Текст книги "Сказки и песни цыган России"

Автор книги: Н. Гесслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

– Православные! Не губите безвинную душу. Это кольцо ему не вами подарено, и не вам его за это судить! – и бросает на площадь то кольцо, что ему мастера–ювелиры сделали.

Набежали люди, стали кольцо смотреть, стали надпись читать. Короче сказать, не допустили казни. А пока шум стоял да разбирались, кто прав, а кто виноват, Зеленый Околыш подземным ходом пробрался к румыночке в спальню и подбросил ей кольцо, подаренное князем Блугмертом. Сделал дело, вернулся, ждет. Приходит Ванюшка.

– Ну как? – спрашивает Зеленый Околыш.

– Да так и так, так и так, прилетел ангел, крыльями помахал и велел не губить безвинную душу...

– Да то не ангел, – засмеялся Зеленый Околыш, – то я тебе на помощь прилетал.

Однако дело–то уже далеко зашло, уже и князь Блугмерт, хоть и одурачили его, но он–то знает, в чем дело. Надо что–то делать, чтобы румыночку отсюда увезти. Вот и говорит Зеленый Околыш Ванюшке:

– Ступай по подземному ходу к румыночке, скажи ей, чтобы к свадьбе готовилась и ни о чем не беспокоилась, мол, все я устрою, как надо, только возьми у нее платье подвенечное.

Пошел Ванюшка к своей возлюбленной румыночке, сказал ей, как Зеленый Околыш приказал, взял подвенечное платье, обратно воротился.

– Принес?

– Принес.

Побежал Зеленый Околыш к портным:

– Сделайте мне точно такое же платье, как это, чтоб рост в рост, складочка в складочку было, чтобы ни в чем не было разницы.

Сшили портные платье. Так сшили, что самый зоркий глаз различить не сможет. Ладно. Побежал тогда Зеленый Околыш к мастерам–художникам.

– Сделайте, – говорит, – мне куклу, чтобы никто ее от румыночки отличить не смог, чтобы умела эта кукла шевелиться и головой качать.

Сделали художники так, как их Зеленый Околыш просил. Получилась чудесная кукла – точная копия румыночки. А заведешь эту куклу – она начинает головой качать, как живая.

И вот настал день свадьбы. Весь дворец к празднику готовится. А Ванюшка пробрался тайком по подземному ходу к своей возлюбленной, поставил куклу, одетую в подвенечное платье, перед раскрытым окном, завел ее, а сам со своей румыночкой по подземному ходу из дворца выбрался и на корабль.

Народ смотрит на окно невесты, видит, как она кланяется. Стали говорить между собой:

– Вот счастливая какая, смотрите, как радуется, как нам улыбается...

А тут и князь Блугмерт в карете едет. Видит: румыночка головой кивает. Вышел он из кареты, поклонился ей, подумал, что это она его приветствует. Идет князь Блугмерт во дворец, в спальню к румыночке заходит. Подошел он к кукле, обнял ее, чувствует – холодная.

– Ты, – говорит, – не заболела ли случайно? А румыночка все кивает и кивает головой.

– Может, тебе врача этого позвать? Румыночка опять головой покачала.

– А может тебе в постель лучше лечь? Румыночка и на это согласна.

Подхватил ее князь Блугмерт на руки, ко как увидел, что не человека, а куклу в руках держит, так замертво и упал...

А Ванюшка, как только пришел на свой корабль, простился с Зеленым Околышем, а в благодарность отдал ему все золото, что корабельщики наторговали.

Натянули капитаны–корабельщики паруса, подняли якоря, и прощай Румыния!

Встречали Ванюшку и его красавицу–румыночку с пушками–пальбою и с великою славою. Отец его названый и сестричка устроили по такому случаю бал–пир на весь мир. Женился Ванюшка на румыночке и стал государем. А потом и настоящих своих родителей вспомнил. Вот и стали они все вместе жить–поживать и добра наживать.

110. Как цыган Ивка разбойника Беляцкого поймал

[110]110
  Оригинал взят из публикации В. Н. Добровольского «Киселевские цыгане» («Живая старина». 1897, т. 7, вып. 1, с. 18—26).


[Закрыть]

Что делал этот Беляцкий? Разбойничал он в Смоленской губернии и такой страх навел на всю округу, что его именем даже детей пугали. Какие только истории о нем ни рассказывали, и не поймешь, чего в этих историях больше – правды или обмана! Не раз ловили Беляцкого, да только не смогли в остроге удержать. Знать, не держали его кандалы, коли трижды он из тюрьмы убегал.

Нападет разбойник на господский дом, обчистит все, но душ людских не губил. Барышню повозит с собой да и отпустит: иди, матушка, восвояси.

В Смоленском уезде напал он на имение местной помещицы Марии Петровны. Мария Петровна знала, что делать. Пошла она прямо к губернатору, на колени перед ним упала:

– Ваше превосходительство, как быть: дома жить или из дому бежать? Как быть, когда в поместье покоя нет?

Вы не подумайте, что она хотела унизиться перед губернатором, чтобы разжалобить его. Это она пристыдить его хотела. А что губернатор ей сказал? Губернатор сказал:

– Будьте спокойны, сударыня! А она ему что?

– Как хотите, ваша милость, но, если вы не защитите нас, мы знаем, где у царя ворота открываются.

Крепко рассердился губернатор. – Полиция, – говорит, – никуда не годится. Однако исправника он к себе вызвал и принялся бранить его:

– Какой же ты исправник, коль в уезде твоем грабят разбойники безо всякого препятствия? Разыскать их немедленно! А до той поры в доме своем не появляйся, не хочу я за вас, бездельников, отвечать. Что это такое? Мне, самому губернатору, приходится разбойников ловить.

Принялась полиция разбойников искать: и становые, и исправник, и из соседних уездов исправники – никого не могут найти. Словно пропал Беляцкий, и шайка его пропала. А ведь ездили по двенадцать человек разбойники.

Решили совет держать. И тут наш старик становой Лебедев встал и говорит исправнику:

– Мы хоть целый год будем искать, да ничего не сделаем. Есть у меня человек, он один нам может помочь.

– Кто этот человек? – спрашивают.

– Да цыган Ивка.

Приехал ко мне исправник по совету станового и взмолился:

– Что хочешь, то и делай, только помоги. Жизни нет никакой. С каких пор уже дома не был. Бери, что хочешь, только окажи услугу.

– Что ж, помогу я, если помещик позволит.

А дело тут вот в чем. Как–то раз приезжал Беляцкий к помещику нашему. Переоделся купцом разбойник. Привез он ему две шубы продать: одна американских медведей, а другая барашковая. Не сразу, но помещик догадался, что перед ним Беляцкий, а шубы – краденые, и потому не стал он покупать – побоялся. Уходя, разбойник сказал:

– Все у вас будет цело в имении да и соседей ваших я трогать не буду, если ваши цыгане от меня отстанут.

И тогда помещик велел, чтобы мы не трогали Беляцкого.

Поехал исправник к помещику и рассказал, что творит разбойник по губернии. Рассердился помещик:

– Уж если он так безобразничает, то пусть Ивка ловит его. Только ты, господин исправник, не обижай цыгана, а за труды заплати хорошенько. Ты учти, что в этом деле можно и головы лишиться. Видал я этого разбойника – подлец отменный: глаза, как у волка.

– Я, – пообещал исправник, – сто рублей Ивке дам.

– А я на том свидетель. Только смотрите, может быть, вы его поймать не поймаете, а раздразните только. После этого он мне жить не даст.

Отправились мы с исправником в Смоленск, а из Смоленска я пешком пошел, как бродяга непомнящий, по дороге в Красненский уезд. Я заранее знал, что Беляцкий со своей шайкой прячется в трех верстах от села Уварово, где держал постоялый двор Пярекста. Беляцкий снюхался с его дочкой, и, что ни украдет, что ни награбит, все к нему, Пярексте, несет.

Пришел я на постоялый двор.

– Здравствуйте вам!

– Здравствуй!

– А не поставите ли, хозяин, самовар?

– Можно. А откуда ты пришел?

– Да, считай, целый свет обошел, бродяга я непомнящий. Что ты у меня спрашиваешь, у бедного странствующего человека?

– Ну, выпьем чайку и познакомимся.

Поставили самовар, чай пить стали, а я все в окошко поглядываю, делаю вид, мол, боюсь, как бы не схватили меня.

– Так вот что скажу я тебе, – говорю я хозяину постоялого двора, – три года уже я странствую, от самой Сибири иду. Есть у меня вещи кое–какие. Не купил бы ты их?

– А какие у тебя вещи?

– Есть у меня посуда серебряная, холст есть, господские шубы, есть дорогая господская одежда...

– И где же она, эта одежда?

– Спрятана.

– А когда ж ты мне ее привезешь?

– Скоро.

– А как мы все это сделаем?

– Сделать надо так, чтобы никто не знал об этом. Назови время, я одежду и привезу.

– Ну это дело надо водкой обмыть.

Подал хозяин водку, себе стакан налил, мне тоже.

– Ну–ка выпьем за знакомство.

Выпили. А тут и дочь Пярексты подошла, та самая, которая с Беляцким путалась. Красавица. Села она за стол и начала:

– Какой славный парень. Что, если он с Беляцким познакомится?

– Парень–то я хороший! Кабы мне еще дело нашлось, а то надоело бродяжить.

– Будет мне от тебя польза – пристрою... Хочешь к господину Беляцкому пристать? Слыхал про него?

– Слыхать–то слыхал, да только видеть не приходилось. Знаю я, что ухватка у него молодецкая. Пристрой меня к нему. А за это подарок получишь.

– Пристрою, пристрою, благодарен будешь.

– А как же я с ним познакомлюсь?

– Приезжай тогда–то и тогда–то да вещи приноси.

– Хорошо, приеду, пускай Беляцкий сам уверится, что я в деле ловок, а ты своей рекомендацией нас соедини... А в котором часу приехать?

Подумал, подумал Пярекста и говорит:

– К полночи приезжай. Будет тебе Беляцкий.

Поблагодарил я хозяина, за харчи заплатил да за выпивку, а он мне опять:

– Такого–то числа приходи. Увидишь Беляцкого.

Как узнал исправник про мои похождения, так возрадовался – аж расцеловал. Устроили мы совет, чтобы решить, как разбойника брать. Доложили обо всем губернатору. Он приказал дать нам в помощь солдат. Сели мы на почтовых, за солдатами поехали. С нами следователь увязался. Взяли мы человек пятьдесят солдат вооруженных и за день до встречи приехали в Уварово, к дому Пярексты. Расставили солдат: около хлева, около дома. Да так расставили, чтобы не заметил никто. Приказали солдатам: как услышат «ура», так цепью вокруг дома пускай выстраиваются. Пярексту с женой и дочкой связали, чтобы из дому не выходили, и стражу к ним приставили. Одного солдата поставили в сенях, в скрытном месте: как только кто войдет в комнату, то должен был он дверь на клямку прихватить. А еще одному солдату наказали, что если разбойники верхом приедут, то, как только в избу войдут, брать лошадей и угонять их подальше от дома. Это чтобы разбойников пешими оставить, если по несчастью кто–нибудь из них вырвется.

Вот сидим мы. Уже и двенадцать часов пробило – нет никого. Вдруг в первом часу ночи являются на шести лошадях двенадцать человек – на каждой лошади по два седока. Беляцкий ехал впереди со своим кучером Егором Михайловым. Едва подъехали разбойники к постоялому двору, Беляцкий (хитер он был, однако) распорядился:

– Проезжайте все мимо, только мы вдвоем с кучером заедем, а вы остановитесь неподалеку: мало ли что? Вдруг кто наедет и узнает, что здесь наша шайка.

Ускакали разбойники и остановились в версте от постоялого двора. А Беляцкий с кучером как соскочили с коня, так к дому пошли. Едва закрылась дверь комнаты, как вышел солдат из потайного места в сенях и дверь на клямку прихватил, а второй солдат на лошадь сел и в деревню умчался. Вдруг послышался крик «ура». Тотчас же солдаты цепью окружили дом.

– Огня! – закричал Беляцкий. А кому огонь подавать? Все связаны. Видит разбойник, что за окном люди снуют, тронулся к двери – не пускают, рванулся к окошкам, а там солдаты стоят. Схватил он стул и бряк в окно, а солдаты из ружей палить начали. Принялись разбойники из револьверов отстреливаться. Пальба пошла на всю округу. Услышали разбойники из шайки, что Беляцкий в засаду попал, развернули коней и пустились отбивать его. Едва не отбили. Настоящий бой был. Следователь, что приехал вместе с нами, с испуга на колени встал, взмолился:

– И что за черт меня сюда принес?! Ведь не мое же это дело! А теперь останутся дети мои сиротами.

Исправник поначалу тоже оробел, да только должность его была такая, что на себя пенять не приходилось. Поворотил исправник солдат и приказал:

– Глядите, разбойники кучей идут. Стреляйте в эту кучу – в кого–нибудь попадете.

И вправду, по счастью солдаты сразу же прикончили нескольких человек, и разбойники воротились восвояси.

– Слава богу, оборонились! – облегченно вздохнул исправник. А тут и у Беляцкого порох и заряды кончились, и он крикнул через дверь:

– Теперь берите меня!

Только никто не отважился идти к нему. Назначили двоих солдат. Пошли они с ружьями наперевес, а третий со свечой сзади. Так в комнату и вошли. Видят: сидит Беляцкий на стуле и руки на груди скрестил:

– Берите меня!

– А пистолет где твой?

– Какой пистолет? Я не стрелял. Это вы стреляли. Может, вам со страху показалось, что я стрелял?

Егора Михайлова нашли на печи за трубой. Связали их обоих, стали избу обыскивать. Нашли оружие – под печью спрятано было, деньги тоже нашли и драгоценности: ложки, бокалы дорогие...

Посадили разбойника в тюрьму. Тот прокурора потребовал.

– Желаю я кандалы снять, – сказал Беляцкий, – потому что вам от них никакой пользы нет.

– Как так нет пользы? – усмехнулся прокурор. – А коль желаете – сами скиньте, попробуйте!

Ударил разбойник ногой об ногу – упали кандалы. Прокурор крикнул:

– Заковать Беляцкого заново, двойные кандалы повесить.

Заковали, а тот снова как ударит ногой об ногу – кандалы врозь.

– Только совесть меня и сдерживает, а то давно бы из тюрьмы убежал.

Так или иначе, но Беляцкий бежал из тюрьмы, сделал подкоп и ушел, забрав с собой четырех сибиряков. А потом телеграмму дал: «Исправника убью из револьвера, а у Ивки язык отрежу».

Приезжал ко мне разбойник ночью, жену мою пытал:

– Где твой хозяин?

– Нету хозяина. В Смоленск уехал. Опять пригрозился он мне и исправнику:

– Доберусь я до них. Дома не найду – в Смоленске достану.

Долго мы с исправником остерегались разбойника. Тот все лето в штатской одежде ходил. Раз слышит – звонок: какой–то гость с кучером приехал. Посмотрела дворовая девка на гостя да сразу и взвизгнула:

– Вы господин Беляцкий!

Тот увидел, что его признали, и был таков.

Наконец поймали разбойника, где–то около Полтавы, в земляную тюрьму посадили, где и закончил он свою жизнь.

По виду Беляцкий был русый, а скорее даже рыжий, глаза волчьи – по кулаку. Был он ломоносый, походка у него была важная, видать, барской крови человек, с образованием. Говорил разбойник умно и речисто, никто перечить ему не мог. А законы знал получше всякого прокурора. Был он горячим; как стукнет кулаком по столу – кровь стынет. И по разбойному делу был большой мастер: на окошко тряпицу наложит и вынет безо всякого шума. Стрелять в него бесполезно – не попадешь: заговор знал от пули, свинец не брал его. Только одним можно было его убить – медной пуговицей, потому что от меди заговора нет. Да разве кто об этом мог догадаться?!

111. Как цыганский купец с богатым купцом поссорился

[111]111
  Записана в Б. Вишере Новгородской обл. от А. Е. Михайлова, 1899 г. рожд.


[Закрыть]

Жил цыган, росточка невысокого, волосы курчавые, как каракуль. Ходил он важно, грудь вперед выпятив. Оттого и важничал он, что купцом был на всю округу знаменитым. Немало было и других купцов, но этот был в самом большом почете. Держал он на конюшне шестерку лошадей – три запряжки, имел карету с зеркалами. Богач был. Одного наличного капиталу двенадцать тысяч имел. Но не только по купеческому делу промышлял он. Ходили слухи, что делал он фальшивые деньги, да только пойди докажи.

И был у этого цыгана–купца сын. Красавец! Все окрестные девушки по нему с ума сходили.

А был в этих краях еще один купец – не цыган. Тоже славутный был человек. Одно слово – тысячник. Лавку он имел свою, торговал мукой, хлебом, мануфактурой, кнуты привозил для цыган, хомуты и другую справу для лошадей. И была у этого купца единственная дочь. Была она некрасивой. Только одно достоинство что купеческая дочь. Полюбила она сына цыганского купца, да так полюбила, что на все согласна, а тот, не долго думая, говорит ей:

– Вот что, милая, все равно отец не согласится, чтобы ты вышла за меня замуж, так что нам бежать надо. Подарил мне отец дом неподалеку, вот я тебя там и спрячу. Возьми у своего отца коня порезвее, и ночью мы уедем, чтобы нас никто не видал.

Согласилась она. А был у этого богатого купца рысак породистый. Цены ему не было. Никто его на скачках победить не мог. И на этом знаменитом рысаке купеческом увез цыган свою возлюбленную. Привез ее к себе в дом.

– Слушай, милая, а куда же мы рысака знаменитого денем, ведь нельзя его на дворе привязать – сразу узнают, а по нему и тебя отыщут. Придется нам рысака в доме держать.

Так и сделали. Поставили коня в гостином зале под хрустальной люстрой.

Короче тебе сказать, хватился купец дочери, а найти не может. А тут новая беда: рысака украли. Шум поднялся по всей округе. Стали искать. Ищут – найти не могут. Однако, сколько ни таись, все равно открываться надо. Не будешь же весь век взапарти сидеть?

Разгневался богатый купец, громы и молнии мечет:

– Я цыганского сына под суд отдам. Я его на каторгу отправлю!..

А в это время купец–цыган в лавку богатого купца заходит. Накинулся богатый купец на цыганского купца и кричит:

– Ты своего сына–пса попридержи, пусть он мою дочку не позорит перед людьми!

А тот ему отвечает:

– Нет, уж лучше вы своей дочке прикажите, чтобы она моего сына не поганила.

– Как это так?

– А вот так.

А народ вокруг собрался, слушает. А цыганский купец продолжает:

– Не нравится мне, что сын мой с твоей дочерью гуляет. Ну да пусть пока погуляет.

– Ах ты пес этакий!

– От пса слышу.

– Твой сын – вор, он у меня лучшего рысака украл.

– Э, врешь, нам твои кони не надобны, у нас своих хватает. Это твоя дочь так к моему сыну спешила, что рысака прихватила, да, видно, обратно забыла поставить.

А тут (какой грел его занес?) заходит в лавку отец Петрий. Он был благочинным, этот поп. На двенадцать церквей хозяин. Отец Петрий и говорит:

– Нехорошо выражаетесь. Не богохульствуйте.

Рассвирепел богатый купец, под горячую руку ему поп подвернулся.

– Отец Петрий, попрошу выйти! У попа глаза на лоб полезли.

– Не вмешивайся, не твое дело! – подхватил цыган – Дай нам поговорить.

Тогда отец Петрий и говорит богатому купцу: – И охота тебе с цыганом спорить?

– Ах, я – цыган! – вскричал цыганский купец, схватил с полки кнут и давай попа охаживать.

А богатый купец кричит:

– Эй, остановись, тюрьма – двенадцать лет. – За что?

– За попа.

– За такую собаку ничего не дадут, да он и не скажет, ведь на мои деньги живет.

– Какие у тебя деньги, цыган? Была бы у тебя лавка – другое дело.

– Да тебе такие деньги и не снились, какие есть у меня.

– Мне? Смотри. Вот я возьму тыщу рублей и сожгу их у тебя на глазах. Если у тебя есть больше – сожги, я тебе разницу верну.

– Ах так? – вскричал цыган. – Ну ладно. Ты тысячу рублей сжег, а я десять тысяч сожгу...

Достает цыган из кармана бумажник, вынимает пачку фальшивых денег, машет ими и кричит:

– Смотрите, люди добрые, все без обману, ровно десять тысяч. Как говорил, так и делаю. Эх, горите мои денежки!

Сжег цыган фальшивые деньги, а потом кричит:

– Не купец ты. Это я – купец, а ты мне в работники годишься.

Исхлестал цыганский купец бумажником, полным денег, богатого купца и говорит:

– Мне такой сват и задаром не нужен. Ты мне приплати, я к тебе в родственники не пойду. А дочь забирай, зачем она нам?

112. Легенда о жизни Пушкина у цыган

[112]112
  Записана на ст. Семрино Ленинградской обл. от И. М. Федорова (около 60 лет).


[Закрыть]

Издавна имя Пушкина среди цыган в почете за то, что он их добрым словом поминал, за то, что любил их, за то, что жил среди них, за то, что книги о них писал. Помните книгу об Алеко и Земфире? Так вот, среди цыган ходит история такая, что это Пушкин о своей жизни написал, когда бродил он с табором по России. Много лет уже этой истории... Прогневил Пушкин царя, и хотел тот его сослать да не удалось царю это дело. Скрылся Пушкин. Ходил он себе по России и как–то раз набрел на цыганский табор. Видит: стоят шатры, лошади по поляне гуляют, костры горят. Сидят цыгане возле костров, кушают, чай пьют, а рядом на пне кузница–ковальня устроена, тут же коней подковывают, молодежь здесь же песни под гитару поет.

Пушкин сразу в табор не пошел, остановился неподалеку, наблюдает. Видит он: пошла в лес цыганочка дровец набрать. А была цыганочка та молодой да красивой. Подошел к ней Пушкин, разговорился. А надо сказать, что вид у Пушкина к тому времени был не барский, долго ходил он по земле и пооборвался совсем. А сам по себе Пушкин был красавцем. Понравился он цыганке, привела она его к своему отцу. Так и остался Пушкин у цыган в таборе жить.

Повенчали Пушкина с Земфирой по цыганскому обычаю, как положено. И стали они жить–поживать. Предложил вожак Пушкину:

– Живи, как хочешь, морэ, делай, что пожелаешь: хочешь – на кузнице работай, хочешь – лошадьми занимайся – твоя воля.

Да только не стал Пушкин ни кузнецом, ни цыганским барышником. Сидел он себе на пеньке да книги свои писал. А еще рисовал много: детей цыганских рисовал, коней, как пляшут цыгане, как поют для богачей, как милостыню просят, как гадают – все как есть рисовал. Жаль только, что не дошли эти рисунки до наших дней: в таборе погибли при пожаре.

Долго ли, коротко ли, рождается у Земфиры сын от Пушкина. А тут, как на грех, влюбилась цыганка в одного таборного парня. Стала к нему на свидания ходить тайком.

Как–то раз ложится Пушкин с Земфирой в полог, да только глаза сомкнул, встала Земфира и ушла от него по росе на свидание. А тут ребенок заплакал. Проснулся Пушкин, глядит: нет жены. Кинулся он искать ее. Видит – следы по росе от шатра ведут. Пошел Пушкин по следам и набрел на влюбленных. Сидят они у реки, обнимаются.

Великий гнев охватил Пушкина, и не сдержался он, выхватил цыганский нож и убил цыгана.

Собрался табор на цыганский суд. Слыханное ли дело: человека убили, да еще в своем таборе?! Стали разбираться, судить да рядить.

– Из–за ревности погиб цыган, – сказал вожак, – и ревность была правильной. Коли нарушила Земфира слово, данное тебе перед богом, то по закону следовало ее убить.

– Не мог убить я ее. Люблю я Земфиру по–прежнему, да и что бы сын мой делал, если бы я Земфиру убил? – ответил Пушкин.

Долго совещались старики и решили осудить Пушкина по старинному обычаю: посадить его на камень, а потом изгнать из табора. Только за убийство была такая кара. А когда сажали человека на камень, сердце его (так верили цыгане) должно было окаменеть для цыганскою рода.

Посадили Пушкина на камень, а табор снялся с места и укатил в степь.