Текст книги "Сороковые... Роковые (СИ)"

Автор книги: Надежда Михайловна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

   -Як чатыри? – спросил Гринька.

   -Так, ты с Василем, и два Гончаровых – Сергеевича, и Дуняша.

   К обеду в деревне появились партизаны – Панас, Матвей и Иван – пришли до завтрашнего утра.

   -Утром у Раднево, на призывной пункт и на хронт.

   Иван пошел с Гринькой до деда Ефима, тот довольнешенек, крутился возля солдатиков, ведя любопытные и познавательные разговоры – все уже знали что скрипить и воеть новая орудия – «Катюша», которая даёть хрицам прикурить.

   Гринька закричал:

   -Дед, хади сюды. Тута твой крестник пришол!

   -Який ешчё крестник? – пробормотал дед, повернулся и застыл, потом отмер:

   -Командир, живой? Егорша, Егорша хади сюды! Ай, и впрямь крестник. Ребяты, ён жа у сорок первам не живой совсем был, ёны вон тама на бугре хрицев до последнего стреляли, мы жа их, – дед всхлипнул, -усех тута схоронили, молодыя усе. А яго, – он кивнул на смущенного Ивана, – яго по стону определили, взрывом у кусты закинуло, от, жив остался.

   Дед обнял Ивана, а тот горячо благодарил его.

   -Ай, сынок, знать, не суждено тебе погибнуть, вот увидишь, жив останешься. Примета есть такая – у гостях у старухи с косой побыл и вярнулся, значить, жить будешь долго!!

   Ефимовна потрясенно переводила взгляд с Лешего на Матвея...

   -Леш, это же..? Невероятно?? Одно лицо, только мальчик худенький!

   -Да, Марья, это мой, чудом найденный и чудом же выживший – сын. Спасибо Варе с её таблетками, они не только Василя, а ещё многих поставили на ноги.

   Гринька и Василь дружно вздохнули.

   -Ничего, ребятки, вы-то точно доживете! – произнес непонятную фразу Леший, а Гринька, неунывающий и не лезущий в карман за словом – только огорченно покачал головой.

   Как тяжело было отпускать Лешему своего сына... знает только он сам. Отец и сын, молча обнявшись, стояли долго-долго.

   -Ждать буду, Матюша, всю оставшуюся мне жизнь, может, и сбережет тебя моя отцовская любовь, ты, сын, пиши мне, вон, на Крутовых.

   Как смотрел Лавр на уходящих ребят, долго потом кряхтел и утирал глаза – пока никто не видел.

   Жизнь сразу же завертелась колесом. В освобожденных районах начали разминировать поля – торопились по сухой погоде успеть засеять озимыми, чтобы рожь уродилась. Первыми в Березовке саперы проверили все поля усадьбы Краузе, а вот в самом доме обнаружили много чего из тех сюрпризов, что взрываются.

   -От гад, змеюка, Фридрих, гаденыш, яго это работа, то-то ён усё туды и приезжа! – ворчал вездесущий, забывший про прострелы, дед Ефим, некогда стало на печке ворчать, надоть дела делать.

   -Счастье, что мальчишки не залезли, – попыхивая дедовым самосадом-горлодером, говорил пожилой уже старшина, старший у саперов. – Мальчишки, они любопытные, всегда стараются нос засунуть, куда не следует.

   -Да они, можеть, и наладилися, так энтот, сынок хозяйский до последнего бывал тута, а хто ж станеть лезти, зная его поганую натуру.

   Саперы разминировали все и через неделю уехали, а бабенки, ребятня постарше и деды взялись за пахоту. Наезжал к ним однорукий, болезненого вида секретарь райкома – Илья Никифорович, назначенный только что, бывший у мирное время агрономом у Беларуси, што ешче под немцем была – бабы его жалели, а он, толковый мужик, присоветовал, как лучше вспахать и засеять поля. И пахали до самых поздних сумерек, две их худые, лядащие лошаденки выбивались из сил, но тянули плуг.

   Стешу назначили бригадиром, а вот правой её рукой стал Гринька. Стеша убегала покормить Дуняшку, а Гринька, с неизменной цигаркой командовал бабами. И так лихо у него получалось, что как-то незаметно его стали звать Родионычем.

   Особенно после того, як до них приехали хфотограф и корреспондент газеты, аж из самого Бряньску.

   Панаса в армию сразу не отправили, он, что называется – сдавал дела. Долго и тщательно рассказывал про действия своего отряда, про пленных, про погибших семерых заброшенных диверсантов – горевал, что они погибли – не мог ведь он сказать всей правды. Осипов предоставил все записи их удачных подрывов и всех проведенных операций против фрицев, вклад оказался внушительным, и особист откровенно удивился, что в отряде погибло столько мало партизан, в соседнем, вон, напротив, были очень большие людские потери.

   Приглашали и Лешего, тоже долго вели с ним разговоры, все – и Панас, и Осипов, и Леший в один голос говорили о погибших дивовцах и двух мальцах Крутовых только самые хвалебные слова. Панас с Осиповым долго сидели и писали представления к награждению самых отличившихся своих партизан, конечно же первыми шли ребята, которые ушли к себе, потом Гринька с Василем, Стеша, Пелагея, остальные партизаны. Мужики включили в список почти всех.

   Гриньку с Василем тоже расспрашивал особист – его интересовало все.

   Гриня, не мудрствуя, рассказывал, Василь кивал головой или наоборот, мотал, когда Гринька что-то не точно говорил.

   -От, ён у меня як прохфессор, усё помнить, доисконально! – хвастался братом Гриня

   Василя осматривали в больнице. Врач, усталая такая тетка сказала, что мальчик заговорит, может, совсем скоро, а может, к весне.

   Особист сильно смеялся, когда Гринька рассказывал про дедовы схороны и записки.

   -И как ты так долго молчал, при твоей-то болтливости??

   -А дед сказал, никому, от я и молчал, я чаго ж, не понимаю что ли? Мы с Василем у Радневе часто бывали, на нас уже внимания не обрашчали, ну, носют малые усякую дрянь у ремонт, а Василь, ён совсем не вызывал подозрениев, усе же знали, что ён нямой, а про яго память забыли, от мы и ходили.

   -А с немцем зачем курил?

   -О, уже докладали? А чаго не покурить, правда, сигареты у их дярьмовые, слабы, но иной раз от и услышишь чаго дельное в перекуре. Курт, ён старый был, сколь раз гаворил – Гринья, нихт геен. От мы с Василем и не ходили тагда.

   И про то, как подслушали они с Колькой замысел хрицев – сжечь деревню, для устрашения, тоже. Особист долго с уважением пожимал им руки с Василем. Но все закончилось, и разговоры, и расспросы-допросы.

   Вот тогда-то и приехали по Гринькину и Василеву душу энти корреспондент и хфотограф. Хфотограф сделал несколько снимков ребятишек, даже бабы, кто успел, попали у общий кадр, вышла газета со статьей – там на хфотограхвии сидели взволнованные Гриня и Василь, и была статья -'Юные партизаны Орловщины'. Корреспондент написал про многое, и привез им секретарь две газетки. Одну Гринька тут же спрятал, сказав:

   -От объявится ежли батька, до него пошлем! – а вторую читала и рассматривала уся дяревня. Секретарь, Илья Никихфорович сказал, что мальчишек, скорее всего, мядалью наградят.

   Уехали Панас с Осиповым, пришло первое письмо для Леша от Матвея – писал он, что пока вместе с Иваном у одной части

   Бабы отпахались, позасеяли привезенной секретарем рожью поля, стали готовиться к весне, а батька Крутов усё не объявлялся.

   Гринька никому не говорил, а так страдал, вона у Марфы Лисовой был праздник, пришло аж два треугольника от яё Сафрона, как голосила Марфа... бабы сбежались, думали, горе, а нет, это от счастья.

   Гринька все больше вникал в хозяйские заботы, Стеша полностью доверяла ему, а бабы прислушивались, вот только курил, паразит, много и ругательные слова произносил часто, правда, когда была поблизости Ефимовна, ён сдерживался, а то весь авторитет подрывала, треская его по шее.

   Бабы собирались у большом зале Краузевского дома и старательно готовились к весне, что-то подшивали, что-то ремонтировали деды, понатащили свои домашние семена – морквы, свеклы – тщательно перебирали кой какой лук, сушили и осторожно ссыпали в сухие лукошки-короба.

   Секретарь переслал немного ржи, для колхозников, вот и распределяли по ртам. Гринька с утра тщательно проверил усе списки и потом развешивал с точностью до грамма, уморился. После усе сели попить кипяточка с сушеными яблоками, когда взглянувшая в окно Кириллиха охнула.

   -Гринь, чагось случилося, глянь, Василь бяжить!

   Василь, в распахнутой куфайке бежал напрямки, что-то держа в руке, и разевал рот как бы в крике. Гринька выскочил на крыльцо... Василь, его немой Василь запыхался, но упрямо бежал к нему и громко каким-то севшим голосом кричал:

   -Гриня!! Гриня!!

   Гриня даже и не понЯл, что ён заговорил, когда Василь закричал:

   -Гринька, батька...

   У Гриньки враз отказали ноги, он плюхнулся на холодные доски.

   -Гриня, бать... батька наш, – задыхаясь, выпалил Василь, – батька наш, от письмы прислал, аж три!!

   -Гринь, ты чаго?

   А Гринька, матершинник и отчаюга, сидел и, громко всхлипывая, рыдал так, как не рыдал лет с пяти.

   -Гринь, – сморщился тоже Василь, а на улицу выскочила Стешка.

   -Мальцы, быстро у дом!! Гринь, Гриня, чаго ж ты плачешь, батька ваш живой!

   А Гринька все никак не мог остановиться, бабы, глядя на него, тоже начали хлюпать носами, Стешка, видя, что сейчас начнется массовый рев, сказала:

   -Бабы, а у Крутовых-то сегодня двойной праздник – Родя живой и Василь заговорил.

   -Ой, и чаго же мы рыдаем, Василь, скажи чаго-то?

   Василь медленно глуховатым голосом сказал.

   -Не привык ещё!

   -Василь, читай, чаго батька пишеть??

   Все расселись и стали внимательно слушать Василя, а тот читал:

   -Здравствуйте, дорогие мои батька Никодим, жена Глафира, сыны Гриня и Василь! С горячим фронтовым приветом к вам ваш сын, муж и батька – Родион. Во-первых строках сообшчаю, что я жив и здоров, чего и вам желаю. Пишу вам у третий раз, отчего-то вы мне не отвечаете, и душа моя сильно болит и волнуется за вас.

   -Василь, это ты с последнего письма начал, давай с первого.

   И слушала деревня глуховатый голос Василя в молчании, только слышались всхлипы уткнувшегося в плечо Стешки Гриньки, а бабы, деды и детишки, как бы наяву разговаривали с Родей. Гринька долго не мог успокоиться, все шмыгал носом, а Ефимовна злорадно так сказала:

   -От, Гринь, я усе батьку отпишу. А уж про цигарки твои – особо!

   -Пиши, Евхимовна, от батька усе вытерплю!

   И писал вечером Василь, старательно выводя каждую буковку, письмо батьку, под диктовку Гринькину.

   Полуторка резко затормозила на улице, взвизгнув тормозами.

   -Ох, Петухов, все ты с вывертами какими! – ворчал лейтенант Крутов, осторожно вылезая из кабины. Пошел в штаб.

   -Никодимыч, здорово! – начштаба Овчинников осторожно пожал ему руку. – Опять, не долечившись, сбежал?

   -Да, нормально все, товарищ майор, наступаем же, отстать боюсь от своих.

   -Так, идем к комполка.

   Пришли, доложившись, Родион услышал:

   -Не лейтенант, а старший лейтенант Крутов! – подполковник протянул ему погоны с тремя звездочками. Родион вытянулся:

   -Служу Советскому Союзу!

   -Так, старший лейтенант, твои орлы, пока ты там валялся, провели очень удачный поиск, двоих приволокли, отличился, как всегда, Горбунов, ох и отчаяюга. А теперь о главном – переводим мы тебя на роту, хватит нянчить своих Никодимовцев, пора тебе свои знания и умения на всех разведчиков распространять. Неделя тебе на все-про всё, и приступай к новой должности.

   -Есть!

   У него в землянке сидели радист и старшина Антипин, что-то по привычке подшивающий.

   -Товарищ лей... старший лейтенант! – вытянулся радостный старшина. – С прибытием!

   -Что тут у вас?

   -Все в порядке, легко ранен Грачев, отправили в медсанбат, прибыло пополнение, аж три орла! -ухмыльнулся старшина. – Два совсем салаги, а один командир партизанского отряда где-то в ваших краях воевал, и ещё, товарищ старший лейтенант, Вам тут ... – старшина что-то взял из шкафчика, – Вам тут почты много!

   Родион задрожавшими руками взял аж пять писем, посмотрел, от кого, и поднял на Антипина неверящие глаза:

   -Живы, Федотыч, живы мои!

   -Здорово, товарищ старший лейтенант! -Я пойду, на улице прочту, а ты минут через сорок построй всех.

   Родион вышел на улицу, прошел в глубь рощицы, было там уютное местечко – полюбилось всем сидеть на поваленной сосне, мужики быстро приделали спинку и получилась лавочка.

   Родион читал подписи:

   -Крутовы Г.и В. – сыны, значит, похоже, Василя почерк, у Гриньки-то как у батьки, ничего не поймешь. Пинич М.Е. – Марь Ефимовна, Миронова С. – это ещё кто?

   Взял плотный конверт, осторожно раскрыл его:

   -Какая-то газета со статьей, про сельчан, видимо?

   Развернул и завис – со снимка не него напряженно смотрели его сыновья... худые, повзрослевшие и с такими взглядами... много повидавших людей.

   -Ох, ребятишки мои, как вам досталось!

   Прочитал статью, покачал головой.

   -Надо же, партизаны мои!

   Начал читать письмо:

   -С огромным приветом и низким поклоном к тебе, батька наш, Родион Никодимыч, твои сыновья – Григорий и Василий. Сообщаем, что мы живы и здоровы, чаго и тебе желаем. А матки нашей, Глафиры, уже два года как нету – убил хвашист с самолета, ваккурат, кагда дед Никодим только исчез.

   Родион ошарашенно перечитал это опять... заныло сердце. Его славной жены оказывается уже столько много времени нет на свете и батя пропал...

   -Но мы, батьк, живы, живем с Евхимовной у нашей хате. Ейную разбомбило, она получила у сорок первом годе две похоронки, а Пашка пропал, от и живем усе, ешче Стешка с нами, у ней на Степана тоже была у самом начале войны похоронка. Василь, як матку убило, совсем онемел, не гаворил до твоего письма, а што долго не отвечали тебе, письмы усе враз принясли. Батька, я так рад, што ты живой. Я шчас за помощника бригадира, а бригадиром у нас Стешка. Мужиков нема совсем, одни бабы и деды, но мы, бать усе Краузевы поля успели распахать и засеять. Батьк, пиши нам, мы завсегда ждем твои письмы. Остаюся твой сын, Григорий Крутов.

   А дальше писал Василь о том, что у них все хорошо, только вот по батьке сильно скучают и ждут яго. Посидев, покурив, открыл треугольник Ефимовны.

   Та подробно написала, как жили в оккупации, как помогал Леший, как пытался мстить ребятишкам, особенно Грине, Бунчук – сволочь недобитая, как Еремец и Гущев встречали немцев с караваем, как работали у старого Краузе. Жалилась на Гриньку, что курит и сквернословит, хвалила Василя, а Родион просто слышал негромкий голос учительницы.

   Вздохнув, взглянул на часы, бережно свернул треугольники и конверт – где только нашли его для того, чтобы статью прислать, и пошел на поляну, где уже выстроились его орлы.

   -Здравия желаем, товарищ лей... старший лейтенант!! – заулыбались его верные орлы.

   Родион мазнул глазами по двум молоденьким невысоким парнишкам, – пополнение.

   -Представьтесь?

   -Рядовой Курицын Иван! – проговорил первый.

   -Откуда такой бравый?

   -Саратовский, товарищ старший лейтенат, работал трактористом в колхозе.

   Родион кивнул второму:

   -Бушуев Петр, Горьковский, детдомовский, специальностей много.

   -Ишь ты, шустрик какой!!

   Родион превел взгляд на третьего из новеньких, высокого мужчину, тот как-то пристально-напряженно смотрел на него...

   -Знакомый какой-то? – промелькнуло у Роди, а мужик сказал густым басом:

   -Михневич Афанасий, бывший командир партизанского отряда «Диво».

   -Ишь ты, и где это Диво партизанило?

   -Орловщина, знаменитые Брянские леса.

   -Это в каких же местах-то? – встрепенулся Родион. А Михневич как-то враз улыбнулся и сказал:

   -Извините, не по-уставному, Родион Никодимыч, я ж Березовский.

   И тут до Родиона дошло.

   -Панас? Панаска?? – Он рывком преодолел два шага, и они крепко обнялись.

   -О, командир земелю встретил!! – громко проговорил Горбунов. – Дело хорошее!!

   А Родион, расцепив руки, разрешил всем разойтись, сам торопливо спросил:

   -Моих видел?

   -А как же, они же с Лешим самые лучшие разведчики у моем отряде были.

   -А мне только сегодня письма отдали от них, вот и газетку прислали.

   -Товарищ старший лейтенант, нам газетку-то не покажете? – поинтересовался старшина.

   -Да, только поаккуратнее!! – он передал старшине газету с портретом сынов, а сам тормошил Панаса, расспрашивая обо всех и всем.

   Разведчики осторожно и бережно читали газетку, вглядывались в серьезные лица пацанят и удивлялись, что такие мелкие, а уже заслужили награды.

   -А младший-то чистый батя, – переговаривались они, не мешая командиру разговаривать с земляком.

   Много узнал Родион о жизни сельчан в оккупации, расстраивался, хмурился, переживал, смеялся над проделками отца и полностью пошедшего в него старшего сына, но была откуда-то у него твердая уверенность, что жив его неугомонный батька.

   -Знаешь, Панас, не удивлюсь, если батя ушел с нашими, отступающими, ну не такой он человек, чтобы пропасть в лесу, где он как дома. Этот же прохиндей – воюет где-нибудь при лошадях. А Глафиру я часто во сне вижу – печальную, теперь понятно, почему. -Родь, ты за пацанов не переживай, они у пригляде, там Лешай, знаешь, как Бунчука за них лупил? Краузе-старший тоже не дозволял внуков фройнда забижать, а потом вот немец спас Гриньку. Бунчук пьяный был, ну и отмахнулся от немца-то, а тот важная шишка из Берлину, ну и повесили через два дня сволочугу, недобитую тогда твоим батькой. А хлопцы твои, ох и молодцы. Василь – чистый прохфессор растеть, от будет умнейшая голова. Я не застал, як он заговорил, но видно твоё письмо сильно его встряхнуло, вишь, теперь не немой. Ох, Родя, нам обязательно дожить надоть до Победы!!

   -Когда она ещё будет, эта победа, Белоруссия даже не очищена от этих сук.

   -Родь, ты у нас навродя не болтливай, – понизил голос Панас, – от я тебе точно скажу, но молчи, Родя, штоб особисты не упекли куды. Будеть Победа, Родь, у самом Бярлине у мае сорок пятого. Молчи! – сказал Панас, видя, как вскинулся Родион. – Это у Лешаго пред самою войною, у тридцать девятом-сороковом беглый был (я пока два года у оккупации был, нормальную речь позабывал. Нельзя было чисто и правильно гаворить, местный же). Знаешь же нашего Лешаго, подобрал полумертвого, выходил – а тот какой-то чи предсказатель, чи ведун, так вот он ему тогда ещё сказал, что будет много горя и беды для нашего народа. Но выстоит страна, и в первых числах мая сорок пятого будет Победа. Леший, ты же знаешь, мужик недоверчивый – ну наболтал полудохлый, мало ли, а потом как случилось все, вспомнил слова того. А пришлый сказал – от города с ненавистным ему лично именем и начнется наша победа!! Вот когда у Сталинграде дали по зубам и погнали их, а потом летом у Курску вломили, от тогда Леший и сказал мне и паре людишек надежных, что вот так-то и будет.

   Ну не мог Панас рассказать Роде всей правды, зачем, все равно не поверит и не поймет, это потом, если живы будут, посля войны, может, и можно, а пока надо молчать.

   Родя внимательно-внимательно выслушал и долго молчал.

   -Хорошо бы увидеть, как этих гадов изничтожили!!

   -Доживем, Родь, точно, я вот знаю, не может Никодимовская порода пропасть...

   Родион помолчал опять, что-то явно прикидывая:

   -А может, так оно и есть, смотри, четырежды ранен уже, а все легко, ни разу в тыл не увозили, все в медсанбате залечивали, правда, я раньше уходил. У нас старшина Антипин, сибиряк-таежник, в травах разбирается, постоянно что-то да сушит, поит нас всякими отварами, припарки делает – чисто лесной знахарь, он меня постоянно долечивает. Мы над ним трясемся, никому о его умении не говорим – заберут ведь тогда. Сейчас вот на роту ухожу, командиром, ты пока здесь побудь. Вон, Горбунов, – он кивнул на мелкого, верткого, какого-то вихлючего мужика. – Не смотри, что такой, напоминает приблатненного, он в поиске – незаменим, вон, к Звездочке приставили, если утвердят, будет у нас свой Герой. Меня раненого на себе волок, он чисто Гринька – мелкий, а я, сам видишь – Бог ростом не обидел, уже сознание терял, а он матерится и тащит, вот и побратим теперь мне. Так Горбунов тебя и поднатаскает– азы маскировки и разведки у тебя есть, значит, получится из тебя настоящий разведчик.

   Родион задел рукой карман с письмами, там зашуршало:

   -Ох ты, у меня же еще одно письмо непрочитанное.

   Повертел в руках треугольник:

   -Лаврицкий Л.Е. Кто таков? Не знаю??

   Панас широко улыбнулся.

   -Читай давай, очень даже знакомый тебе товарищ.

   «Добрый день Родион Никодимович! Пишет тебе Леший, он же Лаврицкий, не будешь же писать отправителя – таким именем, ещё и не пропустят. Рад, Родя, что ты жив и здоров, и бъешь за нас всех этих фашистов. Василь тебе уже написал, что друг мой первейший пропал, ещё в сорок первом, но не верь, Родя, что его нет в живых, не тот человек, чтобы пропасть. Подозреваю я, что ушел он с нашими, что последними проходили через деревню. А за пацанов не переживай, Родя, они у тебя настоящие мужики. Гринька, правда, неслух, а и хитер, ведь пока не случилась нужда в оружии, молчал, про дедовы схороны. А схоронов было аж три. При всей его любви поболтать, ни разу не проговорился. А их походы в Раднево – мало того, что приносили все сведения от нашего лудильщика, что на базаре сидел -бабам рухлядь чинил, так ещё и оба пострела хорошо научились понимать немчуру, а кто будет обращать внимание на двух мелких, едва плетущихся с узлами на спине. Поначалу их котомки тщательно проверяли, а там один хлам – у рямонт, да и не носили они ничего в них лишнего, зато уж запоминали, особенно Василь – все до мельчайших подробностей. Вот такие у тебя, Родион, сыны! Приезжал секретарь райкома, сказал, что должны прислать медали партизанам, и есть в том списке оба Крутова – Родионовичи. Я их за внуков считаю, так что не преживай, Гринька только учиться никак не хочет – сейчас вон Стешин заместитель, хозяйственный такой пацан, мелковат вот, правда, по росту и стати, одни мослы и нахальство... Да и, поганец, курит много, меня увидит – прячет цигарку, а без меня Марья ругмя ругается. Ты ему пропиши, он твердо 'усей дяревне обешчал, як батька прийдет – ня буду'. Мы, Родя, теперь духом воспряли, стали опять людьми! Самое тяжелое теперь – вас дождаться. А ещё хочу тебе сказать, что все это время ходил в нашу маленькую церкву и молился за батьку – твой Василь. Я не мог без слез смотреть на него немого. По обличью и по росту он чистый ты будет, только глаза у него матери, тут его Варя – из партизан женщина, звала за глаза голубые – Васильком. Вот что я хотел тебе сказать. Добивайте гадов, уцелей, Родион Никодимыч!! Мы все тебя ждем. С низким поклоном к вам, нашим дорогим воинам – дед Леший.»

   Родион поднял к небу заблестевшие глаза.

   -Веришь, Панас, много чего повидал за это время, а сегодня вот на слезы пробивает, я уже боялся поверить, что кто-то жив. Пишу-пишу, а все как в пустоту – оказывается, все три письма в один день они получили.

   А в Березовке теперь каждый день ждали ответа батька. И пришло им враз два письма, одно от батьки, а второе от Панаса. И сидели, не дыша, все, и слушали глуховатый голос Василя, читающего оба письма, утирали бабы слезы, а потом ахали и удивлялись, что свела судьба Панаса и Родиона, и сильно смеялись над припиской батькиной в конце письма:

   -А тебе, старший мой сын, Григорий, порка будет знатная за курение. Обещаю!!

   И сидел смущенный Гринька, и чесал в заросшем затылке:

   -От ведь, нажалились!

   -А, чаго, – встрепенулась Стеша, – моя Дунюшка тябе перерастеть скоро! Ты жа из-за цигарок и не растешь нисколь, он Василь на полголовы выше. А ты даже меньше Никодимушки ростом.

   Гриня подумал:

   -Батька вялел, надо... не, совсем уже не получится, но буду поменьше курить, обешчаю усем!

   Зима, на удивление, проскочила быстро, может, от того, что не было больше никаких хвашистов, и все, что ни делали сельчане, они делали для себя и для фронта. Бабы вязали носки и варежки с одним пальцем, не углядели Краузе, а может, просто не захотели возиться с непряденой шерстью, что нашлась в подвале в нескольких дырявых мешках. Как обрадовались ей бабы! Они старательно пряли шерсть долгими зимними вечерами, вели бесконечные разговоры, пели грустные песни, потом стали петь более нужные – по радио слышали все новые – военные.

   Запоминал и записывал их Василь, потом напевали вместе с Гринькой, им сразу же помогали ребятишки, и слышалось морозными вечерами из чьей-нибудь хаты: «Вставай страна огромная...»

   Деды были заняты у лесу. Они вместе с Лешим валили небольшие деревья, которые он поздней осенью отметил зарубками – усыхали они, а на дрова самое то. Зная ответственность и дотошность Лешего, в райкоме полностью ему доверяли. Привезенные жердины тут же распиливали ребятишки постарше, и по очереди, в чью-то хату отвозили на санках ребятишки помладше.

   Бабы готовили на всех немудрящую еду, жили и впрямь – коммуной.

   Объявились сын и внук деда Егорши. Сын пока так и оставался в Сибири, а внук закончил школу младших лейтенантов и уже воевал – командиром орудия.

   Гриньке и Василю, Стеше и Пелагее при всем скоплении народа торжественно вручили медали -'Партизану Отечественной войны второй степени'.

   Как важничал Гринька, носил медаль на стареньком дедовом пиджачке, Ефимовна подшила рукава, и Гринька, подпоясавшись солдатским рямнем – подарили тогда первые наши, что пришли у Бярезовку, носил её постоянно. Василь же, наоборот, так и держал её в коробочке.

   А посля Нового сорок чатвертага года была у братьев Крутовых огормная радость. Батька их, Родион, прислал два фото, на одном он один, у командирских погонах, с медалями и орденом Славы 3 степени. А на другой они стояли, обнявшись, с Панасом. Как опять рыдали бабы от радости, что видят живыми земляков.

   А Гринька с Василем разглядывали батькины награды.

   -Якись геройские награды!! – восхищались деды Ефим и Егорша. – Батька ваш икононстас целый имееть. От мядаль так мядаль – «За отвагу». Ай да батька, ай да Родя!!

   -Ешче глянь, дед, «За боевые заслуги» и «За оборону Сталинграда»!

   Гриньку просветил секретарь насчет ордена Славы. Сказал – самая почетная награда, как Георгиевский крест в царской армии. И не было лучше занятия у пацанов по вечерам, как разглядывать фотограхвии батьки.

   Весна выдалась ранняя, бабы радовались дружно взошедшей озими, размечали и прикидывали, где чаго садить, деды отвоевали участок под самосад.

   -Вы, сороки, кисеты вона шейтя, будем воинству самосад у кисетах посылать, як вырастеть!

   Леший часто наведывался в деревню, Волчок непременно был с ним, все так же истово любил Крутовых и постоянно находился возле них. Сегодня Лавр пошел в Раднево, в райком. Волчок остался с Василем, который нянчился с Дуняшкой и Полюшкиными малыми, помогали ему шустрые погодки, девчонки Лисовы, пока шла пахота и посевная занятий не было. С утра и до позднего вечера все были в поле, земля подсохла, и все спешили приготовить землю для посадки овощей. Иван Никихворович с дедами в МТС смогли наладить старенький трактор, вот он и мотался по колхозным полям, вспахивая самые сложные участки, заросшие за два года всяким чертополохом и будыльями.

   Василь заскочил перекусить, Волчок лежал возле спящей у коробе Дуняши, по улице неспешно двигалась старенькая лошадь районного почтальона. Остановилась возле скособоченного дома Пиничей, с телеги кое как слез якой-то мужик в солдатской шинели, Василь, дожевывая на ходу картоху, вглядывался в незнакомого мужчину, который стоял опираясь на палку и покачивался, разглядывая нежилой дом.

   -Явно из госпиталя хто? – подумал Василь.

   А мужик, как-то очень тяжело опираясь на палку, дохромал до лавочки, оставшейся у двора ещё с тех довоенных пор, и опустился на неё. Василь вышел из двора, начал подходить к солдату.

   -Дядь, ты кого ищешь-то, мож... – и не договорил, сзади раздалось необычное для Волчка поскуливание, такое жалостное, Василь резко обернулся и замер...

   Волчок – их сильный и умный зверь, никого и ничего не боявшийся, полз на брюхе, и как какой дворовый пес жалобно скулил. У Василя открылся рот, а солдат как-то встрепенулся и, увидев ползущего к нему волка, негромко произнес:

   -Узнал, друг мой волчище? Узнал?

   Волчище дополз до него и, встав на лапы, принялся лизать солдата, тот крепко-крепко обнял волка и спрятал лицо у него на шее. Василь и подбежавшие малые ребятишки тоже молчали. Волчок, все так же поскуливая, мордой подтолкнул лицо солдата. Тот поднял глаза и увидел мелкую деревенскую ребятню.

   -Ребята, кто-нибудь знает Марья Ефимовн... – и тут заорал на всю улицу Василь...

   -Пашкаааа, Пашка... Пашенька!! – он бросился к солдату и осторожно обнял его, боясь причинить боль, видел же, что солдат совсем слабый.

   -Пашка! – плакал навзрыд Василь, – Пашка! А мы тебя усей деревней... Пашкааа!!

   Солдат аккуратно похлопал его по спине:

   -Не плачь, вот он я!

   -Глань, – позвал Василь шуструю замурзанную девчушку. – Глань, добеги до Стеши, тихонько, чтобы бабы никто не слышал, скажи, что Пашка из госпиталю приехал, пусть она Ефимовну сюда отправить, только громко не говори, а то у Ефимовны сердце не выдержить.

   -Цыц, малышня, тут стойте, нельзя Ефимовну расстраивать раньше времени!

   Гланька мгновенно сорвалась с места, а Василь все также осторожно присел рядом с Пашкой. Пашка обнял его:

   -Совсем большой стал, а Гринька где-же?

   -У поле, все пашут, даже уроки пока отменили у школе.

   -Как вы тут живете-то?

   -А ничаго, шчас совсем хорошо, а при хвашистах трудно было. Ты, Паш, не волнуйся, матка твоя с нами живёть с осени, як они прийшли от хата полуразвалилась, а у нас матку убило и дед пропал, от мы усе и живем. Ешче Стешка с дочкою.

   Стешка, выслушав Гланьку, радостно всплеснула руками, потом побегла на дальний конец поля, где ругался с трактористом Гринька.

   -Мал ешче меня учить, пацан сопливый.

   Пацан распахнул кожушок.

   -Может, и сопливый, а на печке не сидел!

   Мужик, увидев Гринькину медаль, пробормотал:

   -Извини, ну не ори, шчас запашу огрехи.

   Стешка отозвала Гриньку в сторону, что-то серьезно ему пояснила, он вздохнул.

   -Тоже хотелось бы к Пашке побежать, да Стеша тама нужнее будеть, ай сомлееть их Марья Ефимовна як тогда, а с няго якая помошчь? – Ладно, вечером бабам только и скажу, а то все бросют, убегуть.

   Стеша хитренько позвала Ефимовну, сказав, что приехали из Роно и требуют их для разговору. Ну пошли и пошли, все продолжали работать, только Гринька постоянно посматривал в сторону деревни и вздыхал.

   Стешка сдерживала шаг, хотя ноги упрямо пытались побежать бегом. На улице все было как всегда -гомонили дети, пищали Полюшкины пацаны, только острый глаз Стеши заметил худого бледного солдата, сидевшего на лавочке возле двора Пиничей.

   Марья же шла, немного волнуясь, с чего бы это представитель Роно потребовал им прийти, ведь знали же в районе, что школа вся на посевной.