Текст книги "Сороковые... Роковые (СИ)"

Автор книги: Надежда Михайловна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

   Сколько уже случаев было – и взрывали, и расстреливали попавшихся полицаев, вон совсем недавно, сожгли живьем старосту в Михнево, вместе с полицаями, отмечавшими день рождения старосты у него на дому, никто и не выскочил.

   Хитрый, изворотливый, никогда не выпячивающийся при Советах, Еремец начал бояться и всеми силами пытался как-то извернуться, но, похоже, сейчас было только два выхода: или продолжать верно и преданно служить, или будет ершиссен. Да и жена, поначалу ходившая по деревне, задрав нос, понемногу начала забывать про гонор, все больше сидела дома, общаясь только с женами других полицаев и сплетницей Агашкой.

   Еремец зашел было на огонек к деду Ефиму, поговорить за жизнь, но дед охал и кряхтел на печке, ныл, что «усе кости болять, не иначе, як помрёть ускоре». Гущев в зиму замерз спьяну, а Шлепень только огрызался и бурчал себе под нос.

   -Иди ты, Еремец, самому тошнее тошного, ты у своёй хате живеш, а у мяне батькова хата уся в разоре.

   Шлепень, недавно будучи в Радневе, встретил свою стародавнюю подружку-Милку. Она, жеманничая и хихикая, шла по центральной улице уцепившись за руку якогось приезжего фрица и на Шлепеня, довоенную свою любовь, даже не взглянула – «як яго и нету навовсе. От и верь бабам, посля всяго,» – сплюнул тогда Шлепень и пошел, чертыхаясь про себя.

   Хотел было, по старой памяти, приударить за Стешкой, куда там... Стешка, не стесняясь в выражениях напомнила, где она яго видала, да ешчё и фриц этот-повар Зоммеровский, постоянно показывал ему кулак, говоря:

   -Стьеша ист майн швистер, нихт, не трогат!

   И чё перся через всю страну сюда, жил бы да жил в Красноярском крае, и бабенка ласковая имелась, нет, захотелось посчитаться с обидчиками, а где они те обидчики??

   Кто удрал, кто на фронте, дотянись вот до них, а вымещать, как Бунчук, злобу на заморенных Родькиных пацанах... противно, да ещё и Ефимовна, которая в бытность его учеником, всегда Шлепеня отличала – хвалила за хорошую память и соображение.

   И мрачнел все больше Шлепень-Слепень, понимая, что сам себя загнал в такую... А когда дошла до них весть, что скоро начнут менять их, какую-то часть, у кого нет женок, отправят куда-то на Украину, ближе к Польше, а тех головорезов – сюда (наслышан был Шлепень о массовых расстрелах, проболтался по пьяной лавочке вечно молчавший Шкуро – и фамилия-то подходящая какая! – который и начинал служить у полицаях, как раз у тех мястах), совсем стал неразговорчивым Шлепень. В пьянках участвовал, но мало пил и говорил, больше слушал, мотая, так сказать, себе на ус. И решился про себя, на разговор с Лешим, ждал, ой как ждал он его появления

   Карл Краузе тоже ждал Лавра и поговорить, и решить некоторые проблемы.

   Леший же не спеша сходил в церквушку, истово перекрестился и помолился у иконы Заступницы земли Русской – Казанской Божией Матери, послушал пение батюшки и, шикнув на мельтешащую у него перед глазами Агашку, пошел на выход.

   Теперь уже Агашка крестилась ему вослед.

   -От ума отставил, Лешай! – испуганно пробормотала она.

   -А нечаго под ноги людям кидаться и усе унюхивать! Защитник твой у Радневе на пятле висить, угомонилася бы тожа! – шумнул дед Ефим.

   -А я чаго? – отскочила от него Агашка.

   -От и иди у хату! Люди молитвы возносють, а ёна мешаеть усем. Скажи, батюшка, что с Господом надоть у тишине гаворить?

   -Истинно так!

   Агашка попятилась и незаметно выскочила из церкви.

   -От, воздух сразу посвяжее стал!

   Леший пошел к Крутовым, Ефимовна уже усадила мальчишек за уроки, а сама суетилась у печки.

   -Проходи, гость дорогой и желанный, картоплю вот только запекла, малость осталОся на еду-то. Гриня гаворить – Василь сильно болел?

   -Да, ноги промочил, в луже долго стоял, пока эти проезжали, колонная целая, но Господь милостив – вылечили. У меня перед самой войной-то высокие гости охотились, один горлом маялся, кашлял сильно ну и порошки какие-то пару штук принял – все прошло, а пяток мне оставил, вот и пригодились. Я-то лечусь всегда по старинке – баня и стакан настойки – утром встаю как новенький, дитю этого не дашь.

   -Знаешь, Леш, а ведь мальчонка-то, если наши придуть и мы живы останемся, ох и далеко пойдеть по ученой части, головастый! Только вот сейчас-то молчать, може и лучшее-да и всяго годов-то восемь, а потом...

   -Ну наши придут – подлечим, может, и жив старый наш курилка – Самуил, а у него опыт-то огромнейший, найдет способ.

   -Да, если жив!

   -А вот верю я, что жив он сейчас и штопает солдатиков, таланту-то врачебного – великого. В России матушке при царях-императорах земские врачи-то все умели, а Самуил старой закваски.

   -Дожить бы только до наших-то, посмотреть на них, родимых, вздохнуть свободно вот, не оглядываясь и по улице пройтись не пригибая головы.

   -А ты верь, Марья, верь, придут наши, ох и наподдадут они фрицам. Сама знаешь, мы долго запрягаем, но уж если запрягли... За нами ещё Урал и Сибирь, севера – жилы небось из себя тянут кто там, получат они свое, кто с мечом к нам – тот и... не умеем по другому-то!

   -Леш, я чаго хочу сказать-то, помнишь Ядзю Казимировну?

   -Ну, кто ж такую женщину не помнит – это ж на усю округу первая красавица, а при НЭПе сколько богатеев её добивалися, а так ведь никто и не знает чей Казик сын у неё, умеет секреты хранить красавица-полька.

   Марья улыбнулась:

   -Знаю я чей ён сынок, да не об этом речь – еле ходить Ядзя-то, боится, что совсем свалится. Просила помочь найтить ей женшчину, чтобы приглядывала за нею. Стеша бы подошла, да разве Краузе отпустить?Можа у тябе есть кто на примете? Ядзя-то мало кому доверяет, а и правильно!

   Леший сделал вид, что задумался, а сам в душе ликовал – Варю пристроить получится к хорошей женщине, надежной. С аусвайсом он уже надумал как быть, «ай да Марья, сама того не подозревая, здорово помогла Лешу».

   -Навещу-ка я сам Ядзю, думаю, смогу ей помочь.

   -А и славно будеть.

   -Стешку ждать тогда не буду, скажи – вскоре опять появлюсь!

   Леший потопал в Раднево, сходя с дороги через канаву на край опушки, при звуке едущих машин. Так грязь не долетала до него. Иной водитель, увидев идущего человека, нарочно прибавлял скорости, обрызгать посильнее и вдоволь посмеяться над русским...

   – Уроды! – мрачно думал Леш, глядя на этих лихачей.

   Вынырнувшая из-за поворота легковая машина с танкеткой в сопровождении резко притормозила. Выглянувший шеф гестапо пролаял:

   -Господин егер, битте!

   Леший, не раздумывая, полез в машину.

   -Данке, герр майор!

   Немного поговорили – Кляйнмихель наслаждался разговором с этим, таким дремучим на вид, но весьма умным русским, который не заискивал, а держался с достоинством. Вот что значит настоящий русский, – он знал, что у Леша имеется вполне приличное звание офицера царской армии и высшее военное образование. Вот и сейчас, он хитро прищурившись спросил:

   -Варум, герр офицер царской армии не идет служить новой власти??

   -Увольте, герр майор, одичал я в лесах-то своих за столько лет-то, да и не интересны мне людишки, вот лес – другое дело. Он и поит, и кормит, зверушки, они намного благодарнее и благороднее людей. Я уж с лесом-то сросся, такой же вон дуб, корнями на большую глубину ушедший, – он кивнул на несколько больших дубов, росших в небольшом отдалении от березняка. – Я уже в силу возраста и подзабыл многое, так что не обессудьте – нет.

   -Я так и знал, гут. Что с охотой??

   -Да надо малость подождать, зверь после зимы-то исхудалый, пусть немного поднаберет в весе. С месяц-полтора, а там все и устрою.

   Гут! – немец поинтересовался, где его высадить в Раднево.

   -Так возле комендатуры и выйду, мне там недалече, навещу свою старую подругу. Заболела, сказывают, сильно.

   И видя, что фашистина хочет поинтересоваться, кто же эта подруга – сам сказал:

   -Полячка тут у нас живет – Ядзя, ох и красотка была в свое время, но разборчивая.

   -Ах, зо? Эта женщин – актрис местный?

   -Ну, я бы сказал, по-другому, руководитель местного драмкружка. Какие постановки они ставили, в наш местный Дом культуры аж из самого Орла приезжали на спектакли, да... звали её в область, а она ни в какую.

   -Гут!

   Немец, казалось, потерял к нему всякий интерес. У комендатуры Леш вышел, поблагодарил Кляйнмихеля и не спеша и не оглядываясь, пошел к Ядзе.

   Как обрадовалась ему Ядвига Казимировна Сталецкая.

   -Лавруша! Ты пришел меня специально навестить? – мягко произнося букву'Л' спросила Ядзя.

   -Да, моя стародавняя боевая подруга, я вот тебе немного ягод сушеных, медку каплю принес, давай-ка, как в старые добрые времена, почаевничаем?

   И долго сидели Леш с Ядзей, наслаждаясь и чаем, и разговором.

   -Что ж ты вздумала болеть-то, ведь Казика надо дождаться?

   -Ох, дождусь ли, они, вон, пол-Европы на колени поставили...

   -Сравнила, гнилая Европа и мы, азиаты, немытая Россия. Как славнейший наш полководец, Александр свет Васильевич, Суворов говаривал-то, напомнить?

   Ядзя улыбнулась:

   -Помню, помню...

   -Я тебе больше скажу, Ядзинька, – Леш понизил голос, – был у меня незадолго перед войной беглый один человек, медиум ли, предсказатель, не столь важно, он уже почти и не дышал, Волчок его учуял, ну я и подобрал, Божья ведь душа.

   -Ох, Лавр, мало тебе было науки с Бунчуком?

   -Не по-Божески это, проходить мимо сильно нуждающегося, беспомощного... Так вот, выходил я его, а он перед тем, как уйти, и предсказал тогда... Как сейчас помню: глаза какие-то странные стали и голос изменился:

   -Вижу, – говорит, – горе и слезы, много крови прольется на нашей многострадальной земле, но все превозмогнет народ наш и победит красный петух! Война грядет страшная, но соберется с силами народ, и получат вороги, что заслужили, и закончится война в логове ихнем.

   Я тогда и не поверил сильно-то, мало ли, блаженненьким каким стал, после всего пережитого, год-то был тридцать девятый... А ещё сказал, он так: первые два года будет очень трудно, а потом повернется вспять все, и пойдут доблестные воины вперед, на чужие земли, гнать супостата.

   Леший смешал в кучу все: на самом деле он выходил чудом сумевшего сбежать молодого мужика, на самом деле он предсказывал скорую войну, много горя, что победа будет наша. А вот конкретных сроков не говорил, это Леший уже от своих необычных гостей узнал.

   А Ядвига была проверенная-перепроверенная, любовь всей жизни его друга ещё по тем давним, дореволюционным временам, бесследно сгинувшего в гражданскую войну, так и не узнавшего, что у него родился сын, Казик – вылитый он.

   Ядзя внимательно выслушала Леша, не сказала ни слова, но у неё внутри, как бы включили свет – она просто засветилась вся.

   -Лавричек, ради этого стоит жить! Да и не такая уж я и немощная. Просто не могу я этим... спектакли ставить, пся крев!

   Леший ещё долго и обстоятельно обговаривал с Ядзей все детали предстоящего появления в жизни Ядзи приживалки. И остался ночевать – надо же было подтвердить слова, сказанные Кляйнмихелю, что Ядзя его стародавняя подруга.

   В лесу между тем кипела работа, а Ищенко после обеда вдруг как-то ни с чего захохотал, минут пять не мог успокоиться. Потом, вытирая слезы, сказал:

   -Иван, у тебя все веревки собраны, найди, какая покрепче, для меня.

   -Ты чего? – Вылупилась на него Варя.

   -Николаич, ты вешаться что-ли надумал, – съехидничал Игорек.

   -Не, Игорь, у нас впереди ещё много дел, надо тут немного нашим помочь, раз уж здесь оказались, а веревка мне нужна, – он опять загоготал, поднял свитер, и все увидели его джинсы стянутые между петельками для ремня кусочком проволочки. – Я сегодня в пылу работы их чуть не потерял, прикрутил вот проволокой. А к вечеру дошло – схуднул я. Это теперь я как в Галькиных штанах буду ходить.

   -Каких галькиных? – не понял никто.

   А Ищенко опять заржал и пояснил:

   -Был у нас на работе водила один, Женька Синюков – Синяк звали проще, шебутной такой, юморист. Так вот, приходит на работу, а джинсы как-то сильно на заднице обвисли.

   -Женьк, ты что-то так сильно похудел, глянь, штаны сваливаются.

   -Да, бля, Галькины-жены, одел!

   -Вот и я теперь в Галькиных штанах.

   Тут Варвара молчком подняла свою тунику и опять ржали все – у этой джинсы были на веревочке.

   -А я между прочим, стал себя бодрее чувствовать, – проговорил Толик. – Наверное, от того, что вот уже неделю на природе живу. Почти как в многодневном походе.

   -Да, ещё бы фашистов в нем не было – совсем клёво бы было.

   Все помрачнели, прекрасно осознавая, что попали знатно: вернутся или нет домой, назад, в свое время, об этом вслух никто не говорил, да и суждено ли им выжить – война-то настоящая, не киношная.

   -Нас ждет огонь смертельный, но все ж бессилен он, – негромко пропела Варя.

   И как-то дружно все подхватили:

   -Сомненья прочь – уходит в ночь отдельный, десятый наш десантный батальон.

   А уж последние строчки пели, неосознанно встав, как бы печатая слова:

   -Когда-нибудь мы вспомним это, и не поверится самим...А нынче нам нужна Победа! Одна на всех, мы за ценой не постоим.

   Помолчали...

   -Мы конечно, не десантура, но тоже не пальцем деланные, у каждого есть или фронтовики или труженики тыла, они смогли дойти до Берлина, а мы, их продолжение, тоже как бы не должны быть гнилыми.– Серега, ещё неделю назад бывший крутым бизнесменом, привыкшим свысока смотреть на многих, заметно изменился и стал для них, попавших в сорок второй – просто Серегой – какие тут понты, когда попали в такой крутой замес. – И быть нам, ребятки – ДивО.

   Эт чё за диво? – тут же спросил Игорь.

   -Диверсионный отряд, это здесь у Лешего ребята знают про нас, а случись встреча с партизанами?Рассказать что из двухтысячных – тут же сумасшедшими объявят и к стенке, во избежание... А так -заброшенный в глубокий пока ещё тыл диверсионный отряд. Цель – разведка в глубоком тылу, ну, там, настроения населения, этих фрицев, выискивание, скажем, слабых мест в их орднунге. Это для партизанского начальства. А для простых людей – разведчики и всё. Давайте, раз пошел такой разговор, сразу и определимся, что и как говорить не своим. Свои пока у нас вот они трое, да ребятишки, с остальными только ни о чем, ну да мы все взрослые, понимаем, что к чему. Тем более мы-то знаем, что было дальше. Шагать нашим ещё до сорок пятого, не перешагать, пока вот задом пятиться будем до осени...

   Раздался какой-то зудящий звук, типа как далеко-далеко что-то пилили.

   -Летит, гад! Ховаемся! – тут же сориентировался Иван-маленький. – Он, сволочуга, раз в неделю, а то и чаще над лесом кружится. Выискивает.

   И все замерло в лесу. Мужики сидели у открытой двери легендарной землянки – сейчас-то попривыкли, а в первый день все воспринимали землянку как классно выполненную копию, экспозицию в музее.

   -Слышь, Вань, а это мы хорошо попали, спутников нету, а то бы хана нам сразу пришла, и веревки не понадобились, – негромко проговорил Игорь.

   Матвей и Ванюшка тут же заинтересовались, что такое спутники. И слушали как заманчивую сказку, про спутник, про космос – привычный для попаданцев и такой нереальный для вот этих двух бойцов Красной армии. А узнав, что первым полетел в космос именно их, советский человек, летчик Юрий Гагарин, чуть постарше их – возбужденно заговорили:

   -От это да! Всем нос утерли!

   И долго еще пытали мужиков о том, что будет дальше. Игорек помалкивал, а Иван-большой и Серега долго поясняли и рисовали на земле всякие спутники и ракеты.

   -Чудно все равно, вот навроде все понимаю, видно же по вам, что вы другие, но не воспринимает мой мозг всю эту историю, кажется, что фантазируете вы... – задумчиво протянул Ваня. – Жив буду, если не загину, и доживу до Гагарина, тогда, может, и поверю.

   Явившийся через три дня Леш как-то долго и напряженно вглядывался во всех, особенно долго смотрел на Варю, потом кивнул сам себе и улыбнулся:

   -Так даже лучше.

   -Ты нас пугаешь, Леш, что случилось? – Иван настороженно смотрел на Лешего.

   -Хочу сказать вам, други мои, вы начали молодеть.

   -Это как?

   -Время вспять, особенно это заметно по Варе и Николаичу, вы-то все помоложе, а вот они лет по пять скинули...

   -И чё? – вылупился на него Игорь, – мы тут вторую неделю, если по пять лет зараз, то я через полтора месяца младенцем стану? Во попали!

   -Да ты-то как раз не изменился, а с этой щетиной отросшей старше кажешься, да и Костик в своих годах остался. Может, это только на самых старших действует, омоложение-то?

   -Я чё-то в школе читал, там из уродца карлика красивый мужик получился, дальше ни фига не помню, вроде потом назад опять страшилкой стал? Варь?

   -Ты знаешь, не помню, классе в пятом читала и забыла, помню, что звали мужичка Тони Престо.

   -Во, если так ща помолодеешь, а дома бац и опять старушка.

   -Обрадовал, не хочу ни молодеть, ни стареть, какая есть – мои года-моё богатство!

   -Ладно, Варюш, нам с тобой пошептаться надо немножко, пойдем вон там, на пенечках посидим. Матюш, разбери сидор пока, да там поаккуратнее, в кулечке семена Ефимовна дала. Огородик вот свой посодим, я ж каждый год лук, чеснок, морковку, свеклу, всякие травки-приправки сажаю.

   Пенечки были любовно выпилены типа деревянных креслиц, сидеть в тени высоких кустов было очень приятно. Леший помолчал, потом вздохнул:

   -Варюш, я тебя в приживалки договорился, в Раднево, но только прежде чем ты туда пойдешь, надо много чего запомнить. Ты же в оккупации не была, а проколоться в один момент можно, стукачей развелось видимо-невидимо. Вот смотри! – он достал из внутреннего кармана своего лапсердака какую-то серую книжицу, протянул Варе.

   Она взяла: на безобразной бумаге, невзрачная, на обложке красовался орел держащий в лапах свастику в круге и ниже надпись PERSONALAUSWEIS, внутри фотография женщины, очень похожей на Варю, только вот прическа... Гладко прилизанные, темные волосы, а так да, похожа и имя такое же – Варвара Матвеевна Язвицкая, сбоку от фотографии два отпечатка пальца, а на правой части документа на немецком перечислялись приметы, даже цвет глаз не забыли.

   -Варюш, это просто чудо, у тебя и цвет глаз и рост подходящий. Этот аусвайс мне достался от погибшей женщины, так что тут бояться нечего, она из беженцев, пробиралась в Брянск – там какая-то стародавняя подруга проживала, но вот заболела и сгорела за неделю. Я её подобрал совсем больную, она одинокая – сродственников не осталось – бомба в дом попала сразу всех... вот она и подалась, как говорится, куда глаза глядят. Подпись её поучись, потренируешься – можешь как и она писать.

   -Сколько дней буду учиться?

   -Неделю, потом в Березовке пару дней у Гринькиных женщин, там Стеша тебе много чего подскажет и в Раднево. Приживешься, Бог даст, а там и попробуем тебя к делу пристроить, но об этом – потом, главное – суметь там адаптироваться. Очень надо, Варя, там своего человека заиметь.

   Ох, как нелегко пришлось Варе, она чертыхалась и злилась, бесило все – особенно эти дурацкие одежки, что принес Леший: длинная, темная, бесформенная юбка, какие-то жуткие кофты, застиранные до неопределенного цвета, чоботы и куфайка, не фуфайка, а именно куфайка. Когда мужики первый раз увидели Варю в этом одеянии, они ржали, нет, не смеялись, именно ржали до слез.

   Леший рыкнул на них:

   -Вот что значит, не видели вы горя людского!

   -Извини, Леш, мы на самом деле это до конца не воспринимаем, все кажется – кино какое-то.

   -Кино им... одна оплошность и все, как вон Игорек любит говорить, «Кина не будет!»

   Одно у Вари получилось сразу – почерк этой бедняги Язвицкой.

   Леший, умелец на все руки, слегка подмочил аусвайс в том месте, где стояли отпечатки, они стали немного смазанными, попробуй теперь определи, настоящие они или нет.

   -Скажешь, под ливень попала, вот и промокло усё.

   И ещё порадовало, что у Вари стрижка – он мастерски выстриг ей немного отросшие волосы клоками, «вроде как был тиф, а волосы плохо растут после него». Мужикам стрижка даже понравилась.

   -А что, очень даже неплохо, против наших продвинутых, что на эстраде скачут, ты прям эксклюзив! – задумчиво заметил Сергей.

   Варя училась завязывать серенький, старенький платок – вот, не было печали, никогда их не носила, все выходило криво. -Ну и ладно, может, я растрепа какая.

   Настал день ухода, все нервничали, мужики по очереди крепко обняли её, перекрестили.

   – Удачи, Варь! – за всех высказался Ищенко. – Если все пройдет гладко, через пару недель и я лудить– паять появлюсь.

   Леший довел её какими-то тайными тропками до опушки леса. Постоял, чего-то выжидая и, заметив вдалеке три движущиеся точки, кивнул:

   -Ну все, иди Варя потихоньку. Не забудь, что я тебе говорил. С Богом!

   Вот и шла Варя по полевой дороге, периодически поправляя сбивавшийся на голове непривычный платок, точки росли, и вскоре стало заметно, что идут две бабенки и мелкая замурзанная, худенькая девчушка.

   Варя, приостановилась, дождалась их, поздоровкалась и спросила, далеко ли до Раднево.

   -Так сёдня до яго точно не дОйдешь, шчас пока проверють докУменты, пока пропустють, время-то к вечору, ай у Бярезовке только и останешься, – ответила с любопытством глядя на Варю, более шустрая из бабенок.

   -А ты, бабонька, откуль будешь-та? – Спросила другая, более молчаливая. -Иду я уже полгода, в дороге вот свалилась с тифом, потом, пока в себя пришла, а так ох и издалече, от самой границы топаю.

   -Я и гляжу, не наша ты, гаворишь не як мы.

   Варя, как бы совсем по простому, а про себя взвешивая каждое слово, рассказала свою нехитрую историю, что она учителка, идет аж из под Могилева... как после бомбежки вместо дома с родителями и двумя тетками нашла воронку от бомбы, так и подалась вместе с другими, убегающими от немцев, что муж помёр ещё до войны – болел чахоткой, что сын учился в Минске, а где сейчас и жив ли...

   Дошли до поста. Бабенки привычно полезли за пазухи, доставая завернутые в тряпицы аусвайсы, Варя тоже все делала в точности как они. Один бегло просматривал аусвайсы, другой копался в узелках, недовольно бормоча что-то про яйки. Немцам, похоже, за день надоело копаться в барахле, да и что могут пронести в тощих узелках такие же тощие бабенки.

   -Шнеллер! – прикрикнул на них тот что смотрел бумаги. – Бистро!

   Бабенки, чуть ли не бегом рванули вперед, Варя за ними, путаясь в этой дурацкой юбке и матерясь про себя, немцы гоготали вслед.

   Послышался шум мотора, и бабенки порскнули через канаву на обочину... там замерли, опустив головы: мимо проскочила военная машина, затем легковушка, а за ней танкетка – мужики рисовали эти танкетки, чтобы Варя имела представление.

   -Самый главный хвашист поехал, Кляйнмихель, чтоб яго черти у преисподней зажарили! – шепнула та, что побоявей – Авдотья.

   Ну ничаго, ешче один заворот, и от она, Бярезовка, а тама попросишься ночавать, я б тябе узяла, да у самой семяро, новую хату мой Иван перед войной тольки и заложить успел, так и стоить!

   -Ежли живой возвернеться – достроить! – проворчала более неразговорчивая, Фекла. – А ты, Варя, вон у ту хату просися. Там учительша живеть, ена женшчина умная, с ей и поговорить есть о чем, а ты, видать, тоже из грамотных.

   -Спасибо вам, бабоньки! – поклонилась им Варя, и потихоньку пошла в сторону дома, указанного бабами.

   -Стой! Хто такая? – Перед ней нарисовался полицай.

   -Из беженцев я, иду вот в Раднево, да ночь уже скоро, вон женщины посоветовали попроситься переночевать у Марии Ефимовны.

   -Откуль ты, бабонька, разговор-то у тебя больно приметный?

   Варя достала аусвайс:

   -Из под Могилева я, а разговор приметный? Так я, закончив учительский техникум в небольшом городке под Рязанью, Зарайске, получила назначение в Могилевскую область, городок такой, Кричев, там вот и жила и работала, да вот война...

   -И куда же ты идешь, интяресно знать?

   -А в Раднево – должна там жить закадычная подруга моей свекрови, не знаю жива ли, Ядвига Казимировна Сталецкая.

   -"И чего, козел, привязался?" – злилась она про себя.

   -А, драматурша, знаю, знаю, вона, гляди, хата такая, крыша немного скособочилась – там Ехвимовна живеть, хади скорея, скоро комендантский час.

   Поблагодарив его, Варя двинулась к указанной избе, спиной ощущая взгляд полицая. Толкнув калитку, Варя зашла во двор, и услышала шепот Гриньки:

   -Иди прямо, поднимайсь на ступеньки и стукни у дверь, погромче.

   Варя так и сделала, постучала, подождала, и ей, спросив сперва – Хто? – открыла дверь невысокая, седая женщина.

   -Извините меня, но женщины, шедшие со мной вместе, посоветовали попроситься к вам переночевать, а утром я дальше пойду.

   -Ну, заходь! – посторонилась женщина.

   Добрый вечер в хату! – поздоровалась Варя, входя в хату вслед за Ефимовной.

   -И Вам таго жа! – ответила рослая молодая женщина, про которую Варя знала очень много – Стеша.

   А с печки, свесив головы, смотрели её старые знакомые – Гриня и Василек, который счастливо улыбался.

   -Проходи, странница, вечерять вот будем, от, нямнога грибов осталося.

   -Да у меня, – завозилась Варя, запустив руку за пазуху, – вот тут, немного, добрые люди поделились, – она вытащила тряпочный мешочек и протянула Ефимовне.

   Та взяла с любопытством развернула и охнула:

   -Это же... я такие тольки один раз и видела у Москве, кагда у тридцать восьмом...

   -Чаго там, Ефимовна? – шустро слетел с печки Гринька, а за ним скатился Василек, успевший незаметно подмигнуть Варе.

   А в кульке были обычные рожки, которые в наше время продавались в любой палатке и не имели совсем никакой ценности. Шустрая Стеша быстренько закинула их в чугунок, Варя сказала, что они быстро варятся, и вскоре все с большим аппетитом уписывали неведомые рожки с тушеными грибами.

   Варе же кусок в горло не лез, если ребятишек она уже видела, то вот таких умученных женщин... было невыносимо жаль.

   -А ведь и мои: отец будущий, дед, дядьки – все сейчас такие же замученные-полуголодные. Да, никакой фильм или книга не могут передать всего, что я сейчас вижу. А мы там зажрались... Муж бросил, денег не хватает, с работы уволили, из-за более молодой и сговорчивой? Три ха-ха, как говорится, а вот здесь и сейчас... жутко становится, что пришлось вынести вот таким бабенкам и ребятишкам. А в сорок четвертом, поди, на себе пахать будут, после освобождения-то? Эх, и почему никто не может догадаться там, в нашем времени, придумать и поставить на той же Поклонной горе памятник обыкновенным русским бабам. Воистину: РОССИЯ ДЕРЖИТСЯ НА БАБАХ! Не будет баб – именно, что – баб, которые всю жизнь тянут неподъемные ноши, выживет ли страна??

   Василек, незаметно подобравшийся под бочок, доверчиво прижался к ней, а Ефимова и Стеша выпучили глаза.

   -Чаго это деется – наш Василь... ён ни к кому не подходя даже, а здесь гляди-кась?? – изумленно глядя на улыбавшегося Василя, воскликнула Стеша. – Наш дитёнок тябе признал – значит, хорошая ты тетка, а ён не ошибается, вот как гаворить перястал, так у людях ни разу не ошибся.

   Варя ,радуясь этому, тут же посадила своего крестника на колени и крепко обняла.

   -Такой славный мальчонка разве может не понравиться. За одни глаза-васильки, да, Василёк?

   Тот радостно кивнул и покрепче прижался к Варе. Вот так и уснул у Вари на коленях, а Ефимовна прослезилась:

   -Вот ведь война проклятая. Без мамки детей оставила, батька гдесь воюёть, жив если, дед пропал перед уходом наших... Сколько сейчас по всей стране такого горя... Хвашисты проклятые, не жилося им там у Европе.

   -Ничего, – аккуратно подбирая слова, сказала Варя, – русский медведь...он ведь, пока его сильно не разозлишь, а потом во гневе-то, ух, и пойдут клочки по закоулочкам.

   -Точно! – обрадованно поддержал Варю Гринька. – У любой сказке так и бываеть, а как ты гаворишь Ефимовна: сказка – ложь, да в ней намек... От дождуся батька, як прийдеть он у медалях...

   -А тут Гринька – всякую гадость курит, – дополнила Ефимовна. – И батька тагда спрося – отчаго ж, ты, Гринь, ня вырос совсем, вон Василь який большой стал, а ты...

   -Я, бать, у Никодима-деда пошел, а Василь – чистый ты, – тут же вывернулся Гринька.

   -Что верно, то верно, чистый Никодимушка. Тот усю жизнь верткий як уж, никагда ня виноват, от порода, Крутовская.

   Варя осторожно переложила спящего Василька, улегся Гринька, уснула Ефимовна, а Варя слушала негромко говорящую Стешку – ужасалась и любовалась одновременно ею и в её лице остальными женщинами, выживающими вот в невыносимом, казалось бы, времени – оккупации.

   Стешка то печалилась, то посмеивалась, то откровенно плевалась – это когда речь зашла о этих гадах-полицаях. Варя порадовалась, что у них есть такой вот защитник – немец Ганс, который недвусмысленно говорил всем полицаям -' Стьеша ест – майн швистер'. Зоммер считал это чудачеством и смотрел сквозь пальцы – Ганс был честнейший малый, продукты этим оборванцам не таскал. А то что бабенка нравится, так это даже хорошо.

   Агашка было понесла по деревне сплетни, что Стеша путается с немцем, но даже самые падкие на сплетни бабы высмеяли её.

   -Стешка до ночи у Краузе в имении, постоянно у людях, а вечером еле ноги тащить, и никто ня видел, штобы она куда-сь мимо хаты шла, у городе можеть и ня видно, а у Бярезовке усе як на ладони. Не бряши, – осекла её тут-же свекровь Стешина, – а то я ня погляжу, в момент вальком перетягну.

   Стеша рассказывала про пленных...

   -Фридрих хотел было заменить их, гаворя, что разожралися они – это на баланде-то такой? – горько усмехнулась Стеша. – Да Карл Иваныч не позволил, ругался с ним, вот к этим уже пригляделися, а новых пригонить, хто знае, что ёни сотворять, энти-то уже изученные. Они у нас, и правда, уже не совсем дохлые, понямногу стали побойчей, да и пользы от них много – студенты, ешче один постаршей их да пячник, постоянно чтось Карлу Иванычу предлагають, спорють с ним, доказывають чагось, вона насос придумали, трубы тянуть у дом, кажут – воду таскать не надо будеть. У нас-то у Бярезовке тихо, а у Радневе, там да, страшно. Ну да Ядзя Казимировна сама расскажеть больше, чай, там живёть. А мы до войны-то увсягда на неё глядели, красивая ена, як картинка и такая... ну как из благородных, что ли.

   Наутро у Вари ни с чего поднялась температура, и пришлось ей пару дней отлежаться у хате. Тот давешний полицай, что проверял документы, не поленился прийти проверить чужачку, а та заходилась в кашле: -Чаго ты, Ярема, припёрси? – заворчала на него Ефимовна. – Можно подумать, мы чужачку у сябе оставим? Вот ноги замочила, и кашель лютай. Травки пьет, день-два, и уйдеть, не ходи, нечаго тябе здесь делать.