Текст книги "Сороковые... Роковые (СИ)"

Автор книги: Надежда Михайловна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

   -Варвара, извините, а Вы что, недавно болели?

   -С чего ты взял?

   -Да прическа у Вас... как бы это сказать... непривычная. Женщины до войны все больше с кудрями ходили, всякими валиками волосы закалывали, а у Вас, как у мальчишки.

   -"Н-даа, вот так и прокалываются наши агенты в Европах-Америках на мелочах: то ложку в чашке оставят, то спички ломают... Слава Всевышнему, что я не из шпиёнов!" – подумала Варя, а вслух сказала:

   -Да понимаешь, длинные волосы у женщины – это всегда проблема, особенно сейчас. Мыть, сушить, кудри завивать – тем более, да и скитаясь, можно и вшей приобрести, опять же за волосы никто ухватить не сможет, если что. Вот и упросила парикмахера перед этой... хмм... командировкой подстричь покороче.

   -"Видел бы ты, мальчик, современные прически... когда девчонки стригутся ассиметрично, одна половина выбрита, а на другой волосы глаз закрывают, а ребята ходят чуть ли не с косами."

   -О, супец наш уварился, давай-ка на стол накрывать!

   Матвей засмеялся:

   -Вы прямо как в дворянском доме жили.

   – Чего нет, того нет, не довелось! – посмеялась вместе с ним Варя.

   Матвей и вездесущий Гринька шустро достали 'люминиевые миски и ложки' накромсали чудного московского хлеба, Иван и Василек нарвали дикого чеснока и, усевшись, все дружно заработали ложками.

   После такого сытного обеда Василек уснул прямо за столом, уткнувшись в теплый мех сидящего рядом Волчка. Мальчика перенесли на невысокий топчан, к нему тут же залез Волчок, а с другой стороны привалился Гринька:

   -Ох, як я по тябе скучал, Волчинька! – бомотнул он, обнимая волка со своей стороны. Мальчишки посапывали, Леший отправил отдохнуть и своих мальчишек – слабы ещё после ранений-то.

   А с остальными и Панасом сели думать думу, как быть и что делать.

   -Значит так, мужики... и Варя, – начал говорить Панас, – Игоря в люди пускать нельзя – слишком уж заметный и его стрижка, сразу же привлечет внимание, тут же арестуют. Толик... вот с ним можно что-то придумать, фольксдойч... можно и например, в торговлю сунуться, ну не самому торговать, а, допустим, кой чего из вашего товара предлагать, правда, предварительно придется все почти пересыпать, нет пока таких красивых упаковок даже у фрицев.

   Толик пробормотал:

   -Я и торговля? Из проектировщика – в торгаши? Но выбирать не приходится...

   -Николаича тоже в Радневе можно пристроить, ремонт какой производить – возраст-то не служивый, а что толстый, так может, у него водянка.

   Николаич улыбнулся:

   -Я, если суждено, вернусь стройным на здешних-то харчах, моя 'водянка' быстро сойдет и без диет, жена не признает!

   -Иван... не, Иван, тебе тоже нельзя, от тебя за версту несет военным.

   -Погоди, Панас, – прогудел Леший, – а если к Краузе в имение, типа завхоза, он мужик мастеровой, скажем, списали из армии по здоровью, ведь не соврем?

   -А проверят?

   -Запрос пошлют? В Московскую область? Это здесь они ещё что-то могут, а туда им ходу нет, да и не в Берлине же мы. Немного подержим на своем подножном корме, волос вон седой у него проглядывает и бороду такую же пегую отпустит, годков пять и накинет.

   -Сергей? Тут надо крепко думать, его трудно замаскировать под крестьянина, уж больно замашки у него ... барские, что ли.

   -Ну, раз барские – будем думать. А Варя?

   -Про Варю, – опять прогудел Леший, – есть у меня одна задумка. Ты меня не труси, я помозгую.

   -Костик... ну тебе тут с пацанами и быть, пока. А там посмотрим, может, в охрану на дорогу удастся пристроить, а так только на работу в рейх мгновенно 'завербуют', это у них так называется. Ты кто будешь по профессии?

   – Студент, второй курс, а специальность – дизайнер.

   -Что такое дизайнер?

   – Проектировщик, у меня вот ландшафтный дизайн, это проектирование парков, усадеб, высадка деревьев кустарников расчет планировки, чтобы усадьба выглядела без шероховатостей, ну, чтобы углы или какие-то некрасивые постройки замаскировывать деревьями, всякими лианами, много чего.

   -Так, интересно, я подумаю, как Карлу такое преподнести... Ох, сколько проблем с вами, но зато интересно-то как, а то я тут в своем медвежьем углу зарос мохом. Карл-то мужик нормальный, вот Фридрих, тот, да, зануда и гаденыш редкий, чистая маман. Ну да я тоже не лыком шит, он зубы об меня обломает.

   Костик и солдатики Лешего мгновенно нашли общий язык, только Костику приходилось придерживать язык, вот как объяснить ровеснику из сороковых про мобильники, компьютеры и прочие достижения науки и техники?

   Гриня же безоговорочно и сразу отдал свое сердце Игорю, он хвостиком ходил за ним и чуть что, старался ткнуть его в бедро костлявым пальцем. -Шпендель! – перехватывал его мосластую руку Игорь, – ведь дождешься.

   А когда уж очень доставал хватал его, поднимал над собой и слегка тряс. Гринька счастливо заливался, а из карманОв постоянно высыпались какие-то Гринины 'богатства'. Чего там только не было, Игорь как-то раз попробовал рассортировать, но быстро махнул рукой:

   -На фига, скажи, тебе всякие обрывки веревочек, гвоздики, пробки?

   -Пригодятся!

   Иван же с первых дней дотошно расспрашивал Сереброва про первые дни войны, про всякие мелкие нюансы. Иван, который Серебров, его с легкой руки Игоря стали звать Иван-маленький, хмурился и нехотя отвечал. Больше всего угнетало всех отступающих отсутствие прикрытия с воздуха.

   -Знаешь, к такому не привыкнешь, обидно, нет наших красных соколов... Вон, перед войной как парад, так наши самолеты, соколы-орлы... как пели-то: «От тайги до Британских морей Красная армия всех сильней!» Оказалось же... Так жутко, когда ты лежишь кверху воронкой, прикрыв голову руками и понимаешь, что ты полностью беззащитен, а эти суки... кто-нибудь из молодых не выдерживает вскакивает, бежит очумелый, а по нему очередями... Эх!! А страшнее всего в глаза женщин, детей и стариков смотреть, как вот объяснить, почему мы отступаем? Кто виноват, что ни патронов, ни горючего... Мне вот двадцать два, а внутри наверное семьдесят за этот почти год сравнялось. Ты не думай, я немного оклемаюсь и буду пробираться к нашим.

   – Знаешь, Вань, – помолчав, проговорил Иван, – лучше ты партизан ищи, наши все равно вернутся. А с особистами проблем меньше будет, партизанил ты, и все вокруг подтвердят, а из окружения когда выходишь, сколько проверок, да и какой особист будет. Попадется скотина, и штрафбат, а там почти так же, голый энтузиазм-мат – ранили, значит снимается судимость, убили, тоже неплохо, домой напишут – пал смертью храбрых.

   – Ты откуда знаешь?

   Иван чуть не ляпнул, что в книгах и фильмах об этом много чего пишут и показывают, но вовремя прикусил язык.

   -Да, встречался недавно вот с одним таким окруженцем, в госпитале.

   А вечером тихонько спросил Варю про штрафбаты.

   -Точно не помню, но летом сорок второго они были, в сорок первом точно нет.

   -Значит, я поперек батьки в пекло полез, да ладно, будем надеяться, Ванюшка позабудет про даты. Вот ведь ситуация, вроде все свои, а постоянно себя окорачивать приходится, как бы лишнего не сказануть.

&nbs Варя с Николаичем отвели Лешего в сторонку:

   -Извините, извини, Леший, но вот нам неприятно тебя так называть, кличка какая-то, может, человеческое имя скажешь?

   Тот помолчал, что-то прикидывая, а потом махнул рукой:

   -Да кому вы, пришлые, можете меня заложить, да и нет пока здесь ушлых ГПУ-НКВДешников, не наблюдается... Лавр Ефимович Лаврицкий я.

   -Ух ты – круто Лавр Лаврицкий! – восхитилась Варя.

   – У нас в семье испокон веков у мужчин два имени – Лавр и Ефим. Мне вот выпало Лавром уродиться. А сынок, видишь ли, Матвеем назван, не знал я того, что сын у меня в восемнадцатом народился! Помыслить не мог, а то б непременно Ефимушко был, ну да теперь поздно что-то менять.

   -Значит так, завтра отметим Победу, – Леший опять истово перекрестился, – а десятого дойду я с мальцами в райцентр и до Березовки, посмотрю, что и как, да словечко нужное кой где оброню.

   -Лавр, я вот подумала, у меня с собой прилично таблеток-мазей набрано, кой чего свои лекарства, кой чего купила для родственников – просили. У ребят в машинах есть обязательные медаптечки, лекарства более сильного действия, имей в виду, мало ли чего. А Ване Сереброву антибиотик немного надо попить, чтобы кашель его дикий прошел, ты уж как-то поясни, типа новая разработка медиков, пока засекреченная и только диверсионным отрядам и выдается.

   Ох, Ефимыч, врать приходится как сивым меринам, и все пользы для, не запутаться бы, – вздохнул Ищенко.

   -Варюш, а мазь у тебя какая-то заживляющая имеется? У Матвеюшки-то рана плохо затягивается, я все примочки делаю из трав, да как-то не очень...

   -Да есть!

   – Значит, я его в баньку, вчера протопленную отправлю, а потом ты его посмотри, а?

   -В баньку мы, наверное, все не против, после вашего болота-то, да и пацанят погреть не мешает.

   -Хорошо, малость подтопим.

   -Леший! Хорош Варвару охмурять! – заорал Игорь. – Ты мне лапти обещал, в ботинках хлюпает!

   -Матюш, там в дальнем ларе, достань-ка!

   Матюша кивнул и с любопытствующим и сующим во все нос Гринькой мгновенно скрылся из виду, как пропал.

   -Э, а где ребятишки?

   -Да у меня тут землянок понаделано, чтобы чужой глаз не зацепился.

   Ребята вынесли несколько пар настоящих, виденных только в книгах, фильмах и музеях, лаптей.

   -Во, разбирайте. Кому какие подойдут, с вашими обувками, да по лесу... за месяц развалятся!

   Пока подбирали лапоточки, Николаич вспомнил песню:

   -Эх лапти, да лапти,да лапти мои! Лапти лыковые, вы не бойтесь – пляшитё. Тятька новые сплятеть!

   Посмеялись, нагрелась банька, по-быстрому помылись, почаевничали.

   Варя обработала гноящуюся рану Матвея, привязав ему мазь «Левомеколь», приговаривая при этом:

   -У фр... у фашиста клятого боли, у союзничков поганых боли, а у Матвеюшки – заживи! – тот застенчиво улыбался, а у Вари сжималось сердце от его ран и худобы. Сунула Ване Сереброву желтую капсулу, велела проглотить и вскоре все разбрелись по лежанкам-землянкам.

   Едва рассвело, Иван, который старший, разбудил Варю, спавшую с детишками:

   -Варюш, ты просила разбудить!!

   -Да-да, встаю!

   Варя вышла на утреннюю зорьку, кругом стояла нереальная тишина, солнышко ещё только просыпалось и нехотя, как-то лениво, начинало подъем. На бледно-голубом небе чуть начинали розоветь темные, ночные облака, и в лесу робко пробовала голос первая пичужка. По траве и низам стволов деревьев стелился туман, все казалось замершим, но воздух был...

   -Господи, и сейчас, в это время идет жуткая бойня! Эх, люди-человеки! – негромко сказала Варя.

   -Варь, а сколько, так называемых, конфликтов, было после Великой Отечественной и будет ещё?

   -Да уж!

   Ваврвара пошла проверить тесто – ещё с вечера Леший показал ей свои запасы, и Варя сильно так удивилась, увидев какой-то глиняный горшок с закваской.

   Леший пояснил, что он много лет делает закваску-дрожжи на шишках хмеля, ребятишкам ржаные лепешки выпекает. Варя подивилась, она где-то что-то слышала про хмель, но не думала, что такие дрожжи есть реально.

   -Бабы наши в деревнях только ими и пользуются, – прогудел Леший.

   И замесила она тесто на пирожки, не сильно-то и надеясь, что получится что-то путное, завернула квашню в какие-то тряпицы и оставила в теплой бане, наказав Ивану разбудить её пораньше. А сейчас удивленно смотрела на выпирающее из большого таза, хорошо подошедшее тесто.

   -Надо же!!

   Все еще сомневаясь, разделала тесто, и когда из небольшой избы, где была русская печка, пополз ароматный дух выпечки, мужики, потягиваясь и щурясь на вставшее уже солнышко, потянулись на запах. – Умываться, марафетиться и за стол. Гриня, не таскай пирожки, хватит всем. Лавр, твои дрожжи – это что-то, не ожидала!

   А я, голубушка-Варварушка, ими ух сколь давно пользуюсь, сначала плохо получались, а потом, живучи в лесу-то, наловчился.

   Мужики не заставили себя долго ждать, и вскоре все собрались за столом. Матвей и Ваня удивленно разглядывали богатый для них стол, а мужики из 2013 с грустью думали о том, как сегодня празднует и гуляет Россия.

   И было по утру три тоста: ЗА ПОБЕДУ! За РОДИНУ! Третий же – за погибших.

   А потом негромко, не сговариваясь, запели. Сначала: «Вставай, страна огромная!», потом «Катюшу», «Три танкиста», «Землянку», «Смуглянку» и под конец не выдержали – спели «День Победы».

   Как слушали их местные... казалось, они не дышат. А на последней песне встали все. Гринька, мгновенно запомнивший припев, громче всех восторженно голосил:

   -Этот День победы порохом пропах!!

   Беззвучно пел и Василек, повторяли слова – День Победы! – Матвей и Ваня, а Лавр не скрывал слез.

   -Ох и уважили, мужики! Одно скажу: силен русский дух!

   И весь день мужики были задумчивыми, все в глубине души находились там, дома, со своими родными и близкими, и как никогда понимали, что вот этот День Победы дома у всех был не радостным. Наверняка сходили с ума от неизвестности родные, а они пока все живые-здоровые не могли послать весточку из сорок второго.

   Леший неспешно собирал свой сидор, укладывал какие-то сушеные травки, завязанные в чистые тряпицы, семена, положил мешочек мелкой картошки Ефимовне на посадку. Гринька с Василем, Костик и Матвей притащили много дикого чеснока, промыли в бегущем неподалеку ручье, и Леший принялся заворачивать его в мятую оберточную бумагу.

   -Че дурью маешься. Вон в пакет клади и все! – удивился Игорь.

   Ты чего, умник? – возмутился Иван, – а как он там объяснит, что это такое и откуда, в лесу нашел?Это у нас все ближние леса загажены, можно все что угодно найти, а здесь если только оружие и то где-то неподалеку от шоссе, нет, скорее проселочных дорог.

   -Ох, как тяжело за базаром следить! – пробурчал недовольный Игорь. – Трудно к такому привыкнуть,это мы ещё на самом деле удачно попали, а представь – вывалились бы где-то в городе или селе, кругом фашисты, и мы в отключке...

   -И очнулись бы в гестапо. Это да! – вздохнул Николаич. – Мы с Варварой с нашим-то давлением уже бы там были, – он указал пальцем на небо. И удивленно произнес: – Э, а я третий день свои обязательные, 'будь они неладны-наркомовские' таблетки от давления не пил, и вроде ничаго, как Гриня скажет.

   -Точно, Николаич! Если суждено вернуться нам, жена тебя не узнает, скажет, вали отсюда, аферист. А у меня мамка-паникерша. Небось вся уже изрыдалась... Да и жениться вот собрался, – задумчиво произнес Игорь, – эх, невезуха. Что такое не везет?

   -Не везет, это когда руки или ноги оторвало снарядом, или в плен, суки, раненого, – буркнул сидевший тут же Серебров, – остальное все, наоборот, хорошо, живой – значит, ещё этих гадов покрошу!

   И увидев, как вскинулись Иван и Сергей, махнул рукой:

   -Да не суетитесь вы! Понял я, что вы не отсюда – много чего в вас настораживает, вон одежда, вид у вас непривычный, вы такие... как бы это сказать... видно, что не хлебанули вы войны – не видели бомбежек и отступления. Слов много непонятных: мобила, комп, интернет, – с трудом произнес он незнакомое слово, – но вот после песен понял я, что вы наши, что ни на есть – русские, а откуда вы – не столь важно, лишь бы этих сук побольше уничтожить.

   -А и верно, – прогудел Леший, – раз ты такой внимательный, чего уж скрывать, пока мы все в одной каше будем вариться. Матвейка тоже такой догадливый?

   -Да, мы ещё вчера обратили с ним внимание на... – он задумался, подбирая подходящее слово,-необычность ихнюю. Но трудно представить вот, например, Игоря, засланным фашистами.

   -Но, но, но, ты это не очень, я ведь не посмотрю, что ты худой и кашляешь, за такие слова и схлопотать можно! Моя бабуля Орденом Славы третьей степени награждена и медалью 'За боевые заслуги', не считая там всяких юбилейных, за спасение раненых.

   -А какие ещё награды давали нашим? – заинтересовался подошедший Матвей.

   -Много чего, солдатам самые почетные – Ордена Славы трех степеней, ну, это как в царской армии был Георгиевский крест, медали: За Отвагу, За Боевые Заслуги, звездочка конечно, самая высшая – Герой Советского Союза, то есть. А у военачальников – там 'Орден Победы' с брильянтами, ещё ордена Суврова, Кутузова, Нахимова, медали всякие: за оборону Москвы, Ленинграда, Киева – ещё города, потом за освобождение Праги, Будапешта, за взятие Берлина, за победу над Германией, а уже осенью сорок пятого японцы нарвались. Там совсем быстро их уделали, – добавил Иван-большой, – кстати, георгиевская ленточка сейчас у нас повсеместно, на день Победы – все стараются приколоть или прицепить на грудь.

   -А мелких пацанов и девчушек в военную форму родаки одевают, прикольно, идет такой карапуз в гимнастерке, галифе и пилотке и цветочки дедам дарит.

   -Что такое прикольно?

   -Ну, смешно, любопытно.

   -Вот, таких словечках и засыплешься ты, Игорек, – проворчал Сергей.

   -А меня туда не пустють, рожей не вышел, блин. Эх, а я бы поглядел на этих вояк.

   -Эти вояки пока что, на коне, пол Европы под ними, а у нас ещё Сталинград впереди, – проговорила Варя.

   -А что Царицын-Сталинград? – заинтересовался Леший.

   -Если совсем коротко, то все лето наши будут отступать, допятятся до Сталинграда, а там упрутся, город разрушен будет до основания, Волга будет гореть от горючего, но к концу года начнут гады получать по зубам, итальяшек под орех разделают наши, к новому году вся шестая армия под командованием Паулюса, вроде, фельдмаршал он? Да, точно, – попадет в окружение, в январе сорок третьего сдастся в плен, и в Германии будет трехдневный траур. И станет эта Сталинградская битва началом конца фашистов, потихоньку-помаленьку начнут наши зубы им выбивать, летом, в июле будет Курская битва, вот там окончательно станет ясно, что будет им... – Варя замялась, подбирая слова. -Большой трындец! – дополнил Игорь.

   Леший, Ваня-младший, Матвей и пацанята слушали их, затаив дыхание, как какую-то чудесную сказку...

   -Господи, дожить бы до сорок пятого, до Победы! – Как-то торжественно сказал Леший. – Вот я-кадровый офицер царской армии, много чего видевший в эту дурацкую революцию, волею судьбы оставшийся здесь, не уехавший в эмиграцию, хотя была возможность, живущий здесь под неусыпным надзором гпу-шников, сильно не любящий коммуняк, и как нормальный русский человек, мечтающий сейчас только об одном, чтобы как можно больше уничтожить этих завоевателей, третий рейх или как там ещё! Сидели бы в своем Дойчлянде, сколько горя и крови на их совести... Слушаю вас, и душа распрямляется, опять повторюсь -велик русский народ! Неважно, кто ты по национальности: грек, татарин, калмык, казах, самоед, осетин – все мы Русские, и нет такой силы, способной сломать нас! Ещё Федор Тютчев больше семидесяти лет назад сказал: «Умом Россию не понять! Аршином общим не измерить! У ней особенная стать, в Россию можно только верить!»

   Утром ушел Леший с ребятишками, а оставшиеся мужики сноровисто стали обустраиваться: рубили отмеченные ещё с осени хозяйственным Лешим погибшие деревья, аккуратно обрубали сучки, укладывали в штабеля стволы и стволики-работа кипела. Ивана-маленького, как слабого, определили Варе в помощь, а он и рад был помочь женщине, которая дала ему одну чудную таблетку – капсулой называется, и мучивший его всю зиму жуткий кашель заметно ослаб. Варя улыбнулась радостно, сказав, что пара-тройка этих капсул поставит его на ноги.

   А Леший с ребятишками, надевшими сверху на необычные костюмчики свое рванье, неспешно шагали в Раднево. Леший переносил через большие лужи своих пострелят, частенько присаживался отдохнуть, видя как упрямый Василь идет из последних сил, но на руки к нему категорически отказывается. На постах их долго не задерживали. Почти все немцы знали , что этот громогласный Берг-манн (Человек -гора) люччий фройнд герра Краузе и его сына, а страшный Кляйнмихель его уважительно величает – Гроссёгер.

   Вот и добрались до Раднево часам к пяти. Оставив ребятишек возле пустынного в этот час базара, мальчишки присели на пустой прилавок и нахохлились, как два воробья, а Леший пообещав, что он быстро, пошел доложить Кляйнмихелю, что для охоты все готово, ''чтоб Вы, гады утопли в болоте!'' А из стоящего неподалеку дома районного полицая и стародавнего знакомца вывалился пьяный и злой Бунчук.

   Ему сегодня сделали серьезное внушение и предупреждение за бардак в его деревне – два дня назад заявился к отцу Фридрих Краузе и кто знает, что ему понадобилось у полицаев, но зайдя туда, он увидел, как сказал бы Игорь – 'картину маслом'. Из пяти полицаев находившихся там, включая и Бунчука, три не могли даже головы поднять, а Викешка все же сумел встать, качаясь. Правда, сразу же улетел в угол от кулака Фридриха. Тот не стал орать, брезгливо вытер свою перчатку о занавеску, серую от грязи, впрочем. И указав на самого трезвого полицая, трусливо вжавшего голову в плечи, произнес: -Через день – этого в управу.

   И вломили Бунчуку знатно, а поскольку ему сказать было нечего, он молчал, зверея про себя, что его такого услужливого не ценят совсем, а он сколько уже сделал для новой власти: список коммуняк и комсомольцев ещё до их прихода заранее написал – не его вина, что многие из этого списка успели смыться. Выследил и доложил лично Кляйнмихелю про жену Решты – зам главы коммуняк. Хотя выслеживать и нечего было, донес сосед, что она осталась у друзей. И что с того, что бабенка лежала не вставая? Муж-враг, вот и отвечай. Были на его совести две семьи местных полуевреев, мстил Бунчук всем, кто хоть как-то был виноват в том, что когда-то он из успешного непмана превратился в бандита-бродягу-уголовника. Жалел, ох как жалел он, что не сумел насладиться местью своему заклятому врагу -Никодиму Крутову. Жила в глубине его души мыслишка, что жив гад-Никодимушка, уж больно изворотлив был мужичонка. Вот и нажрался с горя мутной вонючей самогонки у знакомого ещё по тем временам, теперь тоже полицая, Перхова Мотьки. Злоба кипела в нем и рвалась наружу... а тут такое везенье -сидит паршивец этот, чистый Никодимка, на базаре, а вокруг никого, и взыграло ретивое...

   Широким щагами, пошатываясь, он попер к ребятишкам.

   Гринька, увидев его сжался:

   -Василь, беги до комендатуры, может, Леш выйдеть уже.

   Василь бочком соскочил и побежал к комендатуре. Там у входа жестами стал показывать, чтобы вызвали большого человека, но часовой не понимая его, только отмахивался и отгонял. И тут открылась дверь и на крыльцо вышли два немца – одного Василь запомнил хорошо – он не стал толкать его в большую лужу, а жестом велел Гриньке забрать и подождал, пока они уйдут с дороги.

   Василь умоляюще сложил руки на груди и стал смотреть на этого немца. Немец равнодушно глянул на него, потом как-то замер на секунду и внимательно всмотрелся в умоляющие глаза ребенка.

   -Вас ист лос? – спросил он.

   Василь дрожащей рукой показал на рынок, где Бунчук, взяв Гриньку за шкирку, громко орал и уже замахнулся. -Руди, шнеллер!

   Герберт фон Виллов узнал мальчишку, вернее, его необычные глаза. А когда тот указал в сторону пустынного рынка, где какой-то полицай начал лупить худенького киндера...

   -Руди, шенллер!

   Фон Виллов быстро зашагал туда. Одно дело, когда мужики разбираются, а тут мелкий киндер и здоровый менш.

   Герберт дотронулся до плеча мужика, обычно, едва завидев офицера, эти унтерменши вытягивались в струнку и подобострастно кланялись. А этот... резко сбросив его руку, опять замахнулся на киндера, говоря какие-то странные слова:

   -Никодимово отродье!!

   Фон Виллов, теперь уже со всей силы рванул этого полицая на себя и, развернув, с удовольствием впечатал в его красную, жирную, воняющую перегаром рожу кулак. Тот, выпустив пацана, отлетел к прилавку, и заревев быком, вскочил:

   -Хальт!! – возле его ног прогремела автоматная очередь. Тот остановился и только тут увидев на кого он пытался броситься, упал на колени, прямо в лужу.

   От комендатуры на звуки автоматной очереди бежали патрульные и семимильными шагами несся какой-то огромный мужик. Опередив патрульных, он в секунду, взглянув на сжавшегося, плачущего Гриньку, все понял и, не останавливаясь, с разбегу пнул ногой полицаю в лицо... Тот, взыв, упал рожей в лужу.

   – Утоплю, сволочь, в этой луже!

   -Найн! – раздался за его спиной голос Кляйнмихеля, который, перед этим разговаривая о предстоящей охоте, дошел с Лешим почти до выхода, и теперь тоже подошел сюда. – Найн! Дизе... – он проговорил по-немецки длинную фразу.

   -Ну если так, то ладно,а то я его сам, голыми руками удавлю.

   -Найн!– подоспевший переводчик перевел для Бунчука:

   -За нападение на офицера Германской армии, неповиновение властям будет смертная казнь.

   Так и стоявший на четвереньках в луже Бунчук, пополз было к Герберту:

   -Я не хотел, не узнал ... – пытаясь поцеловать сапог, но кто ж ему позволит. Патрульный брезгливо повел автоматом:

   -Штейн ауф! Шнеллер!

   А через два дня, на площади, возле комендатуры, согнанные под дулами автоматов, местные жители наблюдали радостную для многих картину.

   Избитый, с лицом, превращенным кем-то в кровавую лепешку, на помосте стоял... Бунчук-кровопийца, предатель и гад. Переводчик четко выделяя слова произнес:

   -За нападение на офицера Германской армии бывший полицейский Бунчук приговаривается к смертной казни через повешение.

   Как рыдал упавший на колени Бунчук, как он полз по помосту к немцам, умоляя помиловать его.

   Кляйнмихель, поморщившись, махнул рукой, и Бунчука, извивающего и орущего, все-таки вздернули.

   -Странно, – заметил Кляйнмихель, – эти коммунисты, партизанен-фанатики, умирают, я бы сказал, достойно, а вот такие... отбросы, мерзость!

   Угрюмая толпа начала расходиться. И похоже, не было в ней ни одного человека, кроме притихших полицаев, кто бы пожалел Бунчука. Собаке – собачья смерть!

   А Леший в первые же минуты, когда Бунчука повели в гестапо, низко поклонился фон Виллову и произнес на хорошем немецком :

   -Искренне благодарю, герр майор! Вы спасли моего, пусть неродного, но моего внука. Премного благодарен, буду рад видеть Вас с герром майором Кляйнмихелем на охоте! Я теперь Ваш покорный слуга!

   -Слуг мне не надо, а про охоту, я подумаю! – как всегда сухо, ответил Герберт.

   -А скажи-ка мне, Фридрих, с чего бы это сухарь фон Виллов полез за грязных киндеров заступаться? – в тот же вечер за рюмкой шнапса поинтересовался недоверяющий, наверное, самому себе, шеф гестапо.

   -О, это родом из нашего детства, – вертя в руках опустевшую рюмку, задумчиво ответил Фридрих. – Мы же из России приехали, когда Паулю было только восемь, а он, не имея рядом немецких сверстников, очень смешно говорил на дойч. Вот местные мальчишки уже там, в Дойчлянде, его постоянно дразнили, а Пауль не терпел издевательств и лез в драку. Я уже в гимназию ходил и не всегда был дома. Так вот, Паулю доставалось, и частенько он приходил с синяками, разбитым носом, но не отступал, примерно как сейчас в своих исследованиях, никогда не отступает. Ну а тогда неподалеку, в пустующем по соседству доме, поселились небогатые, да почти совсем бедные дядя с племянником, дядя хватался за любую работу, а племянник... худой, жилистый мальчишка, сразу же дал отпор всем местным, что попытались было его отлупить. Драться, надо сказать, он умел, даже мне, помнится, прилетело. Так не знаю уж почему он взял Пауля под свою защиту, пару раз крепко отлупил зачинщиков, и отведавшие его костлявых кулаков – отстали. Это и был, как ты понимаешь, Герби. Меня он тоже отлупил из-за Пауля. К слову сказать, именно из-за Герби мы с Паулем и стали заниматься боксом и всякими видами борьбы. Пауль, чтобы уметь сдавать сдачи, а я... – Фрицци засмеялся, – я горел желанием... как-нибудь отлупить Герби..

   -И как?

   -А никак. Этот худой, кажется, засушенный мужчина, очень редко когда получал в драках, больше от него, и никогда, с детства не терпит, когда мелких обижают более сильные. Уверен, если бы киндеры меж собой разбирались, он бы равнодушно прошел мимо, а здесь здоровый мужик и полудохлый киндер, вот Герби и вмешался.

   – Ты знаешь, я даже рад, что так вышло, уж очень много жалоб было на этого Бун...тчу...ка было. Вот и твой фатер обмолвился, что у него пропало уже пять овечек. Местные, сам знаешь, на такое не пойдут, а мне тут нашептала одна птичка на ушко, что следы идут к этому... Пришлось бы долго и муторно разбираться, искать спрятанные или уничтоженные улики, а так, раз – и готово. Так что эти пьянчуги теперь будут всего бояться, да и орднунг обеспечен. Прозит!

   А Герберт вертел в руках записку дяди Конрада, что лежала в посылке, переданной с надежным человеком: пара бутылок коньяка, две коробки отличных сигар, три банки кофе, большая плитка шоколада и небольшая записка. Дядя писал, что все в порядке, сообщал немудреные новости из имения: Мири полностью оправилась от болезни, насажала столько, что боится не справиться с большим урожаем, делает заготовки, и она и дядя очень скучают по нему и переживают, пусть он бережется от заразных русских болезней, что они его ждут. Лошадки принесли приплод, только вот у собаки, ощенившейся совсем недавно остался только один щенок, но злой и кусачий, вырастет в хорошего пса, уже заметно, про наконец-то пришедшую в Фатерлянд настоящую весну. Передавал поклон от Пауля, виделись недавно.

   А Герберт переводил – был у них с дядей освоен иносказательный язык, понятный только им двоим. Мири оправилась от болезни – расследование по поводу гибели невесты полностью завершено, все в порядке. Богатый урожай – много раненых и убитых на восточном фронте, беречься от русских болезней – завязли и надолго в России, один щенок – это взяли нового конюха, которому можно доверять. Поклон от Пауля – остерегаться его старшего братца и дружка Кляйнмихеля. Полицаи в Березовке притихли, никому не хотелось повторить судьбу Бунчука, тот по пьянке всегда хвалился, что у него связи большие, и чихал он на всяких Краузе.

   Еремец, постоянно пытавшийся подгадить Бунчуку, теперь назначенный старшим у Бярезовке, всерьез задумался – а не поспешил ли он тогда, осенью? В сентябре, глядя на бесконечный поток беженцев и отступающей армии казалось, что вот еще немного и сгинут ненавистные Советы. А Советы не только не сгинули, а ещё и отогнали немцев от Москвы. И никому не признаваясь в этом, Еремец тысячу раз перекрестился, что их лес знаменитый был далековато, и эти партизаны, объявившиеся сразу же после прихода немцев, у них не появляются.