Текст книги "Сороковые... Роковые (СИ)"

Автор книги: Надежда Михайловна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

   Пчеловодов кратко сказал, что давно вынашивал идею строительства завода по переработке отходов, желающие как бы находились, но все выторговывали себе какие-то привилегии, даже не приступая к делу. -Город растет, свалки эти достали, если заинтересуешься, пришлю тебе все бумаги.

   -Почему я? – спросил Гончаров. – Мы же с тобой, как бы помягче выразиться...

   -Да, – кивнул Пчеловодов, – так и есть, я никогда тебя не воспринимал иначе, как понтующегося мачо. Но сейчас... земля слухом полнится... Вот я и прикинул все, ты, говорят, стал совсем другим, мне батя мой всегда говорил – 'за одного битого-двух небитых дают'. Да и судя по тому, что ты всех этих лизоблюдов послал, дело с тобой иметь стоит.

   -Я подумаю, посоветуюсь с ребятами своими.

   -Одного я знаю – Ванька Шелестов. В соседних домах жили, крепкий мужик, уважаю, если все остальные такие-же, тебе просто позавидуешь.

   -Именно что – все такие настоящие.

   А вечером был звонок от Варюшки.

   -Серенький, – она так ласково и нежно называла его, что у Гончарова всегда становилось тепло на сердце.

   -Серенький, мой Данька безобразно меня эксплуатирует...

   -В чем, Варюш?

   -Да вот, пельменев ему и побольше сделать, ну я и размахнулась...

   -Ага, – засмеялся Гончаров, – на нас всех?

   -Привычка, блин, партизанская – на Маланьину свадьбу готовить. Ждем вас с Данькой через минут сорок, лады?

   -Пельменев твоих я ещё ой с какой поры жду. Буду, что-то захватить?

   -Да вроде все есть!

   -Понял, буду!!

   Мальчики Варины обожаемые приехали быстро, Николаич с женой, Иван тоже с женой, Костик с мамулей и двумя сестричками, Игорь с бабулей – славно так посидели.

   Мужики натащили фруктов для Вари, она бурчала, но кто её стал слушать??

   -Для Гербертовича, не тебе!!

   Данька внимательно приглядывался ко всем, видел их искреннее обожание друг друга и радовался за мамулю.

   Варя потихоньку позвала Серегу и Игоря на кухню.

   -Мальчики, я вот тут... понимаю, что наступаю на больное, но сама такая же, я вам... вот, смотрите, – она протянула тому и другому по большому черному бумажному пакету.

   Оба вытащили фото... своих любимых, оставшихся там... -Варь, Варька, это же... – у Игоря не нашлось слов, он порывисто обнял её и спрятал повлажневшие глаза. – Варь, дороже вот этих фоток для меня ничего нет.

   А Серенький, присев на диванчик, молча перебирал пять фоток, рвалось у него сердце надвое от любви и тоски.

   -Мальчики, вы на меня не обиделись?

   -Варюха, мы все в одинаковом положении, а твой жердяй?

   -Тоже есть, несколько кадров, – улыбнулась она сквозь слезы.

   Мужики дружно мотнули головами, не отрывая взглядов от своих таких юных и уже таких стареньких, если живы, жен.

   -Варь, через месяц, даже меньше, поедем??

   -Если разрешат, пешком пойду.

   -Игорек, ты где? – заглянула в дверь бабуля.

   -Баб, смотри, вот моя Степушка какая!! – бабуля долго-долго вглядывалась в счастливых внука и его далекую жену

   -Игорёшка, ты молодец. Такую славную Степушку выбрал. Сереженька, а твою женушку покажешь??

   Тот молча подал фотку.

   -Какая нежная девочка, а коса-то, – ахнула бабуля. – Не печальтесь, вам хоть недолго, но такая настоящая любовь выпала, да и должны же быть родные у вас там. Сама с вами поеду!

   ГЛАВА 17. Гринька как-то нечаянно подружился с Гущевым Колькой. Пацаны деревенские приглядели небольшой уголок на речке, где за кустами не видно было их с дороги, мало ли, сдуру кто пальнет. Вот Гриня и не рассчитал свои силы у жару.

   -Чуть было не утоп, да хорошо Колька Гущев як раз у кусты прибег, ну и подмогнул доплыть-то.

   Как ругала его Ефимовна, а потом, обессиленно опустившись на лавку, заплакала:

   -Гринь, ты что-то понимать будешь? Ведь ни у меня, ни у вас с Василем, пока никого нема. Я Бога молю за батька вашего, войне-то ешчё конца не видать, а Василь у нас не гаворит?

   Гринька потоптался на месте, почесал в лохмах и наверное, впервые в своей жизни, проникновенно сказал:

   -Я, эта, ня буду больше. И впрямь, прийдуть наши, а я як малолетка, не плачь Ехвимовна. Ей Бога, ня буду!

   Та только безнадежно взмахнула рукой, а Василь горько-горько посмотрел на него.

   -Василь, я слово дал!

   Ефимовна, поглядев по сторонам, пока не было вблизи никого, негромко хвалила Гущева у колодца при бабах, они поудивлялись:

   -От ведь, у такого батька хороший ребятенок вырос. От што значит, у бабки сваёй растёть, ёна женка добрая, помирать тагда собиралася, а сейчас гаворя – унука надо хоть до ХФЗУ дотянуть. Бабоньки, а ведь наши-то, сказывают, совсем недалече. Вон, погромыхиваеть, як у сорок первом.

   -А ну, пошла отседа! – заорала одна из них, увидев приближающуюся сплетницу Агашку.

   -От ведь, животина клятая, чисто баба любопытная! – она хитро перевела стрелки и замахнулась на выглядывающую из подворотни собаку, которая была как выразился дед Ефим:

   -Великого ума. Як немчура прийшли, она ни разу не гавкнула, знаеть, что стельнуть, не то что иные бабы!! – явно намекая на Агашку.

   Бабы, шустро похватав ведра, тут же поспешили по дворам, да и показавшиеся в конце улицы два полицая тоже придавали им прыти. Агашка же зацепилась языком с ними, но полицаи это не бабы – тут же шуганули придурошную куды подальше.

   В Березовке с отъездом Краузе стало намного сложнее с пропитанием – работавшие в имении худо-бедно были сыты, да и редкая из женщин съедала свой небольшой кусок серого хлеба – все старались отнести домой, сейчас же и этого не было.

   Ребятишки собирали на лугу щавель, из которого, добавляя крапиву, а то и лебеду, варили супчики. Гриньку дед Никодим давно научил определять луговые грибы – вот и показывали ему малолетние ребятишки свои найденные грибы, он сначала ругался, а потом молча отбрасывал несъедобные и растаптывал их ногами – мало ли какой малец перепутает.

   Ему усиленно помогал Колька Гущев, а потом как-то само собой пошло у них, собирать в недоступных для мелюзги кустах мелкую малину, дички яблонь, делили по справедливости на количество детей. Гриня попутно, зорким взглядом приглядывал, что может пригодиться у хозяйстве.

   На удивленный вопрос Кольки кратко сказал:

   -От прийдуть наши – усё сгодится!

   А Гущев как-то испуганно сжался.

   -Ты чаго?

   -Як чаго, я жеж сын гада!

   -Хе, сын, уся Бярезовка знает, што ты не в яго и бабу свою старую не бросил.

   -Я, Гринь, як наши прийдуть, буду у хфзу проситься, на станке хочу!

   -Э, не, я у дяревни батька буду ждать, и хай уже Василь пойдеть учиться дальше, ён грамотнай!

   В июле, в конце стало совсем напряженно, немцы – озлобленными, а местные полицаи повели себя по-разному.

   Еремец собирал потихоньку семью в дальний путь, где-то в западных областях, присоединеных у тридцать девятом годе к СССР, был у него стародавний дружок, от туда и собрался доехать, Агашка, припершаяся со свежими сплетнями и в сенях ухватившая последние слова, тут же разнесла по деревне, что Еремец убегаеть. И случилось так, что через пару дней Агашку увезли у Раднево, у тюрьму, больше в живых её никто не видел.

   А в Березовку почему-то переехал жить який-то помошчник у гестапо с беременной Милкой, которая вот-вот должна была родить от яго.

   Деревенские проскакивали бегом возле двора Шлепеня – немец занял самую крепкую хату, про школу уже никто не вспоминал.

   -Не до школы стало падлюкам! – ругался Гринька, таская школьные принадлежности, которые добрый немец не сжег, а просто приказал выкинуть в канаву. Ребятишки шустро, как муравьи, расташчили по хатам, Гринька крепко запомнил у каго чаго на хранении.

   Деревня жила ожиданием наших, ой как ждали люди, как с надеждой вслушивались в далекое, еле слышное иногда громыхание. У домах усе разговоры начинались:

   -От, як наши прийдуть...

   А в далеком Альфхаузене разгружали имущество Краузе-старшего. Пригнали десяток пленных, из ближайшего лагеря, на которых было страшно смотреть, скелеты в полосатых робах. Пашка, не выдержав, отошел подальше, потом, видя, что облепившие скелеты никак не могут затащить тяжелый, старый, ещё 17 века, буфет из дуба, шумнул двум солдатам, чтобы помогли. Пленные едва выползли из дома, Пашка громко скоманлдовал:

   -Отдих, двадцат минутен!

   А когда пошел в дом, столкнулся с последним, высоким и тощщим-тощщим стариком. Старик едва слышно сказал:

   -Вот где довелось увидеться, Пашка Краузе из Березовки.

   Пашка скосил на него глаза и, не останавливаясь, сказал:

   -Позже.

   После перерыва скомандовал пленным расставлять мебель уже в доме, под чутким руководством отца. А сам кивком подозвал того самого тощего старика:

   -Наме?

   -Степан... Абрамов, номер... – пленный назвал номер, а Пашка в ужасе вглядывался в друга своего далекого детства. Кивком указал ему на кастрюли и всякую другую кухонную утварь, чтобы аккуратно разобрал, а сам оглушенный пошел к фатеру, отзвал в сторону и в разговоре о том, что куда лучше поставить, добавил – умели они с фатером так разговаривать – вставляя в речь одно два слова не по теме.

   -Фатер, на кухне Степан Абрамов. Мой деревенский друг.

   Фатер, не меняя выражения лица, сказал только одно слово:

   -Понял.

   Пауль ходил по дому, покрикивал на пленных, а в голове крутились детские воспоминания – Степка был заводилой во всех шкодах и проделках. И вот увидеть его таким...

   Но фатер его не был бы Карлом Краузе, если бы не нашел выход. Через пару дней у него во дворе копошились полуживые пленные, три человека, отобранные лично Карлом, среди которых был Степан. Краузе-старший сумел-таки добиться, чтобы все трое жили у него в сарайчике и не таскались каждый день в лагерь. Степан ничем не выдавал себя, хоть и были рядом вроде надежные мужики, но будучи уже два года в плену, он столького навидался... Не выдерживали иногда даже, казалось, люди, сделанные из камня. Он не питал иллюзий насчет Пашки, но вот не смог сдержаться, когда тот проходил мимо, и рядом не было никого, и как оказалось, вроде к лучшему, хотя Степан не удивился бы, что и отец, и сын Краузе стали сволочами. Через пару недель, три пленных имели уже божеский вид, Карл не издевался, кормил их, по сравнению с лагерной баландой, вполне приличным супом, работать заставлял как положено, но не лупил, не орал много, сразу сказав:

   -Будете арбайтен, как положено, буду кормить, нет – назад в лагерь.

   Степу определил к лошадям, помня, как ещё мальцом ему удавалось подружиться с любым конем или жеребенком. Степан первые дни не отходил от трех лошадок, не мог надышаться запахом, чистил, расчесывал гривы, гладил их по мордам, постоянно дотрагивался до лошадок, начиная робко верить, что, может, суждено ему ещё пожить?? Пашка приехал навестить фатера с каким-то высоченным немцем. После обеда велел запрячь самую резвую лошадь и поехали они втроем – Степан и Пашка с немцем, прокатиться по окрестностям. На пустынной дороге, что вела к небольшой речушке, Пашка о чем-то болтавший с немцем – Степа не прислушивался, как-то вдруг спросил:

   -Стёп, как ты в плен попал.

   -Молча! – обозлился Степан.

   -Степ, это мой единственный друг, Герби, я ему как себе и фатеру доверяю.

   Степан вздохнул:

   -На границе я служил, Павел Карлович. На самой. Пять дней пятились, потом засада, бой был, ранен был сначала в плечо, не до раны было, затем – сразу взрыв и отключился... ребята, похоже, все там полегли... а я к ночи очнулся. Знать, не приняла меня старуха с косой, наверное, не все испытания прошел ещё... куда-то полз... лужу помню, из которой воду пил, пекло все внутри, а днем подобрали вот ваши. Во временном лагере военфельдшер был, сумел помочь, выжил вот, а потом по лагерям...

   Молчавший все время немец произнес:

   -Я бывайт аус Берьёзовка.

   Степка дернулся:

   -Паш, в нашей Березовке?

   -Да! Знайт Гринья и Васильёк Крутов, Ядзя Сталецкий... – он называл такие родные и такие далекие имена, а у Степана по заросшему лицу катилась слеза.

   -Cтепка, – негромко сказал Пашка, – ты поговори с фатером, у него в имении работали все наши, деревенские.

   -Какие наши? – не выдержал Степан. – Мы с тобой теперь по разные линии фронта.

   -Степ, а кто мешает нам оставаться людьми, а не скотами??

   -Расскажи это кому другому, – горько усмехнулся Абрамов. – Знаешь, сколько раз я молил небеса, чтобы сдохнуть побыстрее, ты представить не можешь, через что проходят пленные, эх, суки, а ты говоришь -люди! Тому Пашке, с которым закапывали в ямку молочные зубы, я бы поверил, а тебе, в этой форме... – он скрипнул зубами.

   Пашка тяжело вздохнул:

   -Но с фатером поговори!

   А Герби молча покачал головой, говорила ему Варья, что ой как долго будет аукаться война...

   Варья его разговаривала с Сереньким.

   -Серенький, так получилось, что Герби мне колечко задарил, сказал, что покупал в Париже, ещё в сороковом году, и чтобы никто не углядел, завязал в старенький поясок, а в другой конец засунул камушек, чтобы узлы были одинаковыми. Я туда флешку пристроила, а вчера дома развязала узелки, думала простая галька... вот, смотри!

   Варя протянула ему камушек.

   -Ни... чего себе? Это же брюлик? Ай да Герби, Варюх, мы с ребятами хотели скинуться тебе на исследования, а тут, похоже, хватит и останется. Может, Варь, найти Гербиного сыночка и рвануть тебе в Германию?

   -Нет, Сереж, я пока дома обследуюсь – что скажут. Ох, как я надеюсь, что маленький нормальный, без патологии!

   -Честно, Варь, мы с Игорем завидуем тебе по-черному – у тебя подарок от любимого человека с тобой, а наши... ведь даже не знаем, кто родился, смогли ли девочки наши родить, живы ли остались? Тяжко, одна надежда – съездить туда. Гринька наверняка в курсе всего, а Василёк твой... Надо же, на самом деле прохфессор, не зря Гринька его так называл. Уцелел ли их батька, или так и останутся сиротами при Ефимовне?

   -Леший – Лавр Ефимыч, великого ума и силы душевной человечище, редкий такой мужик, истинная белая кость, я им всегда любовался. Хотелось, чтобы его Матвейка уцелел. Эх, всем бы выжить, да впереди два года войны, понятно, что столько ещё поляжет. Вот и твой маленький дядюшка ещё жив! Варь, не поверишь, слезы закипают, это у меня-то! Скажи кто, что через десять месяцев Гончаров станет абсолютно другим?? Мать вон не перестает удивляться, все не верит, что я жив-здоров. Увидела шрам, тот, маленький – рыдала весь день, сказал же, что случайно, нет, ревет. Толик тоже говорит – боится, что родители увидят, жена уже немного успокоилась. Ты по ночам как спишь?

   -Да меня малыш оберегает. Когда беременная все время спать хочется, Герби пару раз снился, ничего не говорит, только смотрит грустно так. – Варя всхлипнула. – Ох, Серенький. Как это трудно, одно только радует – мы стали роднее родных!

   -Молчи, Варь, я по ночам ору, проснусь, минут пять в себя прихожу – сначала Полюшку судорожно ищу на кровати, а потом очухаюсь и до утра ни в одном глазу. Никакие психотерпапевты ни фига не помогут, война это незабываемо. Ладно, Варь, я пробью по своим каналам, что и сколько может стоить камушек, а колечко носи, не вздумай продать, не хватит денег – мы есть, оно дороже всех денег!!

   -Даже и не рассматривала такой вариант. Нам с Николаичем пензию за эти месяцы вернут, так что не совсем уж и бедная. Только душа трясется из-за обследования.

   -Одна поедешь?

   -Нет, с Ищенко. -Людмила как, не ревнует?

   -Людмила плачет: «как жаль, что отец не узнает про дитя!» – Варя не стала говорить, что жена Ищенко плачет и об их детках. – Собирается с нами тоже поехать, если все срастется.

   -Целый поезд будет, поди, Данька твой тоже?

   Варя с Николаичем долго и нудно сидели в очередях. Варю просветили, как говорится, снизу доверху, она посдавала все мыслимые и немыслимые анализы. Велено было приехать через десять дней.

   -Одно могу сказать, – утешил её пожилой, явно заслуженный врач, – визуально все в порядке, малыш развивается как положено.

   Варя еще порадовалась, что денег пенсионных хватило. Неделя, последующая за обследованием выдалась сложной – их всех замучили теперь уже не милиция, а ученые. Они дотошно выспрашивали все, конечно же больше всего их интересовал этот странный туман. А что могли сказать все?

   -Туман необычный, наваливался, как чугунная плита, становилось тошно, сознание резко уплывало, и выплывать из него было очень тяжело, особенно, когда туда затянуло. Обратное перемещение, мужики в горячке боя, да и сбросившие лишние килограммы, перенесли полегче. А вот Варвара из-за беременности тяжело в себя приходила.

   Потом случились две радостные вести – первая, самая важная – Варин малыш пока был здоров. Все показатели в норме, но как пойдет вторая половина беременности, однозначно сказать не взялся никто. А вторая тоже порадовала всех. На запрос администрации президента из архива ЦАМО прислали копии представления к наградам партизан отряда «ДИВО» и в списке этом стояли фамилии: Шелестова Ивана, Ищенко Сергея, Миронова Игоря, Гончарова Сергея, Степанова Анатолия, Кошкина Константина, Ушковой Варвары, Крутова Григория, Крутова Василия, Мироновой Степаниды, еще какие-то фамилии. В самом низу отметка, кому не вручены медали. Не так порадовало, что их представляли к наградам, как то, что эти вот списки датированные сорок третьим годом, подтверждали, что они действительно там были.

   На Победу им разрешили поехать туда, по возможности, рекомендуя, не сильно распространяться, что они из будущего, рекомендовано было представить себя потомками тех ребят.

   -Кому следует – скажете. Если кроме братьев Крутовых, кто ещё жив – наверняка уже в приличном возрасте, надеемся – сумеют умолчать о многом.

   Для подстраховки им выделяли двух молчаливых мужчин среднего возраста.

   Как волновались все, как ждали этого дня. Весна резко началась со средины апреля – к маю, вернее, к Победе, цвели сады, отцветали первоцветы – крокусы и гиацинты, начали осыпаться тюльпаны и кое где зацветала сирень. Мужики заметно волновались, но старались не дергаться при Варе, у которой уже слегка округлился животик, понимая, что ей волнения не нужны, да и в деревне ещё предстоят и радостные, и горькие минуты.

   -В Раднево стало совсем страшно, даже выходить на улицу! – рассказывала Ядзя, умудрившаяся добрести до Березовки. – Молодые ребятки не выдержали, все ведь уже знают, что наши наступать начали, хотели взорвать к такой-то матери это их проклятое казино, но один струсил, проболтался, вот всех и... Боже мой! Пацанятки, худые, мелкие, избитые, измученные, город в шоке – везде плач, эти гады лютуют, дожить бы до наших!! Как страшно, не люди кругом, а худшие из зверья, бешенством страдающие!

   -Гринька, не смей никуда ходить!! Только возле дома у дворе или у хате, пОнял? – сразу же завелась Ефимовна.

   -Чаго мне сделается? – По привычке проворчал Гринька и получил сразу два подзатыльника – и от Ефимовны, и от Ядзи.

   -От, чаго сразу драться? Ня буду! Хай ёно усе горить!

   Кто же мог предположить, что неуёмное Гринькино любопытство спасет усю дяревню через каких-то две недели??

   Деревенские изнывали, наши были уже совсем недалеко, сентябрь был пока что хороший – сухой, и многие не выкапывали картоплю, чтобы хрицам не досталося. И даже предсказываемый дедом Ефимом дождь – кости старые ныли, не пугал:

   -Наши прийдуть, и у дожж выкопаем, а с одной стороны ён нужон, чтоб эти гады утонули усе. Но нашим будеть хужее. Дед, хай твои кости подождуть нямнога!! – ворчала Марфа Лисова.

   Через деревню потянулись машины, теперь уже в обратном направлении, а на той самой высотке, где у сорок первом полегли наши, окапывались, возводили свои укрепления хрицы.

   -От будеть сложно их выкурить оттеда! – сокрушался Гринька.

   -Стратег ты наш, Никодимушка, бяяда с тобою, от Родиону придется не раз тебя отлупить.

   -Родион як прийдеть – самым послушным буду. Батька живога увижу и усе, успокоюся!!

   -Ой, Гриня, – сокрушалась Ядзя, – ой, не зарекайся, дед твой всю жизнь с выкрутасами жил, и ты, ну, чистый Никодим, уродился же внучок!

   Как-то враз забегали-засуетились полицаи, деревенские злорадствовали, говоря, что вот запекло у сволочей под задом.

   Немец, который Милкин еще три эсэссовца собрали полицаев у Шлепеневском дворе, а Гриня как всегда-полюбопытничал. Что-то громко лаял Милкин хахаль, лежащие неподалеку в бурьяне Гриня и Колька вслушивались, чаго он там гаворить. Гринька за два года сильно насобачившийся понимать их, насторожился:

   -...завтра... чтобы все было исполняйт. Операцион рано утр... не жалеть никого... – доносились слова с порывами ветра, натягивающего хмарь. – ...Самый болшой сарай, загоняйт алес, устрашение... много фойяр, сжигайт! Секретност сохраняйт!

   Гринька дернул Гущева за рукав, аккуратно, стараясь не хрустнуть сухими будыльями и сильно не шуметь, выползли из бурьяна и задали стрекача огородами, к деду Ефиму.

   -Дед, дед, – едва переводя дыхание, проговорил Гринька. – Дед, этот гад, Милкин, приказ полицаям отдал, сгонять на рассвете в четыре, усех у Ганькин сарай и там нас усех сжигать стануть.

   -Да ты што? Ай придумал?

   -Не, я такога придумать усю жизнь не смагу. Дед, они какое-то устрашений задумали!! – ребятишки испуганно смотрели на него.

   -Значится так, ребяты, – дед подумал, – сейчас потихоньку попробуйтя своих предупредить, кто понадежнее – тожа, а паникерш уже ночью, а то начнут как куры квохтать, немцы жеж тоже не дураки, поймуть и тагда усем нам крышка. Гринь, тябе народ уводить, у лес, им не до нас станеть, у лес не полезуть, наши-то рядом, громыхаеть он как, чагось сильно скрипить и воеть ай какую оружью новую придумали?? Скажитя, штобы тряпки не брали – воды и еды якой. День пересидим, а там, Бог дасть, и наши будуть у дяревне. Узлы лишния буду сам выкидать!! Ешче скажитя – шчас не до выбору, или убегать, или сожгуть усех, а и по бугру наши як звездануть, усе хаты, што рядом, порушатся...

   И где ползком, где перебежками мотались Гриня с Колькой по дворам самых неболтливых. Говорил только Гриня, ему, в отличие от Кольки, верили сразу. Знали, что Никодимов Гриня врать не станеть, бабы на удивление, не переспрашивали, бледнели и испуганно крестились. К ночи половина деревни была готова к уходу.

   Полицаи 'случайно'нашли у Марфы Лисовой четверть мутного вонючего самогона, который она, ругаясь и рыдая, пыталась выпросить обратно, деток лечить зимой от простуды. Те гоготали и усмехались, один из них, пришлый, как-то мерзко гоготнул:

   -Завтра вам ничего не понадо... – его ткнули в бок, и он заткнулся.

   Марфа, тетка сметливая, тотчас же сложила два и два и порадовалась, что ушлый Никодимов унук оказался в нужном месте и услышал... Полицаи к вечеру собрались в хате Еремца, а деревенские, радуясь, что хмарное небо затянуло и нет луны, очень осторожно, задами, уходили в недальнюю посадку, где их уже ждали дед Ефим, Гринька с Василем, Ядзя, Ефимовна и баб Марья.

   Где-то к половине третьего почти все жители были здесь, тревога ощущалась в каждом, ждать никого больше не стали, время почти не оставалось, и потихоньку двинулись к лесу, стараясь до четырех уйти подальше. Лес был неподалеку, и даже в кустах поутру их сложно было заметить, а когда рассветет -ишчи ветра у поле.

   И все-таки немцы выпустили несколько снарядов по ближнему лесу, нашли-таки они кровавую жатву – ковыляющие сзади всех тихие старики Цвиковы, так и лежали у куста, как и шли – держась за руки. Там их и похоронили, под негромкий бабий плач. Это потом, отойдя подальше, они зарыдали погромче.

   Оставив всех возле густых ещё кустов терновника, Гриня с Колькой – Василя оставил с Ефимовной – рванули к опушке...

   В Березовке что-то горело, поднимался дым, а потом случилось что-то страшное... враз как-то далеко заскрипело-заскрежетало, звук послышался неприятный и каак... понеслось на деревню, вернее, на бугор, где хрицы устроили блиндаж, что-то непонятное, летели какие-то молнии. Земля тряслась, встала дыбом, вверх взлетали огромные комья, бревна, половина орудия, какие-то ящики, бочки.

   Гринька орал и плакал одновременно, в скрежете и грохоте взрывов голос его не был слышен, но Колька отлично понял что кричал Гринька:

   -Наши!Наши!!

   Его кто-то тронул за плечо – Гринька обернулся и увидел дедов – Ефима и Егора – те тоже что-то радостно кричали. Потом скрежет стих, только угрожающе погромыхивали вдалеке орудия. Гринька поковырял пальцем в ушах:

   -От это да! Дед, чагось это было?

   -Якаясь новая орудия! Гриня, глянь-кась. Чаго тама двигается?

   -Вроде машины, – вглядываясь, пробормотал Гринька, а потом, приглядевшись к быстро нарастающим точкам, заорал:

   -Танки!! Дед Ехфим, танки, и кажись... наши!!

   Колька тоже напряженно вглядывался и вдруг вскочил и заплясал как дикарь:

   -Наши, наши, он звязда сбоку! – Он орал и утирал чумазой рукой слезы, а они усе бяжали и бяжали. Деды истово крестились на такие долгожданные, такие родные танки, которые, попыхивая сизым дымом, резво мчались у Бярезовку.

   -Дед, мы побегли?

   -Пагодь, Гринь, може хвашисты ешче не убягли?

   Танки, сделав несколько выстрелов, достигли деревни, там два из них остановились, остальные помчались дальше, а Гринька, приплясывая от нетерпения, орал:

   -Деда, давай хадим туды. Наши жа!

   И поспешали по дороге два пацана и старый дед Ефим побег у дяревню, а Егорша, как ему ни хотелось вместе с ними, побег за остальными деревенскими, сказать, что НАШИ у дяревне.

   Чумазые танкисты столпились у колодца и, передавая ведро с водой друг другу, пили, обливали головы и разгоряченные лица.

   -Гляньте, ребята, первые жители, похоже! – сказал чумазый танкист.

   Танкисты обернулись в сторону дороги, а по ней раскинув руки и что-то громко крича бежал худой патлатый мальчонка, за ним, немного поотстав – второй, а сзади, задыхаясь, останавливаясь на секунду и опять пытаясь бежать – поспешал дед преклонного возраста! Мальчонка меж тем добежал, взглянул на всех дикими глазами.

   -Дяденьки, вы ведь наши?

   -Ваши, ваши, – дружно ответили ему, и он, заорав, подпрыгнул к самому ближнему и, крепко вцепившись в него, отчаянно зарыдал.

   -Ну что ты, мужик?

   -Дяденьки, дяденьки, как мы вас долго ждали!

   Подбежавший вторым парнишка застеснялся, молодой танкист раскинул руки.

   -Чего ты, иди, я тебя обниму!!

   И этот разревелся, а подбежавший дед резко остановился, поклонился до земли и дрожащим голосом сказал:

   -Ой, сынки, ой, ребяты, дождалися!

   Деда бережно обнял старлей, а дед, худенький, старенький тоже разревелся

   -От радости это, дожил, дождался!

   А из леса как-то разом высыпало много народу. Бабы, ребятишки, старики – все бежали в деревню. Первыми, конечно же, добегли ребятишки, за ними налетели измученные, худющие, но счастливые бабы.

   Все смешалось – танкистов обнимали, целовали, заливали слезами, а в деревню вступала усталая пехота.

   И была у Бярезовке радость, такая же случилась потом ещё на Победу. Как враз оживились и помолодели бабы и старики.

   – Наши прийшли, усе, ня будя хвашистов боле!

   Уставшие солдаты располагались на ночлег, тут и там слышался стук молотков и топоров, это соскучившиеся по мирной работе руки солдатские кололи дровишки, подколачивали отскочившие доски, заменяли прогнившие на крылечках – солдаты как могли помогали бабам

  . Топились все деревенские баньки, у полевой солдатской кухни толпились ребятишки, и повар от души накладывал им солдатской каши.

   -Нет, малышка, так не пойдет, – гудел пожилой повар маленькой девочке, у которой не было ни миски, ни какой другой тары, и она подставила руки.

   -Вась, дай-ка котелок!!

   Наложил в котелок каши и сказа:,

   -Только принеси его обратно.

   -Спасибо, дяденька, я матку накормлю и принясу, ёна не встаёть савсем.

   -Ох ты, Вась, добеги до медсестрички, пусть глянет на болящую, ты, малышка, скажи, где живешь-то??

   -Дядь Петя, – всунулся счастливый Колька – уже знавший как звать повара, – я провожу.

   А медсестричка разговаривала с Василем:

   -Мальчик, ты должен заговорить, вот увидишь, за нами пойдут другие, если будет палатка с крестом медицинским, ты, Гриня, пойди к любому доктору, он посмотрит братика, может, чего подскажет, дельного!! Ох, какие у него глаза, чисто васильки!

   К вечеру пришли из леса Леший, Степанида и Пелагеюшка, опять были слезы, девушек уже и не надеялись увидеть, а они обе живые и с детушками.

   Василь как-то враз прилепился к маленькой Дуняшке, а Гринька с такой тоской глядел на неё, вздыхая:

   -Чистый батька, Игарек!

   Разбирая угол в шлепеневской избе, солдаты нашли маленького мальчика, с месяц от роду. Когда пожилой старшина вынес едва пищащий сверток, толпящиеся вокруг деревенские сразу смолкли. Потом ахнула Стешкина бывшая свекровь:

   -Батюшки, этта ж Милка сволочь сваво дитя бросила?

   -Да ён же немчура клятая! – закричала бабка Савельевна. – Та яго надоть за ноги и об...

   -Тихо, бабоньки! – перекрыл начавшиеся крики старшина. – Этот малыш совсем не виноват, что его родители оказались сволочугами, какой он немчура, вон еле пищит от голода. Покормить бы его!

   И тут всех удивила Пелагея.

   -Давайте его мне, где один там и второй вырастет, не хвашисты же мы в самом деле.

   -Точно, не та мать, что родила, а та, что воспитала! Ай, девочка, какая ты молодчина! Поймите, сельчане, он в своей жизни ничего не сделал плохого, разве только меня обмочил, – засмеялся старшина, и вслед за ним засмеялись сначала робко, а потом все смелее и сельчане.

   -Вот и хорошо, мы тебе, девочка, чем сможем – поможем, как назовешь-то сынка?

   -А как Вас!

   -Ох, ты! – подкрутил ус старшина. – Тезка, значит, будет мне, жив останусь – навещу непременно после войны. А зовут меня Андрей Никитович.

   -От и будет у тебя, Пелагеюшка, Сергей и Андрей у сыновьях, бабы, неуж не поможем ростить мальцов? – воскликнула Ефимовна.

   -Чаго уж тама! – Поддержала её Марфа Лисова. – Где усе, тама и энтот, приблудыш! Дитё и в самом деле – безвинное. А сироту пригреть – дело Божие!

   Долго не могла уснуть взбудораженная деревня, и спали впервые за два долгих жутких года – спокойно, теперь можно было ходить с поднятой головой – наши же у деревне!!

   Поутру провожали танкистов, низко кланялись им, желали уцелеть и возвращаться хоть поранетыми, но живыми, у родные хаты.

   Андрей-найденыш оказался светленьким, с голубенькими глазками.

   -Ну вот, Полюшка, – гудел Леший, – один внук на Сяргея помахивает, а второй на тебя, я теперь такой богатый дед – четыре внука и одна девочка.