть второй. Так не бывает!

– Ты уверена, что у Шурика вторая? – уточняю у Юли.

– Да, а что? – она заметно напрягается.

– Ничего, просто это важно. Но в любом случае ему уже сделали анализ, – стараюсь говорить спокойно.

Заполнив все графы, отношу бумаги на ресепшен. Медсестра просматривает их мельком и кивает, собираясь сложить в папку. Останавливаю ее рукой и указываю на графы с группами крови.

– Это ведь невозможно? – спрашиваю шепотом.

Особенности групп крови человека я отлично помню ещё со школьной программы. С биологией у меня было более чем хорошо, я все городские олимпиады выигрывала. Согласно законам Менделя, ребёнок родителей с первой группой наследует первую. Антигену в крови ребёнка взяться неоткуда. Но лишний раз убедиться в своих подозрениях не помешает.

– Один из родителей не биологический? – аккуратно интересуется понятливая медсестра, подтверждая мою догадку.

Я пожимаю плечами.

– Но надо проверить группу ребёнка.

Она кивает и что-то щёлкает в компьютере. Потом поднимает на меня глаза и шепчет:

– Анализ уже в базе. У ребёнка вторая плюс. Его готовят к переливанию.

– Скорей всего папа перенервничал и перепутал, – невозмутимо улыбаюсь и иду к Никите отдать телефон.

Ничего он не перепутал. Я видела его процедурную карту после аварии три года назад. Там была указана группа крови с резусом. У меня тоже первая положительная, поэтому и запомнила.

Бомбейский феномен у славян встречается крайне редко, но встречается. И можно было бы списать нестыковочку с кровью на него, если бы не одно жирное «но»: при бомбейском феномене тест на отцовство дает отрицательный результат. То есть тот тест три года назад в любом случае был липовым.