Текст книги "И тогда я ее убила"

Автор книги: Натали Барелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА 35

Когда я говорю официанту в «Уголке Перри», что ищу Джима Ферна и его компанию, он смотрит на меня на миг дольше, чем следовало бы. Бог его благослови, он меня узнал. Надо же, какими, оказывается, культурными бывают официанты! Но, опять же, это один из лучших ресторанов города; может, им тут положено разбираться, кто есть кто.

– Все в порядке, мэм?

– Конечно, а почему вы спрашиваете?

– Возможно, вам лучше зайти в дамскую комнату, мэм. Она вон там.

Он показывает куда-то на зады обеденного зала, я поворачиваюсь посмотреть и мельком вижу себя в зеркале у гардероба. Тушь размазана по всему лицу. Это показалось бы смешным, если не было бы таким жалким. Я подхожу к зеркалу, чтобы приглядеться получше, роюсь в сумке, нахожу бумажные платки и, как могу, стираю потеки, заодно освежив помаду.

– Все в порядке, правда. Спасибо. – Я быстро прихожу в себя, и мне все равно, что подумает официант.

Он кивает и показывает, куда нужно идти. Я вытягиваю шею, выискивая в главном обеденном зале Джима с Элисон, но не вижу их.

– Сюда, пожалуйста, – говорит официант, и тут я замечаю Джима.

Он сидит во главе длинного стола, за которым еще Кэрол, Терри, Дженни и как минимум полдюжины людей; некоторые кажутся смутно знакомыми, других я раньше не видела. Все сидят с поднятыми бокалами и смотрят на Джима, который произносит тост или, скорее, милостиво снисходит до своих почитателей, обращаясь к ним с речью. Сильно напоминает живую картину.

– Всем привет! – бодро произношу я. Лица как по команде оборачиваются ко мне. Я улыбаюсь и с энтузиазмом киваю присутствующим. – Надеюсь, не слишком опоздала? Боже, вы уже и заказ сделали, – очень радостным тоном добавляю я, ни к кому конкретно не обращаясь; на лице у меня, как приклеенная, сияет широкая улыбка. Опираюсь на спинку ближайшего стула, чтобы не потерять равновесие, и поворачиваюсь к Джиму.

Он не произносит ни слова, лишь буравит меня взглядом, его сжатые губы превратились в тонкую бледную линию. Глаза прищуренные, жесткие. Мне хочется поежиться оттого, каким разъяренным он выглядит, щеки заливает краска смущения. Я стою, как дурочка, не имея понятия, что делать дальше, но меня спасает Терри: он быстро подзывает официанта, и тот немедленно организует для меня место. Все с грохотом сдвигают стулья, чтобы поставить еще один, для меня; никто не спрашивает, где мне хотелось бы сидеть, но в конце концов я оказываюсь неподалеку от Джима, между двумя незнакомыми молодыми женщинами, вроде бы несколько недовольными поднявшейся из-за меня суетой.

Кэрол сидит слева от Джима, она протягивает через стол руку, и я неловко ее пожимаю.

– Рада тебя видеть, Эмма. Так здорово, что ты смогла прийти.

– Правда? Мило с твоей стороны. Вот бы еще мой муж сказал то же самое.

Джим уже взял нож с вилкой и теперь демонстративно режет спаржу. Сбоку на шее у него пульсирует жилка, а на лбу, как раз между глазами, багровеет пятно. Он становится таким в стрессе. Или когда злится. Или взбешен так, что дальше некуда.

– Я вас прервала, простите, да еще во время тоста. Давайте продолжим! – Я встаю, отодвигаю стул, но не рассчитываю силу, и он опрокидывается на пол. – Ох, оставьте это, оставьте, – машу я рукой, хотя никто не пытается его поднять. – Давайте, народ! Нужно произнести тост!

Никто не знает, что делать, – все смотрят на Джима, ожидая намека, подсказки, чего угодно.

– Сядь, Эмма, – бормочет он.

– Нет! Ну что же вы? Это же праздник, так? Ну-ка вставайте все! – На случай, если они не понимают, что значит встать, я поворачиваю руку вверх ладонью и делаю ею энергичные движения в сторону потолка. Терри, дай ему бог здоровья, вскакивает и поднимает бокал:

– За «Миллениум» и его талантливого руководителя!

Остальные наконец робко следуют его примеру, встают и повторяют мои слова под скрип стульев.

– И пусть этот успех будет первым из многих! За министерство финансов! – добавляет Терри.

– За министерство финансов! – подхватывает общий хор.

– За мой миллион баксов, который сделал контракт возможным! – восклицаю я, так резко поднимая бокал, что половина содержимого проливается на скатерть. Я одним глотком осушаю остаток, но на сей раз хор молчит. Все смотрят на меня, затем – на Джима.

Джим встал. Я вижу это краешком глаза. Он хватает меня за локоть. Теперь уже все лицо у него свекольного цвета. Я несколько волнуюсь, как бы его удар не хватил, а он резко дергает меня от стола, и я спотыкаюсь, чуть не упав. Каблук зацепляется за ножку стула, и лабутен слетает со ступни.

– Пусти! Перестань! – кричу я, но он идет слишком быстро, увлекая меня за собой; его пальцы впились мне в руку чуть выше локтя.

Персонал ресторана пялится, когда мы проходим мимо, однако никто не пытается остановить Джима. Вероятно, у всех на уме одно и то же: чем скорее меня тут не будет, тем лучше для каждого.

Джим толкает плечом стеклянную дверь, дергает меня за руку, хватает за плечо и выталкивает из ресторана. Я падаю на тротуар.

– Ты пьяна. Поезжай домой, Эмма, – с отвращением глядя на меня, говорит Джим.

Я упираюсь руками в асфальт, приподнимаюсь и умудряюсь сесть. Мимо Джима проскальзывает официант, протягивая ко мне руку. Я тоже тянусь к нему, благодарная за то, что он готов помочь мне подняться, однако нет: он принес мою туфлю и сует ее в протянутую ладонь.

– Вызвать такси, мэм? – спрашивает он.

– Нет, – я сглатываю и чувствую, как в горле клокочут рыдания, – все в порядке. – Ухитрившись встать, показываю на противоположную сторону улицы, где припаркована (если честно, кое-как) моя машина.

– Тебе нельзя за руль, – фыркает Джим.

– Тебе-то какое дело? Нечего мною распоряжаться, мудила! – кричу я.

И ковыляю через дорогу к машине. На колене ссадина, мне больно. Дверцу приходится открывать целую вечность, потому что я без конца роняю ключи. Оборачиваюсь посмотреть, наблюдает ли за мной Джим, но вижу его удаляющуюся спину: он возвращается в ресторан и машет рукой сбоку от головы, будто отгоняя источник раздражения, то есть меня.

Я прислоняюсь лбом к рулю и позволяю унижению меня захлестнуть. Рыдаю так, что даже дышать толком не могу. Погружаюсь в страдание столь глубокое, что не чаю из него выбраться. Я не хочу заводить мотор, не хочу вообще ничего делать, только сидеть тут и хватать ртом воздух.

Звонит телефон, и сперва я его игнорирую, потому что в этот ужасный миг мне кажется, что я никогда не была столь одинока и друзей у меня нет и быть не может. Ни единого. Некого попросить о помощи. И вызов переключается на голосовую почту.

Но телефон звонит опять. Кто бы это ни был, ему действительно хочется со мной поговорить. Я вываливаю содержимое сумочки на пассажирское сиденье и беру трубку.

– Алло? – удается выдавить мне.

– Эмма, это Николь. Надеюсь, я не слишком поздно.

– Николь?

– Николь Каллаган – ну, знаете, из телефонной компании.

– А-а, Николь, повисите секундочку, пожалуйста. – Я кладу телефон, сморкаюсь, вытираю лицо. – О’кей, Николь, прошу прощения. Слушаю вас.

– Просто хотела сообщить, что добыла для вас адрес.

Я резко выпрямляюсь.

– Добыли адрес?

– Да, мой парень отследил айпишники. А чего тянуть-то? У вас ручка есть?

– Сейчас, минутку. – Я роюсь в вещах на сиденье, беру ручку, старый чек и сообщаю: – Я готова.

Она диктует, а я записываю. Это не мой адрес. Не знаю почему – похоже, я действительно схожу с ума, – но я почти поверила, что каким-то образом за всем этим стоит Джим.

Закончив разговор, я смотрю на листок бумаги с неровными каракулями. Я не в том состоянии, чтобы сцепиться с шантажистом, но мне надо знать, кто меня мучает, и положить этому конец. Хватаю с пассажирского сиденья кошелек, вываливаюсь из машины и устремляюсь к кофейне в конце квартала.

* * *

Через полтора часа я паркуюсь перед ухоженным домом из бурого песчаника. Не знаю, кто здесь живет, – ни разу не бывала в этом районе, – зато вот-вот выясню, кто ненавидит меня настолько сильно, что последнюю пару недель превращал мою жизнь в ад. Неужели всего лишь пару недель? А по ощущениям – века. Но кто бы ни был мой обидчик, такое впечатление, что он не больно-то нуждается в моих деньгах. Это не многоквартирный дом, а особняк. Его окна темны; обитатели, вероятно, уже спят, время-то близится к полуночи. Я прихлебываю горячий черный кофе из очередного стаканчика и постепенно прихожу в себя – ну или хотя бы трезвею. Я готова встретиться лицом к лицу со своим ночным кошмаром. Наверное, следовало бы бояться: в конце концов, преследователь кое-что знает обо мне, кое-что очень тайное, а я не знаю о нем абсолютно ничего. Но страхи позади. Меня трясет от гнева. Я не спеша разглядываю окна и гадаю, кто спит за этими занавесками в спальне наверху. У меня есть все время на свете, и я жду, когда стану достаточно трезвой. Подкатывает такси, оно останавливается перед домом, и через мгновение кто-то выходит из него и поднимается на крыльцо. Когда такси отъезжает, я тихонько открываю дверцу и перехожу дорогу. Фигура на крыльце оборачивается, услышав стук моих каблуков по тротуару.

– Эмма, что ты тут делаешь?

ГЛАВА 36

До Ханны быстро доходит, что мне все известно. Мое потрясенное лицо говорит само за себя: ей ясно, что я не ожидала ее тут встретить. Лицо у нее делается каменным, но она все же приглашает меня в дом.

– Чего ты хочешь, Эмма?

– Я думаю, вопрос в том, Ханна, чего хочешь ты.

Я иду следом за ней в гостиную. Она снимает пальто, бросает его на спинку дивана, я делаю то же самое. По-прежнему не глядя на меня, она направляется к антикварному барному шкафчику, достает бутылку скотча и два бокала, наполняет их, вручает мне один. Я беру его, хотя пить не собираюсь: на то, чтобы протрезветь, ушло почти два часа, во время которых я галлонами вливала в себя черный кофе.

– Тебе что, заняться больше нечем, – спрашиваю я, – кроме как меня доставать? Преследовать? Черт, ты вообще нормальная?

Ханна смеется, и сейчас смех ее звучит не слишком-то приятно.

– Да кем ты себя возомнила? – вдруг рявкает она, и никакого смеха уже и в помине нет. Она осушает бокал и быстро наливает себе еще, ведь бутылка по-прежнему у нее в руке.

Фантасмагория какая-то – стоять вот так посреди ее гостиной с бокалом виски. Со стороны это наверняка выглядит светским общением, а вот изнутри… ну, тут другая история.

– Знаешь, а я ведь в полицию обратилась.

– Сильно сомневаюсь.

– Там не в восторге от анонимных угроз, шантажа и всех тех врак, которые ты написала на моей странице в «Амазоне».

– Эмма, умоляю, давай без этого дерьма, хорошо? Мы с тобой обе знаем, что ты ни словечка из этой книги не написала.

Долив себе скотч, Ханна ставит бутылку и садится на диван. Сейчас она совсем не похожа на обычную незлобивую Ханну. Будто сняла маску и выглядит теперь усталой и жесткой.

На самом деле я даже в мыслях так далеко не заходила. На миг возникает желание швырнуть в нее бокал и уйти, но мне нужно выяснить, что ей известно и в особенности – какие доказательства у нее есть. Если вообще есть.

– С чего ты взяла?

– С того, что это была моя идея. – Она наклоняется ко мне и тычет указательным пальцем мне в грудь. – Моя идея, сучка ты мелкая.

Я ничего не отвечаю. По тону ясно, что ей отчаянно хочется выговориться, а лучшего слушателя, чем я, и не придумаешь. Я кладу сумочку на бар рядом с бутылкой, усаживаюсь в кресло напротив хозяйки дома, устраиваюсь поудобнее и жду продолжения. Ханна откидывается на спинку дивана.

– Я говорила Беатрис, – начинает она, – мол, не печатай эту книгу под своим именем, а то они распнут тебя, критики проклятые. Ты женщина, пишешь коммерчески успешные книги. Сперва прощупай обстановку. – Она делает глоток. – Беатрис собиралась опубликоваться под псевдонимом, но я сказала ей: забудь, слишком сложно. Не сможешь ни интервью дать, ни фотосессию устроить. Нет, тебе нужно подставное лицо.

Подставное лицо. Именно этот термин я слышала от Беатрис в тот роковой день.

– А потом на горизонте появилась ты. Она позвонила мне и сказала: «Я нашла ее, дублершу. Она идеальна. Тебе непременно надо с ней встретиться, Ханна».

– На ужине, который она устроила, – говорю я.

– И, блин, ты правда была идеальна. Этакий щеночек, без памяти влюбленный в Беатрис. Я тогда ей сказала: «Ты бы даже по объявлению на „Крейглисте“[5]5
  Популярный сайт объявлений.


[Закрыть] не нашла никого лучше». Ох, как же мы над тобой смеялись!

Вид у нее становится совершенно ненормальный, как у невменяемой: на лице гримаса, голова запрокинута. Мне приходит в голову, что, может, она опаснее, чем я предполагала.

– И ты до сих пор смеешься? – спрашиваю я.

Она резким движением снова обращает ко мне лицо.

– Но тебе понадобилось взять и все испоганить. Фрэнки Бадоса! – с отвращением выплевывает она имя моего издателя. – Тебя, конечно же, должна была представлять я и продать книгу издательству с репутацией.

– Ты уверена, Ханна? Беатрис явно дала понять, что ты как раз не должна меня представлять.

– Ты о чем?

– Она сказала, что, если ты станешь моим агентом, люди могут догадаться, кто настоящий автор рукописи. Слишком близко ко мне, сказала она. Если начистоту, она очень настаивала на том, чтобы найти кого-нибудь новенького.

Ханна тянет руку за спину, туда, где стоит бутылка, хватает ее и доливает себе скотча.

– Беатрис была стервой, – тоном констатации факта говорит она.

– Ага, расскажи мне об этом! – Она не улавливает сарказма и понимает мое предложение буквально.

– Я работала на нее двадцать лет. Двадцать лет моей жизни ушло на то, чтобы почесывать ее эго, обеспечивать ей успех, взять неизвестно кого и превратить в самую продаваемую писательницу криминального жанра последнего десятилетия. Ты это знала?

– Уверена, что ты и себя не забывала, – замечаю я, окидывая взглядом дорого обставленную гостиную.

– Но она потеряла… потеряла хватку. Читала ее последние две книги? Они ужасны. Беатрис выпала из обоймы. Книги продавались неважно, и она винила в этом меня. – Она снова принимается тыкать пальцем, на этот раз в собственную грудь: – Меня! Я создала ее, но даже я не могу превращать воду в вино. А ей захотелось вышвырнуть меня, сменить агента. Она говорила, что со мной ей тяжело, что я недостаточно усердно работаю на нее.

– Ого, жестко.

– Она уволила меня письмом на электронную почту, представляешь?

– Ладно, погоди, мне печально все это слышать, реально полная жесть, но я-то тут при чем? Если она тебя уволила, ты уж точно не могла стать агентом, который занимается «Бегом по высокой траве».

– Она захотела сменить жанр и решила, что я не справлюсь. – Последние слова Ханна почти выплевывает. – Если честно, менять жанр сейчас, когда ее карьера пошла на спад, было провальной идеей. И уж всяко ей не следовало переходить на серьезную прозу. Ну не сука ли, а? Не могу сказать, что сильно расстроилась, услышав о ее кончине. Не то чтобы я желала ей смерти, к тому же момент был неподходящий. Вот если бы она упала с лестницы, полностью реализовавшись как писатель, было бы куда лучше.

– Но если ты знала про роман, зачем позвонила мне с рассказом, что нашла старый план его сюжета?

Ханна смеется.

– Нет никакого плана, Эмма. Я просто тебе голову дурила.

– Ясно. А отзывы на «Амазоне» и телефонные звонки – это все ради шантажа, да? Ты хочешь миллион баксов, понятно. Все вы, люди, одинаковы. Но так уж вышло, что у меня таких денег нет. Так что можешь занимать очередь.

– Миллион баксов? Ты не иначе как шутишь. Я хочу быть твоим агентом и хочу задним числом получить все причитающиеся отчисления от предыдущих продаж, уж поверь.

– Но в записке… – Я не заканчиваю предложение, а мысленно еще и стыдливо закрываю лицо рукой.

Каковы шансы на то, чтобы Джим попросил у меня миллион долларов, а на следующей день у моего порога появилась записка с требованием той же суммы? Мне ли она вообще предназначалась? Я гоню тревожные мысли прочь. Мне пока в них не разобраться.

– Ладно, вот они мы с тобой, – я снова восхищенно оглядываю комнату, – вместе выпиваем, и это славно, мы ведь целую вечность не могли встретиться. И я рада, что наконец сижу здесь, но, опять же, напрашивается вопрос: чего ты хочешь, Ханна?

– Ты оглохла? Я только что сказала. Теперь я твой агент. Подпишем прямо тут контракт, и возместишь мне все комиссионные, которые я должна была получить. Ну и еще некоторую сумму – назовем ее процентом с просрочки выплат.

– Понятно. – Хотя я не совсем понимаю, как она собирается заставить меня принять ее условия, но, без сомнения, мне скоро объяснят.

Я опускаю руку за кресло, по-прежнему глядя на Ханну, и аккуратно, очень медленно и абсолютно бесшумно выливаю свой скотч на ковер. Потом встаю и иду к стойке, где стоит бутылка. Протягиваю руку к постоянно пустому бокалу Ханны – если бы я столько пила, уже бы под стол свалилась, – и она не глядя вручает мне его.

– У тебя лед есть? – спрашиваю я.

Она поворачивает ко мне голову и, кажется, собирается послать куда подальше, но потом идет прочь из гостиной, предположительно в кухню. Я тем временем роюсь в сумочке и достаю таблетки, которые прописал доктор Крейвен. Руки совсем не дрожат, и это приводит меня в восторг. Я и не знала, что способна на такое. У Ханны впечатляющий набор барных принадлежностей, поэтому я хватаю пестик для коктейлей и размельчаю на дне ее бокала по крайней мере полдюжины таблеток. Когда я слышу шаги возвращающейся из кухни Ханны, они уже перемолоты в тонкий порошок. Она входит с ведерком льда – винтажный стиль, серебряная сеточка снаружи, красота, – и я наливаю на два пальца скотча сперва в ее бокал, а потом в свой. Беру щипчики, бросаю себе пару кубиков льда и поворачиваюсь к ней:

– Тебе положить?

Она отмахивается. «Ну и ладно, – думаю я, – так еще и легче будет перемешать и замаскировать таблетки». Я вручаю ей бокал и возвращаюсь в свое очень удобное кресло.

– Пора тебе браться за мемуары о Беатрис, если ты еще не приступила. Я смогу их продать, – говорит Ханна, как будто все уже улажено, а потом разом опрокидывает в глотку половину бокала.

– Я пока что собираюсь с мыслями.

– Собирайся, но не затягивай. Пойду контракт напечатаю.

Она идет к двери, не расставаясь со скотчем и прихлебывая его на ходу, и я предполагаю, что ее путь лежит в кабинет в недрах дома, но нет, она направляется в незамеченный мною закуток и выдвигает портативный столик. На нем маленький ноутбук и принтер. Ханна отодвигает стул, садится, открывает ноутбук и начинает печатать. Деловитости этой женщины надо отдать должное.

Понятия не имею, сколько таблеток нужно, чтобы заставить ее уснуть, не говоря уже о том, что мне делать, когда это произойдет. Я изображаю, будто разглядываю книжные полки, но вдруг слышу глухой удар. Вот и ответ на первый вопрос: Ханна свалилась со стула и растянулась на ковре.

Я присаживаюсь рядом с ней на корточки и начинаю ее трясти:

– Ханна, очнись! Что с тобой?

Она медленно открывает глаза и невнятно бормочет.

– Ничего-ничего, давай-ка помогу тебе встать. – Я подлезаю ей под руку и пытаюсь поднять ее, но она слишком тяжелая. – Ханна, ну же, очнись! – Я даю ей пощечину – как в кино. Фантастическое ощущение.

Она опять что-то бормочет, у нее даже слюни текут немножко, но руки ее пока слушаются, и целую вечность спустя мне удается поставить ее на ноги и отбуксировать обратно на диван.

Я запыхалась и устала. Говорю Ханне, что пойду за помощью, а сама обхожу гостиную, пока не замечаю висящий на спинке стула шарфик. Наматываю его на кисть руки и выбегаю из комнаты в поисках ванной. Нахожу ее и прочесываю ящички тумбочки для мелочей, пока не нахожу то, что искала, – пузырек со снотворным, почти полный, – и возношу мысленную благодарственную молитву отечественной фармацевтической промышленности, которая позаботилась о том, чтобы в каждом доме было вволю барбитуратов. Раз уж я тут, прихватываю пузырек – лучше перестраховаться от греха подальше – и стоящий на тумбочке тюбик помады.

Внизу Ханна по-прежнему стонет и пускает слюни на диване. Замотанной в шарфик рукой я открываю на ее ноутбуке почтовое приложение и ищу отправителя «Беатрис Джонсон-Грин». Мое внимание привлекает цепочка писем с темой «Щенок», я читаю ее, и у меня сводит живот.

Все начинается с того, что «щенок не поддается дрессировке». Беатрис горько жалуется, что я не слушаюсь приказов, и приводит целый список того, что считает моими «ошибками». Ни мое имя, ни название книги не упоминаются. Письмо завершается словами: «Раз так, возьму ее на короткий поводок».

Но меня особенно интересует последнее письмо в цепочке. Судя по дате, оно написано за два дня до смерти Беатрис.

Re: Отчет о продажах

Ханна, спасибо за последний ежемесячный отчет о продажах. Обратила внимание на твой комментарий, что это не лучший наш результат. Хочу внести поправку: это не лучший твой результат. Он вновь подтверждает то, о чем я твержу тебе последние несколько месяцев. Меня возмущает твое отношение к делу и вопиющий непрофессионализм. Я вела переговоры с «Эванс&Маркс» и приняла решение с сегодняшнего дня пользоваться их услугами. Соответственно, это сообщение следует рассматривать как уведомление о разрыве нашего контракта, которое вступает в силу немедленно.

С наилучшими пожеланиями, Беатрис Джонсон-Грин

Я жму «Распечатать» и осторожно вынимаю лист из принтера, стараясь не коснуться голой рукой ни клавиатуры, ни бумаги. Потом наполняю Ханнин стакан остатками скотча и взбалтываю его.

– Вот, – говорю я скулящей, слюнявой Ханне, – выпей, тебе легче станет. – Потом беру ее правую руку своей, той, что замотана в шарфик, и вкладываю ей в пальцы помаду. – Давай помогу, – говорю я и кладу распечатку себе на колено, так, чтобы Ханна могла дотянуться до нее.

«Долбаная сука», – пишем мы помадой поперек листа, и поверьте, справиться с этим делом непросто. Но получается вроде довольно разборчиво. Я роняю листок на пол и позволяю изуродованной помаде вывалиться из руки Ханны. Тюбик падает ей на грудь.

Накидав в виски как можно больше снотворного, я взбалтываю напиток пестиком, чтобы получше размельчить таблетки, поднимаю Ханнину голову и начинаю вливать ей в рот содержимое бокала.

– Вот так, давай, глоточек, еще глоточек и еще – молодец, хорошая девочка. Это тебе поможет.

Я вливаю ей в рот некоторое количество скотча, но она начинает кашлять, и половина жидкости выплескивается на подбородок.

Вот ведь тупая баба. Ее голова качается у меня на руке туда-сюда, как у тех бредовых игрушек, которые раньше принято было держать на приборной панели, всяких там собачек с головками, дергающимися взад-вперед и вправо-влево. А еще она на удивление тяжелая.

– Постарайся, Ханна. Ради бога, ты ведь не дитя малое… побыстрее!

Я вливаю в нее еще скотча, и на этот раз она его глотает: вот и отлично. Продолжаю скармливать Ханне таблетки, а потом, убедившись, что она проглотила и их, и остатки скотча, аккуратно опускаю ее обратно на диван и с минуту смотрю на нее. Глаза у Ханны открыты. Не знаю, хороший ли это знак (под «хорошим знаком» я подразумеваю такой, который укажет, что она вот-вот отбросит коньки). Зрачков и радужки почти не видно, они закатились под веки. Если ничего не выйдет, у меня есть еще целая куча собственных таблеток, но я надеюсь, что прибегать к ним не придется. Я оставляю Ханну лежать на диване, тихонько отворяю входную дверь и выглядываю на улицу. В этот ночной час там очень тихо. Я подпираю дверь, чтобы она не закрылась, пригибаюсь, быстро бегу через дорогу к машине и открываю багажник. Из-под запаски вытаскиваю полиэтиленовый пакет с ботинками, которые были на мне, когда я убила Беатрис. Неужели детективы и правда думали, что я поставлю их к остальной обуви? Серьезно, если вся полиция так работает, ничего удивительного, что страна катится по наклонной к чертовой бабушке.

Тихо-тихо я закрываю багажник и снова пригибаюсь, прислушиваясь. По-прежнему стоит мертвая тишина, и я делаю стремительный бросок через дорогу в дом. Бесшумно закрываю за собой дверь, взлетаю на второй этаж и засовываю пакет в шкаф, к задней стенке, только предварительно стираю с него и с ботинок свои отпечатки. Я ничего не оставляю на волю случая. Благодарю свою счастливую звезду за то, что у нас с Ханной один размер (мне это известно, ведь в день нашего знакомства она примеряла мои туфли).

Снова спустившись, я останавливаюсь в дверях гостиной и смотрю на ее бедное жалкое тельце на диване. Незачем проверять пульс, учитывая убойный коктейль, который я только что в нее влила, но я все же это делаю.

Семь раз отмерь, один раз отрежь, правильно?

Я тщательно протираю все, чего касалась раньше, к примеру щипчики для льда, смываю с пестика мельчайшие остатки размолотых таблеток. Потом беру свой бокал и засовываю к себе в сумку. На этот раз, выходя за дверь, тщательно закрываю ее за собой. Тихий респектабельный район не подает никаких признаков жизни. Я поворачиваю ключ в замке зажигания на одно деление, не запуская двигатель, перехожу на нейтралку, снимаю автомобиль с ручного тормоза, и он тихо, медленно начинает катиться под горку.