Текст книги "Сороковые... Роковые (СИ)"

Автор книги: Надежда Михайловна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

   Охрана разделилась – одна бронемашина осталась, вторая, открыв стрельбу – погналась за машиной, прижимая её к речушке, а возле самой реки случилось невероятное – машина и отстреливающиеся из автоматов неизвестные в один миг исчезли.

   -Как такое может быть?! Дас ист фантастиш!

   -Остались следы, колея, место, где остановилась машина, гильзы, следы убегающих и все, дальше нетронутый снег... в один миг-ни-че-го, как кто их взял и в небо унес.

   Леший, услышав это от Карла, мысленно порадовался – вернулись ребята в свое время, но и сильно опечалился – за почти год все мужики и Варюха стали ему родными.

   Панас, Иван Серебров, Матвеюшка – старались как могли успокоить беременную Пелагеюшку, которая совсем поникла.

   Леший взял её с собой, на дальнюю свою делянку, а там, как не удивительно, под свою опеку её взял Волчок – он не отходил от девчонок.

   А через неделю у Стешки начались схватки, тут уж не до соплей стало, роды были тяжелые, хорошо, у Полюшки был кой какой опыт, да и Стешка пару раз присутствовала при родах, до войны, помогая Самуилу.

   Через пять часов пискнула в первый раз – дочка Стеши и Игоря – Евдокия Игоревна Миронова. Умученная, но счастливая от того, что все закончилось, и у неё есть теперь частичка любимого мужа – мама Стеша с нежностью и любовью вглядывалась в маленькую копию Игоря. Игорек, много и часто рассказывающий про свою любимую бабулю, и не подозревал, что Стеша давно решила дочку назвать только так.

   Малышка требовала внимания, Стеша спала урывками, Полюшка тоже постоянно помогала ей, обе сильно горевали, что папки не увидят своих деток, но одновременно и благодарили Господа, что мужья оставили им о себе память, да какую. А Полюшка родила в мае, девятого, -'аккурат на Победу'– сказал Леший Панасу – сыночка, Сереженьку. И тоже вылитого папку, казалось, озарился мир светом от такого – мамки тряслись над своими детками, а Леший с Волчком старались помочь во всем своим теперь внуку и внучке.

   Гринька и Василек тяжело переживали разлуку с мамушкой Варей.

   Гринька потихоньку шептал Василю, лежа на печке перед сном:

   -От увидишь, Василь, приедуть наши, а ты у мене прохвессор, настояшчий. От мамушка у восторге станеть глаза пулить:

   -Василек, ты прохвессор у самом деле?

   Василек грустно улыбался, а Гринька опять шептал:

   -Ты обешчал ей сирень увсюду насадить, от и займемся вясною, у дворэ посадим, а наши прийдуть – усю Бярезовку засадим, от мамушка обалдееть, як Игорек кажеть.

   -Ребята, – остановил их на улице Толик, – давайте немного пройдемся, покурим, прикинем кой чего к носу...

   Пошли, оглядываясь, привычка дурная за столько времени выработалась и пристала накрепко.

   -Я так понимаю, нас будут тщательно и проверять и выспрашивать. Думаю, врать надо только в одном -кто отец ребенка Вари, не поймут ни хрена, а зачем нашей будущей мамочке лишние напряги, и так ей достанется, типа, возраст, то-сё.

   -Согласны! – дружно откликнулись мужики. – Кого назовем?

   -А давайте Климушкина и обозначим отцом, если даже после войны был жив, то стопудово сейчас нет в живых, ему тогда уже за тридцать было, вряд ли после плена до ста лет дожил, да и мало ли... если и жив в девяносто восемь или девять лет – память-то точно худая, как решето. Как Варь, годится такой вариант? – предложил Шелестов.

   -Пожалуй, да. Слишком трудно про Герби кому-то чужому говорить.

   -Варюх, – обнял её Игорь, – вот отвяжутся от нас, поищем у Гэрмании корни твоего Герби, фамилия-то, чай, редкая, да ещё с приставкой фон – барон он у тебя. Я хоть и не видел, но мужики вон сказали -хорош, в мирное время точно бы чемпионом по какому-то виду спорта стал.

   -Боксу, – ответила Варя, – у него там какие-то медали-кубки были завоеваны до войны. Он рассказывал, как Фридрих Краузе все пытался у него реванш взять, Герби с детства, не смотри, что они с Пашкой помладше, несколько раз Фрицци навешивал.

   -Да ты что? Этому мерзавцу прилетало от Герберта? – восхитился Иван. – Уважаю, такую сволочь да отлупить – дорогого стоит. С огромным удовольствием руку бы пожал!

   -Так, кто чего дома наболтал? – сосредоточенный Сергей, какой-то весь мрачный, посмотрел на всех.

   -У меня сын, но он точно не болтанет, не та натура. Тем более, я его уже предупредила.

   -Моя бабуля в курсе – дома больше никого не было, тоже не скажет – рядом же она с нами была! – Игорь тоже не балагурил, а был растерянно-печальным. Толик кивнул:

   -Мои в деревне, они по пятницам там моются-парятся. Дома никого.

   Иван сказал:

   -Я жене пообещал потом все рассказать, да она от радости и не врубилась, суетилась возле меня и рыдала, а потом я вырубился. .

   -Костик?

   -Тоже самое как и у Толика – все на работе – написал записку, сейчас дома слезоразлив будет – утопят мамка и сестрички.

   -Вот и замечательно, завтра Николаича предупредим обо всем. Ну что, по коням?

   -Варь, вон твой дитенок за нами ползет.

   -А чё, Варь, видный у тебя сынок, типа Герби, только наш пошире в кости будет, и помощнее! – впервые улыбнулся Сергей. – Все, разбежались, до завтра.

   Варя весь вечер с удивлением смотрела на своего сына, он не только возмужал, он стал полностью самостоятельным, ничего не валялось как раньше из его вещей где попало, везде был порядок.

   -Сынка, я смотрю, совсем самостоятельным стал.

   -Станешь тут, – буркнул ребенок, – забудусь первое время: «Ма, где мой свитер?» А потом как холодным душем – нет твоей мамки, и неизвестно, что с ней! Знаешь, как лихо было?

   -А эта девица... у тебя что, серьезно?

   -Ма, я молодой ещё, мне, вот, как ты, такую надо, посерьезнее, поосновательнее. – Улыбнулся сын. -Нет, ма, пока не сходятся звезды правильно.

   Долго сидели, прижавшись друг к другу, и негромко говорили – обо всем.

   Варя, не приукрашивая, рассказывала, как трудно было выживать именно им, знающим дальнейшее, и приучаться ходить, опустив глаза, как сложно было Толику – ведущему инженеру – здесь переломить себя и стать торгашом-фольксдойче, как изменился их Гончаров.

   -Гончаров, Гончаров... это который всегда пальцы веером?

   -Я его не знала до того, но, похоже – он. Сейчас совсем другой человек, там, знаешь, шелуха как с лука, вмиг слетает, и видно сердцевину, я не знаю сколько раз порадовалась, что не оказалось среди нас гнилья.

   -А твой толстый друг – Ищенко, он-то как со своим давлением?

   -Там половина его осталась, он джинсы проволокой скручивал, чтобы не спадали. Смеялся, что жена по лысине только и признает. Данюсь, а давай поищем людей по фамилии фон Виллов?

   -Немцы? – остро взглянул на неё сын, что-то понял. – Мам, расскажешь?

   -Попозже, сынка.

   -Ладно, понимаю, что вы все, как вон чеченцы-афганцы, долго ещё будете войну видеть во сне.

   Пошли к ноуту, Данька шустро пощелкал мышью и выдал:

   -Вот, смотри, что нашел!!

   Варя читала и не скрывала слез, её Герушка, оказывается был жив до 2006 года. Совместно с Паулем Краузе основал после войны фармацевтическую, сначала небольшую фабричку, к девяностым годам превратившуюся в солидную фирму – 'Hoffnung'– Надежда. Женился в сорокапятилетнем возрасте, есть сын – Николас, фармацевт. И было одно единственное фото Герберта, на юбилее в его восемьдесят.

   Варя долго-долго смотрела на своего постаревшего, но все такого же, замкнутого, сухостойного, уже с палочкой, Герби.

   -Герушка, так тебе и не довелось, похоже, больше быть таким счастливым и беззаботно смеющимся? Милый ты мой, не знала я и не могла представить, что ты мне такое счастье оставил – ребенка, а если он будет похож на тебя...

   Следущая фотка – его сына. -Мда, только глаза фатера и нос, а так совсем не похож!

   Невысокий полный мужчина добродушно улыбался в объектив.

   -Мам, не плачь, мам, все же хорошо.

   -А? Да, сынка! Просто, – и Варя решилась – все равно когда-то надо будет говорить, – этот вот немец-он для меня там был всем на свете.

   -Мам, ты что ли влюбилась в фашиста?

   -Не в фашиста, в немца, среди всяких наций есть и люди и нелюди!! – Варя обиделась.

   -Мам, прости, пока трудно понять такое.

   -А ты пойми, тем более, что в сентябре, если все сложится удачно, и я смогу выносить, рожу его ребенка.

   -Мам? Ты шутишь так?

   -Нет, сын, не шучу.

   Варя, не вдаваясь в подробности, рассказала ему, что и как было там. Сын сидел с круглыми глазами, Варя достала флешку, тоже запрятанную в поясок:

   -Вставляй и смотри, что и как. Дань, нас предупредили, чтобы утечки информации не было.

   -Понял, понял уже.

   Он вставил флешку, и первый же кадр оттуда поразил его – Гринька и Василек, одетые в немыслимое рванье, худющщие, замурзанные, но безмерно счастливые улыбались в объектив, посередине стоял волк. Данька завис, внимательно-внимательно разглядывал пацанов и Волчка, потом начал смотреть дальше, впечатлил Леший.

   -Мам, это же настоящий Леший!!

   -Его там так и зовут.

   -А этот пацан – командир отряда. Партизан? Да он же совсем не тянет на командира?-

   -Потянул вот.

   Данька подолгу рассматривал каждый кадр, увидев Ищенко в будке лудильщика аж присвистнул: -Ни фига себе!

   Долго вглядывался в худые лица бывших пленных, полюбовался на Стешу, восхитился косами её и Полюшки.

   Затем сначала недоуменно, а потом все внимательнее всматривался в фотографии своих родственников.

   -Мам, это же... – как-то неверяще спросил он, – это же наши брянские? Кого-кого, а вот этого пацана-деда Гришу я всегда узнаю. Мы же к нему заезжали, и твой любимый дядюшка Ваня, тоже узнаваем. А это наш прадед? А этот сухонький дедок?

   -Это мой прадед, твой уже пра-пра, Григорий.

   -Мам, а это? Понял, это наш Никифор, погибший в Польше?

   Варя кивнула, слезы опять полились.

   -Мам, но ему лет четырнадцать от силы? Он же мелкий?

   -Тут шестнадцать, на следующий год – погибнет. – Варя разрыдалась. – Ох, Данька. Я... там... так было горько, когда я его увидела, он такой мальчик, чистый, наивный... ты представить себе не можешь, как это все страшно. Вот там, видишь, два парнишки, спасенные Лешим, повыше – его сын, про них – потом, а который пониже... Он же со своей батареей остался прикрывать отход наших, знал, что все тут и останутся. Там же весь бугор перепахан снарядами, лупили по ним прямой наводкой, а у них уже снарядов не было... Мальчишечка нецелованный, хорошо – деды нашли и услышали, что дышить, а у нас таблетки были, я своим на Урал много чего прикупила, у мужиков в машинах аптечки. Антибиотики были, кой кого вытащили с того света почти. Фильмы, книги, но видеть воочию...

   -А папаня твой где?

   -А папаня мой не заслужил быть в кадре, он и тогда уже такой был, говнюк.

   -О, вот твой немец-перец.

   Сын замолчал, вглядывался в необычно сияющую мамку и счастливого, молодого, его примерно ровесника-немца, бережно обнимающего её.

   -Ну что, ма? Хорош мужик, видный – здесь он по-человечески выглядит, а то как рыба замороженная вон в компе.

   -Дань, он только со мной таким и был, вечерами и ночью, а днем – замурованный наглухо, тоже уметь надо, знать про будущее и держаться, не сорваться. Я его когда вначале увидела – звала жердяй и сухостой. Он говорил 'сукостой'

   -Ладно, – вздохнул сын, – родишь мне братика или сестричку – будет наполовину моим ребенком.

   Ищенко, бледный, но довольный, встретил всех радостным возгласом:

   -А, явились бродяги!

   Сидевшая возле и державшая его за руку жена, всегда такая важная дама, порывисто вскочила и, обняв Варю, разрыдалась:

   -Варь, я никак поверить не могу, что вы здесь!! Живые!

   -Люда, все хорошо, видишь, мы с ним какие стройные и молодые стали?? Он у тебя про давление и диеты забыл, волновался, что не признаешь во вьюноше его.

   -Ох, извините меня!

   Людмила уставилась на всех пришедших:

   -Какие вы все стройные, худенькие.

   -Диета у нас была, экзотическая, оккупационная, – улыбнулся Иван. – Зато никаких тебе болячек.

   Немного поговорили, Ищенко тоже подтвердил:

   -Неча про нашего Герби кому-то ешче знать!!

   В бокс заглянула медсестричка.

   -Пожалуйста, закругляйтесь – шесть человек сразу – это...

   -Все, Николаич, мы пошли. Поправляйся – теперь можно не дергаться – дома мы.

   А в милиции – все упорно не называли МВД по-новому, их немного обрадовали:

   -Первые данные для вас: Григорий и Василий Родионовичи Крутовы – оба живы. Василий Родионович -профессор, окончил в свое время матфак МГУ, преподает в Брянском госунивеситете, Григорий Родионович – пенсионер, живет в своей родной деревне – Березовке.

   Варя молчком утирала побежавшие слезы.

   -Более того, в прошлом году, будучи приглашенным на празднование Победы, к президенту с просьбой обратился ветеран, гвардии старшина запаса, партизанский командир и фронтовик – Михневич Панас Федорович. Просьба была, как я думаю, вы догадались уже – узнать о вас, когда-то воевавших в его отряде. Звучала эта просьба необычно, Президент запомнил и велел поднять архивы, на всякий случай, вы как раз только-только пропали.

   Мужики оживились, заулыбались, общее мнение выразил Игорь:

   -Хорошо-то как! Значит, есть ещё наши, живые!!

   -Вам предстоят весьма напряженные дни – медобследования, встречи с учеными, настраивайтесь на серьезные разговоры, постараемся побыстрее, понятно же, что кроме Варвары Федоровны и Сергея Николаевича у остальных остро встает проблема с работой.

   -Сергей Алексеевич, Вы своим не поможете?

   -Помогу, только надо разобраться с ... – он сморщился, – с некоторыми, бывшими собутыльниками.

   Мирхат ехиденько улыбнулся:

   -Друзьями же были!!

   На что серьезный Сергей ответил:

   -Друзья – они вот, здесь все, плюс Ищенко. Эта вот красотка, – он кивнул на Варю, – когда мы отходили к реке, отстреливаясь, а Николаича зацепило, повернула назад, к нам, и помогала Николаичу ковылять, хотя мы все орали ей, чтобы убегала.

   Красотка, смущаясь, сказала:

   -Чтобы не было какой-то новостью для всех – я оказалась беременна, что-то там сместилось во времени, мы с Ищенко резко помолодели, кто знает – сейчас, может, станем так же резко стареть. Скорее всего, если и дохожу, что под большим вопросом, рожать будет сложно, так что-просьба большая: меня первую занять всеми проверками и разговорами, пожалуйста, пока срок небольшой. И да, догадываюсь, что всех интересует, кто отец ребенка, не из наших ли, в смысле. Нет, это один из партизан, бывший пленный, он не знал о беременности, и я мысли такой не допускала – думала, гастрит обострился. Да и не обращала внимания на тошноту, не до того было.

   -Надо же как? Вы из прошлого в будущее ребенка, а у Сергея Алексеевича и Игоря Ивановича наоборот -дети в прошлом остались. Да, не переживайте, постараемся и про ваших жен узнать!

   Жены, похудевшие и недосыпающие, тряслись над малышами, обе безумно обожали своих деток – ведь и Дуняша и Сереженька уродились у своих батьков. Леший, бравший одновременно обоих на руки, бережно качал их и пел своим густым басом какие-то колыбельные. Изредка появлявшийся Панас постоянно говорил:

   -От, як гляну на ребятёшек – сразу друганов своих вижу.

   Им стало намного сложнее без пришлых, не хватало советов Ивана, золотых рук Ищенко, немцы стали злее, но отряд все так же, тщательно подготовившись и прорепетировав усе действия – после нелепой гибели Каримова, Шелестов настоял на этом – наносил урон врагу.

   -Панас, – постоянно говорил Леший, – смотри, будьте осторожнее, немцы стали как осенние мухи, береги ребят – им ещё предстоит два года воевать, кто уцелеет. Сейчас, после Курска совсем озвереют, кому понравится получать по зубам постоянно?

   Краузе-старший упаковывался. Решили с Фрицци, что фатер поедет в мае, Пауль в кои-то веки проявил мудрость, купил на имя фатера домик в небольшой деревушке Альфхаузен, что в Нижней Саксонии, и Карл уезжал прямиком туда.

   Для всех было озвучено, что вследствие пошатнувшегося здоровья, Карл Иоганнович уезжает в фатерлянд. И только стародавний друг – Лавр знал истинную причину его отъезда.

   -Лавр, дружище, если бы ты знал, как тяжело оставлять опять отчий край, теперь уже точно навсегда, не доживу до светлых времен. Но приложу все силы – спасти от этой бойни, что предстоит впереди -Пашку. Этот, – он поморщился, – Эльзин, так и остался злобным пацаном, а Пауль – он должен жить!

   Леш сумел-таки 'предсказание беглого' донести до Карла, зная, что тот трепаться не станет, задумается, постарается толково сказать своему младшенькому, а там рядом и Герби Варин, может уцелеет.

   Пришел в Березовку, долго говорил в храме с батюшкой, просил быть осторожнее в речах, не дразнить этих сволочей, потом объяснял внукам Крутовым что и как. Василек кивал, а Гринька суетился и ворчал:

   -От, дед Леш, як хочется им на пятки углей насыпать, штоб у своем Бярлине только и опомнились!!

   -Угомонись, вояка. В деревне совсем мужиков не останется, деды Ефим с Егоршей, да вы с пацанами. Ох как трудно будет до Победы!! Ты лучше делом займись, – приглядывай, что и где можно схоронить нужное в хозяйстве. Ребята говорили – бабенки на себе пахали после освобождения – все ж порушено! Не таскай во двор, а где увидишь чего годящееся, прикрыть постарайтесь, ветками-мусором. Надо, по осени соберем. В Раднево тоже пореже мотайтесь, это давние немцы вас знают, а поменяют, привяжется какая сволочь... Василь, ты его тормози, от ведь уродился чистый Никодимушка!

   Пауль встретил фатера облегченным вздохом, он очень переживал за его здоровье – и были-то у него два родных человека на всем белом свете – фатер и Герби... Свет, правда, в последнее время был не таким уж и белым, оттого и переживал Пашка Краузе, так и оставшийся в душе босоногим деревенским русским парнишкой.

   Никто не знал, как охота ему, как в далеком детстве, ранним-ранним утром, когда едва разлепившее глаза солнце нехотя и недовольно начинает подниматься, а с Судости поднимается туман... так славно и радостно пробежаться босиком по росистой траве туда, к речке, зная, что вот-вот в белесом тумане появится бесформенной чудовище, которое в конце концов окажется соседской лошадью. Ну нет в чистенькой и правильной Германии того русского раздолья. Сейчас, когда Герби побывал там, он мог хоть что-то рассказать ему из того счастливого детства, жаль, Герби не довелось увидеть его босоногих друзей-приятелей, все они были на фронте и наверняка кого-то уже и не было в живых.

   Фатер заехал в Берлин, неделю пожил в их берлинской квартире, разобрал все бумаги и вещи, подчистил все, оставляя квартиру Фридриху – Пашка сразу же отказался в пользу брата. Зная о предстоящих бомбежках и разрушении города, не видел он себя – если жив будет – в коммунистической Германии. Зародил Герби в нем идею о фармации, опять же в пояснив, что в соцлагере будет намного сложнее – частной собственности аж до девяностых годов не предвидится. Вот и подбирали они себе возможные варианты, опять же – если сумеют уцелеть, в той части Фатерлянда, где будет капстрана.

   Пашка безумно любил своего фатера – не довелось ему увидеть свою русскую матушку, но по рассказам отца он знал, что очень много унаследовал от неё, может, поэтому они и сдружились с Герби, из-за похожести их судеб?

   -Герби, если я тоже вот так оглушительно влюблюсь в русскую – значит, мы действительно братья, по духу!! – посмеялся Пашка.

   Герби только печально улыбнулся:

   -Варья такая – одна.

   Вот и выбрали они небольшую деревушку для Карла Ивановича, чтобы сумел он уцелеть в этой предстоящей жути.

   У Герби резко заболел дядюшка, сумел по своим каналам добиться поездки в швейцарскую частную клинику – там предстояло длительное лечение. Герби и так ходил мрачный, а теперь стал совсем неразговорчивым. И к нему не лезли с расспросами. Герби имел крамольную мысль, что его мудрый дядюшка, просчитав все, заранее озаботился путями отхода, тем более, что были к нему аккуратные подходы со стороны заговорщиков. Доносить, закладывать кого-то... не в дядюшкином характере, а так – заболел он, и с него взятки гладки. Вот так и жил Герби, спокойно-равнодушно, не пуская в свою жизнь никого.

   Иногда позволял себе физическую разрядку с фройлян, не испытывая ничего подобного что было с Варьей, там он не помнил где был и сколько, не знал он русского выражения: «увидеть небо в алмазах» – если бы знал – сказал, что так оно и есть. Он кой чего задумал, для его далекой, ещё не родившейся Варьи, и если суждено выжить – так и сделает.

   Варья же до трясучки боялась только одного – не дай Бог скажут, что ребенок имеет какие-то отклонения-патологии, она не говорила сыну, но мужики, побывшие с ней так долго, в момент просекли её тревогу, наорали на неё.

   -Ты – дурища!! Мысли имеют свойство материализовываться, не смей так думать! Родишь ты своего Гербертовича, вот увидишь, и будет маленький жердяй-сухарь вылитый он!! – нисколько не сомневаясь, выдал Иаван. – А мы все вшестером будем ему крестными.

   -А если девочка? – спросила Варя

  . -Да ты что! У твоего Герби девочки точно не получатся, это ж ювелирная работа, не, пацан будет, точно.

   Выписавшийся Ищенко пошел со своей подружкой в гинекологию, для оказания моральной поддержки. Осмотрев Варю, гинеколог со стажем почти в сорок лет сказала, что все неплохо, а потом зависла над карточкой.

   -Позвольте, но Вам неправильно написали возраст, здесь написано, что Вам пятьдесят шесть, перепутали тройку и пятерку? Тридцать шесть?

   Варя поулыбалась.

   -Так вот я хорошо сохранилась.

   -Так, так, так, Вы будете рожать, я поняла?

   -Да, очень надеюсь, что ребенок здоров!

   -А давайте-ка я Вас в столицу отправлю, пусть как следует обследуют. Конечно, хорошо бы поехать или в Израиль или в Германию, чтобы более тщательно обследоваться, но и в столице смогут сказать, если какая-то патология имеется. Москва – это, конечно, дорого, но ради здоровья малыша...

  . -Хорошо, я посоветуюсь с домашними и через пару-тройку дней приду с ответом.

   -Давайте через неделю, как раз все анализы придут, и посмотрим, но пока, я уверена – у Вас очень даже неплохо все для десяти-двенадцати недель беременности.

   Николаич порадовался, что все неплохо, а вот насчет обследования задумался:

   -Там, поди, ого-го сколько придется заплатить? Что-то вертится у меня в голове... никак не ухвачу, вспомню – скажу.

   А Варя вспомнила про колечко Герби, как ни жаль, придется продавать, чтобы обследоваться как надо. Дома развязала один узелок, достала колечко, поревела от души – пока Данька не видит, а потом взялась развязывать другой узелок, затянутый намертво.

   -Вот, немец-перец, ногти чуть не сломала! – ворчала Варя, думая, что Герби засунул туда обычную гальку. А вытащив, охнула – на ладони лежал явно драгоценный камушек, скорее всего, алмаз. Опять были слезы, и как бы поняв, что матери плохо, зазвонил телефон – сын.

   -Мам, ты как?

   -Нормально, сына!

   -Мам, пельменев хочу!! – Ребенок упорно называл их так с детства, не признавая покупные. Свойские обожал и лепить, и есть, мог варить себе каждый день.

   -Мам, почти год не ел.

   -Сделаю, Дань, сделаю.

   -А ты побольше – и своих зови, посидим, завтра суббота, хоть пойму, что за мужики, и с чем их едят?

   Варя сразу же подумала про Гончарова – с его связями камушек можно продать по реальной цене, понятно, что денег потребуется много – беременность ещё вся впереди.

   У Гончарова было отвратительное настроение. Мало того, что пришлось вышвыривать из квартиры 'подружку на месяц', у которой, по причине его исчезновения, был повод считать себя чуть ли не вдовой, и начать после шести месяцев его отсутствия предъявлять права на наследство на основании свидетельских показаний, что они являются мужем и женой, только свадьбу сыграть не успели.

   Нашлось даже заявление, поданное в ЗАГС, правда, подпись Гончарова и без графологической экспертизы, что называется – не внушала доверия, но Анжелу это не остановило. Она вела усиленную войну с главбухом Сергея – верной Калерией Ивановной.

   Дама старой закваски и твердых понятий и убеждений, что такое честность, Калерия в первые же дни исчезновения Гончарова сумела заблокировать все карточки и основные счета.

   -Сергей Алексеевич, меня трудно на кривой козе, сами знаете, объехать. А тут полезло такое... Вашей убитой горем матушке было преподнесено, что имеется беременность и заявление в ЗАГС, и естественно, «случился выкидыш», которого не было. Ваша правая и левая рука одновременно – Роман Волков вместе с нею развили бурную деятельность по вступлению в наследство, но вот до сей поры пробуксовывает их афера.

   -Калерия Ивановна? – поднял взгляд на неё мрачный Гончаров. Он на третий день прибытия, утречком поехал к своей верной старушке – под семьдесят ей, но уму позавидовал бы любой банкир.

   -Да, Сергей Алексеевич, я, как могла, восстанавливала справедливость, меня конечно же с позором вышвырнули, якобы подавала неправильные данные в налоговую и прочая, и прочая.

   -И что, Вы теперь у моего вечного недруга Пчеловодова работаете?

   -Нет, Сереженька, я на пенсии, сижу дома, а Пчеловодову было сказано – «Я порядочных работадателей не предаю!!»

   -Калерия Ивановна, можно я Вас поцелую?

   -Да не вопрос! Так вот, Сергей Алексеевич...

   Он поморщился:

   -Давайте уже без чужих перейдем на более простые отношения. Там, где я был, может быть, когда и смогу рассказать, где – больше всего ценились такие надежные отношения, там я знал, что вот на этих я могу не то, что положиться, а доверить все, что имею, особенно жизнь.

   Калерия внимательно посмотрела на него:

   -Вижу, Сережа, Вам досталось, и меня радует, что вся эта Ваша понтоватость и высокомерие испарились!Вы очень изменились, и почту за честь работать с Вами, если Вы меня к себе вернете.

   -Завтра же и начнем, как говорится – помолясь.

   Консьерж в подъезде его элитного дома, что называется, выпал в осадок – долго экал и удивлялся, что вот он, господин Гончаров собственной персоной. Оказалось, что замок на входной двери его квартиры пытались заменить.

   -Анжела Викторовна сначала очень хотела, но фирма, устанавливающая его, затребовала оплатить всю рассрочку полностью и сразу, вот и оставили все как есть.

   Гончаров кивнул, попросил не звонить Анжеле Викторовне.

   -Сюрприз хочу сделать!! – и не дожидаясь лифта, легко побежал на свой четвертый этаж, немало удивив при этом консьержа – тот помнил Гончарова другим – важным и высокомерным.

   Квартиру свою Серега не узнал. Какие-то оборочки, пуфики, подушечки, везде розово-малиновые тона, его кабинет, где он обожал работать, напоминал будуар шлюхи стареющей.

   -Мммда! Игорь, – позвонил он Миронову, – давай-ка наших по цепочке ко мне, я вас встречу. Кой чего надо сделать. Варюху? Не, не надо, пусть наша мамочка сил набирается.

   Мужики – Игорь, Толик, Иван с Костиком прибыли в течении получаса. Гончаров за это время только и успел прослушать кассету автоответчика, в тумбочке лежали ещё штук пять, он заботливо припрятал их подальше – уж очень много интересного узнал из разговоров друзей-приятелей и голубков.

   Вся такая воздушная, утомленная Анжела, в сопровождении верного без пяти минут мужа состоятельной женщины, впорхнула в прихожку и изумленно остановилась – вся её нежно розовая уютненькая квартирка была варварски кем-то испорчена. Два мужика как раз вытаскивали её любимый розовый диванчик.

   -Вы кто такие? Рома, звони в полицию, нас обокрали.

   -Я сам тебе полиция! – раздался подзабытый голос, и в прихожку вышел так долго и красиво оплакиваемый Сержик.

   -Сержик, это ты?

   -Я!

   Она как-то затравленно посмотрела на него, потом на заметно побледневшего Ромика:

   -Но как... ты же??

  – -Живой, как видишь, – пожал ставшими ещё шире плечами какой-то другой Гончаров.

   -Сержик!! – она бросилась обнять его.

   -Сергей Алексеевич, Сержики только в стриптиз-барах. Пошли, голубки, поговорим немного!

   Он кивнул на кухню, где тоже все было убрано и оставлено самое необходимое.

   -Но почему?

   -Так, мне абсолютно ни к чему слушать ваши слезливые, лживые слова – все, что надо, я уже узнал, автответчик – друг верный все запомнил.

   -Но, это же, это же чисто прикол, Серж... Сергей... Алексеевич! – попыталась возразить почти жена.

   -Вариантов – два, – не слушая её, сказал Гончаров. – Первый – вы возвращаете все наворованное у меня в течение, скажем, десяти дней. Второй – я выбиваю из вас все сам.

   -Не много на себя берешь, сейчас не девяностые годы? – ухмыльнулся Роман.

   Серега молча достал пистолет:

   -Значит, прямо сейчас и замочу! Пистолетик из сорок второго года, никто, никакой суперследователь не сможет отследить, чей и откуда.

   -Да ладно, блеф!

   Сергей выстрелил, пуля пролетела возле головы Волкова.

   -Аргумент подходит? – Криво улыбнулся Гончаров.

   -Ты ненормальный?

   -Не ты, а – Вы, плиз. Так что, мальчики и девочки, сладкие пупсики? Выбор у вас небольшой. Пишем расписки или??

   -Но я же тебе почти жена??

   -А вот это уже уголовная ответственность за подлог и подделку моей подписи.

   -Я найду на тебя управу! Я в полицию пойду!! Я... я...

   -Слышь, ты меня утомил, дружок первейший!!

   Гончаров, всегда такой неторопливый и вальяжный, в момент оказался возле Волкова.

   -Не, рожу я тебе бить не буду – ты же ссыкун, тут же побежишь побои снимать, меня там научили аккуратно бить, не оставляя следов, что я и демонстрирую.

   Как искренне, от всей души, врезал ему Гончаров.

   Через минут двадцать всхлипывающая почти жена и держащийся за бок сладкий мальчик, написав расписки, пошли на выход.

   -Ребята, я, может, и перегнул палку, но с такими гнидами иначе не получится.

   Гончаров, явившийся после плена, как было всем озвучено официально, изменился до неузнаваемости, это стал абсолютно другой человек.

   На фирме тряслись те, кто еще неделю назад ходил в любимчиках и приближенных сладкой парочки, а появление на своем законном месте Калерии доконало многих, эта старая грымза никогда и никому не прощала подлости.

   Первым сменился начальник охраны. Его вместе с двумя пришедшими на смену охранниками просто-напросто не пустили даже на порог.

   -Вы уволены! – и все, без объяснений.

   Затем прошла чистка рядов, больше половины сотрудников вылетели с теплых местечек, жаловаться было бесполезно, зная жесткую натуру Гончарова, желающих как-то не нашлось.

   А Сергею позвонил давний недруг Пчеловодов.

   -Хотелось бы встретиться. Надо поговорить.

   -В ресторан не поеду, – ответил удивленный Серега.

   -Не собирался. Давай просто прогуляемся по нашему парку, городскому. Есть о чем поговорить.