Текст книги "И тогда я ее убила"

Автор книги: Натали Барелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Нет.

– Ты ведь знаешь, что так нельзя, правда? – попыталась я снова, цепляясь за ошметки надежды. – Уже слишком поздно, Беатрис. Ты не можешь разорвать наш договор.

– Ох, да замолчи, Эмма. Думаю, тебе лучше уйти.

Это было по-настоящему ужасно. Меня словно раздавили. Почему Беатрис так на меня злится? Она сама поступает нечестно, но делает вид, будто это я наломала дров.

– И мусор свой забери. – Она показала на разбросанные по полу бумаги.

Я встала с дивана и нагнулась, чтобы их собрать, а потом тихо спросила:

– Мне по-прежнему можно пойти с тобой на интервью?

– Просто уходи уже, Эмма.

* * *

Я поехала домой в полном опустошении. На более позднее время у меня были назначены публичные чтения, но их, конечно, следовало отменить, сказать Фрэнки, что я слишком плохо себя чувствую, он мне посочувствует, войдет в положение. Дорогой Фрэнки, он всегда сопровождал меня на мероприятия, пусть даже я больше не нуждалась в его моральной поддержке. Меня уже не пугали публичные выступления, но он все равно ходил со мной, чтобы быть рядом, и до сих пор я ни разу его не подводила.

Дома я поднялась в спальню и прилегла, стараясь унять панику. Что обо мне теперь подумают? Я представила себе реакцию Джима на новость, что я – вовсе не та талантливая Эмма, обладательница на диво человечной, сострадательной души, которая создала прославленный шедевр, причем не прилагая особых усилий. Я могла вообразить его потрясение, а еще страшилась легкой самодовольной улыбочки на губах мужа и недвусмысленного взгляда, которые скажут: «А я ведь знал».

Я думала, как больно ударит Фрэнки открытие, что его звездный автор – обманщица и все это время лгала ему. Нашей дружбе перед таким не устоять, никаких иллюзий на этот счет я не питала. И вообще, оставит ли Беатрис его в качестве издателя или отдаст книгу своим проверенным агентам? Бедный Фрэнки: только сорвал было джек-пот, и нате, ковер вот-вот выдернут у него из-под ног.

Ах, как же мне хотелось, чтобы нашей встречи с Вероникой никогда не было! Тогда и всего остального не случилось бы. Роман прожил бы достойную жизнь, не более того, а мы с Беатрис годами смеялись бы, вспоминая наш обман, и радовались везению, что он сошел нам с рук.

Я чувствовала себя преданной и задыхалась от этого предательства. После всего, что я сделала, после тех результатов, которые принесли мои усилия… Без меня ничего бы не вышло, а теперь меня собирались презрительно отвергнуть и унизить. Да ради всего святого, ясно же, что это я должна злиться, и однако именно Беатрис злится на меня! Впрочем, трюк не нов.

Я села на кровати. Нужно вернуться и объясниться с Беатрис, немедленно. Заставить ее увидеть жестокость затеянного ею разоблачения, умолять, как я никого раньше не умоляла. Взывать к ее доброте, великодушию, убедить, что книга попала в шорт-лист Пултоновской премии благодаря мне. Исключительно благодаря мне. Дать понять, что она вот-вот разрушит мою жизнь.

«Просто напиши другую книгу, – скажу ей я. – Ты сможешь, ты на самом деле великий писатель и уже знаешь, какого успеха можешь достичь. Ты способна написать еще один роман, и тогда следующая Пултоновка будет твоей».

А на литературные чтения все-таки лучше пойти, решила я. Надо приложить все усилия, чтобы все шло своим чередом – настолько нормально, насколько возможно, – и заставить Беатрис одуматься.

* * *

– Ну так и что вы вдвоем замышляете? – с легкой усмешкой поинтересовался Фрэнки, встретив меня в книжном магазине.

– Кто? – Я отчаянно старалась вести себя как обычно.

– Ты и Беатрис. Мне Ханна звонила.

– И что сказала?

– Что вы сделаете какое-то совместное заявление в «Открытой книге». – Это прозвучало как вопрос, будто я должна знать, о чем он говорит.

Я надеялась, что Ханна не успела пока с ним связаться, но как бы не так. Господи, до чего же я страшилась этого разговора! И совершенно не была к нему готова.

– Насколько я понимаю, у Беатрис не ожидается новой книги, – продолжил Фрэнки.

– У меня тоже сложилось такое впечатление, во всяком случае, мне так кажется.

Фрэнки озадаченно посмотрел на меня. Я добавила:

– Она работает над романом, это точно, но он пока на стадии замысла.

– Ясно. Значит, это будет обычное интервью?

– А Ханна не сказала?

– Нет, она спросила, что мне известно. Вот я тебя и спрашиваю.

Разговор превращался в полную несуразицу.

– Я тоже ничего не знаю, Фрэнки, кроме того, что Беатрис хочет вместе со мной выступить в «Открытой книге». Только и всего.

– Ох, да ладно тебе, Эмма, не заставляй клещами из тебя вытягивать. В каком хоть ключе планируется выступление?

– Ну, знаешь, наставник и подопечный, как-то так, думаю. – Я тихонько вздохнула. – Возможно, Беатрис хочет поговорить о процессе обучения: как преподавала мне тонкости мастерства, как превратила меня, совершенно неизвестного автора, в писателя, который включен в шорт-лист премии Пултона.

Фрэнки вскинул в воздух обе руки ладонями ко мне, будто пытаясь остановить.

– Нет, Эмма, пожалуйста! Вряд ли это хорошая идея.

«Слава богу!» – пронеслось в голове.

– Ну, знаешь, – я притворилась, будто задумалась над его словами, – в чем-то она права. Она действительно очень меня поддерживала. Давала уверенность, которая была мне необходима. – Мне показалось, что немного душевной щедрости дела не испортит.

– Это твой роман, Эмма. Остальное не имеет значения.

– Знаю, и, если честно, тоже совсем не в восторге от идеи Беатрис, но она прямо загорелась и во что бы то ни стало хочет выступить. – Я посмотрела на него: – Как, по-твоему, мне себя вести?

– Если оставить без внимания тот факт, что именно я, а не Ханна и не Беатрис, занимаюсь твоей рекламой… – Дельное замечание, подумала я. – … Такое поведение отчаянием попахивает, – наконец ответил Фрэнки.

– Вот и у меня точно такие же мысли, – подхватила я, наблюдая, как быстро наполняется помещение. Кто-то из организаторов помахал мне, чтобы я заняла свое место на сцене. – Если откровенно, Фрэнки, как мне ни жаль такое говорить, но, похоже, Беатрис немного, ну я не знаю, не в себе или вроде того. Кажется, ей хочется как-то примазаться к моему успеху, чтобы с ним ассоциировали и ее.

Теперь вид у Фрэнки стал такой, будто ему по-настоящему неловко.

– Я, конечно, не очень хорошо знаю Беатрис, уж всяко хуже, чем ты, но на нее это совсем не похоже.

Перестаралась. Нужно дать задний ход и действовать осторожно, очень осторожно. Я пожала плечами:

– Может, мне показалось, – и пошла к приготовленному для меня креслу; Фрэнки двинулся за мной. – Но в последнее время она твердит, – скрепя сердце продолжила я, – что без нее, без ее руководства, у меня ничего бы не вышло, и всякое в том же духе.

Кто-то на сцене уже объявлял мое выступление. Фрэнки покачал головой:

– Иди лучше. Я поговорю с Ханной.

Я повернулась, положила руку ему на плечо:

– Пожалуйста, не передавай ей того, что я сейчас тебе сказала. Может, я вообще неправа.

– Не волнуйся, я просто попрошу ее подождать, прежде чем что-нибудь планировать. В любом случае большой спешки нет: Беатрис уезжает до конца следующей недели.

– Куда?

– В Лос-Анджелес. На общеамериканскую конференцию авторов криминальной литературы и триллеров.

И точно, я просто забыла. Значит, мне не удастся увидеть Беатрис до ее возвращения. Может, оно и к лучшему. Может, ей нужно время подумать о том, что она затевает, о возможных последствиях. А потом в сознании что-то сверкнуло. В самом отдаленном уголке мозга начала формироваться крохотная завязь мысли, смутный намек на идею.

Я вышла на сцену, и раздались аплодисменты, которые долго не затихали. Трудно объяснить тем, кто никогда не испытывал подобного, как действует обожание совершенно незнакомых людей, но самое близкое ощущение – будто на тебе Божье благословение.

Наконец организаторам удалось утихомирить аудиторию, и я начала шестые за последние дни публичные чтения.

ГЛАВА 21

В тот день, когда я слетела с катушек, было холодно. Я помню, потому что надела тогда парку с капюшоном, и никто не счел это необычным или подозрительным. Я сделала все, о чем обычно читаешь в романах. Позвонила Беатрис на городской телефон и прослушала двадцать один гудок, после чего вызов автоматически сбросился. Потом я приехала к ее дому и позвонила с мобильника. Снова безрезультатно.

Я вошла через подземную парковку, трижды позвонила в домофон и уже намеревалась набрать код, открывающий входную дверь, от которой наверх вела лестница, когда через эту самую дверь вышла молодая женщина. Она едва взглянула на меня, голова у нее была опущена. На ней было одно из вездесущих темно-синих шерстяных пальто с капюшоном. Когда она придержала для меня дверь, я заметила слегка потрепанную манжету. Я решила, что она вряд ли здесь живет, хотя в руках у нее был мешок с мусором.

На дверях квартиры Беатрис все еще сохранился старомодный звонок: медный кружок с маленькой выпуклой кнопкой в центре. Я нажала на него всего дважды: хотя мне было любопытно, слышен ли другим жильцам его пронзительный звук, я подумала, что не стоит привлекать к себе внимание, и потому ограничилась этим.

Наконец, удовлетворенно убедившись, что дома никого нет, я достала из кармана ключ и открыла дверь.

«До чего же странные звери – дома», – подумала я не в первый раз. Они пронизаны энергетикой своих обитателей, и квартира Беатрис не стала исключением. Раньше я ни разу не бывала тут в одиночестве, и сейчас все ощущалось совершенно иначе. Тишина, в которую я погрузилась, казалась слегка неуютной, определенно негостеприимной, и не только потому, что никто меня сюда не приглашал. Квартира ощущалась более пустой и холодной, чем следовало бы, даже слегка обвиняющей. У меня даже мурашки побежали, так что застревать тут я не собиралась.

Я без проволочек направилась наверх, чтобы заняться тем, ради чего явилась. Мне было совершенно ясно, с чего нужно начать. Я намеревалась выполнить свою задачу настолько быстро, насколько возможно, и сразу же убраться.

Накануне, во время разговора с Фрэнки, у меня возникла идея. Я по-прежнему не оставляла надежды убедить Беатрис, что ее намерения по отношению ко мне совершенно бесчестны, да и ей самой они, возможно, не пойдут на пользу, но теперь у меня появился и запасной вариант. Если она продолжит так предательски себя вести, мне нужно будет попросту все отрицать. Это же так понятно: у Беатрис не хватило великодушия смириться с успехом своей протеже, и теперь ее снедает зависть. В ее возбужденном, невменяемом мозгу поселилась одержимость номинацией на Пултоновскую премию, а самый быстрый и самый надежный способ этого достичь – объявить себя автором «Бегом по высокой траве». Блестяще.

Накануне во время разговора с Фрэнки я даже посеяла первое семя своего плана, еще не понимая в полной мере потенциала собственных слов. Но теперь все прояснилось.

Единственной уликой, которая связывала нас с Беатрис и с романом, была дурацкая коктейльная салфетка с текстом соглашения. От распечатки, которую когда-то дала мне Беатрис, не осталось ни листка, и я знала, что на компьютере файла с романом тоже нет: моя подруга очень тщательно замела следы. Так что оставалось всего лишь забрать салфетку и уничтожить ее, после чего в мире снова воцарится полный порядок.

И звезды встали просто отлично: Беатрис уехала на неделю, Джордж, как обычно, ушел на работу, а у меня был ключ. В довершение всего день выдался прекрасный, пусть и холодный, и я даже успела в последний момент записаться к своему мастеру в салоне красоты, который находится буквально за углом. Если кто и заметит меня в этом районе, я смогу объяснить, почему тут оказалась.

Я начала с кабинета – именно туда мы направились, когда вернулись после выпивки и церемонии подписания договора. Как мне смутно помнилось, салфетку Беатрис положила на письменный стол. Если повезет, она так там и лежит, а если нет, то, возможно, искать надо поблизости – в одном из ящиков стола, например.

Стол оказался аккуратно прибран – сверху лежали всего пара писем и ручка да стояла фотография Джорджа.

В ящиках тоже царил порядок: несколько флешек в сетчатой корзиночке, авторучки, невскрытая упаковка белых конвертов и тому подобные скучные канцелярские принадлежности. Никаких коктейльных салфеток тут и в помине не было.

Я окинула взглядом книжные полки на стене – вот уж где уйма места, чтобы припрятать бумажку, – но потом вспомнила о спальне. «Комнате для капризов». Она как-то сильнее ассоциировалась у меня с личностью Беатрис. Бог свидетель, сколько времени мы там провели, болтая, смеясь, выпивая. Поэтому я направилась туда и принялась копаться в куда менее аккуратной тумбочке.

– Что, скажи на милость, ты делаешь?

Я подпрыгнула. В буквальном смысле. Потом выпрямилась, повернулась всем корпусом и почувствовала, как сердце взорвалось у меня в груди. В дверном проеме стояла Беатрис, глядя на меня со смесью недоверия и злости; глаза у нее сузились, рот превратился в тонкую бледную полосу.

– Ох! Ты тут! Слава богу, я так волновалась!

– О чем это ты?

– Я пыталась до тебя дозвониться, а то ты вчера так расстроилась… – Я пошла на нее, раскрыв объятия, и она в прямом смысле попятилась, будто что-то отталкивало ее от меня. – Я, должно быть, раз сто позвонила, Беатрис! Не хотела, чтобы между нами оставалось недопонимание! Ведь это всего лишь книга, правда? Зачем так ужасно ссориться из-за дурацкой книги? Но я не дозвонилась до тебя, вот и… – Я опустилась на краешек кровати и покачала головой. – Я так разволновалась, Беатрис, когда ты мне и не ответила. Мне надо было прийти и убедиться, что с тобой все нормально. Просто надо было.

– Как ты попала в квартиру?

– Открыла дверь своим ключом. Ну, знаешь, тем, который ты мне дала несколько месяцев назад, когда я у тебя ночевала, помнишь?

– Мне бы хотелось получить его обратно, – сурово заявила Беатрис и протянула руку.

– Ты сказала, я могу воспользоваться им в любое время. Я только хотела посмотреть, тут ты или нет. И убедиться, что у тебя все нормально.

– Ты думала, я свернулась клубочком в тумбочке?

– Ха-ха-ха! – весело засмеялась я, оттягивая время, чтобы выдумать убедительную отговорку. Беатрис так и стояла, протянув руку в ожидании, когда ей вернут ключ. – Он внизу, ключ, на столике в холле, – сказала я наконец, утирая глаза, на которых якобы выступили слезы от ее шутки.

– Ты не могла бы уйти? – Беатрис повернулась боком, чтобы я могла протиснуться мимо нее в дверной проем; ее рука, ранее устремленная ко мне, теперь указывала в противоположном направлении, прочь из спальни. – И немедленно, – добавила она, вероятно, на тот случай, если я не поняла и решила, что сперва мы можем попить чайку с пирожными.

Но меня привела сюда определенная задача, а все, кто меня знает, согласятся: если уж я взялась за дело, то постараюсь довести его до конца.

– Беатрис, ну не будь такой, что с тобой вообще? – Я снова встала.

– Чем ты все-таки тут занималась, Эмма? Не верю, что ты искала меня. Ты прекрасно знаешь, что я должна быть в Лос-Анджелесе. Отвечай, зачем ты явилась.

– Я забыла, что ты уезжаешь. Кстати, почему ты не на конференции?

– Если тебе непременно надо знать, то мое выступление перенесли. Но ты так и не ответила, Эмма. Что тебе нужно?

Я вздохнула.

– Пожалуйста, давай поговорим. Я страшно не хочу с тобой ссориться. Давай сядем и поговорим.

Беатрис фыркнула. Она стала часто на меня фыркать, и это, конечно, немного обескураживало и вдобавок выглядело не слишком-то изысканно, особенно в исполнении человека, который так заботится о своей внешности.

– О чем нам говорить? – Она изобразила задумчивость: очи к небу, указательный палец у губ. – А-а, знаю. Давай поговорим о том, как тебе хочется, чтобы я держала рот на замке, а ты могла и дальше наслаждаться ролью прославленного автора бестселлера, которого отродясь не писала! Я угадала? – Она говорила глумливо и нараспев, будто обращаясь к ребенку. Это было особенно гадко.

– Твои откровения разрушат мне жизнь, – произнесла я понуро, взывая к самой доброй части ее натуры. – Я буду унижена, Беатрис. Превращусь в посмешище, в полное недоразумение. Мы так и не поработали над моей книгой, поэтому мне даже опереться будет не на что. – Я по-прежнему сидела опустив голову, но, произнося эту тираду, подняла на Беатрис грустные глаза, надеясь вызвать в ней чувство вины – ведь она только обещала помочь мне с романом, но так и не помогла.

– Ой, не переживай, ты оправишься. Небольшое унижение еще никого не убило. О тебе забудут. Ты разжилась на этой истории немаленькой суммой, и она останется твоей. Я не требовала свою половину и впредь не намерена. Владей всем – каждым центом из тех, что я заработала.

– Беатрис, дело не в деньгах. – Теперь я говорила так же сердито, как и она. – Если бы я знала, что так выйдет, никогда бы не согласилась! – эти слова я уже выкрикнула.

– Поэтому я и не заговаривала о возможном успехе, – холодно заявила она.

– Что ты имеешь в виду?

Мы стояли нос к носу. Затей мы сейчас плеваться друг в дружку, ни одна бы не промахнулась. Беатрис прищурилась; от злости тело у нее напряглось еще сильнее, если такое вообще возможно.

– Эта книга, – прошипела она, – труд всей моей жизни. Я родилась, чтобы ее создать. Я вложила в нее сердце и душу. У меня ушло десять лет, чтобы ее написать, и рисковать ею я не собиралась. Ты как-то сказала мне, что никогда не сдалась бы, будь ты ее автором. Неужели ты и правда решила, что я сдамся? – Она засмеялась несколько безумным смехом, который оборвался так же внезапно, как и начался. – Знаешь, что обо мне говорили, когда я опубликовала роман не в том жанре, к которому «приписана»? – Беатрис изобразила пальцами кавычки в воздухе и глубоко вздохнула.

Я ничего не ответила, сразу поняв, что вопрос риторический.

– Много лет назад я написала другую книгу, которая не была, – снова кавычки в воздухе, – «криминальным романом». Серьезное произведение, настоящий литературный tour de force. Знаешь, что сказали в ответ критики? «Если бы такие писательницы, как миссис Джонсон-Грин, придерживались своего жанра, который так любят читатели, литература была бы благодарна им».

Она подождала моей реакции, и я, конечно, была шокирована. Даже для негативной критики такое немного чересчур.

– Это та книга, про которую ты мне рассказывала? Почти весь тираж которой лежит на полках в твоей складской ячейке?

Беатрис проигнорировала мой вопрос.

– Меня разделали под орех. Назвали претенциозной. Жаловались, как невыносимо, когда у писателей вроде меня появляются претензии на авторство якобы нетленки, которая в лучшем случае является жалкой имитацией более удачных книг. Что бы это ни значило.

Она казалась ведьмой: лицо искажено от гнева, в глазах плещется ярость. «Лучше уж фыркай, – подумалось мне, – погорячилась я насчет фырканья».

– Про что была та книга? – снова спросила я.

Я прочла все ею написанное, но ничего такого не помнила.

Беатрис как-то обмякла, мотнула головой.

– Я изъяла ее из обращения. Она исчезла без следа, как в воду канула, и мне было этого не вынести. Я отозвала каждый экземпляр до последнего; книга не упоминается ни в одной из моих биографий, ни в одном книжном списке. Но и неважно. – Она отмахнулась и резко повернулась ко мне: – Я не собиралась допускать, чтобы с «Бегом по высокой траве» случилось то же самое. Все эти мужики средних лет, неспособные написать ничего, кроме откровенной халтуры, ополчились на меня, потому что я богата, успешна и достигла в миллион раз больше, чем удастся любому из них за всю их жалкую жизнь. – Она выпрямилась. – Необходимо было их проучить. Я собралась написать шедевр. Да, шедевр! Но опубликовать его под чужим именем, от лица человека безо всякого бэкграунда. Пусть-ка критики рассыплются в похвалах, а потом – бац! – здравствуйте, мальчики! Угадайте, кто это к вам вернулся? – Беатрис посмотрела на меня сверху вниз с высоты своего превосходства: – Мне требовалось подставное лицо. И ты подошла просто идеально.

* * *

Я снова опустилась на край ее кровати. У меня перехватывало дыхание и кружилась голова.

– Значит, ты намеренно меня подставила?

– Ты была просто золото, Эмма. Даже сильно постаравшись, я не нашла бы лучшей кандидатуры. В том смысле, что с самой нашей первой встречи тебе хотелось стать мной. Ты мне подражала, следовала за мной повсюду, мечтала написать книгу, хотя теперь нам обеим ясно, что это вряд ли случится. Идеальное подставное лицо.

– Господи боже мой. А я-то все это время думала, что нравлюсь тебе. – Казалось, у мира вышибло днище и меня уносит в космос.

– Ну, отчасти так и было. Ты так славно везде за мной таскалась, не сводя с меня своих щенячьих глаз. – Она засмеялась.

– Беатрис, да тебя живьем съедят. Никто не имеет права поступать так с другим человеком, это слишком жестоко.

– Ну нет, ничего мне, конечно, не будет. Потому что ты скажешь, что пошла на сделку добровольно. И все время знала, что рано или поздно я могу заявить о своем авторстве.

– Зачем бы мне такое говорить?

– Потому что иначе ты будешь выглядеть полной идиоткой со всеми твоими интервью, фотосессиями и надувательскими монологами насчет тяжких писательских трудов. Как, по-твоему, твои слова теперь обернутся для тебя?

Конечно, раньше я, бывало, думала о такой возможности, но мне не приходило в голову, что придется рассказывать перед всем миром, как я играла чужую роль. И теперь я заново обдумала этот вариант, пытаясь понять, как буду себя чувствовать при таком раскладе.

– А если бы книга провалилась? Ты все равно объявила бы себя ее автором?

– Сама-то как думаешь? – снова фыркнула Беатрис. – Ладно, в любом случае все уже решено. Поступай как знаешь, но я на твоем месте прикинулась бы, что всегда знала, как будут развиваться события. По крайней мере, тогда тебя запомнят блестящей актрисой.

После этого она вышла из спальни, оставив меня сидящей на кровати и уничтоженной. Меня с самого начала использовали. Не было ни дружбы, ни наставничества; чего уж там говорить, я ей даже не нравилась.

Мне хотелось бы искренне сказать, что я не помню дальнейших событий, но, к несчастью, я запомнила все до последней невероятно реалистичной детали.

Помню, как услышала громкие рыдания и поняла, что они вырываются из моей груди; помню, как на меня напала дрожь; помню, как, когда я смотрела на выходящую из комнаты Беатрис, внутри поднялась волна дикой ярости. Мне хотелось, чтобы она обернулась и посмотрела на меня. Мне хотелось размозжить это барственное лицо лампой, которая так удачно оказалась под рукой. Я представила, как ослепляю ее, душу, и вдруг будто бы сверху увидела себя, резко вскочившую, словно распрямившаяся пружина. Огромными шагами я бросилась следом за ней, и вот передо мной уже замаячила ее спина. Беатрис шла к лестнице так, будто даже не помнила, что я осталась в спальне, а если и помнила, то ей больше не было до этого никакого дела. Я услышала рык, вопли и догадалась, что издаю их сама, обзывая ее самыми страшными словами; руки потянулись к ней, чтобы схватить за волосы, потянуть на себя, не позволить вот так сбросить меня со счетов, но она все равно совершенно меня игнорировала. Беатрис как раз подходила к лестнице, когда я догнала ее, и она повернула ко мне голову. Она улыбалась, действительно улыбалась. И вместо того, чтобы вцепиться в нее, схватить, сдавить ей горло, я ее толкнула. Яростно, изо всех сил, которые придал мне гнев.

Она вскрикнула и покатилась по лестнице, причем вовсе не как тряпичная кукла, а вполне себе как полновесное человеческое тело, хотя мой отчаянный толчок придал ей такую скорость, что она в буквальном смысле отскакивала от ступенек. Я услышала, как в какой-то момент треснул череп – или, может, это была шея? Ступени крушили части ее тела – спину, плечи, голову, коленки. Поначалу она пыталась уцепиться за что-нибудь, но падение было не остановить.

Я застыла на верхней площадке и наблюдала за происходящим с совершенно пустой головой, неспособная осознать, что именно вижу, на протяжении мучительно долгого, как мне казалось, времени, и вскрикнула, лишь когда Беатрис с глухим стуком тяжело приземлилась у подножия лестницы. А потом подавила свой крик.

Я бросилась к ней, дрожа от потрясения, крича: «Беатрис! Беатрис!» Мне хотелось схватить ее, поднять, но я не могла себя заставить, боясь, что нанесу еще больший вред. Я попыталась нащупать пульс, но меня так трясло, что не получалось достаточно долго удерживать ее запястье. А потом я увидела кровь, темную, густую, маслянистую, которая сочилась из-под головы, и поняла: она мертва. Кровь натекала быстро, как в фильме ужасов. Казалось, она никогда не перестанет течь, зальет весь пол, ее уровень станет подниматься, и я буду пытаться не дать ей накрыть меня с головой, пока она не достигнет потолка, пока не кончится воздух и я не утону. Я уже собралась встать и убраться с пути растекающейся жижи, но тут раздался звук – низкий урчащий стон, совсем не похожий на те, что могут издавать люди, – и он исходил от Беатрис. Я видела, как она пытается поднять голову, и не знала, что делать, как ей помочь. Я повернулась к телефону, который, как обычно, стоял на базе на низкой книжной полке, метнулась к нему, но потом замерла. Может, я и могла бы, хоть и с трудом, пережить унижение от разоблачения моего мошенничества, но того, что происходило сейчас, мне не пережить. Если сама Беатрис выживет.

Поэтому я снова вернулась к ней. Она все еще стонала, издавая гортанные булькающие звуки. Возможно, она и так скоро умерла бы, но я все равно присела рядом на корточки, одной рукой зажала ей рот, другой – нос, после чего стала ждать, всхлипывая и моля ее о прощении, а она смотрела на меня огромными глазами, пока свет в них не угас и не стало ясно, что она окончательно, по-настоящему мертва.

Поднявшись, я увидела, что кончик мыска моего ботинка оставил маленький отпечаток в кровавой луже. Я разулась и собралась уже бежать к дверям, но решила сперва еще кое-что сделать. Переступив через тело, я взлетела вверх по лестнице, туда, где постоянно топорщился плохо приклеенный край ковровой дорожки, зажала ботинки под мышкой и сильно, очень сильно потянула за этот край, так что он слегка оттопырился, сдвинувшись под медными прутьями, которые прижимали его к полу по обеим сторонам ступеньки.

Я в последний раз окинула взглядом картину внизу: кровь уже залила углубление, оставленное носком моего ботинка. Прямо босиком я побежала оттуда ко всем чертям и не остановилась, даже чтобы обуться, пока не добралась до выхода из подземной парковки.