Текст книги "Сороковые... Роковые (СИ)"

Автор книги: Надежда Михайловна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

   -Ох, Марь Ехвимовна, не будь ты учителкой... я бы!!

   -Иди-иди, вон Шлепень руками машеть!

   Шлепень изо всей мочи влепил Яреме подзатыльник:

   -Ежли из-за тебя опоздаем, рожу вмиг начистю!

   Ярема, недавно пошедший ув полицаи старался как-то да выслужиться, повсюду ему мерещились враги, чуть ли не партизаны. Даже Еремец его уже одергивал, пресекал излишнее рвение. Если вначале, Ярема пояснял всем свое желание пойти в полицаи лишь тем, чтобы не угнали у Гэрманию, то, получив повязку и винтовку, этот восемнадцатилетний хлопец вмиг преобразился – откуда взялась заносчивость, старался выслужиться перед немцами, по-тихому стучал на всех остальных, особенно, когда у полицаев была пьянка, а она бывала часто... Его в силу сопливого возраста на свои пьянки старались не брать, взяли один раз, а потом полночи приводили в чувство – непривычный пацан сначала орал, потом пытался устроить разборки, от него отмахивались, как от дурной мухи, потом, выпив целый стакан самогону – сомлел. Пришлось посреди ночи будить Стешку, которая до войны частенько помогала их Самуилу, и полицаи точно знали, имелся у неё бережно хранимый пузырек нашатыря. Было дело, помогал он им и не раз очухаться по-быстрому... Ох и костерила наутро Стешка 'этага сопляка'.

   Варя пробыла у Крутовых аж три дня. Чувствуя легкое недомогание, все же пошла в Раднево, с нею увязались мальчишки, проводить приболевшую, забрать отданную у рямонт, старую керосинку – имелся у Стешки небольшой запас керосину и редко-редко, но пользовались они ею, особенно в жаркие дни.

   Вот и шли неспешно – уставшая женщина с синяками под глазами и два худеньких ребятенка, и мало кто обращал на них внимание, сколько их, таких бедолаг, еле передвигающих ноги, было в те тяжкие годины. Перед самым Раднево остановились на посту, Варю проверили тщательно, вытряхнули её котомку, велели вывернуть карманы.

  : -Сволочи, ещё бы под юбку залезли! – злилась Варя,покраснев.

   Немец, уже знавший этих двух киндеров, спросил у Гриньки

   -Варум фрау красный?

   -Фрау ист кранк.

   Немцы мгновенно закончили осмотр и чуть ли не взашей вытолкали их.

   -Боятся болезнь якую подцепить, – пояснил Гринька.

   Ядзя жила неподалеку от Дома Культуры, превращенного немцами в 'веселый дом', там был и ресторан для господ офицеров, и отдельные нумера – с вечера и до самого утра оттуда слышались звуки музыки и веселья.

   Варя шла, незаметно приглядываясь к поведению простых людей, настораживалась, завидев серую, мышиную форму, но немцы проходили мимо, не обращая на них никакого внимания, раза четыре навстречу шли полицаи, Варя поразилась их возрасту – молодые здоровые жеребцы – им бы сейчас на фронте надо быть, а они со стариками да бабами воюют.

   Ребятишки, привыкшие за восемь месяцев к оккупации, шустро жались к заборам, уступая место идущим 'господам', Варя тоже старалась делать все как и они.

   А неподалеку от дома Ядвиги пришлось остановиться и ждать, пока высокий сухощавый немец в майорских погонах, стоя посреди улицы, что-то выговаривал двум полицаям, те раскорячились по всему проулку и две бабенки с той стороны, а Варя с мальчишками с этой, терпеливо ждали, когда эти разойдутся.

   Немец пару раз ткнул пальцем в полноватого полицая, тот чуть ли не в пояс поклонился:

   -Яволь, герр майор! Все исполним!

   -Лизоблюды, пакостные!– подумала Варя.

   Наконец-то разошлись, полицаи пошли вперед, а немец шел навстречу, за ним шагал пожилой с нашивками унтер-офицер (Леший дотошно рассказывал и рисовал Варе их звания и обозначения )и ещё один с автоматом, помоложе. Гринька и Василь поклонились майору и поздоровкались.

   Немец дернул уголком губ, что по-видимому означало улыбку, и прошел дальше.

   С высоты своего роста, а было в этом сухостое под метр девяносто, едва взглянул на Варю, она спокойно встретила его взгляд – разошлись.

   -Варь, это тот самый, што из Берлину, я слыхав, як Еремец гаворил, што якаясь темная лошадка. Ён, Пауля Краузе, нашего барина Карла Иваныча младшаго сынка большой друг, – шепотом поделился Гринька. – Ён меня тагда и спас от Бунчука-то.

   Наконец-то пришли к Ядзе, Варя в изнеможении опустилась на сундук в небольшой прихожке:

   -Фуу, устала.

   Ну ведь не скажешь же этой, очень красивой и сейчас женщине, что устала она больше не от ходьбы, а от напряжения, от постоянного контроля, сложно ведь им, непривыкшим держать глаза долу и напрягаться от каждого жеста этих завоевателей.

   -Ничего, Варя, сейчас и отдохнешь, вот у меня, ещё довоенные тапки сохранились, снимай чоботы-то, небось ног не чуешь?

   Фон Виллов выйдя из комендатуры наконец-то порадовался – потеплело, и улицы этого захудалого городишки стали подсыхать, идти до его временного жилья стало намного проще, но желая срезать часть пути, он со своим верным Руди и сопровождающим их автоматчиком, свернул в проулок, что было значительно короче. И пройдя большую часть его, чертыхнулся – посередине была огромная лужа... Навстречу шлепали, не разбирая дороги, два полицая, вдалеке шли два киндера и еле передвигала ноги какая-то бабенка. Герберт подозвал полицаев и в приказном порядке велел срочно засыпать эту лужу.

   -Иначе...

   – Яволь, герр майор! – подобострастно поклонился тот что постарше.

   Фон Виллов махнул им рукой, и они спешно заторопились выполнить его приказ. Герберт пошел вперед, мальчишки дружно поклонились, он узнал их: одного он спас от пьяного мерзавца, а второго, он уже знал, что ребенок немой, он узнал по его необычным глазам, опять забыл, как у этих варваров называется цветок похожий на глаза этого киндера.

   Едва мазнул взглядом по шедшей рядом с забором бабенке... И весь день не мог отделаться от ощущения... что что-то не так было в этой бабенке. Даже не в ней... а вот в чем? Привыкший обстоятельно и четко анализировать – профессия обязывала, он задумчиво и сам на себя злясь, опять вернулся мыслями к этой бабенке. И уже засыпая понял, что было не так в ней... взгляд!!

   Точно!! – дремота в момент слетела с него, – взгляд у неё был... какой-то не такой, а вот какой??Ладно, Герби, надо шлаффен, увидим ещё эту фрау и тогда поймем, что в её взгляде не так.

   Ведь ненависти там не было,это он знал точно.

   Варя понемногу привыкала, нет, она пыталась привыкнуть к этой, такой уродливой ситуации. Полностью отстранив Ядзю Казимировну от дел, Варя отмыла и выдраила всю квартиру до блеска, старалась быть нужной во всем Ядзе. Мальчишки частенько прибредали у Раднево, навястить, а потом и по делу. Варя приучалась ходить, низко опустив голову, но кто бы знал, как это противно и унизительно для человека, объездившего почти всю Европу и побывавшего на разных морях-океанах...

   Появился на базаре новый мастеровой, лудильщик, паял бабам прохудившиеся кастрюли, чайники, чинил примусы, менял черенки у лопат и ухватов, склеил каким-то 'собственноручно сваренным клеем' (клей Момент называется) рассохшуюся прялку известной всему Радневу горластой Явдохи, и понесли жёнки ему всякую всячину. Как матерился про себя Ищенко, ведь эту рухлядь, что несли бабенки, только в музее дореволюционного быта надо выставлять.

   Варя почти никогда не подходила к нему, только издали посматривала на своего стародавнего приятеля, который на самом деле резко похудев, стал выглядеть моложе – для неё. А так, обросший какой-то сивой бородой и лохматый, но с лысиной на макушке, он выглядел мужчиной глубоко за шестьдесят. Гринька же стал у яго постоянным клиентом, он наладился забирать у женок в Березовке, которым некогда было в Раднево идти – Краузе не особо отпускал их с работы, – всякую всячину и таскать у Раднево, у рямонт.

   Полицаи привыкли, что эти два пацаненка мотались туда-сюда, и не особо обращали на них внимание, тем более пацанята вели себя вежливо, издали, завидев немцев ли, полицаев ли, сходили с дороги, снимали видавшие виды кепки и смиренно стояли в сторонке, пока те проходили мимо.

   Открылась через полтора месяца в Радневе какая-то коммерция, её на паях со старшим Краузе открыл малоразговорчивый и угрюмый тип из фольксдойч. Как-то сумел Толик довести до сознания Краузе, что чем больше оборот недорогих товаров, тем больше прибыль, вот и нанял он двух грамотных бабенок из учителок, одной из которых была Варя, резать на маленькие кусочки всякое мыло, расфасовывать в небольшие кульки редкую сейчас, в это время, перловку и пшенку – для обычных покупателей, а приглядевшись к ним, иногда дозволял расфасовку совсем другого товара для господ офицеров, их фройляйн и всяких бургомистров и других прихлебателей.

   Иногда отправлял своих женщин отнести заказ на дом, когда твердо уверился в их честности. Варе же, оставшись наедине, тоскливо говорил:

   -Ох, Варюха, ведь не выдержу – сорвусь, какие они все мерзкие, даже не немцы, те, понятно, сволочи-завоеватели, а вот эти... накипь, гадостные.

   Толик 'подружился' с Фридрихом, поставляя ему водку на разлив – пояснив что водка в бочке, в надежном месте, всю сразу привезти невозможно, ибо сразу же украдут, а он рисковать своим капиталом не приучен.

   Не скажешь ведь Фрицци, что молодежь несколько дней переливала всякую водку из бутылок, что вместе с ними попали сюда, в крепкую деревянную бочку. Леший же посоветовал настоять на разных травах, чтобы были различные настойки, на выбор.

   Встал вопрос – во что разливать. Подумали-подумали и решили не мудрствовать, какие нашлись бутылки этого времени, в те и наливали при покупателях, или просили возвращать их, или покупали у населения.

   Фрицци и Кляйнмихелю спиртное шло в полцены, а то и бесплатно.

   Если Карл начинал ругаться, то Фридрих нехотя отдавал деньги за выпивку.

   Фон Виллов же старался отговориться работой, да и в их компании односложно отвечал, был скучным и неразговорчивым, и как-то не очень его приглашали на дружеские посиделки, а он только рад был такому и постоянно отговаривался работой. Ему из Берлина постоянно шли директивы, он мотался по всей Орловщине, собирал всякие данные, подолгу допоздна сидел в кабинете, обобщая все сведения и, несколько раз перепроверив каждую букву и цифру, отправлял данные в Берлин.

   Оттуда шли одобрительные отзывы, но забирать его обратно в Берлин пока не торопились.

   Герберт, получая очередное задание, ворчал негромко, чтобы слышал сидящий здесь же шифровальщик, о том, что ему осточертела эта варварская страна и эти дикари. Надо было поддерживать дядюшкину хитрую игру – убитый горем племянник работает на износ на оккупированной территории, где водятся партизанен и всякие другие бандитен, стараясь забыться от такой нелепой смерти невесты.

  . И не забывал Герберт странный взгляд этой фрау, искать её он не торопился, поручать кому-то, даже Руди, узнать, где она живет – тоже. В таком деле спешить нельзя, вдруг ему показалось, и ни в чем не повинная фрау попадет под пристальное внимание, а то в ведомство Клянмихеля.

   Герби никогда не понимал, как может жестокость приносить радость, и про себя называл эсэсовцев -"грязные мясники". И столкнула их судьба... Герби сделал заказ по телефону в коммерцию господина Краузе и попросил доставить заказанные им мыло и какой-то Кёльнишвассер-одеколон ему на дом. Толик и отправил Варю с заказом, благо, после доставки можно было идти домой, время было уже к девяти вечера.

   Варя торопливо шла с заказом к неведомому герр майору фон Виллову – до комендантского часа оставалось полчаса, надо было торопиться. Стоящий у калитки часовой остановил её, она показала упакованный пакет и сказала на ломаном немецком:

   -Бестеллен ин коммерц герр майор фон Виллов.

   Немец гаркнул кому-то, и на крыльце появился пожилой немец, унтер.

   -Битте фрау! – пригласил он её в дом.

   Зайдя туда, Варя удивилсь – в хате было довольно-таки чисто, не смотря на то, что хозяев выселили. Варя повторила, что сказала часовому.

   -Герр майор! – позвал унтер.

   -Я, я!

   И через минуту вышел этот герр, тот самый сухостойный, надменный немец. Только сейчас он был немного другой: в расстегнутой рубашке, с закатанными рукавами, он уже не казался сухостойной жердиной, видно было, что мужик спортивный, явно дружит со спортом – жилистый такой весь. Варя, не поднимая глаз выше его груди,отдала пакет.

   Немец взял и на ломаном русском спросил:

   -Фрау ест боятся? Ихь, не ест кусатся.

   -Я не боюсь, битте, расчет, берехнунг, комендантский час.

   Он поправил Варино произношение и что-то сказал своему унтеру, назвав его Руди, тот шустро вышел в другую комнату.

   -Фрау, битте, зеен в мой глаза.

   Варя подняла на него удивленные глаза. Этот жердяй внимательно-внимательно посмотрел на неё, кивнул чему-то, взял у вышедшего из комнаты пожилого Руди рейхсмарки, отсчитал точную сумму и протянул их Варе. Варя взяла эти деньги, нечаянно коснувшись ладони, и поразилась, что шершавая она у него, как у какого работяги, потом взглянув на ходики, торопливо попрощалась и пошла на выход.

   -Фрау, хальт!

   Варя с недоумением обернулась, а немец с пятое на десятое пояснил, что «Руди ест проводит фрау нах хауз.»

   -Данке, герр майор! – А про себя подумала: – «Чтоб ты провалился!»

   А Герберт радовался в душе – Руди проводит фрау, и он точно будет знать где она живет. Зачем ему это, он и сам не понимал, но интуитивно знал, что надо. И ещё ему понравилось её прикосновение, но об этом он подумает потом, пока арбайтен.

   Надо было еще раз проанализировать и завтра с утра отправить анализ сложившейся ситуации, которая пока была полностью подконтрольна оккупационному командованию, тем более германские войска нанесли сокрушительное поражение Красной армии под Харьковом, вот-вот полностью очистят от Советов Крым, а там впереди Кавказ с нефтью, об этом мог догадываться любой здравомыслящий аналитик.

   Но Герби был бы не Герби, если бы каким-то шестым чувством не ощущал какую-то неточность во всем. Но об этом он мог сказать только одному единственному человеку в мире – своему дяде Конраду, а пока держал свои крамольные выводы при себе, ну не с Кляйнмихелем же вести такие разговоры.

   А уже ночью, лежа на такой неудобной кровати, он поразмышлял об этой фрау...

   Явно старше его, лет сорока с хвостиком, одетая в какие-то затрапезные тряпки – в фатерланде их бы уже выбросили на свалку, тем не менее, она имела какую-то тайну, и Герби с удивлением констатировал-она заинтересовала его. Опять этот взгляд... да, удивленный, но какой-то не такой как у всех – что-то в нем было непонятное... А Герби с детства полюбил решать всякие головоломки, может быть, только поэтому из него и получился блестящий аналитик. Не будь любвеобильной невесты, он сейчас спал бы на своем любимом диване и не ломал голову над загадкой русской фрау. Он сам пока ещё не понял, чем, но зацепила она его, даже не как женщина – что там можно было увидеть, под этими потерявшими цвет тряпками? А вот как предмет для исследования...

   И не подозревал герр майор, что под облезлыми тряпками было надето на Варе оччень даже красивое белье, такое, что герр майор и не видел даже в будучи в столице моды-Париже. Ну не было ещё в те годы таких бюстгальтеров и трусиков...

   Варя тоже как-то инстинктивно стала опасаться этого жердяя, нет, он не принимал участие в казнях, зверствах, ежевечерних кутежах в их веселом доме – так осточертевшем живущим неподалеку жителям, постоянно куда-то ездил в сопровождении двух машин с охраной. Все это ей рассказал Панас, которого очень интересовал этот загадочный немец.

   -Варь, я тебе всего сказать не могу – сама видишь – без конца кого-то ловят, арестовывают, а ты человек совсем другой эпохи, да даже века другого, нельзя тебя под монастырь подводить, я вот почему-то думаю, что вернетесь вы туда, назад.

   -Но, Панас, тебя сюда ведь тоже не просто так отправили, – попыталась возразить Варя.

   -Варюш, я честно тебе скажу – меня как бы наблюдателем отправили, замечать все их настроения, какие-то нюансы поведения... а какие нюансы, когда каждый день по радио: «Доблестные германские войска»... А наши все отступают... Понимаешь, я не разведчик, меня и не готовили для этого, просто так совпало-я из местных, давно тут не был, изменился сильно, в разговоре умею голос изменять, вот и отправили... Я про этого фрица сообщил, а они им сильно интересуются – откуда-то известно, что важная птица он в Берлине был. А он видишь какой нелюдимый, Фридрих-то пить стал сильно, постоянно вместе с эссэсовцем надираются и по этим... фрау. Карл Иваныч ругается, да без толку, а этот, как ты скажешь, жердяй или в разъездах, или допоздна в кабинете сидит. Странно, молодой ведь мужик, а по бабам ни-ни.

   Варя посмеялась:

   -Может, голубой или импотент?

   -Голубой – это чего?

   Узнав, долго плевался...

   -Ты что, Варюха? У него бы тогда одна дорога была... не, он какой-то весь засушенный. Вот бы размочить его... да куда мне, я могу только исподтишка наблюдать за ним.

   А в лесу, у Лешего в схороне шла напряженная работа. Молодежь с утра до вечера разбирала оружие, чистила, смазывала, что-то ремонтировала... собранное, как оказалось хитрющим дедом Гриньки-Никодимом. Он при отступлении наших не только грибы собирал – грибы были так ,для отвода глаз. Как истинный и истовый грибник, кошелку грибов набирал за полчаса, а остальное время посвящал поиску и схорону оружия. Естественно, прятал надежно и основательно, знал обо всем этом, нет, даже не Леший -в те дни при всеобщей неразберихе «надо было спяшить, пока хрицы не припёрлися», – а ... его неугомонный и совсем мелкий внук – Гриня... Когда Игорь услышал об этом, у него пропали все слова, он только открывал и закрывал рот.

   Даже Леший проникся:

   -Ох, Гриня, ты истинный внук своего непредсказуемого деда. Вот теперь я совсем не удивлюсь, если пропавший Никодимка, где-то или партизанит, или даже воюет, с него станется. А скажи-ка мне, Григорий Родионович, отчего ты столько времени молчал?

   -Дед Никодим вялел, ён враз гаворя: «Гринь, будеть як нужда у оружье тогда и покажешь, но самым надежным, ну, як Леший. А так никому ня верь!» От я и молчал. А тяперь нужда появилася, от я и сказал.

   -Ох, Гринька, придет твой батька когда – скажу, чтобы выпорол ремнем.

   -Не, батька если жив, мяне похвалить!!

   А батька пятился к Волге, сейчас не признал бы родной сынок Гриня в этом седом, обожженном палящим солнцем и порохом, выглядевшим намного старше мужчине – своего горячо любимого батька. От его взвода разведчиков осталось три человека, но каких! Родион, теряя каждого из своих, таких ставших за этот год родными, разведчиков, все равно на одной Крутовской-Никодимовской упёртости, выживал. И оставшиеся трое из его ребят это знали, их командир всегда лез вперед, не жалея себя, и может, поэтому, или молитвами близких – хранила его судьба. Ранения были, вот уже третий раз, но касательные, вот и сейчас на его плече была неглубокая рана, идти с ней было терпимо, для него.

   -Ох, Никодимыч, – наспех перевязывая его, сказала единственная оставшаяся в живых от разбомбленного медсанбата, медсестра Уля, – за тебя точно кто-то истово молится, мамка, наверное.

   -Мамка, если и молится, то оттуда, с небес. Её уже ой как давно нет на белом свете, батя, жена и два сына, если только. Но батя у меня... хитрован, или партизанит, или, может, уже и в живых нету... слишком уж он заметный...

   И не догадывался Родион, что истово и больше всего остального просит Боженьку, чтобы выжил их батька и вярнулся – самый младший Крутов, вылитая его копия, только с Глафириными глазами – Василь. Василь полюбил ходить в церковь, подолгу стоял у одной старенькой иконы, с которой на него всегда ласково смотрела Божья Матерь, и верил Василек, что жив его батька и бьёть ненавистных хвашистов.

   Вот и привел Гринька Лешего и Ивана-младшага к дедову схорону.

   -Да! Только друг мой Никодимушка, хозяйственная его душенька, мог до такого додуматься в те дни – тут на целый отряд хватит!! – Леший повернулся к Гриньке:

   -Да, Гриня, ты чистый Никодимушка, у вас с ним пока правду узнаешь... Сильны, вы, Крутовы.

   И проверяли все найденное в тайнике тщательно оставшиеся в лесу Иван, Матвей и Игорь, который только теперь заценил Гринькину хозяйственность и его вечно оттопыренные карманы со всяким барахлом.

   Его карманы как-то заинтересовали пожилого немца, стоящего на посту на въезде в Раднево. Жестом показав вывернуть карманы пацану, долго смотрел на его 'богатства': какие-то обрывки веревки, моток шпагата, болтики, гвозди, кусочки резины, тряпицы, окурки, малость махры у полотняном мешочке, -покачал головой:

   -Раухен ферботен! – Не курьит!

   Гриня почесал лохматую челку под кепкой.

   -Привык!

   -Мутти загте нихт! (Мать говорит нет курить!)

   -Мутти ист тотен айн бомб мит флюгцойг, – ответил Гринька.

   -Ах, зо! – Немец покачал головой. – Криг! Ест шлехт, плёхо!

   Оглянулся по сторонам и вытащил из пачки три сигаретки – отдал их Гриньке.

   -Майн наме ист Курт!

   -Майн наме ист Гриня.

   -Гринья! – повторил немец, – майн кляйне фройнд Гринья! – пожал Гриньке руку и отпустил с миром.

   И с той поры Курт и Гринья жали друг другу руки и вели короткие разговоры, Курт иногда совал Гриньке небольшие презенты, стараясь, чтобы было незаметно.

   Чаще всего это были небольшие пакетики сахарина, Гринька честно отдавал их Ефимовне, а вечерами у них было торжественное чаепитие, сахарин насыпали тоненьким слоем на серый клейкий кусок хлеба и начинали чаевничать – аккуратно откусывая маленькие кусочки, чтобы продлить удовольствие как можно дольше, запивали настоянным в чугунке 'чаем'. Чай был, конечно же, травяной – из листьев смородины, малины, мелко порезанных веточек вишни, пары листочков мяты... удовольствие получали все.

   И все бы так и тянулось, но вмешался Его Величество Случай...

   В августе, когда в небе постоянно гудело от шедших в сторону Волги громадных самолетов, и домики, казалось, съеживались от их гула, в хате, где квартировали Герберт с Руди, как-то враз и неожиданно обвалилась труба у русской печки. Хорошо Герберта не было дома, а Руди, чертыхаясь и кашляя от дыма, повалившего в хату, выскочил на улицу и долго не мог прийти в себя – слезились глаза и бил непрестанный кашель. Часовой притащил несколько ведер воды, залил дрова, горевшие в печке, и картина предстала удручающая, закопченные стены, вонь... Руди с часовым стали вытаскивать вещи герра майора, которые уже успели напитаться запахом гари.

   Естественно, ждать, когда отремонтируют и разберут завалившуюся трубу никто не стал. К Ядвиге Казимировне ввалился бургомистр собственной персоной и два немца, одним из которых был Рудольф.

   Руди, хитрая натура, давно присмотрел этот небольшой чистенький домик, где жили две фрау. Одна, несмотря на преклонные года – из тех женщин, что к старости становятся только наоборот более красивыми, красивыми возрастом. Руди уже приметил, что такие вот женщины встречаются среди полячек и, как ни странно, русских. А в Дойчлянде ему как-то такие не попадались, или он не замечал? Вот и сейчас он с удовольствием смотрел на пожилую фрау, она была у них какая-то заслуженная, и пришлось не по привычке вваливаться в хату, чуть ли не в пинки выгоняя хозяев, а цивильно, приводить с собой эту шваль – продажного русского лизоблюда. Руди прекрасно понимал, что без вот таких вот... не обойтись в этой дикой стране, но и уважать их было не за что, как говорится, «предавший однажды...» Вежливо и культурно поговорили с фрау с труднопроизносимой для немца фамилией – Сталецкая... язык сломаешь – заверив её, что будут мирно сосуществовать. Герр майор и Руди в одной комнате, а пани Ядвига и её подруга-помощница в другой, пересекаясь только в небольшом помещении, где стояла печь.

   Руди с солдатами шустро перетащил и разложил вещи Герби по местам, часть тут же вытащив и развесив на веревке, чтобы совсем перестали пахнуть гарью. Порядок в этой хате был идеальный, все старенькое, но чистенькое и, что немаловажно, до комендатуры Герби ходить станет намного меньше. Ещё была у Руди тайная мысль, но наученный горьким опытом своего питомца с Элоизой, он даже про себя недодумывал эту мысль, как даст Бог!!

   Пришедшая вечером с работы Варя с изумлением увидела у своей хаты часового... она резко затормозила и испуганно уставилась на немца. Тот вежливо качнул автоматом в сторону хаты:

   -Битте, фрау.

   Фрау на подгибающихся ногах пошла в дом, перебирая в мыслях, что и как могло случиться за день, и почему у калитки часовой?

   Зайдя туда, увидела живую и здоровую Ядвигу.

   -"Слава тебе Боже, жива!" – промелькнула у неё мысль.

   -Варюш, не волнуйся. Все относительно нормально, просто нас с тобой потеснили, мы теперь обе в твоей маленькой комнатушке живем, у нас встал на постой герр майор фон Виллов.

   -С чего это?

   -В хате, где они жили с Руди, обвалилась труба, и естественно, не будет же герр майор ждать, пока найдут печника и пока отремонтируют, а мой домик им приглянулся.

   -Но, Ядвига Казимировна, Вам же клятвенно обещали никого не подселять...

   -Как ты, Варюш, скажешь: «Я дал слово, я и взял...» – грустно улыбнулась пани Ядзя, – ничего, ты целыми днями работаешь, я где на лавочке посижу, где отдохну. Надеюсь, мы друг другу в тягость не будем, зо, Руди? – спросила она появившегося из залы пожилого немца.

   -Зо, пани Яда! – немцу трудно было выговорить Ядзя. – Ихь ист фридлибендер манн.

   -Он говорит, миролюбивые – они.

   -Я, я! – закивал немец и представился: – ихь ест Рудолф, Руди, унд фрау?

   -Фрау – Варвара.

   -Барбара, гут!

   -Не было печали, черти накачали!! – буркнула Варя. Она привыкла в хате ходить по домашнему, в спортивных штанах и футболке, с огромным облегчением скидывая с себя этот улётный прикид, а сейчас так и ходи, не снимая, гады!!

   Этот сухостой был где-то в разъездах. А Руди всю неделю усиленно старался быть полезным цвай руссиш фрау. Привезли, шустро аккуратно уложили в поленницу две машины уже наколотых дров, Руди отремонтировал крылечко и перевесил калитку, подколотил дверь в сарае, поменял ручку входной двери, снял совсем дверь, ведущую из сеней в хату и, негромко насвистывая, занялся её обивкой, пояснив, что «винтер ист кальт».

   Постоянно спрашивал Яду, как сказать то или иное слово по-русски. Ядзя с ним как-то быстро поладила, а Варя все так же настороженно хмурилась и старалась пореже выходить из комнатушки, если только в туалет или быстро поесть, пока никого не видно. Руди деликатно покашливал, перед тем как выйти из комнаты в кухонный закуток, и Варя была ему благодарна за это.

   -Надо же, вежливый какой!

   А Руди, приглядевшись за неделю к этим фрау, похвалил себя за такой удачный выбор, обе оказались воспитанными, и, что самое главное, совсем не любопытными, особенно Барбара. Если пожилая фрау с большой охотой общалась с ним, Руди, то Барбара старалась отвечать "Я" или «найн».

   Герберт за эту долгую десятидневную поездку, ездили они аж до Воронежа, умотался как никогда. В Воронеже едва унесли ноги из под обстрела, потом, когда ехали назад, водитель успел резко затормозить, а Герби, дремавший на заднем сиденье, лихо приложился лбом о переднее... Хотел было рявкнуть, да взглянул вперед, и слова застряли в горле... Впереди на недальнем расстоянии взлетала от взрыва вверх и разваливалась на глазах легковушка, не так давно обогнавшая их.

   -Извините, герр майор! – повинился растерянный водитель. – Но я инстинктивно нажал на тормоз.

   Герберт потирая ушибленный лоб, только и сказал:

   -Хорошо, что успел среагировать, а то бы все осколки в тебя и полетели.

   И не было у Герби большего желания, как наконец-то уснуть в своей, такой неудобной, но привычной кровати. А в Радневе верный Руди, встречая у комендатуры, торопливо объяснил, что квартируют они в другом месте, но там намного чище и уютнее, и фрау – милые.

   Варя доставала из печки чугунок, когда сзади открылась дверь – она знала что Руди нет в хате и не обернулась.

   Вежливый, глубокий такой, голос произнес:

   -Гутен абенд, фрау!

   Варя отложила ухват – не хватало ещё пролить их немудрящий супец и обернулась:

   -Добрый ве...чер!

   Оба изумленно уставились друг на друга. Варя сразу приметила уставшее лицо жердяя, а он наоборот, впервые увидев её, простоволосую, удивился про себя до изумления. Но аккуратно сняв сапоги у входа – чистота была в хате, прошел к себе в комнату. Верный Руди, как-то залихватски подмигнув Варе, поспешил за ним.

   На другой день Варя выбрав момент сказала Толику:

   -В нашем доме поселился замечательный сосед.

   -А у нас сосед играет на кларнете иль трубе? – Строчками из известной песенки ответил Толик. – Это кто же?

   -Фон Виллов, передай там, не быстро, но постараюсь пойти на контакт, сама лезть не буду.

   -Ни в коем случае, выждем лучше.

   Толь,пошли меня с чем-нибудь к Николаичу. Так соскучилась по нормальному общению, и есть-то ты да Ядзя. Когда Серега объявится?

   Толик не успел ответить, ввалился посыльный от Кляйнмихеля, который увидел обычную картину – фрау режет мыло, а хозяин, пока нет покупателей – надзирает. Хозяин пошел наливать полюбившуюся русснастойку с корой дуба – почти коньяк, а Варя ещё ниже наклонилась над столом. Вышел хозяин с двумя бутылками настойки и сломанным черпаком.

   -Варвара сходи на рынок. Пусть лудильщик срочно припаяет, да шнеллер!!

   А возле Николаича стояли два полицая, покуривая и посматривая по сторонам.

   -День добрый! – не обращаясь конкретно ни к кому, слегка поклонилась Варя.

   -Чего у тебя, бабонька? – спросил Николаич.

   -Да вот, черпак сломался. Хозяин велел срочно припаять.

   -А-а-а, так ты из коммерции? Давай, посмотрю. Так-так, давай-ка часа через два подходи, я пока поищу, у меня где-то завалялся кусочек нужного припоя, вот этим, – он приподнял какую-то плошку с чем-то непонятным, – не схватится. И скажи хозяину, работа будет стоить подороже, десять марок, или же продуктом каким отдаст. Так что часа через два, не раньше, да не опаздывай, я в четыре уже закрываюсь.

   Варя быстро пошла назад, Ищенко вел себя безукоризненно, ну, пришла бабенка – он взял заказ, а то, что полицаи возле него битый час торчат, так мало ли, вон эрзацсигаретой угостили, знать, кого-то высматривают. А возле него стоят – типа маскировки, вроде тоже чего в ремонт принесли. Ищенко сравнил их маскировку со страусом, спрятавшим голову в песок, но ни единым движением не выдал себя-опасно. К нему подходили бабенки, кто-то радостно забирал починенное барахло, кто-то робко протягивал видавшие виды кастрюли или миски, и смиренно ждал приговора мастера. Тот вздыхал, матерился негромко, сплевывал, и тяжко вздохнув, обещал подумать, может, чего и выйдет.