Текст книги "Сороковые... Роковые (СИ)"

Автор книги: Надежда Михайловна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

   Доползли, едва живых встречали всем отрядом. Стеша и Поля осмотрели всех пришедших, смазали жиром обмороженные места, накормили, и бедолаги тут же, прямо за столом, начали засыпать. Ребята перенесли их в землянки, и отсыпались измученные люди почти сутки.

   Иван и Костик легче всех перенесшие этот, как выразился Игорь:

   -'Переход через Альпы', кто написал такую картину, не помню, но вот запомнилась мне со школы,-это Варюха знает, но точно также вы прошли свои Альпы!! – сидели и негромко разговаривали. Панас откровенно радовался – Иван рядом, а у него опыт ого-го какой, плюс современное, учитывающее опыт этой войны, военное училище...

   -Мы теперь повоюем!!

   Александр, который печник, оказался начштаба полка, почти полностью полегшего в окружении под Киевом. Сам, раненый и контуженый, в бессознательном состоянии, попал в плен, бывшие до последнего рядом с ним бойцы успели переодеть его в красноармейскую форму – расстреливали немцы командиров сразу, и пошел Александр Осипов как рядовой.

   Слишком сложно было узнать в этом худом и седом красноармейце блестящего, подтянутого начштаба, к тому же из-за сильной контузии заикающегося и много чего не помнящего поначалу из своей прежней жизни. Память, как и здоровье, восстанавливалась с трудом, спасло то, что родом Осипов был из Тамбовской деревни Апушка, где все его родственники по отцовской линии были печниками. Умел класть печи и Александр, вот и вышел из строя в лагере полуживой доходяга на вопрос дородного немца:

   -Печники есть?

   Их отбирали специально для восстановления имения Краузе – были среди них и водопроводчик, и кузнец, и слесарь, затесались пара стукачей, которых нечаянно помогла нейтрализовать Марфа Лисова, за что все остальные были ей очень благодарны, не осталось в их коровнике подлецов, и стало намного легче дышать.

   Александр как-то незаметно для себя стал старшим среди пленных, ребята прислушивались к его немногословным советам и старались вести себя так, чтобы старший Краузе не захотел их поменять на другую партию пленных. Более-менее оправившиеся от жуткого содержания в лагере, пленные тщательно и скрытно готовились к побегу. Тем более, что их старший как-то враз повеселел и обронил, что им есть куда бежать.

   Ждали пургу и дождались... с большим удовольствием расправились с мерзким охранником Матеусом, второго – флегматичного, пожилого Карла слегка оглушили и связали – он никогда не придирался и не старался выслужиться перед Фридрихом, постоянно наезжавшим в имение.

   Всю дорогу, задыхаясь от ветра, полуослепшие, продуваемые ледяным ветром насквозь, они упорно переставляли ноги, чертыхаясь, но и молясь, чтобы буран ещё с денек позаметал все их следы.

   Осипов проснулся первым. Вышел из землянки и, оглядевшись вокруг, вздохнул полной грудью: -Свободен!

   Увидел двух молодых мужчин с интересом поглядывающих на него, подошел, поздоровался, спросил где можно найти командира. Заросший, с какими-то торчащими во все стороны лохмами на непокрытой голове, мужчина сказал, что он и есть командир.

   -Надо поговорить! – произнес Осипов!

   -Да, пойдем, мы вот ждем, когда вы в себя придете.

   В командирской землянке над расстеленной на сколоченном их досок столе склонились двое – одного, Ивана Осипов знал по имению. Долго удивлялся, что этот вольный, рукастый, толковый, очень ценимый Краузе, мужчина, захотел и помог им выбраться из плена – ему-то жилось неплохо. Второй, серьезный такой мужчина, был незнаком.

   -Начальник штаба ... полка, 5-й армии Юго-Западного фронта майор Осипов! – представился Александр.

   -Командир диверсионного отряда Панас, можно, 'Батька' – произнес лохматый.

   -О, начштаба! Совсем хорошо, не по душе мне бумажная работа! – обрадовался Иван. – Я уж по своей стезе – разведке буду, а ты, майор, давай, принимай штабные дела. Веди всякую документацию, чтоб вы перед нашими отчитаться могли, когда придут!

   Осипов печально улыбнулся:

   -Дождаться бы и дожить!!

  . -Какое сегодня число? – спросил не к месту Иван.

   – Одиннадцатое ноября.

   -О, так через восемь дней наши начнут наступление у В..Сталинграда, и будет фашистюгам «ГРОСС АЛЯРМ!!»

   -Ты то откуда можешь знать такое? – поразился Осипов.

   -Ну, считай, что я ясновидящий, типа Мессинга! – получив под столом пинок от Сергея, слегка скривился Иван.

   -Ну что, товарищи партизаны, – сказал молчавший командир, – начнем прикидывать, что и как будем делать. Так, предупреждаю сразу, никаких самовольных инициатив, только после утверждения и согласования. Никаких военных действий поблизости от деревень. Вон в Дятьковском районе полицаи выследили як малой, в партизаны ушедший, до мамки забег... спалили усех у хате, ветер как раз был сильнейший. Пять хат ешчё погорело, так что не будем гадить, как говорится, там, где едим. Да и задача у нашего 'Диво' более серьезная, не полицаев по одному ловить, а конкретные диверсии – нанести как можно больший урон хрицам в живой силе и технике, а значит – взрывы на железке. Мы уже неплохо помогли нашим, три эшелона за месяц с техникой и хрицами не доехали во время, подзадержали мы их, проредили и в технике, и в вояках, так что все усилия на железку. По окрестностям ходить не позволю. Как, Саш, твои пленные, они надежные?

   -Женька вот слаб совсем здоровьем, легкие застудил, его бы куда в тепло, мальчишка умный, на конструктора учился. Если жив останется, большую пользу стране принести может. Гоги – очень горяч, грузинская кровь, она кипит, этого на виду надо держать.

   Потом поколебавшись сказал:

   -Ляхов. Непонятный человек, вроде, и свой в доску, но есть что-то в нем... какое-то склизкое, никак не могу понять, что.

   -Хорошо, покажешь его, будем тщательно смотреть за ним. А студента, надеюсь, вылечим, есть у нас небольшой запас чудо-таблеток. Иван-младший тоже грудью маялся, а сейчас полностью здоров, скажу Стеше с Полей, они его подлечат ещё и травками.

   -Матюш! – позвал Панас Матвея. – Тебе задание будет – приглядись к новеньким, ты пацан, любопытство тебе простительно, особенно нас интересует Ляхов. Просто, если заметишь что-то, что режет глаз, ну вот, как в случае с нашими – обратили же вы с Ваней-младшим внимание на их какую-то непривычную речь. Вот и сейчас... мало ли что выплывет...

   Иван-большой замыслил широкомасштабную диверсию, долго сидел над картой, выбирал места, потом на пару дней исчез с Игорем и неразговорчивым пленным, мужиком лет под сорок – Ерофеевым. Где были, что делали – не распространялись.

   В лагере стало заметно оживленнее, народу-то прибавилось, пленные по большей части хватались за любую работу, старались сразу стать полезными и нужными.

   Поля пропадала в лазарете – у неё появился первый больной, студент-москвич Женя, весь какой-то желтый, худющий и страшно кашляюший в первые дни. Они со Стешей пропарили мальчишку в бане с травами, дважды в день давали порошки, которые Панас принес откуда-то – ну не будет же Панас говорить, что эти антибиотики из будущего, когда даже пенициллин был ещё в стадии разработки, -трофейный порошок и все.

   И Женя потихоньку стал выправляться, жуткий, раздирающий все внутренности кашель начал затухать. Студент выползал на улицу, в первые дни укутанный, как матрешка, сделав несколько шагов, присаживался на какой-нибудь пенек, или кучу веток. Пленные радовались его выздоровлению, особенно его друг-товарищ Сева, он сиял как солнышко, видя что Женька выкарабкивается.

   Ляхов как-то в разговоре с Женьком поинтересовался, какие порошки ему дают.

   На что Женя, слабо улыбнувшись, сказал:

   -Горькие такие, полчаса горечь во рту стоит, сколько не запивай, а название, кто ж знает, просто порошок в бумажке.

   -Интересно, – протянул Ляхов, – где командир такой взял?

   -Какая разница? Самое главное помогает, вот уже кашлять совсем мало стал и хожу не задыхаясь.

   -Так-то оно так... – задумчиво протянул Ляхов, – но все-таки, интересно.

   -А ты поди и спроси у Батьки, может, просветит, – резко сказал подошедший Сева.

   А вечером буркнул в разговоре с Матвеем, неприязненно глядя на крутящегося у лазарета Ляхова: -Вот чего пристал... 'что за порошок?'. Чего вынюхивает? Сам-то по сравнению с Женькой – бугаина.

   Матюша насторожился, он тоже приметил, что тот как бы незаметно, а чем-то да интересуется, в отличие от всех остальных пленных ему почему-то надо было много чего знать, типа: откуда берут продукты, откуда оружие – все это как бы мимоходом, ненавязчиво, но это настораживало, не всех, освободившимся людям было не до этого, но Матвей, предупрежденный Панасом – замечал.

   И ещё Ляхов очень неприязненно поглядывал на Осипова, с какой-то долей зависти и неудовольствия. В разговоре с Иваном Шелестовым – Панас, как всегда, никому не сообщая, что и как, исчез на пару дней – за старшого оставался Иван – сказал, что как-то непонятно ведет себя Ляхов.

   -Выясним! – коротко сказал Иван, – постараюсь держать этого субчика на контроле!

   -Герби, – поинтересовалась Варя, – скажи, твой Пашка... Он в какой области исследованиями занимается?

   Герберт насторожился, а Варя возмущенно взмахнула руками, попав ему по носу:

   -Ужас, что вы все такие зашуганые? Во всем подвох ищете, что ваши, что наши – тотальная слежка, доносы, анонимки – стукачи, блин. Я тебя спросила не с целью шпионажа, вот доведешь своей подозрительностью – будешь спать один, или с девочками в веселом доме.

   -Найн, Варья, прости, привыкать подозрително, много яре.

  – -Ужас, сам себе-то хоть веришь?

   -Я, я – тебье тоже верить!

   -Я спросила про Пашку вот почему, – как маленькому начала говорить Варя, – после войны, особенно к концу двадцатого века – началу следующего, фармакология – лекарства, то бишь, будет очень прибыльной отраслью, одной из самых – многомиллионные прибыли... Ты Пашке своему намекни как-нибудь, чтобы переходил на разработку лекарств, тот же пенициллин – за ним после войны будущее. Этот пенициллин уже есть, пока самый лучший препарат, это антимикробное средство – америкашки начнут массово производить лекарства, а уж после войны... – мази, таблетки, уколы, дальше – больше. Я тебе дам несколько таблеток антибиотиков – так они станут называться, пусть твой Пашка поэкспериментирует, что-то да выявит, что-то да собразит. Если живы останетесь – начинайте производить лекарства. Пашка как ученый-разработчик, а ты как аналитик. Изучай рынок сбыта, спрос и все такое прочее, там долго рассказывать, но не прогадаете, точно!

   Герби обнял Варью:

   -Я подумать – потом. Я не знайт как, но как это... слух геен – идти, на две неделя в Раднево прибудет истребителни баталён, за партизанен. Много острожност – Гринья унд Васильёк не приходит!

   -Ох, Герби, спасибо, я за мальчишек очень каждый раз волнуюсь!

   ГЛАВА 12. Гринька сидел дома не высовывая носа по нескольким причинам. Сначала три дня жутко завывал ветер и сильно мело, казалось, что во всем мире только они трое и остались у живых и у своёй хате... Темнело, наверное, с полудня, за окном не было видно ничего, они сидели, не зажигая каганец, ребятишки тесно прижавшись к такой уже родной-привычной Евхимовне, Ядзя – рядышком, и вели бесконечные разговоры, благо Гринька, перенявший от Никодима много чаго полезного, за несколько дней до бурана натаскал у сенцы много сучьев, коряг и всяких обрезков-обрубков, топить печь было чем. Говорили обо всем: о погоде, об учебе, горевали, что нет с ними Стеши, и конечно же, львиная доля разговоров начиналась с Гринькиной фразы:

   -От, як прийдуть наши...

   -Гриня, все равно будет сначала трудно, война-то ведь не закончится после освобождения Березовки и даже Брянска.

   -Як так?

   -Ну, Гриня, смотри, там, за нами: Орел, Курск, Белгород, Харьков, Запорожье, Крым, Украина вся, Белоруссия – нашим до их гадского Берлина ещё через пол-Европы шагать и шагать, надо гадов выморить, вон как тараканов, а то опять полезут.

   -Эх, – сокрушался Гринька, – а я уж думал...

   -Географию надо знать, ты совсем на уроках ничего не слухаешь.

   -Слухаю я, да чаго-то вылетаеть усё, это вон Василь усё зная, от и вправду прохвессором станеть, если говорить зачнеть. Ну, да дядька Самуил прийдеть – поможеть.

   -Ох, Гринь, только бы живы были наши, только бы живы!

   Пани Ядзя рассказывала истории, усякие пьесы, як по радиво читала – мальчишки слушали, замерев. Когда утихло за окном, Ефимовна утром ужаснулась:

   -Гляньте-ка, замело нас по самые окна, не вылезем теперь на улицу.

   Дверь входная и впрямь не поддавалась под напором двух пожилых женщин и малосильных пацанят, упарились и стали ждать, надеясь на то, что в школе хватятся Ефимовны и отгребут снег от дверей. Так и вышло, после обеда их откопали дед Ефим и дядь Егорша. Уставшие, взмокшие они посидели, попили витаминного чаю, и поведали про новости.

   -В имении Краузе лютует Фридрих: пленные, прибив одного конвоира, того самого, что Стешку хотел ссильничать, второго – постарше, огрели по голове и связали, а механика и молодого садовника, над которым так тресся старший Краузе, увели с собой.

   -Наверняка порешили где-нито, на Ивана-то многие косились – и не из пленных хто, нашенские завидовали, что ён у Краузе на особом положении был! – подвел итог дед Ефим.

   -Жизнь человеческая одной копейки теперь не стоит! – вздохнула Ефимовна.

   Стукнула дверь в сенях – ввалились Шлепень с Яремой.

   -Чаго расселися, давайтя вона Лисовых откапывайтя! – с порога заорал Ярема.

   Деды не шелохнулись.

   -Я чаго вялел!

   -От, молокосос, я ж яго два года як, крапивою уваживал, кагда он у сад залез, а шчас ореть...Ты на кого, паршивец, глотку рвешь, а? Ты за что позоришь свою матку и бабу, а? Узял винтовку и думаешь, усё могёшь? От я до Фридриха дойду, расскажу, як ты службу нясёшь у Агашкиной Кланьки!

   -Хто поверить?

   -Поверють, я завсягда правду гаворю, Карл Иваныч зная!

   Шлепень подтолкнул Ярему к выходу:

   -Хади уже, хозяин хренов. Нет бы як нормальные люди сказал, допрыгаесси ты!

   -Чаго мне бояться? Партизанов нету, а свои мяне усе боятся!!

   -Дурррак! Пошли!

   -Деды, вы этта... як у себя прийдите, Марью спомогните откопать – ей до Краузе надо, тама ничаго не осталося, подъели усё за три дня.

   – От, учись, шшанок, як надо с людьми гаворить!

   Шлепень вытолкнул Ярему, а сам на минутку задержавшись, спросил:

   -Стешка не появилась?

   -Ежли б появилась, куды бы мы яё спрятали, под лавку не войдеть, – ответил Гринька.

   Три дня откапывали занесенную Березовку, потом на кое-как расчищенном небольшом пятачке перед комендатурой всех жителей Березовки долго и нудно пугали и стращали Фридрих и 'рыбий глаз'– Зоммер.

   Все стояли повесив головы. Одно радовало, пленные не контактировали с местными, и для Березовки это было просто счастьем. Обошлось без расстрелов и арестов, но Фридрих остервенело пролаял, что все работники имения теперь будут под особым контролем, «за малейший нарушений орднунг – ершиссен!»

   Вот и сидел Гриня дома как приклеенный – в Раднево идти в их худой обувке было невозможно, по едва расчищенной дороге почти непрерывно ползли немецкие машины. На обочине пережидать их движение не было возможности – едва сделав шаг в сторону от дороги, можно было провалиться в снег по пояс.

   Местные полицаи и приехавшие откуда-то из Бряньска или, может, Орла, какие-то немцы с собаками, попытались определить, куда могли уйти пленные, но снег надежно укрыл их следы.

   Кляйнмихель, радостный от того, что фон Виллов уехал на четыре дня – тот дотошно и скрупулезно отправлял все данные в Берлин, недолго думая, сообразил, как выпутаться, чтобы от вышестоящего начальства не было выговоров-замечаний...

   Доехал до ближайшего лагеря с пленными, договорился с давним знакомым – комендантом, и глубокой ночью все провернули как надо. А через день нашли в дальнем овраге заледеневшие трупы всех пленных, вот только механика и садовника с ними не было – похоже, где-то по дороге удавили их, а сами заблудились и замерзли – официально это звучало так. На самом же деле вывезли из лагеря двенадцать умерших пленных и инсценировали их смерть от непогоды.

   Варя что-то сильно волнуясь, ждала Герби из поездки, и вроде поехал недалеко – в сторону Орла, а тревога не отпускала. Варя изредка заходила на базар, перекинуться хоть парой слов с Ищенко, Толик был, можно было хоть пообщаться, сейчас же единственные, с кем Варя могла не опасаясь разговаривать, были Николаич и Гринька. Но Гринька пацан, а так не хватало живого нормального общения. Это там, в далеких теперь двухтысячных, Варя уставала за день от общения, а здесь было тошно. Перекинувшись несколькими словами с совсем стройным Николаичем – тот быстро пробормотал, что все живы, все нормально, Варя задумчиво, не оглядываясь по сторонам, пошла к дому, не видя, как за ней нагло прется здоровый рыжий немец, среднего возраста.

   Едва зашла в калитку, как этот верзила, мгновенно забежав во двор, ухватил её, зажал лапищей рот и потащил к дому. Варя мычала, пыталась брыкаться, но какой-то озверевший немец тащил её в хату. Она умудрилась зацепить ногой оставленное утром ведро, оно, загромыхав, покатилось по сенцам. Как молила Бога Варя, чтобы Руди оказался дома, этот здоровый, чем-то воняющий мерзавец вызывал рвотные позывы.

   И Руди, на счастье, оказался дома...

   Резко распахнулась дверь в хату, и в проеме возник Руди с автоматом:

   -Хальт! – заорал он, – Хенде хох!

   Рыжий остановился, не отпуская, впрочем, Варю от себя. Руди вгляделся и, наставив на рыжего автомат, громко и возмущенно заорал, Варя с пятое на десятое разобрала, что Руди орет на этого приблудного, что эта фрау его, и никто не смеет тронуть своими немытыми лапами, что если этот пакостник сейчас же не отпустит его фрау, он Рудольф, идет к шефу гестапо, а через день приедет его герр майор, и этому мерзавцу будет зер-зер шлехт.

   Этот гад выпустил Варю, толкнув её при этом, Варя, шатаясь, едва успела выскочить на улицу, и за углом дома её долго рвало. Руди облаяв и выгнав взашей этого гада, суетился возле неё, а Варе было так плохо, она позеленела. Руди торопливо наливал ей воду, а она вспомнив этого поганца, опять содрогалась – рвало уже одной водой.

   Руди бормотал проклятья на голову рыжего, грозился, что Герби разорвет этого лаусигера на куски, а Варю трясло, к вечеру поднялась температура. Руди явно матерился по-немецки, трогательно менял на лбу у Вари мокрые компрессы и ждал своего Герби так, как никогда в жизни до этого. Его подмывало взять автомат и расстрелять этого гада, посмевшего протянуть лапы к фрау его обожаемого Герби. Тем более Руди ведь не слепой – видел, что Герби очень сильно изменился за эти три месяца, стал мягче, повеселел, мальчик пошел на поправку – это был уже тот Герби, каким его знал и любил Руди. И благодарность за этого Герби к Варе у Руди зашкаливала.

   Варя металась всю ночь, звала какого-то Данилу, порывалась бежать, молила кого-то не оставлять Данилу, ещё чего-то... Руди умучился – он ждал рассвет и от отчаяния собирался бежать к их немецкому фельдшеру... только к утру, когда уже за окнами начало понемногу сереть, Варя перестала метаться и уснула. Руди вздохнул свободнее, затопил печь, поставил чугунок с травками. К обеду, подумав, побежал в баню, решил истопить, может, уже и Герби явится, а Варью он согласен и на руках в баню дотащить, лишь бы не болела. Руди понял, что Варя заболела от нервного потрясения, и температура не от простуды.

   Как обрадовался Руди приехавшему часам к четырем Герби, он только что не скакал, как радостный пес вокруг своего Герберта. А тот сразу просек – что-то не так.

   -Вас ист лос?

   -Кляйне проблем! – ответил обтекаемо Руди, не распространяясь при водителе.

   Едва зашли в хату, Руди горячо, повторяя постоянно абшаум(сволочь), рассказал про Варю. Герби в два шага оказался в маленькой комнатке, где беспокойно спала его Варья, он с жалостью смотрел на резко похудевшее лицо, на огромные синяки под глазами, на бледную, какого-то зеленоватого цвета, его любимую женщину и понимал, что вот за эту женщину он готов один встать против всего мира. Осторожно прикрыл Варью одеялом и на цыпочках вышел из комнаты.

   -Покажешь мне этого...

   Руди кивнул и сказал, что он истопил баню, только вот не знает, когда «надо закрывайт заслонка».

   Пошел в соседнюю хату, там с пятого на десятое пояснил зашуганной женщине, что ему надо. Она, озираясь, прошмыгнула в баню, проверила угли в печке, сказала, что придет ещё, через минут пятнадцать, пока закрывать рано, можно угореть. Руди собрал белье для мальчика, ворчал, что Герби опять лазил по окопам и вымазал шинель. Герби собрался покурить, а потом в баню, накинул шинель Руди и вышел во двор. У прохаживающегося вдоль улицы часового что-то пытался выспросить здоровенный рыжий унтер-фельдфебель. Часовой, при исполнении, только отмахивался:

   – Вайтер гебен!

   Герби позвал:

   -Геен фюр михь! Подойди ко мне!

   Рыжий, увидев погоны унтера, не спешил, а как-то злобно сплюнул:

   -Я старше тебя по званию, тебе надо – подходи, стану я к каждому...

   Герби заледенел, быстро подойдя к калитке, скинул шинель с одного плеча – блеснул майорский погон. Рыжий сбледнул, а фон Виллов крикнул Руди, чтобы тот немедленно шел в комендатуру и пригласил патруль для арестованного им, грубо отвечавшего и хамившего старшему по званию... унтер-фельдфебеля, наме?

   -Курт Лейбер, – буркнул рыжий, бледнея ещё больше.

   Руди обернулся быстро, часовой полностью подтвердил слова герра майора, и арестованный рыжий вместо теплого местечка, которого он усиленно добивался последние полгода, разжалованный, рядовым загремел на фронт. Кто бы стал слушать рыжего, когда оскорбления даже более младших чинов карались жестоко.

   Варя с трудом приходила в себя, её шатало из стороны в сторону, когда она потихоньку, держась за стенку или печку, начала ходить по хате. Как бережно ухаживал за ней Герби, он старался предугадать любое её желание, подать ли водички, проводить до дверей на улицу, до которых доносил её на руках, сокрушаясь, что его либе фрау стала очень легкой и худой.

   Только через неделю Варя пришла в себя. Теперь, если она куда-то и выходила, то постоянно пугливо озиралась и просто замирала при виде немцев, хоть отдаленно похожих на рыжего. Она даже не боялась, у неё просто сразу начинались рвотные позывы. Герби сказал, что тот уже на передовой, он – фон Виллов, своих врагов прощать не намерен и лично проверил, что Лейбер именно там, где и следует быть – на передовой уже.

   Герби спешил, он понимал, что время у них уплывает сквозь пальцы – в любой момент могла исчезнуть Варья, кто знает, насколько их сюда закинули, или он, Герби уедет аус Берлин. Вот и спрашивал Варью обо всем, ему очень понравилось выражение – «Предупрежден, значит вооружен!» Он жадно впитывал любую информацию. Варя, конечно, не была спецом, но кой чего знала, кой чего читала, иной раз ругалась на Герби:

   -Всего не запомнишь ведь, сам все увидишь, после войны!

   А про себя добавляла – если жив будешь!

   Приехавшие каратели не успели даже заселиться – их срочно перебросили километров за сто пятьдесят, там случился массовый подрыв аж двух эшелонов. Шедшая впереди первого эшелона дрезина ничего не обнаружила, эшелон благополучно проследовал дальше, а вышедший через пару часов за ним, второй эшелон и шедший ему навстречу эшелон с побитой техникой и ранеными, одновременно взлетели при встрече на воздух. Картина после взрыва была жуткая, больше недели разбирали последствия взрыва здесь. А ушедший на два часа раньше эшелон в это же время взлетел на воздух много южнее. И в обоих местах собаки довели карателей до большого щита с крупно выведенными на нем красными буквами: ДИВО. Дальше собаки, покрутившись, след взять не смогли.

   А у Панасова отряда был праздник, вернувшиеся из долгого и тяжелейшего похода, партизаны радостно делились впечатлениями, а Батька радовался, что обошлось без потерь.

   -Иван, ты гений, не устану повторять об этом!

   Осипов только головой качал и восхищенно ахал, он до последнего был уверен, что задуманная диверсия не удастся.

   -Ваня! – схватил он в охапку Шмелева, – ты стратег отменный!

   А Матюша случайно перехватил взгляд Ляхова, оччень нехороший такой, взгляд.

   После восторгов и объятий, пришедшие с задания пошли есть и отсыпаться, а к Панасу потихоньку подошла Полюшка и попросила его поговорить наедине. Панас насторожился, кивнул Осипову, чтобы тот вышел и выслушав Полюшку, тут же позвал к себе Осипова.

   -Александр Никитович, возьми Ваню-младшего, Акимченко, Каримова и арестуйте Ляхова, немедленно. Так же тщательно обыщите землянку, и арестованного ко мне!

   Ляхов, сидевший в пустой землянке и торопливо что-то писавший на листке серой бумаги, не успел, как говорится, и пикнуть, как его скрутили и почти волоком потащили в командирскую землянку. Осипов и Ваня-младший остались тщательно обыскать нары и под ними.

   Ляхов, со связанными за спиной руками, с порога начал орать и возмущаться, что его, патриота и верного солдата Родины, как последнюю собаку, чуть ли не за шиворот, протащили через лагерь!

   -Так, расскажи-ка мне, почему ты лез к нашей медсестричке? И не зайди к ней Стеша, ты бы её ссильничал?

   -Да не было такого, девка сама на меня вешалась, отчего же не уважить?

   -Вешалась до синяков?

   -Это не я, это кто-нибудь ещё, девка охоча до мужиков, вот кто-то и не сдержался.

   -Сколько тебе лет?

   -Тридцать девять, а что? -А девчушке семнадцать, в чем душа у неё держится, ведь светится вся! Ты ей в отцы годишься, а такую грязь льешь?

   -Заприте его в дальней землянке, пусть немного охолонится, и выставьте пару часовых – товарищ ушлый, все может быть.

   Ляхова увели, а Панас взял в руки этот листок, исписанный мелкими буковками почти полностью, и начал читать записи, сделанные Ляховым. Долго читал, потом велел разбудить Шелестова и Сергея, который Алексеич, те пришли, зевая, но когда Панас начал зачитывать выдержки, мгновенно проснулись.

   -Мда... скотинка редкая. Я только по фильмам был знаком с такими... особистами... Вот ведь сука, доживи до прихода наших, и попади эта гадость, – брезгливо сказал Шелестов, – к особистам, всех бы затаскали, штрафбат – самое легкое было бы.

   Оказалось, что рядовой Ляхов на этом листочке тщательно записывал все, что видел, и давал характеристики нескольким бойцам. Однозначно стало ясно, что есть еще записи, что и подтвердил Осипов, принесший самодельную, сшитую суровыми нитками тетрадку, которую едва нашли, она была спрятана в выдолбленной ножке стола. Рядовой Ляхов, вовсе не рядовой, а старший лейтенант, особист, Ляхович – тщательно и постоянно ведущий записи про всё и всех, делавший свои почему-то очень грязные выводы.

   Осипов смутно припомнил, что вместе с ним в плену был ещё какой-то молоденький деревенский солдатик.

   -Спрсите-ка Каримова-он мальчишка приметливый, может, что вспомнит, я-то плохой был .

   Каримов рассказал, что на них с тремя рядовыми, ранеными, но уцелевшими после тяжелого боя и успевшими доползти до кустов, набрели два рядовых – Ляхов и Лядов. Лядов был какой-то деревенский, такой скромный, послушный, исполнительный, а Ляхов на него покрикивал все время.

   – Мы подумали, что мужик постарше, вот и командует. Он как-то вскользь интересовался, как и почему мы оказались в лесу, не струсили ли мы, угомонился лишь, когда контуженный Иванов схватил его за грудки и заорал:

   -А ты, интересно, не струсил? Мы все раненые, а ты вон какой гладкий?

   -Да ты чего, я просто так, любопытствую, я, это, поваром был при кухне. – Повар, твою мать, каши сварить не умеешь, мы к тебе не лезем и ты нас не тронь. Я вот контуженный, как засвечу...

   Правда, когда в плен попали, Иванова очень быстро расстреляли, кто-то стукнул, что он из командиров, а какой он командир, сержанта только и получил. И Лядов тоже исчез как-то незаметно.

   А когда нас к Краузе набирали, он, Ляхов, то есть, вызвался водопроводчиком, а в бараке поплакался, что ничего такого не умеет, просто ослаб и вряд ли бы выжил в лагере. Мы его пожалели, прикрыли, так и мотался разнорабочим, и все как-то вынюхивал, кто что сказал, кто где был, мы думали, любопытный как баба, и очень он Осипова не любил, всегда так смотрел на него, тяжело. А Александр Никитович обо всех заботился, все по-честному делал.

   -Хорошо, спасибо, иди досыпай!

   -Ну что, дивовцы, имеем мы у себя в отряде крысу, мало того, что удачно заболел перед операцией, так ещё пытался Полюшку ссильничать.

   Сергей вскочил:

   -Почему сразу не сказал? Я ж ему башку назад заверну, будет задом наперед ходить.

   -Да, видишь ли, Полюшка мне только вот рассказала, если б Стешка не забегла...

   -Убью, суку, крысятника, – прорычал Сергей.

   -Ты послушай дальше... – Панас полистал тетрадку и на последних страницах присвистнул:

   -Так-так, записи свежие, ого, характеристики на каждого из нас с его выводами... Да... и носит же земля такую сволочню.

   -Я не понял, какая ему польза от этого? – удивленно произнес Панас.

   -Ну как же, вот придут наши, а тут готовое досье на всех вас – какие вы и что с вами делать. Где-то летом, в этом году Сталин приказ издал то ли 227, то ли 237. Там конкретно – «Ни шагу назад!» Если отступали – заградотряды из таких вот Ляховых их расстреливали. Варюхи нет – она, помнится, говорила, что после этого приказа немцам наступать стало ох как сложно, наши пятились, но уже не драпали. А ты думаешь, вот освободят Брянщину – вас всех сразу в армию, тут уже не будут смотреть на какие-то мелкие болячки, и в семнадцать лет ребята пойдут воевать. Сколько народу полегло, сколько в плену из-за рас...здяйства? Естественно, будет проверка всех вас этими вот, особистами, а мальчик наш – и не раненый, и под личиной рядового в плен попал, думаешь, за задницу не возьмут? А то и в лагерь загремит лет на десяток... А тут такой весь умненький – следил за всеми, на всех компромат накопал... заслуживает медаль, блин. Ещё и коммунистом идейным окажется...

   -Но ведь... – заикнулся было Осипов.

   -А про тебя вообще одна ненависть в тетрадочке, завидует он тебе ещё с лагеря. Ты и полудохлый, а людей к себе притягивал, а он такой весь положительный и никто к нему... кроме того мальчонки, Лядова. Пишет ведь сука: «Лядов не прошел проверку. Оказался слабым, пришлось пожертвовать...» Этот вот сержант контуженный и мальчонка деревенский из-за него смерть приняли, боялся, сука, что про него чего скажут.