Текст книги "Наследник фараона"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 43 страниц)

6

Как только Эйе получил согласие Тутанхамона, он поспешил собрать много кораблей и погрузил на них весь двор. Ахетатон покинули все, кроме бальзамировщиков в Обители Смерти, которые готовили тело Эхнатона к вечной жизни. Последние обитатели города торопились уехать и не оглядывались назад. В золотом дворце вся посуда для еды и питья была брошена на столах, тогда как игрушки Тута валялись на полу, продолжая свою вечную игру в похороны.

Ветры пустыни ворвались во дворец; песок засыпал полы, на которых сверкающие утки летали в вечнозеленых камышах, а разноцветные рыбки плавали в соленой воде. Пустыня возвращалась в сады Ахетатона; пруды, некогда полные рыбы, высыхали, оросительные каналы забивал песок, фруктовые деревья погибали. Глиняные стены рассыпались, крыши рушились и весь город превращался в руины. Шакалы бродили по пустым залам дворца и устраивали себе логовища на мягких постелях и диванах. Город Ахетатон погибал так же быстро, как фараон Эхнатон построил его.

Население Фив бурно радовалось возвращению Амона и восшествию нового фараона. Так уж глупо устроено человеческое сердце, что оно всегда надеется на будущее, не извлекая никаких уроков из ошибок прошлого и воображая, что завтра будет лучше, чем сегодня. Люди вышли на улицу Рамс, приветствуя нового фараона радостными криками и бросая цветы к его ногам.

Однако в порту и в бедных кварталах еще дымились развалины. Он них поднимался едкий дым, а от реки несло зловонием кровавой бойни.

Вдоль карнизов под крышами храмов вороны и грифы вытягивали шеи, слишком объевшиеся, чтобы летать. Там и сям среди развалин и сгоревших домов рылись в поисках своего добра испуганные женщины и дети – в тех местах, где прежде было их жилье. Я ходил к причалам, где все еще стоял смрад разлагающейся крови, глядел на пустые корзины и думал о Мерит и маленьком Тоте, которые погибли из-за Атона и моего безумия.

Ноги привели меня к развалинам «Хвоста крокодила», и я вспомнил, как Мерит некогда сказала мне:

– Может, я только подушка, разделяющая твое одиночество, а может, я твоя изношенная циновка.

Я видел маленького Тота, его щечки и члены были по-детски пухлыми, и он обвивал своими ручками мою шею и прижимался щекой к моей щеке. Едкий дым проникал мне в ноздри, когда я бродил в пыли порта, видя перед собой пронзенное тело Мерит, окровавленный нос маленького Тота и его спутанные волосы, липкие от крови. Я размышлял о том, что смерть фараона Эхнатона была легкой. Я думал также, что нет в мире ничего ужаснее, чем мечты фараонов, ибо семена, которые они сеют, – кровь и смерть.

Ликующие крики толпы доносились до моего слуха, ибо люди приветствовали фараона Тутанхамона, полагая в своем заблуждении, что этот сбитый с толку мальчик, чьи мысли были устремлены лишь к прекрасной гробнице, искоренит несправедливость и вернет мир и процветание земле Кем.

Я шел куда глаза глядят, сознавая, что остался один на белом свете, а моя кровь, текшая в жилах Тота, пролилась бесплодно.

Я больше не лелеял надежду на бессмертие, смерть казалась мне скорее отдыхом, и сном, и теплом очага в зимнюю ночь. Бог Эхнатона лишил меня надежды и радости, и я знал, что все боги обитают в домах мрака, откуда нет возврата. Фараон Эхнатон принял смерть из моих рук, но это не принесло мне утешения. Смерть даровала ему милосердное забвение, я же был жив и все помнил. Мое сердце переполнила горечь, и меня душил гнев на толпу, ревущую теперь перед храмом словно скот, для которого не существует уроков прошлого.

Я добрел до развалин дома медеплавильщика. Завидев меня, дети попрятались, а женщины, которые искали свои горшки и кувшины, закрыли лица. Моему взору открылись грязные стены дома, черные от сажи; бассейн в саду высох, а ветви сикомора были черны и голы. Но среди развалин соорудили навес, под которым я увидел кувшин для воды. Мути вышла мне навстречу, ее седеющие волосы были в земле, она хромала от раны. Преклонив предо мной свои дрожащие колени, она сказала с горькой насмешкой:

– Да будет благословен день, когда мой господин вернулся домой!

Больше она ничего не могла вымолвить. Она говорила сдавленным от злобы голосом. Припав к земле, она закрыла лицо руками. Ее худое тело было сильно изранено мечами и рогами Амона, но раны затянулись, так что мне незачем было обрабатывать их. Я спросил:

– Где Капта?

– Капта мертв, – ответила она. – Говорят, рабы убили его, увидев, что он предал их и подал вино людям Пепитамона.

Но я не поверил ей, зная, что он не мог умереть и, что бы ни случилось, Капта останется жив.

Мое неверие привело ее в ярость, и Мути вскричала:

– Должно быть, тебе легко и приятно смеяться сейчас, Синухе, – сейчас, когда ты видел торжество своего Атона! Все вы, мужчины, таковы. Все зло мира от мужчин, ибо они никогда не взрослеют. Они остаются мальчишками: швыряют друг в друга камнями, дерутся, а величайшая радость для них – приносить горе тем, кто любит их и желает им добра. Разве я не желала тебе всегда добра, Синухе? И как ты отблагодарил меня? Хромая, израненная, с горстью заплесневелого зерна в руке! Но я виню тебя не за мои несчастья, а только за Мерит, которая была слишком хороша для тебя и которую ты сознательно и намеренно обрек на смерть. Я выплакала свои глаза из-за маленького Тота, ведь он был мне как родной сын, и я пекла для него медовые пряники. Но что тебе до этого! Ты нагло являешься сюда, пустив по ветру все свои богатства, чтобы отдохнуть под кровом, который я построила с таким трудом, дабы кормить тебя! Бьюсь об заклад, под утро ты будешь клянчить пива, а утром станешь колотить меня за то, что я служу тебе не так прилежно, как тебе хотелось бы. Ты заставишь меня работать на тебя, а сам станешь валяться без дела. Таковы мужчины.

Так она говорила, и ее воркотня была столь домашней, что напомнила мне мою мать Кипу и Мерит, и мое сердце захлестнула невыразимая тоска, и слезы хлынули из моих глаз.

Это сильно расстроило ее, и она сказала:

– Ты прекрасно знаешь, Синухе, ведь у тебя отзывчивая душа, что я не хочу сказать ничего дурного, а только наставляю тебя. У меня еще осталась горсть зерна, я смелю ее и приготовлю вкусную кашу. Я постелю тебе постель из сухого тростника. Может быть, через некоторое время ты сможешь заняться своим ремеслом, чтобы мы могли жить. Не беспокойся об этом, ибо я нашла работу прачки в богатых домах, где куча запачканной кровью одежды, так что я всегда смогу заработать. Более того, я, может, даже смогу одолжить в увеселительных заведениях, где останавливаются на постой солдаты, кувшинчик пива, чтобы усладить твою душу.

От ее слов мне стало стыдно за свои слезы. Я успокоился и сказал ей:

– Я пришел сюда не для того, чтобы быть тебе обузой, Мути. Я скоро уйду и, наверное, надолго. Вот потому я и хотел увидеть дом, где был счастлив, погладить шероховатую кору сикомора и прикоснуться к порогу, который хранит следы ног Мерит и маленького Тота. Не беспокойся обо мне, Мути. Если смогу, я пришлю тебе немного серебра, чтобы ты как-то перебивалась, пока меня не будет. Пусть бог благословит тебя за твои поистине материнские слова, ибо ты добрая женщина, хотя временами твой язык жалит, как оса.

Мути всхлипнула и утерла нос тыльной стороной огрубевшей ладони. Она не позволила мне уйти, а разожгла огонь и приготовила для меня еду из своих скудных запасов. Я был вынужден поесть, чтобы не обидеть ее, хотя кусок застревал у меня в горле.

Мути посмотрела на меня и, покачав головой, сказала:

– Ешь, Синухе! Ешь, жестокосердый, хоть зерно и заплесневело, а еда отвратительна. Думаю, ты станешь теперь совать свою глупую голову во все сети и западни, что попадутся на твоем пути, но я уже ничем не смогу помочь тебе. Ешь и набирайся сил, Синухе, и возвращайся, ибо я буду верно ждать тебя. Не беспокойся обо мне: хоть я старая и хромая, но очень выносливая. Я буду стирать и готовить, я заработаю достаточно себе на хлеб, пока хоть какой-то хлеб есть в Фивах, только возвращайся, господин мой!

Итак, до наступления темноты я сидел на развалинах своего дома, и костер Мути одиноким огоньком светился в кромешной тьме. Я думал, что лучше уж мне никогда не возвращаться, ведь я принес лишь горе и несчастье тем, кого любил, лучше жить и умереть таким же одиноким, каким я плыл вниз по реке в ночь своего рождения.

Когда взошли звезды и стражники стали бить древками копий в свои щиты, дабы устрашить людей в разрушенных портовых переулках, я попрощался с Мути и снова пошел к золотому дворцу фараона. Пока я брел по улицам к берегу, ночное небо над Фивами опять озарилось красными отблесками и зажглись огни на больших улицах; из центра города донеслись звуки музыки. Ибо это была ночь воцарения Тутанхамона и в Фивах было празднество.

7

В ту же ночь жрецы усердно трудились в храме богини Сехмет, выдергивая траву, выросшую между плитами, водружая на прежнее место изваяние с головой льва, облачая его в красные льняные одежды и украшая его символами войны и опустошения.

Как только Эйе возложил на голову Тутанхамона короны двух царств – красную и белую, папирус и лилию, – он сказал Хоремхебу:

– Пробил час, о Сын Сокола! Вели трубить в рога и возвещать войну! Да прольется кровь очистительным потоком по всей земле Кем, дабы все вернулось на свои места и люди забыли само имя лжефараона.

На следующий день, когда Тутанхамон в золотом дворце играл со своими куклами в похороны вместе со своей царственной супругой, когда жрецы Амона, опьяненные властью, воскуряли фимиам в великом храме и предавали вечному проклятию фараона Эхнатона, Хоремхеб повелел трубить в рога на каждом углу. Медные ворота храма богини Сехмет распахнулись, и Хоремхеб во главе отборных войск победоносно прошествовал по улице Рамс, чтобы принести жертву богине. Эйе добился своего, ибо он правил землей Кем одесную фараона. А теперь настал черед Хоремхеба, чьи притязания также были удовлетворены, и я следовал за ним к храму Сехмет, ибо он желал, чтобы я был свидетелем величия его власти.

Все же к чести его надо сказать, что в час своего торжества он пренебрег показной пышностью и старался поразить народ своей простотой. Поэтому он ехал к храму в тяжелой будничной колеснице. Над головами его коней не развевались султаны, и золото не блестело в спицах колес. Вместе этого острые кривые клинки из меди разрезали воздух по обе стороны колесницы. За ним следовали рядами копьеносцы и лучники. Глухой звук поступи босых ног по камням улицы Рамс напоминал сильный и мерный рокот морского прибоя. Негры били в барабаны, обтянутые человеческой кожей.

В молчании, охваченные благоговейным страхом, взирали люди на Хоремхеба, который стоял величественно и прямо, возвышаясь над всеми, взирали на его войско, пышущее здоровьем, тогда как вся страна страдала от нужды. Они смотрели на эту процессию молча, будто предчувствуя, что их страдания только еще начинаются. Хоремхеб остановился перед храмом Сехмет, спустился с колесницы и вошел в него в сопровождении своих военачальников. Жрецы вышли к нему навстречу, их руки и одежды были запятнаны свежей кровью; они подвели его к изваянию Сехмет. Богиня была облачена в красное одеяние, увлажненное кровью жертв так сильно, что оно прилипло к ее телу, и каменные груди горделиво вздымались из-под ее покрова. В полумраке храма ее свирепая львиная голова, казалось, двигалась, и ее глаза из драгоценных камней как живые пристально смотрели вниз на Хоремхеба, тогда как он молил о победе, сжимая в руке теплые сердца жертв.

Жрецы припрыгивали вокруг него, торжествуя, нанося себе раны ножами и крича в один голос:

– Возвращайся с победой, Хоремхеб, Сын Сокола! Возвращайся с победой, и да снизойдет к тебе богиня, о живущий, и да заключит тебя в объятия нагая!

Но прыжки и громкие выкрики жрецов не лишили Хоремхеба самообладания; он совершил положенный обряд с холодным достоинством и покинул храм. Выйдя из храма, он поднял окровавленные руки и обратился к ожидающей его толпе:

– Внемлите мне, все люди земли Кем! Внемлите мне, ибо я Хоремхеб, Сын Сокола; в своих руках я несу победу и бессмертную славу для всех тех, кто последует за мной на священную войну. В этот час колесницы хеттов с грохотом мчатся по Синайской пустыне, их передовой отряд опустошил Нижнее Царство, и земле Кем никогда еще не грозила такая великая опасность. Грядут хетты, чьи толпы неисчислимы и чья жестокость вызывает всеобщее омерзение. Они опустошат ваши дома, вырвут ваши глаза, надругаются над вашими женами и уведут детей ваших в рабство. Вот почему война, которую я объявляю им, – священная война; это война за ваши жизни и за богов земли Кем. Если все пойдет хорошо, мы отвоюем Сирию, когда разобьем хеттов. Процветание вернется к нам, и каждый из вас получит полную меру зерна и свою долю добычи. Довольно чужеземцам осквернять нашу землю, довольно издеваться над нашей слабостью и осмеивать бессилие нашего оружия. Настал мой час вернуть земле Кем ее военную славу. Только собрав все свои силы, мы придем к победе. Вот потому, женщины Египта, плетите из своих волос тетиву для луков и посылайте ваших мужей и сыновей с радостью на священную войну! Мужчины Египта, перековывайте свои украшения на наконечники стрел и следуйте за мной, и я покажу вам войну, подобную которой еще не видывал мир! Духи великих фараонов Египта и все боги Египта и самый главный из них – Амон благородный сражаются на нашей стороне. Внемлите мне, все люди! Хоремхеб, Сын Сокола, сказал!

Он замолчал, опустив свои окровавленные руки и тяжело дыша, ибо он кричал страшно громким голосом. Затем зазвучали рога; воины ударили в свои щиты древками копий и топнули ногами. То там, то здесь из толпы раздавался крик; он нарастал, превращаясь в рев, и вот уже все как один кричали ликуя. Хоремхеб улыбнулся и взошел в свою колесницу, тогда как воины расчищали ему дорогу в ревущей толпе.

Он поехал в порт и ступил на борт корабля, так как должен был плыть прямо в Мемфис, ибо уже и так слишком долго пробыл в Фивах. По последним донесениям было известно, что конница хеттов до сих пор пасется в Танисе. Я тоже взошел на борт корабля, и никто не пытался помешать мне, когда я, подойдя к нему, сказал:

– Хоремхеб, фараон Эхнатон мертв, потому я свободен от обязанностей его черепного хирурга и волен идти, куда захочу. Я намерен отправиться вместе с тобой на войну, ибо мне все постыло и теперь я счастлив. Я хотел бы увидеть, какое благо принесет эта война, о которой ты твердил всю свою жизнь. Я хотел бы узнать, будет ли твое правление лучше, чем правление Эхнатона, и управляют ли землей духи подземного мира.

Хоремхеб очень обрадовался и ответил:

– Возможно, это доброе предзнаменование, ведь я никогда не мог и подумать, что ты, Синухе, будешь первым добровольцем на этой войне! Нет, я не мог бы поверить в это, зная, что ты предпочитаешь удобные и мягкие подушки тяжким ратным трудам на полях сражений. Я думал, ты будешь блюсти мои интересы в золотом дворце, но, возможно, это и лучше для тебя – пойти со мной, ибо ты простак и каждый может обвести тебя вокруг пальца. А так у меня по крайней мере будет умный врач, и, вполне возможно, услуги твои очень понадобятся. Поистине, Синухе, мои люди были правы, назвав тебя Сыном Дикого Осла, когда мы вместе сражались с кабирами, ибо у тебя, конечно же, должно быть сердце этого животного, раз ты не чувствуешь страха перед хеттами.

Пока он говорил, гребцы взялись за весла, и судно с развевающимися знаменами пустилось в плавание. Причалы были белы от толп, чьи крики, словно порывы ветра, доносились до наших ушей. Хоремхеб глубоко вздохнул и сказал улыбаясь:

– Знаю, что ни одно человеческое существо не может быть целью, а только средством. Я – средоточие всех вещей; все исходит от меня и все возвращается ко мне. Я – Египет и я – народ. Делая Египет великим и могущественным, я сам становлюсь великим и могущественным. Но это, как ты понимаешь, Синухе, только подготовка.

Его слова не произвели на меня особого впечатления, ибо я знал его хвастливым мальчишкой и видел его родителей, от которых пахло сыром и скотиной, хотя он и прославил их. Вот потому я не мог принимать его всерьез, хотя было ясно, что он желал показаться мне богоподобным. Я скрыл от него свои мысли и завел разговор о принцессе Бакетамон, которая была смертельно оскорблена тем, что ей не предоставили подобающего места в шествии в честь Тутанхамона. Хоремхеб жадно слушал меня и предложил мне вина, дабы я рассказывал ему о Бакетамон как можно больше. Так шло время, пока мы плыли вниз по реке в Мемфис, а между тем колесницы хеттов опустошали Нижнее Царство.

Книга XIV
Священная война

1

Когда Хоремхеб был в Мемфисе, собирая войска и снаряжение, он призвал состоятельных людей Египта и обратился к ним:

– Все вы богатые люди, а я всего-навсего пастушок, рожденный в конском дерьме. Но, несмотря на это, Амон благословил меня и фараон поручил мне возглавить этот поход. Враг, угрожающий нашей стране, страшен и ужасает дикостью, и это хорошо вам известно. Я рад, что вы откровенно высказали свои мысли, признав, каких жертв требует война от каждого, а потому урезав количество зерна, которое вы выдаете своим рабам и работникам, и подняв цены на товары во всем Египте. По вашим словам и поступкам я понял, что вы и сами готовы на великие жертвы. Чтобы покрыть военные расходы, каждому из вас придется одолжить мне сразу половину своего состояния золотом, серебром, зерном, скотом, лошадьми или колесницами. Мне все равно, лишь бы все это было отдано немедленно.

При этом египетские богачи разразились громкими упреками; они рвали на себе одежды и причитали:

– Лжефараон уже разорил нас, и мы остались без гроша! Что ты дашь нам в залог за половину нашего имущества и как ты собираешься выплачивать нам займ?

Хоремхеб поглядел на них доброжелательно.

– Залогом послужит победа, которую с вашей помощью, мои дорогие друзья, я вскоре одержу. Если же я не одержу ее, хетты нагрянут и отберут все что у вас есть, поэтому мой залог кажется мне достаточным. Что до выплаты, то с каждым в отдельности я заключу договор, и, надеюсь, мои условия окажутся приемлемыми для всех вас. Но вы возроптали слишком рано, ибо я еще не сказал всего, что хотел сказать. Я прошу в долг сразу половину вашего имущества, исключительно в долг, добрые мои господа. По истечении четырех месяцев вы снова одолжите мне половину того, что у вас останется, а через год – половину того состояния, которое будет у вас к тому времени. Вы лучше, чем кто-либо, можете подсчитать, сколько у вас останется в конце концов, но я уверен, этого достаточно, чтобы вы были сыты до конца своих дней, и я никоим образом не граблю вас.

Тогда богатые люди бросились перед ним наземь, горько рыдая и до крови расшибая об пол свои лбы. Но Хоремхеб утешил их:

– Я призвал вас потому, что знаю, вы любите Египет и желаете принести щедрую жертву ради него. Вы богаты, и каждый из вас приобрел состояние собственными трудами. Уверен, что вскоре вы вернете свое состояние – богатый становится богаче, даже если избыток сока выжимают из него вновь и вновь. Вы, о непревзойденные мужи, для меня – драгоценнейший сад. И хотя я сжимаю вас, как сжал бы гранат, чтобы у меня под пальцами из его зерен брызнул сок, все же словно добрый садовник я не причиню деревьям вреда, а лишь время от времени буду собирать урожай. Помните также, что я обещаю вам великую войну, более великую, нежели вы мечтали, а во время войны зажиточный человек процветает обязательно. Чем дольше война, тем больше успех, и никакая власть не может этому воспрепятствовать, даже налоговое управление фараона. Вы должны быть благодарны мне. Я отпускаю вас домой с благословением. Идите же с миром, будьте усердны, раздувайтесь, как клещи, ибо этому ничто не мешает.

С этими словами он распустил их. Они ушли со стонами, горько сетуя и разрывая на себе одежды, но, едва выйдя за дверь, прекратили свои крики. Они стали деловито подсчитывать свои потери и искать средства возместить их.

Хоремхеб сказал мне:

– Эта война для них – дар. Отныне, грабя народ, они смогут винить во всем хеттов так же, как фараон может винить их за голод и страдания, которые война принесла в землю Кем. В конце концов за все платит народ, богатые отнимут у него во много раз больше, чем сами одолжат мне, и тогда я снова их прижму. Этот способ нравится мне больше, чем военный налог. Если бы я взимал подобный налог с народа, люди проклинали бы мое имя. Заставив же богатых покрывать военные расходы, я получаю благословение народа и приобретаю славу справедливого человека.

В это время дельта была охвачена пламенем. Бродячие банды хеттов поджигали селения, а их лошади топтали хлебные всходы. Беженцы толпами приходили в Мемфис, рассказывая такие ужасные истории о безумной страсти хеттов к разрушению, что меня охватывал страх, и я просил Хоремхеба поспешить.

Но тот беспечно улыбался, отвечая:

– Египтяне должны как следует узнать хеттов, если их приходится убеждать, что нет более мрачного жребия, чем попасть в рабство к врагу. Я был бы безумцем, если бы выступил без колесниц со своими необученными войсками. Не беспокойся, Синухе, Газа все еще наша, а Газа – это краеугольный камень, на котором держится война. Пока этот город не окажется в их руках, хетты не осмелятся послать в пустыню свои основные силы. Их власть над морем отнюдь не бесспорна. Я послал в пустыню дозорных, чтобы извести разбойников и вредителей, и я вовсе не так ленив, как ты, видимо, считаешь. Пока хеттская пехота не может перейти через пустыню в Черную Землю, Египту не угрожает особая опасность.

Мужчины приходили в Мемфис со всех частей Египта: голодные, те, кто во имя Атона потерял кров и семью и более не ценил свою жизнь, а еще те, кто мечтал о приключениях и трофеях. Не обращая внимания на жрецов, Хоремхеб прощал всем, кто участвовал в основании царства Атона, и освобождал узников из каменоломен, чтобы принудить потом к военной службе. Мемфис скоро стал напоминать огромный военный лагерь. Жизнь здесь била ключом. Каждую ночь солдаты бесчинствовали в кабаках и увеселительных заведениях, а мирные люди запирали дома и сидели, дрожа от страха. Из кузниц и мастерских раздавался звон молотков. Так велик был ужас перед хеттами, что даже бедные женщины отдавали переплавлять свои медные украшения в наконечники для стрел.

В египетские порты постоянно заходили корабли с морских островов и Крита. Хоремхеб захватывал все эти корабли и зачислял их команды и военачальников к себе на службу. Он захватывал даже критские военные суда и принуждал команды переходить на службу к египтянам. Такие корабли теперь рассеялись по морю и переплывали из порта в порт, не желая возвращаться домой. Поговаривали, что среди критских рабов вспыхнул мятеж и что город на холме, в котором жила знать, полыхал словно факел последние несколько недель и пламя было видно далеко с моря. Но все же никто не располагал достоверными сведениями о том, что происходило, а критские моряки, как всегда, врали. Кто-то считал, что хетты вторглись на остров, хотя каким образом такое могло случиться, когда хетты отродясь не были мореходами, понять было трудно. Другие же настаивали на том, что странные светловолосые люди с севера приплыли туда, чтобы опустошить и ограбить страну. Но все критяне в один голос утверждали, что все эти беды свалились на них, потому что их бог умер. Поэтому они с радостью согласились остаться на службе у египтян. Несмотря на это, другие их соотечественники, плывшие в Сирию, вступали в союз с Азиру и с хеттами.

Все это давало огромное преимущество Хоремхебу, ибо крайняя неразбериха царила на море, когда все схватились друг с другом в борьбе за корабли. В Тире началось восстание против Азиру, и выжившие бунтовщики убегали в Египет, где переходили на сторону Хоремхеба. Так у Хоремхеба появилась возможность собрать флот и с помощью опытных судовых команд подготовить его к бою.

Газа еще держалась. Когда созрел урожай и река начала подниматься, Хоремхеб выступил с войсками из Мемфиса. Он выслал вперед гонцов морем и по земле, чтобы те проникли в ряды осаждающих; судно, приставшее под покровом ночи к гавани Газы и нагруженное мешками зерна, везло послание: «Удержите Газу! Удержите Газу любой ценой!» Пока тараны с грохотом били в ворота, а крыши города горели, ибо ни у кого не было времени гасить пожары, тут и там свистели стрелы с записками: «Хоремхеб приказывает вам: удержите Газу!» А когда хетты перекидывали через стены запечатанные кувшины с ядовитыми змеями, то среди них, случалось, находили один, наполненный зерном, и в нем – послание Хоремхеба: «Удержите Газу!» Каким образом Газа противостояла напору объединенных сил Азиру и хеттов, выше моего понимания, но вспыльчивый начальник отряда, поднимавший меня на стену в корзине, вполне заслужил славу, которую завоевал, сохранив Газу для Египта.

Хоремхеб быстро привел свои силы в Танис, где окружил и отрезал отряд хеттских колесниц, остановившийся у излучины реки. Под покровом темноты он приказал своим людям углубить высохшие оросительные каналы так, чтобы те наполнились водой из поднявшейся реки. Наутро хетты обнаружили, что оказались на островке словно в ловушке и принялись забивать лошадей и крушить свои колесницы. Это привело Хоремхеба в бешенство. Его целью было захватить все невредимым. Он приказал трубить в рога и начал атаковать. Свежие египетские войска с легкостью одержали победу и сразили врагов, которые бросили лошадей и дрались пешими. Так Хоремхеб завладел сотней колесниц и более чем двумя сотнями лошадей. Победа была важнее добычи, ибо с тех пор египтяне уже не считали врага непобедимым.

Выстроив колесницы и лошадей, Хоремхеб ехал впереди них в Танис, оставив позади медленно шедших солдат и подводы с припасами. Дикая страсть пылала в его глазах, когда он уверял меня:

– Если бьешь, то бей первым и сильно.

Говоря так, он с грохотом мчался в Танис, не прячась от толп хеттов, бродивших по Нижнему Царству и опустошавших его. Из Таниса он продолжал двигаться прямо в пустыню, одолевая подразделения хеттов, поставленные охранять запасы воды, и захватывал склад за складом. Хетты оставили в пустыне сотни тысяч кувшинов с водой для своей пехоты, расположив их на некотором расстоянии друг от друга, ибо, не умея путешествовать по морю, они не осмеливались напасть на Египет с моря. Не жался лошадей, Хоремхеб и его люди устремились вперед. Многих животных загнали во время этого сумасшедшего перехода, о котором видевшие его воочию рассказывали, что сто колесниц поднимали столб пыли до небес и что мчались они быстро, как вихрь. Каждую ночь на вершинах Синайских холмов зажигали сигнальные огни, вызывавшие вольные отряды из их убежищ, дабы они по всей пустыне нападали на хеттских стражей и их склады припасов. Вот откуда идет легенда о том, что Хоремхеб несся по Синайской пустыне днем, как столб пыли, а ночью – как столб пламени. После этого похода слава его была столь велика, что люди слагали о нем предания, как о богах.

Хоремхеб застал врагов врасплох. Убежденные в слабости Египта, те не могли понять, как Хоремхеб осмелился совершать набеги в пустыне, когда их войска разоряли Нижнее Царство. Их главные силы были рассеяны по городам и селениям Сирии и ожидали падения Газы, ибо, поскольку в окрестностях Газы огромная армия не могла найти себе пропитания, хетты собрались в Сирии, чтобы завоевать Египет. Они вели военные действия чрезвычайно осмотрительно и никогда не нападали, если не были полностью уверены в своем превосходстве. Их военачальники отмечали на глиняных табличках каждое пастбище, каждое место водопоя, каждое селение в области, на которую собирались совершить набег. Из-за этих приготовлений они отложили свое нападение, и поход Хоремхеба оказался для них громом среди ясного неба отчасти потому, что никто ранее не осмеливался напасть на них первым, отчасти из-за того, что они сомневались, хватит ли у Египта колесниц для подобного предприятия.

Основною же целью Хоремхеба было уничтожить запасы воды хеттов в пустыне, чтобы выиграть время для обучения и оснащения своей армии. Но его удивительный успех опьянил его; он вихрем ворвался в Газу, с тыла напал на осаждающих, вывел из строя их военные приспособления и поджег лагеря. Но все же он не смог войти в город. Когда осаждающие увидели, как немногочисленны его колесницы, они возобновили борьбу и нанесли ответный удар. Он проиграл бы, будь и у них колесницы. А так у него была возможность отступить в пустыню, разорив склады с водой на ее границе, прежде чем разъяренные хетты успели собрать достаточно колесниц, чтобы преследовать его.

Поэтому Хоремхеб верно заключил, что его сокол был вместе с ним. Памятуя о горящем дереве, которое он видел однажды среди Синайских холмов, он послал сообщение своим метателям дротиков и лучникам и приказал им идти как можно быстрее через пустыню по одной из дорог, построенных хеттами, где стояли сотни глиняных кувшинов с водой, которой хватило бы для большого отряда пехотинцев. Теперь его целью было сражаться в пустыне, хотя для битв на колесницах удобнее земля. Я думаю, у него не было выбора, ибо после бегства от хеттов его люди и его лошади были так измучены, что вряд ли дошли бы живыми до Нижнего Царства. Поэтому он собрал все свое войско в пустыне, совершив таким образом деяние небывалое.

О первом нападении Хоремхеба на хеттов мне поведали его люди и он сам – меня не было с ним тогда. Будь я там, то, конечно, не остался бы в живых и не писал бы эти строки. Мне выпало на долю видеть последствия битвы из своих носилок, в которых я следовал за пехотными полками во время их стремительного движения по обжигающей пыли под безжалостными лучами солнца.

После того как мы две недели тащились по пустыне, а это, несмотря на бесчисленные запасы воды, оказалось довольно изнурительным, однажды ночью мы увидели столб пламени, вздымающийся на холме за пустыней, и поняли, что Хоремхеб ждет нас там со своими колесницами. Эта ночь запечатлелась в моей памяти, ибо я не мог заснуть. Темнота приносит в пустыню холод после жаркого дня, и люди, неделями шедшие босиком по песку и колючкам, во сне кричат и стонут так, словно их терзают демоны. Это происходит, несомненно, из-за того, что люди верят, будто этих демонов в пустыне полным-полно. На заре затрубили рога, и движение продолжилось, хотя большая часть воинов просто свалилась наземь не в силах подняться. Сигнальный огонь Хоремхеба звал нас, и со всех сторон пустыни к огненному знаку устремлялись небольшие группы оборванных, почерневших от солнца разбойников и народных мстителей.