Текст книги "Йога: бессмертие и свобода"

Автор книги: Мирча Элиаде

ЙОГИЧЕСКИЕ ТЕХНИКИ В «МАХАБХАРАТЕ»

В «Махабхарате» йога, в отличие от санкхьи, обозначает любую деятельность, которая одновременно и приводит душу к Брахману, и наделяет ее многочисленными сверхспособностями. В большинстве случаев эта деятельность тождественна сдерживанию чувств, аскетизму, различным видам самоограничений.

Временами йога принимает значение, которое дает ей "Бхагавадгита" устами Кришны, – "отречение от плодов своих действий". Текучесть, подвижность значений этого слова исчерпывающе прослежена Гопкинсом в его "Технике йоги в великом эпосе". Йога иногда означает "метод", иногда "деятельность", "силу", "медитацию", "отречение" (санньяса) и т.д. Разнообразие значений соответствует реальному морфологическому разнообразию. Если словом "йога" обозначаются разные вещи, то это потому, что эти разные вещи являются йогой. Ведь эпос есть своего рода место встречи бесчисленных аскетических и популярных традиций, и у каждой – своя собственная "йога", т.е. своя специальная мистическая психотехника. В течение многих столетий все новые и новые эпизоды – и, соответственно, новые формы "барочной" йоги – занимали свое место (и тем самым узаконивались) в поэме, вследствие чего она постепенно превратилась в энциклопедию.

В самых общих чертах можно выделить три класса данных, представляющих возможный интерес для нашего исследования: 1) эпизоды, описывающие аскетизм (тапас), а также практики и теории, тесно связанные с ведической аскезой, но без отсылок к собственно йоге; 2) эпизоды и рассуждения, в которых йога и тапас синонимичны друг другу и рассматриваются как магические психотехники; 3) дидактические рассуждения и эпизоды, где йога представлена со своей собственной философской терминологией. Сведения третьей категории, большинство из которых содержатся в "Мокшадхарме", особенно значимы для нас, поскольку они описывают некоторые формы йоги, в других местах засвидетельствованные неадекватно.

Например, можно встретить исключительно древние магические методы, которые практикует йогин с целью повлиять на богов и даже устрашить их. Феноменология этого магического аскетизма архаична: молчание (мауна), суровейшие истязания плоти (ативатапас), "иссушение тела" – все это средства, используемые не только йогинами, но и царями (Мхбх., I, 115, 24). Чтобы воздействовать на Индру, Панду стоит на одной ноге целый день и в итоге достигает самадхи (I, 123, 26). Однако подобный транс не имеет йогической подкладки, скорее это гипноз, вызванный физическими средствами; отношения между человеком и богом остаются на уровне магии.

В другом месте (XII, 153, 36) йога и чистый аскетизм вообще отождествляются. "Ятин" (аскет) и "йогин" становятся с течением времени эквивалентными терминами, обозначающими любое существо, "способное концентрировать свой ум" (ююкшат) и имеющее объектом своего изучения не писания (шастры), а мистический слог "ом". Не приходится сомневаться, что "изучение слога ом" означает практики, соотносящиеся с "мистическим слушанием", рецитацией, повторением и "поглощением" специальных магических формул (дхарани), с заклинаниями и т.д. Однако, какой бы метод ни избирался, он рано или поздно увенчивается приобретением силы, которую наш текст величает "силой йоги" (йогабала). Ее непосредственной причиной является "фиксация ума" (дхарана), которая, в свою очередь, устанавливается с помощью "безмятежности и равностности" ("меч" (Г. Гопкинс (The Great Epic of India, p. 181) приводит несколько списков "пяти грехов", которые должны быть отсечены йогином. В одном из них (Мхбх., XII, 242, 3) перечисляются следующие пороки: половое влечение (кама), страх (бхая), гнев (кродха), жадность (лобха) и сонливость (свапна). Существует много вариантов, поскольку тема "пяти грехов" весьма популярна в Индии; знакома она и буддизму (см. Дхаммапада)) йогической уравновешенности), а также через все более замедляющийся ритм дыхания. Последние вставки в "Махабхарату" изобилуют мнемотехническими схемами и изложениями йогических практик. Большинство из них повторяют традиционные клише, например такое:

 
Сам в себя проникший йогин,
неподвижно стоящий,
Убивает в себе зло
и достигает неветшающей обители чистых.
В пупке, шее, голове, боках, груди, сердце,
в зрении, слухе, обонянии...
Во всех этих областях самоуглубленный йогин,
блюдущий великие обеты,
Свое тонкое "я" самим собой приобщает (йоге)...
Сжигая добрые и злые дела,
он, недвижный, преславный,
Высочайшей йоги достигнув,
скоро, если захочет, освободится. (Мокшадхарма, 301, 38-41.)
 

В другом тексте (V, 52) подчеркивается сложность подобных практик и обращается внимание на те опасности, которые угрожают отступникам: «Труден великий путь, немногие могут пройти по нему до конца; но большим виновником (бахудоша) является тот, кто, вступив на путь йоги, останавливается, а потом поворачивает обратно». Эта хорошо известная опасность потенциально коренится во всех магических действиях, которые спускают с привязи силы, способные убить самого мага, если он не в состоянии подчинить их и направить в соответствии со своей волей. Аскетическая практика йогина высвобождает имперсональную и сакральную энергию, которая подобна энергиям, освобождающимся в любых других магических или религиозных свершениях. Магический характер йоги также выявляется и в других случаях. Наш текст, например, объясняет, что именно йогин, а не брахман, знает совершеннейшие телесные радости; уже на земле к нему льнут прекрасные женщины, привлеченные силой его аскезы; но на небесах все удовольствия, которые он отвергал в земном мире, возрастут десятикратно (Мхбх., XIII, 107).

ЙОГИЧЕСКИЙ ФОЛЬКЛОР В «МАХАБХАРАТЕ»

Гипноз был достаточно известен; мы уже упоминали случай с Випулой, который защитил жену своего наставника от чар Индры, загипнотизировав ее. Феномен гипноза с древнейших времен понимался как «вхождение в другое тело»; эта тема вдохновила на создание множества сказаний и легенд. Риши Ушанас, мастер йоги, проецирует себя в бога богатства Куберу, вследствие чего становится владельцем сокровищ всех богов (Мхбх., XII, 290,12). В другом эпизоде рассказывается, как аскет Видура, прислонившись в момент смерти к стволу дерева, покидает свое тело и входит в тело Юдхиштхиры, который тем самым приобретает все аскетические достоинства. Этот мотив принадлежит к магическому фольклору и особенно распространен в многочисленных историях, повествующих о «вхождении в труп». Не следует забывать о том, что среди «сверхспособностей», обретаемых йогинами, Патанджали упоминает и «переход из одного тела в другое» (ЙС, III, 38). В таких слабо структурированных текстах, как дополнительные разделы «Махабхараты», трудно отделить элементы магического фольклора от подлинных йогических техник. (В некоторых пассажах говорится о самадхи, но в нейогическом смысле «обустройства», «приведения в порядок», «средства для», апанитасья самадхим чинтая, т.е. «придумывание способа, удаляющего этот вред» (XIII, 96,12).) Хотя Патанджали и все представители классической йоги полагали, что сиддхи не имеют подлинной ценности, «магические силы», обретенные йогинами, всегда глубоко впечатляли индийскую публику. Тантризм не только не отвергает, но даже рассматривает их как прямое доказательство достижения человеком состояния божества. В «Бхагавадгите» же сиддхи не играют никакой роли.

УЧЕНИЕ «БХАГАВАДГИТЫ»

«Бхагавадгита», одна из первых крупных интерполяций в книгу VI «Махабхараты», придает йоге исключительную важность. Разумеется, йога, которую в этом шедевре индийского духа излагает и рекомендует Кришна, не является ни классической йогой Патанджали, ни совокупностью «магических» техник, которые нам уже встречались; эта йога приспособлена к вишнуитскому религиозному опыту, т.е. считается методом, с помощью которого достигается unio mystica (Мистический союз). Если мы примем во внимание тот факт, что «Бхагавадгита» представляет собой не только высшую точку всей индийской религиозности, но и достаточно смелую попытку синтеза, в котором все «пути» к спасению освящаются через внедрение их в вишнуитский культ, то важная роль йоги в «Гите» свидетельствует о настоящей победе йогической традиции. Сильный теистический оттенок, который Кришна придает ей, позволяет лучше понять значение йоги для индийской духовности. Из этого замечания следуют два вывода:

1) йога может быть понята как мистическая дисциплина, чья цель – объединение человеческой и божественной душ;

2) именно под этим углом, т.е. как "мистический опыт", йогу понимали и использовали великие популярные "сектантские" течения, отзвуком которых и стали соответствующие вставки в "Махабхарату". Нет необходимости предпринимать здесь детальный анализ "Бхагавадгиты". Вообще говоря, Кришна раскрывает перед Арджуной "вечную йогу" (йогам авьяям). Его откровение касается нескольких моментов:

1) структуры Вселенной;

2) модальностей Бытия;

3) путей к освобождению.

При этом он особенно подчеркивает (IV, 3) то, что эта "древняя йога" (пуратанах йогах), которая есть "высшая тайна", не является какой-то новацией; он, Кришна, уже преподал ее Вивасвату, который, в свою очередь, открыл ее Ману, а тот передал Икшваку (IV, 1). "Так принимая один от другого, раджа-риши ее познавали; Но через долгое время утратилась эта йога" (IV, 2). Кришна манифестируется тогда, когда закон (дхарма) ослабляется – т.е. он открывает эту вневременную мудрость соответственно "историческому моменту". Иначе говоря, если с исторической точки зрения "Бхагавадгита" видится каким-то новым духовным единством, то эта "новизна" кажется таковой только на взгляд существ, подобных нам, обусловленным временем и историей. Это соображение уместно и для любой западной интерпретации индийского духа: если мы реконструируем историю индийских представлений и практик, пытаясь выявить то новое, которое они содержат, а также их эволюцию и последовательные изменения, то должны постоянно помнить, что, с индийской точки зрения, исторический контекст "откровения" имеет лишь второстепенное значение; "появление" или "исчезновение" сотериологических тенденций в плане истории может ничего не сказать об их "происхождении". Согласно индийской традиции, столь выразительно проявленной в лице Кришны, различные "исторические моменты", которые одновременно суть и моменты космического становления, не создают учения, но только производят подходящие формулы для вечного послания. Иначе говоря, в случае "Бхагавадгиты" ее "инновации" объясняются исторической ситуацией, требовавшей именно такого, более широкого духовного единства. Что же касается интересующего нас пункта – т.е. того значения, которое поэма придает йогическим психотехникам – нам остается только вспомнить, что фундаментальная задача "Бхагавадгиты" – определить, ведет ли еще и действие к спасению, или же мистическая медитация есть единственное средство для достижения его – т.е. поэма пытается уладить конфликт между "действием" (кармай) и "созерцанием" (шамай). Кришна разрешает эту дилемму (довлевшую над индийским сознанием с начала постведического периода), показывая, что оба эти метода, на первый взгляд взаимоисключающие, одинаково надежны, так что каждый индивид может избрать тот из них – действие, метафизическое знание или мистическое созерцание, – какой позволяет ему практиковать его нынешнее кармическое положение. Именно здесь Кришна обращается к йоге – йоге, отличающейся и от даршаны Патанджали, и от "магической" йоги, упоминаемой в других местах "Махабхараты".

ПРИМЕР КРИШНЫ

Допустимо сказать, что суть учения, провозглашенного Кришной, укладывается в следующую формулу: «Пойми Меня и стань подобным Мне!» Ведь все то, что он открывает относительно своей сущности и своего «образа жизни» в космосе и истории, должно служить моделью и примером для Арджуны; последний одновременно и находит смысл своего существования в истории, и достигает освобождения с помощью понимания того, что Кришна есть и что он тем не менее действует. В самом деле, Кришна сам настаивает на том, что бытие бога – высший идеал и безусловная сотериологическая ценность: «Как поступает наилучший, так и другие люди; // Какой он выполняет устав, такой и народ выполняет» (III, 21). И добавляет, обращаясь к самому себе: «Нет ничего в трех мирах, что надлежало б мне сделать, // Нет цели, которой я бы не достиг, и все же дела совершаю» (III, 22). Кришна тотчас спешит открыть глубокий смысл такой деятельности: «Если бы я не свершал постоянно действий, // Моим путем пошли бы все люди... // Не совершай я дел – эти миры исчезли б, // Став причиной смешенья, я все существа погубил бы» (III, 23-24).

Следовательно, Арджуна должен имитировать поведение Кришны и в первую очередь не переставать быть деятельным, дабы его пассивность не послужила причиной "исчезновения миров". Однако, чтобы действовать так, как Кришна, Арджуне следует уяснить и саму божественную сущность, и способы его манифестации. Вот почему открывается Кришна – познав бога, человек также знает и образец, которому он должен подражать, Кришна начинает с провозглашения того, что и бытие, и небытие одновременно пребывают в нем и что все сотворенное, от богов до минералов, происходит от него (VII, 4-6; IX, 4-5 и т.д.). Он непрерывно созидает миры силой своей пракрити (IX, 8); впрочем, эта вечная деятельность не связывает его: он только зритель своего собственного творчества (IX, 9 – 10). Именно эта парадоксальная оценка деятельности (кармы) лежит в основе главного урока, преподанного Кришной: подражая богу, созидающему и охраняющему мир, но не участвующему в его развитии, человек учится поступать таким же образом. "Не начинающий дел человек бездействия не достигает; // И не только отреченьем он совершенства достигнет", ибо "никто, никогда даже мгновенья не может пребывать в бездействии" (III, 4-5). Напрасно люди сдерживают активность своих чувств: те, кто "продолжают помышлять в уме об объектах чувств", – т.е. почти все человечество – не способны отказаться от мира. Даже если человек в строгом смысле слова ничего не делает, все равно деятельность его бессознательного, находящаяся под влиянием гун, продолжает связывать его с миром и удерживать в кармическом круговороте.

Будучи призванным к действию – ибо "лучше бездействия дело", – человек должен исполнить то, что предписано ему, т.е. свои "обязанности", действия, возложенные на него его социальным положением. "Свой долг (свадхарма), хотя бы несовершенный, лучше хорошо исполненного, но чужого (парадхарма)" (III, 35). Эти конкретные деяния обусловлены Гунами. Кришна неоднократно повторяет, что гуны происходят от него, но при этом они не связывают его: "Я не в них, но они – во мне" (VII, 21). "Распределение качеств и долга в четырех кастах Я создал, //Непреходящий, Я сотворил, но Я не творец, ведай это" (IV, 13). Урок, который человеку нужно извлечь из всего этого, заключается в следующем: не отвергая свою "историческую ситуацию", созданную комбинацией гун (принятие ее необходимо для человека, поскольку гуны тоже происходят от Кришны), и, подчиняясь тому, что несет с собой такая "ситуация", он должен прекратить привязываться к своим делам: тем самым он придает своей частной судьбе абсолютную ценность. Другими словами, ему следует, во-первых, отказывать в онтологической реальности любому человеческому положению вещей (ибо только Кришна наделен бытием), а во-вторых, не позволять себе наслаждаться "плодами своих дел".

«ДЕЙСТВИЯ» И «ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ»

В этом смысле можно сказать, что «Бхагавадгита» пытается «спасти» все человеческие действия, «оправдать» любую профанную деятельность, поскольку уже одним фактом непривязанности к плодам своих дел человек превращает эти дела в жертву, т.е. в безличные динамические силы, поддерживающие мировой порядок. Как Кришна напоминает Арджуне, только те действия не связывают человека, объектом которых является жертва: «Выполняй же дела, свободные от связей» (III, 9). Праджапати создал жертву для того, чтобы проявился космос, чтобы люди жили и размножались (III, 10). Но Кришна возвещает, что человек также может участвовать и в увековечении божественного труда – не только с помощью жертвы как таковой (т.е. принесенной по правилам ведического культа), но и всеми своими делами, какой бы природы они ни были. Для того, кто приносит жертву, «все действия разрушаются». Это должно быть понято таким образом, что его деятельность более не связывает его, не создает новых кармических цепей. Именно в таком смысле многие аскеты и йогины «жертвуют» своей физиологической или психической активностью: они отторгают самих себя от этих действий, тем самым придавая им сверхличностную ценность; поступая так, «все они сведущи в жертве, грехи уничтожили жертвой» (IV, 30).

Эта превращение мирской деятельности в ритуал становится возможной благодаря йоге. Кришна заявляет, что "действующий" может самолично спастись – т.е. избежать своего участия в жизни мира – ив то же время продолжать действовать в ней. Слово "действующий" подразумевает в данном случае человека, у которого нет возможности покинуть повседневную жизнь и тем самым беспрепятственно искать спасения посредством знания или мистической преданности богу. Единственное правило, которому он должен следовать, таково: ему следует отрешаться от плодов дел своих (пхалатришнавайрагья), действовать безлично, бесстрастно, безмятежно, как если бы он действовал по доверенности кого-то другого. Если он строго следует этому правилу, то его деяния больше не посеют новых кармических семян, не заставят его возвратиться во вселенскую круговерть. "К плодам действий покинув влеченье, всегда довольный, // Самоопорный, он хоть и занят делами, но ничего не свершает" (IV, 20).

Безусловная оригинальность "Бхагавадгиты" и заключается в этом акценте на "йоге действия". Здесь же лежит и причина ее беспрецедентного успеха в Индии. Ибо отныне каждый человек мог надеяться на спасение посредством пхалатришнавайрагьи – даже тогда, когда в силу множества обстоятельств он был вынужден оставаться в гуще социальной жизни, иметь семью, житейские заботы, работать и даже совершать "безнравственные" поступки (подобно Арджуне, который должен убить своих родственников на войне). Действовать спокойно, спонтанно, не тревожась о "желании плодов", – это значит обрести самообладание и безмятежность, которые, вероятно, только йога и может даровать. Как учит Кришна, человек действует без ограничений, но при этом остается верным йоге. Такое толкование йогической психотехники, представляющее ее как инструмент, помогающий человеку, живущему и действующему в миру, не привязываться к этому миру, характеризует достойные восхищения синтетические усилия автора "Бхагавадгиты", искавшего возможность примирить все виды призваний (аскетическое, мистическое, деятельное), подобно тому как он примирил ведантический монизм с плюрализмом санкхьи. Но в то же время эти усилия, которые можно интерпретировать в таком духе, свидетельствуют и об исключительной гибкости йоги, лишний раз доказавшей, что она может приспособиться к любому религиозному опыту и удовлетворить любые чаяния.

ЙОГИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА В «БХАГАВАДГИТЕ»

Помимо интерпретации йоги как достижимой для каждого, состоящей в отречении от «плодов дел своих», «Бхагавадгита» также вкратце излагает, «ради пользы муни» (VI, 11), йогическую психотехнику в строгом смысле слова. Хотя морфологически (телесные позы, концентрация на кончике носа и т.д.) эта техника напоминает ту, что описывал Патанджали, медитация, о которой говорит Кришна, отличается от медитации в «Йога-сутрах». Во-первых, в его контексте не упоминается пранаяма. («Гита» (IV, 29; V, 27) содержит отсылки к пранаяме, но скорее как вспомогательной практике медитации, «внутреннему ритуалу» (наподобие тех, что встречаются в брахманах и упанишадах), чем к технике йоги.) Во-вторых, йогическая медитация, согласно «Гите», не достигает своей высшей цели, пока йогин не сконцентрируется на Кришне.

"Умиротворенный, отогнав страх, стойкий в обетах брахмачарья, //Смирив сердце, преданный, пусть он сидит, устремясь ко Мне, обо Мне помышляя. Так всегда упражняясь, йогин, укротивши манас, // Достигает Мне присущего мира высшей нирваны" (VI, 4-5). Искреннее религиозное почитание (бхакти), направленное на Кришну, придает ему намного более значимую роль, чем ту, которую играл в "Йога-сутрах" ишвара. В "Гите" Кришна – единственная цель; он – тот, кто узаконивает йогическую медитацию и практику, именно на нем йогин "концентрируется", именно благодаря его милости (а в "Гите" понятие божьей милости принимает уже очертания, предвосхищающие ее пышный расцвет в последующей вишнуитской литературе) йогин достигает нирваны – не нирваны позднего буддизма, не самадхи "Йога-сутр", но совершенного, непостижимого союзамежду душой и богом.

Истинный йогин (вигатакальмашах, т.е. "свободный от смешения" добра и зла) легко получает бесконечное блаженство (атьянтам сукхам), возникающее из контакта с Брахманом. Это появление Брахмана в тексте, равно как и возвышение Кришны, не должны нас удивлять. В "Бхагавадгите" Кришна – чистый Дух; "великий Брахман" есть лишь "лоно" (йони) для него (XIV, 3). "Я отец, податель семени" (XIV, 4). Кришна является "обителью Брахмана" бессмертного, непреходящего, вечного закона и бесконечного счастья. Но хотя в данном контексте Брахман, по сути, синонимичен "женскому" аспекту пракрити, его природа духовна. Муни приходит к нему через йогу (V, 6). "Бесконечное блаженство", вытекающее из союза с Брахманом, позволяет йогину "видеть Атмана во всех существах и всех существ – в Атмане" (VI, 29). Идентичность Атмана существ Кришне формирует основание для мистического соединения йогина с богом: "Кто Меня во всем и все во Мне видит, // Того Я не утрачу, и он Меня не утратит. // Кто, утвердясь в единстве, Меня, как присущего всем существам, почитает, при всяком образе жизни этот йогин во Мне существует" (VI, 30 – 31). Тот же мотив мы встретим в "Иша-упанишаде" (VI), что говорит о наличии теистических тенденций в упанишадах, столь пышно затем расцветших в "Гите". Кришна – личный бог и источник подлинного религиозного чувства (бхакти) – отождествляется здесь с Брахманом, объектом чисто умозрительной метафизики ранних упанишад.

Тем не менее "Гита" выше всех ставит не йогина, полностью порвавшего со страданиями этого мира, но того, кто рассматривает чужую боль или радость как свою собственную (VI, 32). Это вообще лейтмотив индийского мистицизма, и особенно буддийского мистицизма. Автор "Бхагавадгиты" всю свою симпатию отдает человеку, практикующему этот вид йоги. Если тот не сможет добиться успеха в нынешней жизни, он возродится впоследствии в семье одаренных йогинов и сможет довести до конца то, что не успел раньше. Кришна говорит Арджуне, что уже само вступление на путь йоги возвышает йогина над тем человеком, который ограничивается исполнением обрядов, предписанных Ведами (VI, 44). В конце концов Кришна заявляет, что среди путей к спасению наилучший и пригодный – путь йоги: "Йогин выше аскетов, он считается выше мудрых, йогин выше творящих обряды" (VI, 46).

Триумф йоги здесь полнейший. Она не просто признается самой "Бхагавадгитой" – этим апогеем индийской религиозности, – но ставится ею на первое место. Верно, что эта йога очищена от малейших следов магии (жесткого аскетизма и т.д.), что роль пранаямы – важнейшей из древних йогических техник – здесь сведена к минимуму. Верно также, что концентрация и медитация здесь становятся инструментами unio mystica с богом, открывающего себя как личность. Тем не менее самый факт признания йогических практик вишнуитским мистико-культовым движением доказывает как их популярность, так и их универсальность в Индии. Наставления Кришны равносильны освящению – в масштабах всего индуизма – йогической дисциплины, которая отныне считается чисто индийским средством достижения мистического союза с личным богом. Большая часть современной литературы по йоге, опубликованной в Индии, да и в других местах, основывается на тех положениях, которые были представлены именно в "Бхагавадгите".