Текст книги "Сороковые... Роковые (СИ)"

Автор книги: Надежда Михайловна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

   -Отчаго ж невероятно?

   -Да это я от неожиданности брякнул! – нашелся Игорь, ну как вот ей объяснить, что если они домой вернутся, то его ребенок, рожденный в сорок третьем, будет ему в дветринадцатом году дедом почти.

   – А то ты не знаешь, откуль дети бярутся! – разобиделась Стешка.

   -Ну, сморозил я не то, это же так здорово – война идет, а тут человек зародился. Сын точно будет, я уверен!

   -Ишь ты, бабка-угадка. Хто будеть, тот и будеть! – проворчала все ещё обиженная Стеша. Игорек, не долго думая, подхватил её на руки и закружил по полянке, потом бережно поставил у елки, а сам прошелся колесом, из карманов посыпались всякие мелкие предметы.

   Стешка, любуясь своим таким сильным и ловким мужем, счастливо засмеялась:

   -От, с кем повядешься... Ты ж у карманах, чисто как дед Никодим и Гринька, чаго только не носишь.

   -Точно, дурной пример, он заразительный! – посмеивался Игорь, собирая свое добро у карманы. – А Гринька – он же друг первейший мой. Никодима вашего не видел никогда, но примерно представляю, что за фрукт, глядя на шпенделя.

   -Варюх, ты ничего не замечаешь? – негромко спросил её Ищенко, когда она забирала у него починенный керогаз.

   -Нет, что, опять какой-нибудь озабоченный фриц поблизости крутится?

   -Нет, Варь, не это, скорее всего, ты со своим Герби милуясь, не заметила, а я-то сплю один, -улыбнулся Николаич. – Правда, Варь, не серчай, знаешь, с неделю назад было в ночь такое ощущение, что... как бы тебе сказать, ну, вот перед тем как нас сюда затянуло – тошнота появилась, сильная...

   -Да, помню.

   -Вот, такое же ощущение тошноты, только не сильно, а так, слегка. Так я подумал – скорее всего-домой отправимся, если ничего не случится, непредвиденного, хотя в нашем теперешнем житье, это может случиться каждую минуту.

   -Не, хозяюшка, надо марок десять или пропитанием прибавить, ты посмотри, какая филигранная работа – керосинка твоя как новая.

   -Ну, если чадить будет, – включилась в торг Варя, понимая, что кто-то появился рядом.

   -Ты это, бабенка, не жмися! – Пробасил из-за Вариной спины пропитой такой голос, – Николаич усё на совесть делает!

   Варя, оглянувшись, увидела пропитую рожу полицая Силантия, постоянно ошивавшегося на базаре, как бы для порядку, хотя многие знали, что поднеси ему горилки немного, и он много чего может не заметить и не настучать, за такое дело его даже выделяли из всех остальных, проклятий и плевков в спину ему доставалось на порядок меньше, чем остальным.

   -Да нету у меня больше денег! – воскликнула Варя, – от, картохи мелкой могу немного насыпать, согласен ли?

   -Конечно, картоха – она кормилица. Пойдем-ка, хозяюшка сразу, а то обманешь ненароком.

   Ищенко шустро закрыл свое 'ателье' и пошел с Варей за картохами. Варя пояснила стоящему у калитки часовому, это мастер, починивший керогаз, и она ему должна отдать за работу картофель.

   -Гут! Шнеллер! – кивнул немец Вилли – большой приятель Руди, и пропустил их во двор.

   Герби уже был в хате, и Варя входя шумнула:

   -Герр майор, это Варя с мастером.

   -Руди, битте, – она отдала керогаз и полезла в подпол за картошкой.

   Герби неприязненно посмотрел на Ищенко и ушел в комнату – там взволнованно заходил взад-вперед, он просто дико завидовал вот этому мужику. Варя давно сказала ему, что она не одна попала сюда. Он будет жить рядом с Варьюшей, встречаться, смеяться, пить вино на праздники, а Герби всего этого не увидит, не сможет обнять свою, так необходимую ему, Варью. На самом деле чья-то жестокая шутка... Судьбами людей так закрутить, но с другой стороны – не случись этого, он никогда бы не узнал свою либен руссишфрау. Он, всегда считавший себя уравновешенным и редко проявлявший эмоции, теперь как сопливый пацан, оглушительно, с треском влюбился в женщину, в два раза старше его, и молил Бога, или кого-то там ещё, кто закинул в его время и жизнь Варью, чтобы дали ему хоть ещё немного времени-побыть рядом с ней.

   Варя незаметно сунула Николаичу банку рыбных консервов, он поблагодарил, кивнул головой на комнату и показал Варе большой палец. Увидел же он, как нежно глянул на Варюху этот надменный немец. И как яростно сверкнул глазами на него, Ищенко, явно ревнуя.

   А гроссаналитик сказал вечером Варе:

   -Я долго не понимайт, что есть в тебе другой, не такой, как все русски.

   -Етцт, сичас знайт – ваша взгляд, вы не есть бояться смотреть, люди другой эпоха – равноправный взгляд.

   -Что, так заметно? – испугалась Варя.

   -Найн, это есть заметно специалист!

   Герби рассказал, что Варя и зацепила-то его сначала взглядом, и он долго ломал голову, вас в дизе фрау не так, а когда понял, решил разобраться дальше.

   -И что, пожалел?

   -Не надо загте глюпост, их либе дих, как по русску, отшень-отшень, ты есть майн жизн.

   -И ты, сухарик мой – моя жизнь, я не знаю, что впереди, но поверь, сколько мне отпущено – столько и буду тебя любить и вспоминать каждый день. Знаешь, я замуж выходила по-любви, жили с мужем неплохо, искренне горевала, когда он умер, но то, что я испытываю к тебе... даже четверти нет, что было тогда. Герушка, у нас с тобой действительно – единение душ, встреться мы в мирное время, даже если бы и потянулись друг к другу, половины бы не было, а здесь, сейчас, зная, что каждый день может быть последним, мы с тобой до донышка открылись, а такое, поверь мне, бывает не часто.

   Зо, аллес зо! Так, все так! – Обнимая её, подтвердил Герби.

   Фридрих мысленно сам себя поблагодарил за то, что послал эту фрау за мазью, фатеру действительно полегчало, но он его и удивил, начав какие-то разговоры об отъезде в Фатерлянд.

   -Варум?

   Фатер обстоятельно пояснил, что суставы одной мазью не вылечить, надо ехать лечиться как положено, с уколами, массажами и прочими процедурами. Фрицци сказал, что подумает, но если уезжать, то не раньше февраля, в марте отсюда невозможно будет вывезти все оборудование, обстановку и все прочее. После Нового года начнут собирать все. Зная своего очень вдумчивого и расчетливого фатера, сначала насторожился было, потом же подумал, что фатер явно не может без своего умника Пауля, как же -младшенький, любимый. Фрицци в душе все-так же болезненнно ревновал фатера к Паулю, он точно знал, что фатер в младшеньком, как говорят эти русские – души не чает. А то, что фатер своим нюхом чует большие неприятности, у него даже и мысли такой не возникло.

   Погода установилась ясная и Фрицци с Кляйнмихелем и многочисленной охраной поехали на медведя. Этот сухарь фон Виллов, как всегда, отговорился срочной работой, поехал куда-то в сторону Харькова, да и приглашали-то его чисто из приличия – знали уже, что этот надменный, замкнутый фон ответит отказом. Кляйнмихель поморщился:

   -Жду – не дождусь, когда эта надменная рожа свалит в Берлин, наверняка ведь педантично все докладывает!

   И не догадывались оба, что надменный фон, вечером разительно меняется – внимательный, заботливый, частенько весело смеющийся молодой человек, тщательно прячущий грусть от неизбежного расставания с Варьюшей.

   А на охоте случилась беда. В берлогу долго совали жерди, стараясь разбудить и раздразнить медведя, собаки, не приученные на такую охоту – их больше на людей натаскивали, только истошно лаяли, не приближаясь к берлоге. А у Лешего был только волк, который при появлении чужих скрывался и найти его было невозможно.

   И додразнили... из берлоги раздался оглушающий рев, охотники брызнули в разные стороны, а из берлоги выпрыгнул громадный медведь и, грозно рявкнув, огромными прыжками понесся на людей. Захлопали выстрелы, медведь, не обращая внимания на хлещущую кровь, успел уцепить лапой одного и, с ревом отбросив уже неподвижное после его когтей тело, несся прямо на Кляйнмихеля. Тот лихорадочно раз за разом стрелял в медведя, и мишка упал все же, не добежав до него метра три. Охотничий азарт затмил все – Кляйнмихель выскочил на поляну и с воплями восторга подбежал в поверженному медведю.

   -Назад! – не своим голосом заорал Леший. – Герр майор, цурюк!

   Кляйнмихель отмахнулся от него и, крикнув фотографу, чтобы немедленно заснял его у поверженного медведя, поставил на него ногу... Мишка дернулся и уцепив лапами эсэсовца, в последнем усилии подгреб его под себя, зажав в когтях намертво, дернулся и затих.

   Как орали перепуганные немцы, изрешетили всю тушу автоматными очередями, но Кляйнмихелю это мало помогло. Пока смогли перевернуть медведя, пока пытались разомкнуть когтистые лапы, которые так и не разогнулись... пришлось рубить, перемазались в крови все, и вытащили еле дышащего, изувеченного Кляйнмихеля.

   -Я же сто раз повторил, нельзя подходить к только что упавшему медведю, они даже смертельно раненые опасны!! – искренне сокрушался Леший.

   Кляйнмихеля с большими предосторожностями уложили на брезент и аккуратно понесли к машинам, каждый из немцев понимал, если он выживет – будет чудо, но и нормальным он уже не будет, медвежья хватка -это страшно. И винить в его беде было некого, он сам выскочил, не обращая внимания на крики егеря, вот и поплатился.

   Фридрих предупредил всех, бывших здесь, о том, чтобы держали язык за зубами, иначе болтунов ждет жестокое наказание.

   Врач в Радневе, осмотрев изуродованного Кляйнмихеля, ужаснулся, покачал головой:

   -Скорее всего не выживет, в Орел не довезем, не транспортабельный, вызовем сюда армейского хирурга.

   Как назло поднялась метель, и хирург приехал только к концу следующего дня – прогноз был неутешительным: -Если выживет, будет инвалидом, его даже в столичной клинике не смогут собрать, это как в мясорубке побывать.

   В Радневе все равно узнали, что этого гада и изверга возмездие все же настигло, и какое. Неделю эсэсовец держался на обезболивании, и все-таки не выжил. Как горевал Фрицци, а почти в каждой хате говорилось однозначно:

   -Собаке – собачья смерть!

   Варя крестилась:

   -Герушка, какой ты молодец, что с этими гадами никуда не ездишь!

   Подошел Новый, сорок третий год. С какой надеждой ждали его все многочисленные народы Советской страны, как молились и надеялись матери, жены, родные-близкие всех, у кого на фронте были отцы, братья, сыновья, дочери – что минует их смерть, сберегут их молитвы близких, спасут от тяжких ран и невзгод.

   В лагере у Панаса царило приподнятое настроение, все почему-то уверовали, что сорок третий точно будет переломным годом, и наваляют наши фашистам в хвост и в гриву. Мужики из будущего ненавязчиво и аккуратно внушали всем остальным, «по-другому не может быть, и что русскому здорово – то немцу смерть». Да и сводки Совинфомрмбюро, которые доставал Панас неведомо откуда, приносили радость, стало понятно, что под Сталинградом фашистам навешали... звзездюлей, по выражению Игоря. А Сергей добавил:

   -То ли ещё будет, это цветочки – ягодки впереди! Разбудили медведя в берлоге, вон как эсэсовец нарвался... сфоткаться захотел на поверженной туше. Ага, как же, медведь – он даже на последнем издыхании страшен, вот так и со всеми фашистами будет. Сорок третий – это вам, суки, не сорок первый. Все эвакуированные заводы в Сибири и на Урале наверняка работают – бабы и ребятишки точно с утра до ночи пашут, жилы рвут, на Победу, как по другому может быть у нас? – Он показал неприличный жест. – Ни хрена, ещё в Берлине на их долбаном рейхстаге оставят наши солдаты свои имена.

   -Дай-то Бог! – вздохнул кто-то.

   -Вы, чё, мужики, моя бабуля всегда говорит, что Руси Православной Богородица во веки веков всегда будет заступница! Вот посмОтрите! За январь наши зубы выбьют Паулюсу, и потихоньку пойдут в сторону границы. Быстро не получится, много их, сук, на нашей земле, но мы ещё, кто доживет, за Победу будем пить стоя!! Сколько уже завоевателей об нас зубы обломали, ну-ка навскидку? Всякие половцы, печенеги, прочая лабуда!

   Мужики оживились, загомонили:

   -Татары, монголы, шведы, немцы!!

   -Ещё Невский им на Чудском озере навешал, тонули рыцари за милую душу! – воскликнул Женька.

   Сева добавил:

   -Литовцы, поляки, лжеДмитрии, всякий сброд, Мамая потом Дмитрий Донской наказал знатно!

   -Точно, ещё Сусанин поляков завел в леса, поди до сих пор бродят.

   И посыпались шутки-подколки,как из мешка. -А уж французы со своим Наполеоном, мерзли суки, как вон в сорок первом эти фашистюги.

   -Во, что и требовалось доказать!! – подвел итог Панас.

   Сергей добавил:

   -Невский сказал тогда: «Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет!»

   -Точно, истинно!!-загомонили опять партизаны.

   -От и мы на Новый год имя салют устроим, от всей души! – молчаливый, незаметный Кашкин решил тоже сказать.

   -Ну если молчун заговорил, то точно, Победа будет наша!

   Мужики, а наши придут – нас куда?

   -Как куда, а фрицев гнать кто будет? Сосунки семнадцати-восемнадцатилетние? Сколько кадровых полегло, сколько в плену, кому как не нам добивать эту сволочню? Стопроцентно сразу в действующую армию шагом марш.

   Панас, прежде выспросив у мужиков, что в сорок третьем будет, в начале года, веско сказал:

   -Мне по секрету сообщили, у нас в Красной армии погоны вводятся, как при царе, и автоматы в армии теперь есть.

   -Да ты что? – вскинулся Осипов. – Это же такая машинка, куда немецким до наших!! ППШ я держал в руках на офицерских курсах, перед самой войной, как скажет Игорек, супер! Ух, если жив буду, на четвереньках, зубами рвать буду, но доползу до их логова, если нет, то там, – он указал глазами на небо, – наверняка, скидка будет – Родину защищал до последней капли крови.

   Панас к вечеру сказал своим мужикам:

   -Вот как у вас получается, без трескотни и лозунгов обычными словами, а до каждого слова доходят. Вон Кашкин, ведь от него только два слова все слышат «да и нет»! Если доживу до Победы, потом изо всех сил буду скрипеть до девяноста, ждать буду Вас.

   -С чего ты так решил?

   -Ну кто вас сюда на испытания закинул, тот и заберет, а вы, пережив такое – побывав в настоящем сорок втором-третьем, обязательно приедете к нам, не может того быть, чтобы вы не приехали. А мы с Василем и Гринькой должны дожить до встречи с вами, всем чертям назло.

   -Панас, раз уж разговор зашел, – проговорил Игорь, – будешь жив – не оставь Стешу с ребенком, я-то как бы буду внуком своему сыну или дочке.

   -И мою Полюшку не забудь!

   -Как можно? Они мне совсем не чужие, эх, дожить бы только!!

   ГЛАВА 14.

   Никодим Крутов, так часто вспоминаемый и друзьями и недругами, уже второй год служил у Красной армии. Вывел-таки он окруженцев под Малоярославец, к нашим, успели как раз вовремя. Капитан Егоров за время следования по лесам, ввел строгую дисциплину, и вышли к нашим не деморализованные отступающие бойцы, а вполне себе боевая единица – правда, оружия было мизер. Их сразу же, не выясняя, кто и что – не до этого было – фашисты перли, наскоро вооружив, бросили в бой. Приказав капитану Егорову занять место между стыками двух рот, командир полка кратко обрисовал ситуацию, и попросил:

   -Слышь, капитан, продержись до ночи, а?

   И держались Егоровские ребятушки, Никодим вертелся юлой, помогал окапываться, делился самокрутками из своего горлодера, сыпал шутками-прибаутками, обустраивал окопчик – им с пулеметчиком Матвеем Ильиным выделили целый окоп, натаскал поболе пулеметных лент, сумел даже выпросить у суседей, сползав шустрой ящерицей туда.

   Бой он не запомнил, менял ленты, поливал раскалившийся кожух припасенной водой, матерился пятиэтажными, видя, что серые фигуры пруть, падають и все одно пруть, а когда вдруг замолк пулемет, заозирался:

   -Чаго эт ты, Матюш, не стряляиш?

   -Да не в кого, пока, дядь Никодим, захлебнулись, суки.

   -Ай правда?? А чаго ж я ня угдядел?

   Заскочил капитан Егоров:

   -Живы?

   -Да навродя! – ответил Никодим.

   -Бать, ты прости, я тебя хотел сразу во второй эшелон, а получилось – на переднем крае ты.

   Никодим разозлился:

   -Отчаго жа, не у тыл, глубокай, а? Я, знал ба, што ты мяне угатовишь, ни вжисть ня повел ба вас..

   -Тихо, бать, тихо, живы останемся в этой мясорубке, будешь в моей роте служить, вернее воевать.

   -От, давно бы так, а то ишь у во втарый эшалон, сам туды иди.

   Из вышедших ста пятидесяти человек, к вечеру боеспособных осталось девяносто – многие выбыли по ранению, а оставшиеся ... оставшиеся воевали, спали урывками, пятились, вгрызались в землю, мерзли, попадали в медсанбат, а то и дальше увозили касатиков, тяжелораненных, теряли друзей, упирались. А Никодим как знал какое заветное слово – пока только один раз его по касательной задел по щеке небольшой осколок. Остался на щеке шрам, «Штоба, знпчицца, злея был я! Да куды уж злея, от я рад, што их гадов много подстрелил!»

   Он умудрился поругаться с командиром роты, когда тот отдал приказ отступать напрямую, по голому полю. Как орал Никодим на молодого капитана, но все-таки сумел убедить, свернуть немного левее, пройти по лощине, а затем, по кустарникам, обильно разросшимся вдоль дороги, рота прошла несколько километров до следующих рубежей обороны, не потеряв ни одного человека. Никодиму объявили благодарность, а он ворчал:

   -Лучшее бы винтовку дали, поновее.

   Когда выдавалось свободное время, постоянно что-то мастерил, то портсигары и каганцы для свечек из покореженного металла, то подшивал подошву сапога кому-то из ребятишек, то латал телогрейку, то лихо вязал из обрывков веревки масировочную сеть. Солдаты привыкли тащить ему всякую всячину, он редко что выкидывал, у него все шло в дело, а солдаты Егоровской роты радовались своему такому неугомонному батьке Никодиму. Он у роты стал чем-то типа талисмана. И никто, даже лучший друг -командир Ванька Егоров не догадывался, что Никодим убавил себе возраст на пять годков, по нему разве поймешь, что "вот-вот шесть десятков стукнеть, маленькая собачка, она, того, до старостев -шшанок! А коли узнають настояшчий возраст, тут же и прогонють, а хто жа хрицев бить будя? – думал про себя Никодим.

   Допятились до, почитай, Москвы. Потом у декабре надавали по мордасам хрицам и потихоньку стали выдавливать их, а вясной... Опять, эх, отступали до Нальчика. От где нагляделся Никодим гор Кавказских:

   -Жив остануся, скольки ж усяго унукам порасскажу, чаго тольки не увидав?

   -Подожди, дед, ещё и у Гэрмании побываем. – Егоров уперто верил. – Раздавим гада хвашистского, дед, непременно.

   Никодим на редких привалах и перекурах травил байки, гаворил многочисленные истории, а знал он их множество, и светлели лица умученных бойцов.

   Одно только угнетало Никодима:

   -Родные мяста были у хрицев. Як они тама живуть-выживають, поди, голодують сильно? И отчего-то был уверен, что наверняка «объявилси тама гад-Бунчук, а Гриня – эта яго копия уменьшенная. От Иван, бяда якая!»

   -Будем верить, бать, живы твои, если Гринька чистый ты, то ни фига у этого гада не выйдет.

   -Ну я больше всяго на друга верного надеюся, Лешаго. Энтот ребятишков у обиду никому не дасть! Да и за Родьку душа изнылася – жив ли сынок единственнай? Ох, Ванька, скольки слез мы уже видели, ить захлебнуться в них уже должон этот Гитлер.

   Деда сколько раз хотели было отправить во второй эшелон, но хитрый пронырливый Никодим сумел стать незаменимым по части обменять, выдавить из снабженцев нужные вещи и продукты. Толстый, жуликоватый начсклада с обмундированием откровенно боялся пронырливого деда и всегда отдавал ему все что надо, без каких-либо заморочек.

   -У Никодима ума хватит к комполка, а то и комдиву пролезть, нажаловаться! – говорил он своему коллеге, тот только согласно кивал головой.

   Егоров пошел на повышение, командовать ротой:

   -Бать, ты со мной или как?

   -Вань, я у роти остануся, они жа як дети малыя, да и талисманом зовут, я тебя навешчать стану, по возможности, ты там это, пониже нагибайсь, знаю я, як ты геройствуешь, а ты мяне обешчал у Бярёзовку со мною доехать, солдатика твоего судьбу узнать, да и у нас, Крутовых – первейшим гостем станешь!

   У деда на тощей груди уже висел хвашистский автомат и медаль 'За отвагу'.

   Было дело – не растерялся Никодим, когда фрицы вплотную подобрались к командирской землянке – схватил топор и, выскочив навстречу немцам, заорав что-то матерное, начал, размахивая им, наносить удары куда попало. Немцы малость оторопели, этого мгновения и хватило – оставшиеся в живых солдатики, увидев своего худенького деда одного с топором против немцев с автоматами, с дружным ревом выскочили на подмогу, и кто может победить в рукопашной русского мужика?

   Вот и наградили Никодимушку такой самой уважаемой медалью, а автомат достался деду первому после того боя. Егоров, когда писал представление на награду, много чего припомнил: и что с помощью Никодима сто пятьдесят человек вышли из окружения без потерь, и его храбрые действия в каждом бою. Дед важничал и сиял:

   -От будеть чем похвалиться у Бярезовке дружкам-приятелям.

   И не мог тогда представить дед Крутов, что его мелкие внуки Никодимовы, тоже заимеють награды, у конце сорок третьяго года.

   Варя сделала Герби небольшой подарочек на Новый год – (модный в наше время хенд-мейд, сделано своими руками) небольшого тряпочного ангелочка и самую обычную ручку. Герби долго молчал, потом покрутил ручку, Варя пояснила, что когда закончится паста в стержне, то ручки обычно выбрасывают.

   -Найн, дизе памьят за алес яре – на все годы мой жизн.

   И Варя, всегда такая спокойная, невозмутимая, любящая поддеть своего немца, неожиданно для себя -расплакалась.

   -Господи, Герушка!! Ну за что нам так?

   Герби посадил её к себе на колени, крепко обнял

   -Если я знат, вас загте. Знат, что говорьит, одно сто процент, майне либен фрау, ихь либе дихь, даже в другой жизн!

   Герби ненадолго ушел в казино, надо было появиться, послушать поздравление фюрера немецкому народу, покричать приветствие, выпить за Дойчлянд, все как положено, а потом уйти. Новый шеф гестапо, только вступивший в должность, прибывший откуда-то с Украины, пока ещё был темной лошадкой и проще было появиться на немного, подтвердить свою репутацию замкнутого, неразговорчивого, но исполнительного офицера.

   Фридрих же впал в прострацию после такой нелепой гибели Кляйнмихеля.

   -Скажите, герр майор, почему судьба бывает такой жестокой? – встретил вот таким вопросом подвыпивший Фрицци Герберта.

   -Нам не дано знать, что будет завтра. Все в руках Божьих! – отделался общеизвестными словами фон Виллов.

   -Да, трудно осознавать, что вот человек – высшее, разумное существо на земле... и так нелепо заканчивается жизнь.

   Герберт только руками развел. Что можно сказать, Краузе потрясла смерть Кляйнмихеля, он переживал, а о причастности своей к гибели очень многих людей как-то совсем не задумывался – парадокс.

   Варя говорила, что после окончания войны, на суде все наци отвечали примерно одинаково:

   -Я выполнял приказ вышестоящего начальства!

   А ведь ни один сейчас не считал себя тупым исполнителем, многие уверовали в исключительность арийской нации.

   Как Герби был благодарен своему мудрому и дальновидному дядюшке Конраду, ведь не будь он таким, и Герби был бы как Кляйнмихель и Краузе.

   Все пошло так, как Герби и говорил Варе... особого подъема и восторгов как накануне встречи, теперь уже уходящего сорок второго, эйфории от успехов не было, у всех похоже в подсознании сидело удивление, какое-то неверие, как это русские, отступающие уже почти два года, и вдруг начали наступательную операцию, и шестая армия терпит ужасные трудности.

   К двенадцати часам в казино было уже много сильно подпивших, особенно офицеров вермахта, атмосфера накалялась, и Герби в двенадцать поздравил всех с Новым годом, выпил с Фрицци и новым шефом -Вайнером за счастье и победу германского оружия, поспешил, как говорится, откланяться. Вайнер, наслышанный уже о неразговорчивости фон Виллова, благосклонно кивнул, да на кой ему закусываться с племянником фон Виллова. Он был в курсе, что майор вот-вот отправится в Берлин, а зная, что он и его дядя люди весьма непростые, решил не надоедать своим пристальным вниманием, лучше с ними не конфликтовать.

   А Герби торопился к Варьюше, её слезы так потрясли его, он конкретно понял, что она, его нечаянная, но такая дорогая и желанная радость, так же как и он любит его – жердяя и сухостоя. Это, несмотря на предстоящую вечную разлуку, грело его душу. Варя задремала, ожидаючи своего Герби, Руди похрапывал на печке, когда такие родные руки осторожно подняли её с кровати.

   -Герушка?

   -Варьюша, майне либен фрау, девочка мой, с Новий год!

   Герби аккуратно посадил её на кровать в своей комнате и протянул ей коробочку:

   -Дизе майн подарка.

   -Герби?

   -Найн, найн, я аус Париж покупать, найн грабить!

   -Герби, но я же не могу это носить, вместе с пальцем отрубят!

   -Это тебе в твоем времени на памят за меня!

   -Но, как же это сохранить?

   -Я думаль... знат. Он поцеловал руку Вари, одел кольцо ей на палец, посмотрел, полюбовался.

   И вздохнув, снял... взял кольцо и ловко засунул его в тонкий тряпочный, вытертый поясок.

   Завязал кончик пояска, во второй конец сунул какой-то камушек, тоже затянул.

   -Варья, ты меня помнит будеш?

   -Герушка, до последнего вздоха!

   Все ночи у них теперь были с привкусом горечи, оба старались не показывать своей печали, наоборот, каким-то шестым или десятым чувством, обострившимся во много раз, бережно и нежно прикасались друг к другу, растворяясь и даря себя. А Руди на печке, толстокожий Руди, не зная всей правды, догадывался, что его Герби не сможет остаться со своей Варьей, и не сможет её забыть... и так горько было за обоих, что он ощущал эту горечь у себя на губах.

   Варья в один из вечеров сунула Руди в руки непривычный фотоаппарат, он сделал несколько снимков их вдвоем.

   Варя ночью посокрушалась, что никак не сможет оставить фото для Герби.

   Он улыбнулся:

   -Ты на моя душа и сердце, не забыт тебья!

   Дядя Конрад, предчувствуя гросс катастрофу, торопился вытащить племяша из этой непредсказуемой и непонятной России, пришел приказ – к пятнадцатому января майору Герберту фон Виллову прибыть к месту постоянной службы, в Берлин.

   Герби помрачнел, он в глубине души молил всех богов, чтобы его Варья ушла в свое время первой, ему было бы легче. А так, как её оставить, где гарантия, что не найдется ещё какой-нибудь идиот и не захочет его Варью обидеть, а защитить её будет совсем некому! Это его просто убивало.

   -Герушка, – узнав о приказе сказала Варя, – не сходи с ума, я уйду к нашим, дня за два до твоего отъезда! И видя, что он пытается что-то возразить, добавила. – Мальчик мой, немецкая твоя душа, пойми, мы появились все вместе, значит, и на возврат мы должны быть рядом. Один из наших уже почувствовал колебания такие, как было тогда при переносе сюда, только послабее, значит, это уже как бы знак. Да и среди своих мне будет легче... перенести эту... – она всхлипнула, – жуткую разлуку!

   Герби крепко обнял её.

   -Да, ты права! Но как ты уходит?

   -Пойду в Березовку, с собой возьму Ядзины кой какие тряпки, вроде на продукты менять, она с ними назад придет. А я как бы подамся у Бряньск или ешче куда, мало ли, пропала и пропала...

   -А фотоаппарат? -Нет, только флешку вытащу из него, не хватало ещё с ним влететь... Не волнуйся, я как доберусь до места, передам тебе... – она задумалась. – А вот, если, неважно, кто, женщина, ребенок, старик ли, скажет поблизости от тебя – «Солнце – на лето, зима – на мороз!» значит, я на месте. У меня все в порядке.

   -Гут!

   Оба за оставшиеся дни много переживали, от Вари остались одни глаза, как говорится, а Герби все больше мрачнел.

   -Что с Вами, герр майор, Вы так неважно выглядите, хотя, можно сказать, уже одной ногой дома, в Берлине? – поинтересоался Вайнер.

   -Да что-то болит внутри, приеду, надо будет обследоваться.

   -Надеюсь, ничего серьезного не найдут эскулапы?

   -Тоже надеюсь.

   -Герр майор, Вы посылочку для майне Фамилие не захватите, буду Вам премного обязан.

   -Гут, передайте моему Рудольфу, он будет собирать и укладывать все вещи.

   Варя уходила утром, они всю ночь просто лежали тесно обнявшись, стараясь быть как можно ближе друг к другу, оба молчали, да и что можно было сказать? Утром Герберт немного подзадержался в хате, с тоской наблюдая за уходящей Варьей, облегченно вздохнул, увидев, что к ней присоединился тот лудильщик-паяльщик с базара и ещё какие-то две замухрышки-бабенки. Одну он категорически не отпустил бы, но Варья уже с неделю назад сговорилась вот с этими людьми идти вместе.

   Как он прожил эти два дня без неё, он наверное и через тридцать лет не смог бы рассказать, какая тоска его сжигала, он не мог спать, осунулся.

   И только на третий день, проходя мимо базара, услышал, как стоящие у входа, два древних дедка, громко разговаривая между собой, сокрушались, что ещё так долго будет зима. А тот что подряхлее четко и ясно сказал:

   -Ну так это, солнце – на лето, зима – на мороз, испокон так было.

   Герби даже запнулся, сначала подумал, что может просто в разговоре деды помянули, такое русс выражение, а дед опять четко сказал:

   -Да, точно, солнце – на лето, зима – на мороз, но недолго, у марте ...

   Дальше Герби уже не слушал и не слышал, он шел на ватных ногах, едва сохраняя выдержку.

   Ввалился в хату и обессиленно плюхнулся на лавку.

   -Уфф!

   -Что с Вами герр майор? – выглянула из комнатки фрау Ядзя. -Гутен абенд, фрау! Рад Вас увидеть!

   -Я тоже, герр майор! Так вежливо поговорили немного, Руди выскочил за дровами, а Ядзя сказала:

   -Все хорошо, не переживайте. Девочка на месте!

   Вернулся Руди. Ядзя, пожелав спокойной ночи, ушла к себе.

   На следующий день провожали фон Виллова, желали успешной дороги, продвижения по службе и прочую лабуду. И никто, даже верный Руди, не знал, что в левом кармане кителя у Герби лежит маленький тряпочный ангелочек, Варина любовь, который точно его будет оберегать.

   И, в пока ещё далеком сорок четвертом, в октябре, Герби чудом успеет при бомбежке проскочить на машине через перекресток. А через три-четыре минуты там разорвется бомба. Машина от взрывной волны перевернется, в спине Герби будет много осколков стекла, а в госпитале все в один голос скажут, что он родился в рубашке.

   Герби только грустно улыбнется, зная, что его просто хранит любовь его такой далекой, ещё пока и не родившейся Варьюши.

   В Березовке пропали два полицая – Ярема и Шлепень. Зоммер, брызгая слюной, рвал и метал, грозя жителям всяческими карами. А после обеда по деревне прокатилась весть – нашли Ярему неподалеку от имения Краузе – валялся заколотый штыком, а в руке, намертво зажатая, виднелась повязка. Когда сумели вытащить, полицаи опознали её – повязка была Шлепеня. Он, в отличие от многих, постоянно её стирал, и Зоммер ставил его всем полицаям в пример аккуратностью. По всему выходило, что свой своего и убил. Деревня вздохнула облегченно, опять пронесло!