Текст книги "Наследник фараона"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)

5

После этого я не мог присоединиться к общему веселью, хотя во дворце толпились люди, которые пили вино и пиво и горячо хлопали дурачествам Капта, ибо он уже позабыл о неприятности в женских покоях. Его подбитый глаз вылечили куском свежего сырого мяса, и боль прошла, но осталась сильная краснота. Однако со мной что-то было неладно.

Я размышлял о том, что мне многое еще нужно узнать в Вавилоне, поскольку я не завершил мои занятия, относящиеся к печени овцы, и не научился вливать масло в воду так искусно, как это делали жрецы. Кроме того, Бурнабуриаш многим был мне обязан как за мое врачебное искусство, так и за мою дружбу, и я знал, что, оставаясь его другом, получу перед отъездом щедрые подарки. Однако чем больше я размышлял над этим, тем настойчивее преследовало меня лицо Минеи. Я думал также и о Капта, который должен был умереть в этот вечер по дурацкой прихоти царя, без моего согласия, хотя он был моим слугой.

В итоге сердце мое ожесточилось против царя, который так оскорбил меня, что дал мне этим право ответить ему тем же, хотя сердце говорило мне, что даже самая мысль об этом была нарушением всех законов дружбы. Но я был одинокий чужеземец, не связанный здешними обычаями. Поэтому в тот же день я спустился к берегу реки и, наняв десятивесельное судно, сказал гребцам:

– Сегодня День Ложного Царя, и я знаю, что вы опьянели от веселья и от пива и вам неохота грести. Но я заплачу вам вдвое против обычного, ибо умер мой богатый дядюшка, а я должен забрать его тело и похоронить рядом с его предками, и мне надо поспешить, пока его дети или мой брат не заспорили о наследстве и не оставили меня без гроша. Так что я щедро заплачу вам, если вы поедете быстро, но путешествие будет долгим, ибо мои предки покоятся в нашем старом доме на границе Митанни.

Гребцы ворчали, но я купил им два кувшина пива и сказал, что они могут пить хоть до заката, лишь бы были готовы отплыть, как только стемнеет.

В ответ они шумно запротестовали:

– Ни за что на свете мы не тронемся после наступления темноты, ибо ночью полным-полно чертей, и больших, и маленьких, а также злых духов, которые кричат страшным голосом и могут опрокинуть нашу лодку или убить нас.

Но я ответил:

– Я принесу жертву в храме, чтобы с нами ничего не приключилось за время нашего путешествия, а звон серебра, которое я вам дам, когда мы доплывем, заглушит вопли всех чертей.

Я отправился к башне и там во дворе принес в жертву овцу; там было почти безлюдно, так как большинство горожан собралось во дворце на празднике в честь Ложного Царя. Я разглядывал печень овцы, но у меня мешались мысли, и из этого ничего не получилось. Я заметил только, что она была темнее, чем обычно, и издавала дурной запах, и это внушило мне дурные предчувствия. Я собрал кровь овцы в кожаную коробочку, которую под мышкой отнес во дворец. Когда я входил в женские покои, над моей головой пролетела ласточка, и это согрело мое сердце и вселило в меня храбрость, ибо это была птичка моей родины, и я счел это за доброе предзнаменование.

На женской половине я сказал евнухам:

– Оставьте меня наедине с той безумной женщиной, чтобы я мог изгнать из нее дьявола.

Они повиновались и отвели меня в ее комнату, где я растолковал Минее, что она должна сделать, и отдал ей нож и коробочку с кровью. Она обещала последовать моим указаниям, и я ушел, закрыв за собой дверь, приказал евнухам не беспокоить ее, ибо я дал ей лекарство, которое изгонит из нее демонов – таких, какие вселятся в первого, кто откроет дверь без моего разрешения. Других предостережений им не требовалось.

К этому времени заходящее солнце залило комнаты дворца красным светом. Капта опять ел и пил, тогда как Бурнабуриаш прислуживал ему, смеясь и хихикая, как девчонка. На полу в лужах вина спали пьяные. Я сказал Бурнабуриашу:

– Я хочу удостовериться, что Капта умрет легкой смертью, ибо он мой слуга, и ради него я должен сам в этом убедиться.

– Тогда поторопись, – сказал он, – ибо старик уже подмешивает яд в вино и твой слуга должен умереть на закате, как требует обычай.

Я разыскал старого царского врача. Когда я сказал ему, что меня послал царь, он поверил мне и предложил:

– Сам смешай яд, ибо от выпитого вина у меня дрожат руки, а глаза так затуманены, что я ничего не вижу, столько я хохотал сегодня над проделками твоего слуги.

Я вылил его смесь и влил в вино маковый сок, но не смертельную дозу. Затем, вручая кубок Капта, я сказал:

– Капта, может статься, что мы никогда больше не увидимся, ибо все эти почести ударили тебе в голову и ты не соизволишь узнать меня. Выпей поэтому из чаши, которую я предлагаю тебе, чтобы, вернувшись в Египет, я мог сказать, что властелин четырех частей света был моим другом. Выпив это, ты узнаешь, что я всегда желал тебе только добра, что бы там ни случилось. Помни также о нашем скарабее!

Капта сказал:

– Слова этого египтянина были бы как жужжание мух для моих ушей, если бы мои уши не гудели от вина так, что я не расслышал ничего из того, что он говорит. Но от кубка я никогда не отказываюсь, как всем известно и как я показал сегодня всем моим подданным, которыми очень доволен. Поэтому я осушу твой кубок, хотя и знаю, что завтра дикие ослы будут лягать меня в голову.

Он осушил кубок, и в эту минуту зашло солнце. Внесли факелы и зажгли светильники. Все поднялись и стояли в молчании, так что во всем дворце воцарилась тишина. Капта снял вавилонскую корону, сказав:

– Эта проклятая корона оттянула мне голову, и я устал от нее. Ноги мои тоже онемели, и веки мои тяжелы, как свинец. Лучше бы мне пойти спать.

Сказав это, он потянул на себя скатерть и улегся на пол. Вместе со скатертью на него полетели кувшины и винные чаши, так что он погрузился в вино по шею, как он и обещал еще утром. Царские слуги раздели его и облачили Бурнабуриаша в промокшую от вина одежду, водрузили ему на голову корону, дали ему в руки символы власти и подвели его к трону.

– Это был утомительный день, – сказал он. – Однако я не преминул заметить среди вас таких, кто не проявил ко мне должного почтения на празднестве, очевидно, в надежде, что я удавлюсь и никогда не вернусь на свой трон. Гоните отсюда плетьми всех дрыхнущих, выбросьте весь этот сброд из дворов дворца и посадите этого дурака навечно в кувшин, если он умер, ибо он мне надоел.

Капта перевернули на спину, и старый врач, ощупав его трясущимися руками и осмотрев затуманенными глазами, заявил:

– Он мертв, как навозный жук.

Слуги внесли огромную глиняную урну, какими вавилоняне пользуются для захоронения умерших, поместили в нее Капта и запечатали ее горлышко. Царь приказал отнести кувшин в подземелье, расположенное под дворцом, и поставить его среди предшествующих ложных царей.

В этот момент я вмешался, сказав:

– Этот человек египтянин, он обрезанный, как и я. Поэтому я должен забальзамировать его тело по египетскому обычаю и снабдить его всем необходимым для путешествия в Страну Запада, чтобы он мог есть, пить и наслаждаться и после смерти, не имея надобности трудиться. На это уходит тридцать или семьдесят дней в зависимости от звания, которое имел умерший, когда был жив. У Капта, я думаю, это займет всего тридцать дней, поскольку он был моим слугой. После этого я доставлю его назад, на его место среди его предшественников, бывших ложных царей, в подземелье под твоим дворцом.

Бурнабуриаш выслушал с любопытством и сказал:

– Пусть будет так. Делай с ним что хочешь, раз таков обычай твоей страны; я не буду спорить с обычаями, ибо тоже молюсь богам и не знаю, как умилостивить их за те грехи, которые совершил по неведению. Благоразумие – добродетель.

Я приказал слугам вынести Капта в его кувшине и положить на носилки, которые стояли, дожидаясь, у стен дворца. Перед тем как уйти, я сказал царю:

– Тридцать дней ты не увидишь меня, ибо, пока идет бальзамирование, я не могу показываться среди людей, иначе в них вселятся злые духи, окружающие труп.

Подойдя к носилкам, я проткнул дырку в глине, которой был запечатан кувшин, чтобы Капта мог дышать, а затем тайком вернулся во дворец в женские покои. Евнухи обрадовались мне, увидев меня, так как боялись, что вот-вот придет царь.

Но, открыв дверь комнаты, где я оставил Минею, я тотчас вернулся и стал рвать на себе волосы и причитать:

– Идите и посмотрите, что случилось, ибо она лежит здесь в собственной крови и рядом с ней испачканный кровью нож и волосы ее тоже окровавлены!

Прибежавшие евнухи были ошеломлены, ибо они очень боягся крови, и не посмели прикоснуться к ней, а начали рыдать и вопить, страшась гнева царя.

Я сказал им:

– Нас постигла одна и та же беда – вас и меня. Скорей принесите циновку, в которую я смогу завернуть тело; потом смойте кровь с пола, чтобы никто не узнал о том, что случилось. Ибо царь предвкушал большое наслаждение от этой девушки, и его гнев будет ужасен, если он узнает, что мы по глупости позволили ей умереть, как требовал ее бог. Поэтому поспешите доставить на ее место другую девушку, например, чужеземку, которая не говорит на вашем языке. Оденьте и украсьте ее для царя, а если она будет сопротивляться, поколотите ее палками у него на глазах, ибо это особенно приятно царю, и он щедро вас наградит.

Евнухи поняли мудрость моих слов, и, немного поторговавшись с ними, я дал им половину того серебра, которое они предназначили для покупки новой девушки. Они принесли мне циновку, в которую я завернул Минею, и помогли мне пронести ее по темным дворам к носилкам, где уже находился Капта в своем кувшине.

Когда мы достигли берега, я приказан носильщикам спустить кувшин в лодку, но циновку понес сам и спрятал ее под палубой. Потом я сказал носильщикам:

– Рабы и собачьи дети! В эту ночь вы ничего не видели гг не слышали, кто бы ни спрашивал вас. Чтобы напомнить вам об этом, я дам каждому из вас по серебряной монете.

Запрыгав от восторга, они воскликнули:

– Поистине мы служили прославленному господину, но наши уши и наши глаза слепы, и мы ничего не видели и не слышали в эту ночь.

Я отпустил их, хорошо зная, что они немедленно напьются по обычаю всех носильщиков во все века и за выпивкой выболтают все, что видели. Поскольку их было восемь человек и все они были здоровенными детинами, я не мог бы убить их и бросить в реку, как мне того хотелось.

Как только они ушли, я разбудил гребцов. При свете восходящей луны они спустили весла и поплыли прочь от города, зевая и проклиная свою судьбу, ибо головы у них кружились от выпитого пива.

Вот так я бежал из Вавилона, хотя что заставило меня так поступить, не могу сказать; несомненно, так предначертали звезды еще до моего рождения, и это было неизбежно.

Книга VII
Минея

1

Нам удалось выбраться из города незамеченными стражей, ибо ночью можно было свободно подойти к реке, и я прокрался под палубу, чтобы преклонить мою усталую голову. Но пока там еще не было покоя, так как Минея вылезла из своей циновки и отмывала с себя кровь, зачерпывая руками речную воду, и лунный свет искрился в каплях, которые падали с ее пальцев.

Она без улыбки взглянула на меня и с упреком сказала:

– Благодаря твоему совету я осквернилась и от меня пахнет кровью, и я, конечно, никогда уже не очищусь, и это будет твоя вина. Более того, когда ты нес меня, то прижимал меня сильнее, чем нужно, так что я не могла вздохнуть.

Ее слова раздражили меня, я и так очень устал, поэтому я огрызнулся:

– Придержи язык, проклятая девчонка! Когда я думаю обо всем, что мне пришлось из-за тебя перенести, мне хочется бросить тебя в реку, где ты сможешь мыться, сколько тебе вздумается. Не будь тебя, сидел бы я сейчас по правую руку от царя Вавилона и жрецы из башни передали бы мне всю свою мудрость, ничего не утаив, и я был бы самым мудрым врачом на свете. Из-за тебя я лишился подарков, заработанных мною благодаря моему ремеслу. Мое золото истощается, а я не смею предъявить таблички, дающие мне право на получение денег в конторе храма. Все это из-за тебя, и я проклинаю день, когда увидел тебя; каждый год в этот день я буду одеваться в лохмотья и посыпать голову пеплом.

Она опустила руку в залитую лунным светом реку, и вода плескалась под ее рукой, как расплавленное серебро, потом она тихо заговорила, отвернув лицо:

– Если это так, позволь мне прыгнуть в реку, как ты того желаешь. Тогда ты освободишься от меня.

Она поднялась и уже собралась прыгать, но я схватил ее и удержал, сказав:

– Оставь эти глупости! Если ты прыгнешь, все то, что я задумал, пропадет зря. Ради всех богов, дай мне спокойно поспать, Минея, и не тревожь меня своими капризами, ибо я очень устал.

С этими словами я заполз под циновку и плотно закутался в нее, ибо ночь была прохладная, хотя уже пришла весна и в камышах кричали аисты. Она легла рядом со мной, прошептав:

– Если я ничего больше не могу сделать, то по крайней мере согрею тебя.

Я был слишком усталым для дальнейшего разговора и заснул и крепко спал, согретый ею, ибо она была молода и ее тело грело меня, как маленькая печка.

Когда я проснулся, мы уже ушли далеко вверх по течению и гребцы ворчали:

– У нас одеревенели плечи и болит спина. Ты хочешь нас уморить? Разве твой дом горит и мы должны мчаться, чтобы потушить его?

Я сказал скрепя сердце:

– Тот, кто будет мешать, отведает моей палки; вы отдохнете первый раз не раньше полудня. Тогда вы сможете поесть и попить, и я дам каждому из вас по глотку старого вина, чтобы подбодрить вас, и вы почувствуете себя легкими, как птицы. Но если кто-нибудь из вас станет роптать, я призову на ваши головы всех демонов, ибо вы должны знать, что я жрец и волшебник.

Я сказал это, чтобы испугать их, но солнце ярко сияло, и они не поверили мне. Они только сказали:

– Он один, а нас десятеро! – и ближайший из них попытался ударить меня веслом.

В это время с носа донесся оглушительный шум; это бился Капта в своем кувшине, ругаясь и крича. Лица гребцов посерели, и один за другим они попрыгали за борт в реку, уплыли и скрылись из виду. Лодка закачалась поперек течения, но я бросил якорный камень. Минея вышла из своего укрытия, причесывая волосы, и в это мгновение всякий страх покинул меня, ибо она была прекрасна, и солнце сияло, и аисты кричали в камышах. Я направился к похоронной урне и, сломав печать, громко сказал:

– Вставай, ты, человек, там внутри!

Капта высунул из кувшина свою взъерошенную голову, и я никогда не видел более растерянного лица. Он простонал:

– Что это за дурацкая шутка? Где я? Где моя царская корона и символы власти? Я голый и замерз, а еще у меня в голове жужжат осы и мои руки и ноги отяжелели, словно меня укусила ядовитая змея. Берегись шутить со мной, Синухе, ибо опасно смеяться над царями!

Я хотел наказать его за вчерашнее высокомерие, поэтому притворился озадаченным и сказал:

– Не понимаю, о чем ты говоришь, Капта; ты, должно быть, все еще отуманен винными парами. Тебе следует припомнить, что, когда мы покидали Вавилон, ты выпил слишком много и в лодке впал в такое неистовство и нес такую чепуху, что гребцам пришлось упрятать тебя в этот кувшин, чтобы ты их не избил. Ты болтал о царях и судьях и еще о многом.

Капта закрыл глаз и пытался вспомнить и наконец ответил:

– Господин, никогда больше не стану я пить вина, ибо вино и сновидения завлекли меня в ужасное приключение, приключение столь страшное, что я не могу и рассказать тебе. Но одно могу сказать: мне казалось, будто благодаря скарабею я был царем, вершил правосудие со своего трона, входил в женские покои и там получил огромное удовольствие от одной хорошенькой девочки. Случилось и многое другое, но сейчас я не смею об этом вспоминать.

Только теперь он увидел Минею. Быстро нырнув опять в свой кувшин, он жалобно сказал:

– Господин, я еще не совсем оправился или я все еще сплю, ибо мне кажется, что на корме лодки я вижу ту девушку, которую встретил в женских покоях дворца.

Он дотронулся до своего подбитого глаза и до распухшего носа и громко всхлипнул. Минея подошла к кувшину, вытащила оттуда за волосы его голову и сказала:

– Посмотри на меня! Та ли я женщина, с которой ты наслаждался прошлой ночью?

Капта в ужасе поглядел на нее, закрыл свой единственный глаз и простонал:

– Все вы, о боги Египта, сжальтесь надо мной и простите меня за то, что я поклонялся чужим богам и приносил им жертвы, но ты – это она! Прости меня, ибо это был только сон.

Я помог ему вылезти из кувшина и дал ему горькое лекарство, чтобы очистить желудок, затем, обвязав его веревкой, погрузил в реку, несмотря на его протесты, и подержал его в воде, чтобы его голова прояснилась после макового сока и вина. Но, снова втащив его в лодку, я смягчился и сказал:

– Пусть это послужит тебе уроком за твой бунт против меня, твоего хозяина. Все, что случилось с тобой, – правда, и, если бы не моя помощь, ты лежал бы теперь мертвый в кувшине среди других ложных царей.

Затем я рассказал ему обо всем, что произошло, и надо было повторить это много раз, прежде чем это дошло до него и он поверил мне. Наконец я сказал ему:

– Наша жизнь в опасности, и минувшее уже не кажется мне смешным, ибо то, что мы будем висеть вниз головой на стене, если царь найдет нас, так же верно, как и то, что сейчас мы сидим в этой лодке, а он может поступить еще хуже. Очень важно составить хороший план, и ты должен изыскать какой-нибудь способ спастись, убежав в землю Митанни.

Капта почесал голову и задумался. Наконец он сказал:

– Если я верно понял тебя, все, что случилось, – правда, а не пьяный бред. Раз это так, я благословляю этот день как добрый день, ибо могу теперь пить вино, не опасаясь за свою голову, а ведь я думал, что никогда в жизни не решусь снова попробовать его.

Он пробрался в каюту, сломал печать на кувшине с вином и сделал большой глоток, за который возблагодарил всех богов Египта и Вавилона поименно, а также восхвалил многих других богов, чьих имен не знал. Упоминая каждое божество, он каждый раз склонялся над кувшином с вином, пока наконец не опустился, задремав, на циновку и не захрапел, как гиппопотам.

Я был так взбешен его поведением, что хотел сбросить его в воду и утопить, но Минея сказала:

– Капта прав: у каждого дня свои неприятности. Так почему бы нам не пить вино и не быть счастливыми в этом месте, куда принесла нас река? Ибо это прекрасное место, и мы спрятаны в камышах. В них кричат аисты, и я вижу других, которые летят, вытянув шеи, чтобы свить себе гнезда, вода сияет, как изумруды и золото в лучах солнца, и мое сердце теперь легкое, как птица, ибо я свободна от рабства.

Я размышлял над ее словами, и они казались мне мудрыми.

– Поскольку уж ты сумасшедшая, почему бы и мне тоже не стать сумасшедшим? Поистине мне все равно, будет ли моя шкура сушиться на стене завтра или через десять лет, раз уж все это было предначертано звездами до нашего рождения, как учили меня жрецы из башни. Солнце сияет в славе своей, и на полях вдоль реки зеленеют хлеба. Поэтому я выкупаюсь в реке и постараюсь поймать руками рыбу, как делал это ребенком, ибо этот день так же хорош, как и любой другой.

Так что мы выкупались в реке и высушили на солнце наши одежды, поели и выпили вина. Минея принесла жертву своему богу и станцевала для меня в лодке свой танец, поэтому когда я смотрел на нее, моя грудь сжималась и я с трудом дышал.

Наконец я сказал ей:

– Только однажды в жизни я называл женщину сестрой, но ее объятия жгли огнем, а тело ее иссушало, как пустыня, и не освежало меня. Поэтому умоляю тебя, Минея, освободи меня от чар, в которые ввергло меня твое тело. Не смотри на меня глазами, которые напоминают лунные блики на реке, а то я назову тебя сестрой и ты доведешь меня до гибели и смерти, как это сделала другая женщина.

Минея внимательно посмотрела на меня.

– Должно быть, ты знал странных женщин, Синухе, но, может быть, они все такие в твоей стране. Не беспокойся из-за меня. Я не собираюсь обольщать тебя, чего, как мне кажется, ты боишься. Мой бог запрещает мне приближаться к мужчине под страхом смерти.

Она взяла в руки мою голову, положила ее к себе на колени и, поглаживая мне щеки и волосы, сказала:

– Эта глупая голова заставляет тебя говорить так дурно о женщинах, ибо, хотя и есть женщины, которые отравляют родники, но есть, конечно, и другие, которые сами, как родник в пустыне, как роса на спаленном лугу. Но, хотя голова у тебя глупая и непонятливая, а волосы черные и жесткие, мне приятно держать ее в руках. Что же до твоих глаз и твоих рук, я нахожу их милыми и привлекательными. Поэтому мне грустно, ибо я не могу дать тебе того, чего ты желаешь, грустно не только за тебя, но и за меня, если такое искреннее признание может порадовать тебя.

Вода вокруг нашей лодки отливала изумрудом и золотом, и я держал ее сильные прекрасные руки в своих. Я держался за них, как утопающий, и глядел в ее глаза, похожие на лунный свет на реке и такие же теплые и ласковые.

– Минея, сестра! – сказал я. – Я устал от всех идолов, которых люди воздвигли для себя самих из страха, как мне кажется. Отрекись же от своего бога, ибо его требование жестоко и бесполезно – и сегодня еще более жестоко, чем всегда. Я увезу тебя в страну, недосягаемую для его власти, хотя бы нам пришлось для этого дойти до края света и есть траву и сухую рыбу среди диких племен и спать в камышах до конца наших дней. Ибо где-нибудь должна же быть граница власти, положенной твоему богу.

Она крепко сжала мне руки и отвернула голову.

– Мой бог установил свои границы в моем сердце, так что, куда бы я ни пошла, он меня настигнет, и, если я отдамся какому-нибудь мужчине, я умру. Сегодня, когда я увидела тебя, мне показалось жестоким и глупым, что мой бог требует этого, но я не могу ничего сделать против его воли. Завтра все может измениться – я надоем тебе, и ты забудешь меня, ибо так обычно поступают мужчины.

– Ни один человек не знает, что будет завтра, – нетерпеливо возразил я, ибо я воспламенился, как иссушенный солнцем тростник воспламеняется от случайной искры. – То, что ты говоришь, только пустая увертка, чтобы помучить меня, как это любят делать все женщины, и тебе приятны мои муки.

Укоризненно взглянув на меня, она отдернула руки.

– Я не какая-нибудь невежда, ибо, кроме моего собственного языка, я говорю по-вавилонски и на твоем языке гоже и могу написать свое имя тремя видами иероглифов как на глине, так и на бумаге. Кроме того, я побывала во многих больших городах и танцевала перед многими различными людьми, которые дивились моему искусству, пока меня не украли купцы, когда наш корабль пошел ко дну. С самого детства я росла в служении богу и была посвящена в тайну его обрядов, так что ни могущество, ни колдовство не могут разлучить меня с ним. Если бы ты также танцевал перед быками и качался в танце между острыми рогами и, играя, щекотал ногой мычащую морду, ты понял бы. Но, думаю, ты никогда не видел юношей и девушек, танцующих перед быками.

– Я никогда и не слыхал об этом. Но если я должен щадить твою девственность для блага быков, то это выше моего понимания, хотя я слышал, что в Сирии жрецы, исполняющие тайные обряды матери-земли, приносят в жертву козлам девушек и этих девушек выбирают из народа.

Она отвесила мне две пощечины, глаза у нее засверкали, как сверкают в темноте глаза дикой кошки, и гневно воскликнула:

– Я не вижу никакой разницы между мужчиной и козлом, ибо твои мысли направлены только на телесное, поэтому и коза вполне могла бы удовлетворить твою похоть. Так провались ты и оставь меня в покое, не надоедай мне больше своим любовным томлением, ибо ты знаешь об этом столько же, сколько свинья о серебре.

Ее жестокие слова сильно ранили меня. Я оставил ее и ушел на корму. Чтобы скоротать время, я открыл свои врачебные ящики и стал чистить инструменты и развешивать лекарства. Она сидела на носу, раздраженно постукивая пятками по дну лодки; вдруг она в ярости сбросила с себя одежду, натерла тело маслом и начала так дико и неистово танцевать, что лодка закачалась. Я не мог удержаться, чтобы искоса не взглянуть на нее, ибо ее исполнение было верхом совершенства. Она без усилий изгибала спину, закидывая руки назад, выгибалась, как лук, а затем поднимала ноги прямо в воздух. Все мускулы ее тела трепетали под блестящей кожей, она задержала дыхание, и ее волосы развевались вокруг головы, ибо этот танец требовал такой степени искусства, равной которой я никогда не видел, хотя наблюдал в увеселительных заведениях танцующих девушек из разных стран.

Пока я смотрел на нее, моя злость улетучилась, и я уже не сожалел более о том, чего лишился, выкрав эту капризную неблагодарную девушку. Я также припомнил, что она готова была заколоть себя, защищая свою невинность, и я знал, как дурно поступал, требуя от нее того, что она не может дать. Она танцевала так долго, что пот заструился по ее телу, и каждый мускул дрожал от изнеможения; потом она с головой накрылась покрывалом, и я услышал, что она плачет. Тогда я забыл о своих лекарствах и инструментах. Поспешив к ней, я мягко коснулся ее плеча и спросил:

– Ты заболела?

Она не ответила, но оттолкнула мою руку и еще сильнее заплакала. Я сел около нее, и сердце мое преисполнилось печалью.

– Минея, сестра моя, не плачь. Не плачь по крайней мере из-за меня, ибо поистине я никогда не собирался коснуться тебя, никогда, никогда, даже если бы ты попросила меня об этом. Я хочу избавить тебя от боли и печали, и пусть все останется навсегда так, как есть.

Она подняла голову и вытерла слезы с жестом досады.

– Глупец, меня не пугает ни боль, ни горе. И я плачу не из-за тебя, а из-за своей судьбы, которая разлучила меня с моим богом и сделала меня слабой, как былинка, так что от взгляда какого-нибудь болвана подо мной подгибаются колени.

Я взял ее руки, и она не отдернула их, но наконец повернулась ко мне, сказав:

– Синухе, должно быть, я кажусь тебе неблагодарной и сварливой, но я ничего не могу поделать, ибо не знаю, что на меня нашло. Я бы рада была рассказать тебе о моем боге так, чтобы ты понял меня лучше, но говорить о нем с непосвященным запрещено. Я могу сказать тебе только, что это бог моря и живет он в темном доме, и ни один из тех, кто входит туда, не возвращается, но остается жить с ним навсегда. Но есть такие, которые говорят, что он похож на быка, хотя и живет в море. Мы, предназначенные служить ему, обучены танцевать перед быками. Говорят также, что он похож на человека, несмотря на бычью голову, но думаю, что это всего лишь сказка.

Я знаю только, что каждый год по жребию выбирают двенадцать посвященных, которые должны входить по одному в его дом во время полнолуния, и нет большей радости для посвященного, чем войти в этот дом. На меня уже пал жребий, но перед тем, как пришел мой черед, наш корабль пошел ко дну, как я рассказывала тебе. Купцы украли меня и продали на рынке рабов в Вавилоне. Всю свою юность я мечтала об удивительном дворце бога, о его ложе и о бессмертии. Хотя нам, посвященным, разрешается вернуться в этот мир по прошествии месяца, ни один еще не вернулся, поэтому я думаю, что этот мир – ничто для тех, кто однажды видел бога.

Пока она говорила, тучи закрыли солнце, все кругом потускнело у меня на глазах и приобрело мертвенный оттенок, и меня охватила дрожь, ибо я понял, что Минея – не для меня. Ее история была похожа на те, что рассказывают жрецы во всех странах – и она верила, что этим навсегда оградит себя от меня. Я не хотел сердить или огорчать ее.

Грея ее руки в своих, я только сказал:

– Я понимаю, что ты желаешь вернуться к своему богу, поэтому я отвезу тебя через море на Крит – ибо знаю теперь, что ты оттуда родом. Я догадался об этом, когда ты рассказывала о быках, но то, что ты сказала о боге в темном доме, убедило меня в этом. Это то, о чем говорили мне купцы и моряки в Смирне, хотя я никогда не верил им. Они рассказывали, что жрецы убивают всех, кто пытается вернуться из обители бога, дабы никто не узнал от них, на кого он похож. Так говорили только моряки и простые люди; ты же знаешь об этом лучше, раз ты посвящена.

– Я должна вернуться – ты знаешь это! – настаивала она. – Больше нигде на земле я не найду покоя. Я радуюсь каждому дню, который провожу с тобой, Синухе, и не потому, что ты избавил меня от ада, но потому, что никто никогда не заботился обо мне так, как ты. Я уже не так сильно, как прежде, стремлюсь к обители бога, но иду туда с печалью в сердце. Если бы мне позволили, я вернулась бы к тебе после назначенного срока. Все же я не думаю, что это возможно, ибо никто никогда еще не возвращался. У нас мало времени, и никто не знает, что случится завтра, как ты говоришь, так давай же радоваться каждому наступающему дню, Синухе, и не задумываться о днях грядущих. Это лучше всего.

Другой человек мог бы взять ее силой, увезти ее в свою страну и жить с ней там до конца дней своих. Я знал, что все рассказанное ею – правда и что у нее не будет ни одного счастливого дня, если она изменит своему богу; наверное, пришел бы день, когда она прокляла бы меня и убежала бы от меня. Таково могущество богов, когда люди верят в них, хотя над теми, кто не верит в них, они не властны.

Несомненно, все это было предначертано звездами до моего рождения и ничего нельзя было изменить. Поэтому мы поели и выпили в нашей лодке, спрятанной в камышах, и будущее казалось далеким. Минея склонила голову и, коснувшись волосами моего лица, улыбнулась. Выпив вина, она прильнула к моему рту своими пахнущими вином губами, и боль, причиненная ею моему сердцу, была сладкой, может быть, более сладкой, чем если бы я взял ее, хотя я и не думал тогда об этом.