355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мика Тойми Валтари » Наследник фараона » Текст книги (страница 7)
Наследник фараона
  • Текст добавлен: 11 сентября 2016, 16:15

Текст книги "Наследник фараона"


Автор книги: Мика Тойми Валтари



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 43 страниц)

5

На следующий день я велел Капта отослать прочь всех моих пациентов и предложить им поискать других докторов. Я послал за цирюльником, умылся и умастился ароматическими маслами, заказал носилки и велел носильщикам бежать. Мне хотелось быстро добраться до дома Нефернефернефер, не испачкав пылью одежду или ноги. Капта с беспокойством следил за мной и качал головой, ибо никогда прежде не покидал я среди дня моей рабочей комнаты, и он боялся, что если я стану пренебрегать своими пациентами, то гонорары уменьшатся. Но у меня была только одна мысль, и мое тело горело огнем – восхитительным огнем.

Слуга впустил меня и проводил в комнату Нефернефернефер. Она наряжалась перед зеркалом и посмотрела на меня жестким безразличным взглядом.

– Чего ты хочешь, Синухе? Ты утомляешь меня.

– Ты прекрасно знаешь, чего я хочу, – сказал я, пытаясь обнять ее и вспоминая ее пылкость в прошлую ночь. Но она грубо оттолкнула меня:

– Что это, злоба или глупость? Явиться сейчас! Из Сидона прибыл купец с драгоценным камнем, который некогда принадлежал царице, – украшение на лоб из какой-то гробницы. Сегодня вечером кто-то даст его мне; я долго мечтала о драгоценности, подобной которой нет ни у кого. Поэтому я решила быть красивой и умастить мое тело.

Она невозмутимо разделась и вытянулась на постели, чтобы рабыня натерла ее тело бальзамом. Сердце мое перевернулось в груди и мои руки вспотели, когда я увидел, как она прекрасна.

– Что же ты медлишь, Синухе? – спросила она, когда рабыня ушла, оставив ее, беспечно лежащую на постели. – Почему не уходишь? Мне надо одеться.

У меня закружилась голова, и я бросился к ней, но она оттолкнула меня так проворно, что я не успел обнять ее и стоял, проливая слезы от неудовлетворенного желания.

Наконец я сказал:

– Если бы я мог купить для тебя эту драгоценность, я бы купил ее, как ты прекрасно знаешь, но больше никто не должен касаться тебя – иначе я умру.

– А? – произнесла она, полузакрыв глаза. – Ты не допустишь, чтобы кто-то еще прикасался ко мне? А если я подарю этот день тебе, Синухе, если я буду есть, пить и играть с тобой сегодня, – поскольку никто не знает, что будет завтра, – что ты дашь мне?

Она так вытянулась на постели, что ее плоский живот запал. На ней не было ни одного волоска – ни на голове, ни на теле.

– У меня в самом деле нет ничего, чтобы дать тебе, – и, сказав это, я посмотрел вокруг – на пол из ляпис-лазури, выложенный бирюзой, и на множество золотых чаш, стоявших в комнате. – Правда, мне нечего дать тебе.

Мои колени подогнулись, и я повернулся, чтобы уйти, но она остановила меня.

– Мне жаль тебя, Синухе, – сказала она мягко, снова вытягивая свое гибкое тело. – Ты уже дал мне то, что имел, то, что стоило дарить, хотя ценность этого кажется мне очень преувеличенной. Но у тебя есть дом, и одежда, и все инструменты, необходимые врачу. Полагаю, что в общем ты не беден.

Дрожа с головы до ног, я ответил:

– Все это твое, Нефернефернефер, если желаешь. Это стоит немного, но дом удобен для врача. Какой-нибудь воспитанник Обители Жизни мог бы дать за него хорошую цену, если бы у его родителей были средства.

– Ты так думаешь?

Она повернулась ко мне обнаженной спиной и, созерцая себя в зеркале, провела своими тонкими пальцами вдоль черных линий своих бровей.

– Как хочешь. Тогда найди писца, который запишет, что все, чем ты владеешь, может быть переведено мне, на мое имя. Ибо хотя я и живу одна, я не из тех женщин, которых презирают, и я должна обеспечить свое будущее, когда ты, быть может, бросишь меня, Синухе.

Я пристально смотрел на ее обнаженную спину; язык не поворачивался у меня во рту, и мое сердце начало так неистово биться, что я поспешно повернулся и ушел. Я нашел писца, который быстро выправил необходимые бумаги и отправил их для безопасности в царский архив. Когда я вернулся, Нефернефернефер уже облачилась в царское полотно и надела красный, как золото, парик; ее шея, запястья и лодыжки были украшены самыми роскошными драгоценностями. У входа ее ожидали нарядные носилки.

Вручив ей бумагу писца, я сказал:

– Все, чем я владею, теперь твое, Нефернефернефер, включая и одежду, которую я ношу. Давай теперь поедим и выпьем и вместе насладимся этим днем, ибо никто не знает, что будет завтра.

Она небрежно взяла бумагу, положила ее в шкатулку из слоновой кости и сказала:

– Извини, Синухе, но оказывается, у меня начались месячные очищения, так что ты не можешь прийти ко мне, как я того желала. Тебе лучше уйти теперь, пока я не совершу необходимое омовение, ибо у меня тяжелая голова и мое тело болит. Приходи в другой день и ты получишь то, чего желаешь.

Помертвев, я пристально смотрел на нее и не мог говорить. Она нетерпеливо топнула ногой.

– Убирайся, я спешу.

Когда я попытался дотронуться до нее, она сказала:

– Не размажь краску на моем лице.

Я пошел домой и привел в порядок свои вещи, чтобы все было готово для новой хозяйки. Мой одноглазый слуга следил за каждым моим шагом, качая головой, пока его присутствие не довело меня до бешенства. Я взорвался:

– Не ходи за мной по пятам; ты больше не принадлежишь мне. У тебя теперь другой хозяин. Слушайся его, когда он придет, и не воруй у него так, как воровал у меня, ибо, быть может, его палка тверже моей.

Тогда он бросился на землю, подняв руки над головой в глубокой печали и горько рыдая.

– Не прогоняй меня, господин, ибо мое старое сердце привязалось к тебе и разобьется, если ты прогонишь меня. Я всегда был предан тебе, хотя ты молод и простодушен. То, что я украл у тебя, я украл, заботясь о твоей же пользе. Я бегал по улицам на своих старых ногах в полдневный зной, выкрикивая твое имя и расхваливая тебя, хотя слуги других врачей избивали меня и бросались навозом.

Мое сердце было переполнено горечью, я ощущал во рту горький вкус, когда смотрел на него.

Но я был тронут и, схватив его за плечи, сказал:

– Вставай, Капта! К чему все эти вопли? Я отпускаю тебя не потому, что недоволен тобой, ибо был доволен твоей службой, хотя ты частенько выказывал свой нрав, бесстыдно хлопая дверями и стуча тарелками, когда что-либо раздражало тебя. И твое воровство не сердило меня, ибо оно обычно для раба. Я вынужден передать тебя другому против своей воли, ибо мне нечего больше дать; мой дом тоже достался другому, как и все, чем я владел, так что у меня осталась всего лишь моя собственная одежда. Ты напрасно сокрушаешься.

Капта рвал волосы и стонал:

– Это злосчастный день!

Он некоторое время сосредоточенно думал, а затем продолжал:

– Ты великий врач, Синухе, несмотря на молодость, и мир открыт перед тобой. Поэтому будет лучше, если я поспешу собрать самые ценные вещи, и, когда наступит ночь, мы сможем убежать. Мы можем пробраться в Красные Земли, где никто не знает нас, или к морским островам, где искрящееся вино и веселые женщины. И в стране Митанни, и в Вавилоне, где реки текут в обратном направлении, искусство египетских врачей ценится высоко, так что ты сможешь разбогатеть, а я могу стать слугой уважаемого господина. Поэтому поторопись, хозяин, чтобы мы успели упаковать вещи до наступления темноты, – и он потянул меня за рукав.

– Капта, Капта! Избавь меня от своей бессмысленной болтовни. Моя душа смертельно скорбит, и мое тело больше не принадлежит мне. Я связан узами более крепкими, чем медные цепи, хотя и невидимыми. Я не могу бежать, ибо уйти из Фив – все равно что быть в раскаленной печи.

Мой слуга сел на пол, ибо его ноги были покрыты болезненными опухолями, которые я время от времени лечил, когда имел досуг.

Он сказал:

– Ясно, что Амон отказался от нас, что неудивительно, поскольку ты так редко приносишь ему жертвы. Однако я честно жертвовал одну пятую из того, что крал у тебя, в благодарность за то, что он дал мне молодого и простодушного хозяина. Теперь он отказался также и от меня. Ну-ну… Мы должны переменить богов и поторопиться принести жертвы кому-то другому, кто, быть может, отведет от нас зло и опять устроит все по-хорошему.

– Хватит этого вздора. Ты забыл, что нам нечего жертвовать, так как все теперь принадлежит другому.

– Женщине или мужчине?

– Женщине, – ответил я, ибо что толку было скрывать это?

Услышав это, он снова разразился слезами.

– О, лучше бы я никогда не родился на свет! О, лучше бы моя мать задушила меня пуповиной при рождении! Ибо нет горше участи для раба, чем служить бессердечной женщине а она, должно быть, безжалостна, раз поступила так с тобой.

– Она нисколько не бессердечна, – ответил я, ибо такому глупцу, как я, необходимо было поговорить о Нефернефернефер хоть со своим рабом, так как мне было больше некому довериться. – На своем ложе, обнаженная, она прекраснее луны. Ее тело блестит от дорогих масел, а ее глаза зеленые, как воды Нила в летний зной. Счастливец ты, Капта, тебе можно позавидовать, если тебе позволят жить близ нее и дышать одним с нею воздухом.

Капта запротестовал еще громче.

– Она продаст меня носильщику или в каменоломню. Мои легкие задохнутся, и кровь будет сочиться из-под моих ногтей, и я погибну в грязи, как искалеченный осел.

В душе я знал, что эго вполне вероятно, ибо у Нефернефернефер едва ли найдется место и хлеб для такого, как он. Слезы потекли и у меня из глаз, хотя я не знал, плачу ли я из-за него или из-за самого себя. Увидев это, Капта тотчас же замолчал и ошеломленно уставился на меня, но я охватил голову руками, и мне было безразлично, что мой раб видит меня плачущим. Коснувшись моей головы своей широкой ладонью, он печально сказал:

– Это все я натворил, я должен был лучше охранять моего хозяина. Но мне и в голову не приходило, что он так неопытен и чист – как одежда до первой стирки. Ибо только так это можно объяснить. Я, конечно, удивлялся, что мой хозяин не посылает меня за девушкой, возвращаясь ночью домой из винной лавки, а женщины, которых я приводил для твоею удовольствия, уходили раздосадованные, обзывая меня крысой и черной вороной. А среди них были молодые и хорошенькие. Но мои хлопоты были напрасны, и я радовался как болван, думая, что ты никогда не приведешь жену в дом, чтобы она колотила меня по голове и плескала кипяток мне на нога всякий раз, когда поссорится с тобой. Какой же я был дурак и болван! Это та первая головешка, от которой сгорит дотла весь дом.

Он сказал еще гораздо больше, и звук его голоса был как жужжание мух в моих ушах. Наконец он умолк и приготовил для меня пищу и полил воду мне на руки. Но я не мог есть, ибо тело мое горело; и когда пришел вечер, одна-единственная мысль наполняла мою голову.


Книга IV
Нефернефернефер

1

Рано утром я отправился к дому Нефернефернефер, но она еще спала. Когда я разбудил слуг, они стали ругаться и плескать в меня помоями, так что я сидел у входа как нищий, пока не услышал движение и говор в доме, и тогда попытался еще раз войти.

Нефернефернефер лежала на постели. Ее лицо казалось маленьким и бледным, а зеленые глаза потемнели от винных возлияний.

– Ты надоел мне, – сказала она. – Чего ты хочешь?

– Есть, пить и наслаждаться с тобой, – печально ответил я, – ибо так ты обещала.

– То было вчера. Сегодня новый день.

Девушка-рабыня сняла измятое платье Нефер, умастила и растерла ее тело. Нефер рассматривала себя в зеркале, красила лицо, надела парик и водрузила на лоб новое украшение из жемчуга и драгоценных камней, оправленных в старое золото.

– Эго восхитительно, – сказала она, – и стоит уплаченной цены, хотя я и устала так, словно всю ночь боролась.

– Так ты лгала мне вчера, и никакой помехи для нас не было, – заметил я, хотя в душе знал это.

– Я ошиблась, но мой срок уже должен бы подойти, и боюсь, ты наградил меня ребенком, Синухе, ибо я была слабой в твоих руках, а ты был неистов. – Она насмешливо улыбнулась.

– Так твои драгоценности появились из царской гробницы в Сирии – не так ли ты сказала мне вчера?

– Ах, – тихо произнесла она, – они были найдены под подушкой сирийского купца, но пусть это тебя не смущает. Он был пузатый, жирный, как свинья, и от него пахло луком. Я получила то, чего добивалась, и не собираюсь видеться с ним снова.

Она сняла парик и украшения и небрежно бросила их на пол возле постели. Ее голова была гладкая и красивая, и, вновь вытянувшись, она положила ее на сплетенные руки.

– Я устала, Синухе, и ты не считаешься с моей усталостью, а так и пожираешь меня глазами, когда у меня нет сил помешать тебе. Тебе следовало бы помнить, что, хотя я и живу одна, я не из тех женщин, которых презирают.

– Ты прекрасно знаешь, что мне нечего больше дать тебе, ибо теперь ты располагаешь всем, что раньше было моим.

Я склонил голову на край постели и ловил аромат ее притираний и ее тела Она протянула руку, чтобы коснуться моих волос, потом быстро отдернула ее, смеясь и качая головой.

– Какие мужчины обманщики! Ты тоже лжешь мне, Синухе. Я ничего не могу поделать с моей доверчивостью к тебе – я слаба.

Но когда я хотел заключить ее в объятия, она оттолкнула меня и села, сказав с горькой обидой в голосе:

– Как бы ни была я слаба и одинока, я не желаю иметь дела с обманщиками и мошенниками. Ты никогда не говорил мне, что у твоего отца Сенмута есть дом в бедной части города близ порта. Дом стоит немного, но земля, на которой он построен, находится у причалов, и за его мебель можно выручить что-нибудь на рынке. Я стала бы есть, пить и наслаждаться с тобой сегодня, если бы ты подарил мне это ваше имущество, ибо никто не знает, что будет завтра, а я должна беречь свою репутацию.

– Имущество моего отца не принадлежит мне, – сказал я ошеломленный. – Ты не должна просить меня подарить тебе то, что мне не принадлежит, Нефернефернефер.

Она склонила голову набок, следя за мною своими зелеными глазами.

– Имущество твоего отца – это твое законное наследство, Синухе, как это тебе хорошо известно. Далее, ты никогда не рассказывал мне, что он слепой и поручил тебе управлять его имуществом, так что ты можешь распоряжаться им как своим собственным.

Это была правда, ибо когда у отца ослабло зрение, он отдал мне свою печать и просил меня присматривать за его хозяйством, так как он уже не мог подписать свое имя. Кипа и он часто говорили, что за дом можно было бы выручить хорошую цену и это позволило бы им купить маленькую усадьбу за городом и жить там, пока им не придет время обосноваться в своей гробнице и начать путешествие в вечность.

Я не мог произнести ни слова – в такой ужас привела меня мысль обмануть мать и отца, которые полагались на меня. Но Нефернефернефер полузакрыла глаза и прошептала:

– Возьми мою голову в руки, коснись губами моей груди, ибо в тебе есть что-то, что лишает меня сил, Синухе, поэтому я забываю о собственной выгоде, когда дело касается тебя. Весь день я буду наслаждаться с тобой, если ты передашь мне имущество твоего отца, как бы мало оно ни стоило.

Я взял в ладони се голову, и она была гладкая и маленькая, и это наполнило меня невыразимым жаром.

– Да будет так, – сказал я, и мой голос резал мне слух.

Но когда я хотел приблизиться к ней, она возразила:

– Ты войдешь в царство, которое уже принадлежит тебе, но прежде найди писца, который выправит нужные документы, ибо я не верю обещаниям мужчин и должна беречь свою репутацию.

Я покинул ее, чтобы послать за писцом, и каждый шаг, удаляющий меня от нее, был мукой. Я убеждал его поторопиться и, когда все было сделано, скрепил бумагу печатью отца и подписал на ней его имя. Но когда я вернулся, слуги сказали мне, что Нефернефернефер спит, и я должен был ждать до позднего вечера, пока она проснется. Наконец она приняла меня, взяла расписку писца и небрежно сунула ее в черную шкатулку.

– Ты настойчив, Синухе, но я женщина чести и всегда держу свои обещания. Возьми то, за чем пришел.

Она легла на постель и раскрыла свои объятия, но я не доставил ей никакой радости. Она поворачивала голову, чтобы посмотреть на себя в зеркало, зевала, прикрываясь ладонями, так что радость, которой я ожидал, превратилась в прах.

Когда я поднялся с ее ложа, она сказала:

– Ты получил то, чего хотел, Синухе; теперь уходи, потому что ты очень скучный. Как-нибудь в другой раз можешь вернуться, но ты, несомненно, получил то, чего хотел.

Я походил на пустую яичную скорлупу, когда плелся домой. Мне хотелось побыть в покое, одному в темной комнате, закрыть лицо руками и дать выход своему отчаянию в слезах. Но на веранде сидел чужеземец в парике и в пестром сирийском одеянии. Он надменно поздоровался со мной и сказал, что пришел посоветоваться со мной как с врачом.

– Я не принимаю больше никаких пациентов, – ответил я, – ибо этот дом уже не мой.

– У меня на ногах болезненные опухоли, – сказал он, примешивая к своей речи сирийские слова. – Твой смышленый раб Капта рекомендовал мне твое искусство в лечении таких опухолей. Избавь меня от муки, и ты не пожалеешь об этом.

Он был так настойчив, что я наконец повел его в мою комнату и позвал Капта, чтобы он принес мне горячей воды для мытья рук. Ответа не последовало, но, только осмотрев нога сирийца, я узнал искривленные и распухшие суставы Капта. Мой раб сдернул с себя парик и разразился хохотом.

– Что это за представление? – воскликнул я и бил его до тех пор, пока его смех не перешел в стоны. Когда я отбросил палку, он сказал:

– Так как я больше не твой раб, а раб другого, могу без опаски сообщить тебе, что задумал совершить побег и потому хотел проверить, узнаешь ли ты меня в этом одеянии.

Я напомнил ему о наказаниях, которые угрожают беглым рабам, и сказал ему, что все равно рано или поздно он будет пойман, ибо на что же он будет жить? Но он ответил:

– Прошлой ночью, выпив много пива, я видел сон. Ты, господин, лежал в горящей печи, но я подошел побранить тебя и, вытащив тебя за шиворот, окунул в текущую воду, которая унесла тебя прочь. После этого я побывал на базаре, чтобы спросить толкователя снов, что это значит. Он сказал, что мой хозяин в опасности и его ожидает длительное путешествие и что я за свою дерзость получу хорошую трепку. Этот сон правдив, ибо достаточно увидеть твое лицо, чтобы понять, какая большая опасность тебе грозит. Трепку я уже получил, так что начало сна тоже должно сбыться. По этой причине я и переоделся, ибо решил отправиться с тобой в твое путешествие.

– Твоя верность трогает меня, Капта, – сказал я, стараясь говорить шутливо. – Может быть, хорошо, что мне предстоит длительное странствие, но если и так, то это путь в Обитель Смерти, куда ты едва ли последуешь за мной.

– Будущее скрыто от нас, – последовал дерзкий ответ Капта. – Ты молод и зелен, как новорожденный теленок, и я не могу допустить, чтобы ты отправился один в тяжелое путешествие в Обитель Смерти и Западную Землю. Похоже, что я отправлюсь с тобой, дабы помочь тебе моим опытом, ибо мое сердце привязано к тебе, несмотря на твою глупость. Хотя, несомненно, в свое время я породил много детей, однако никогда не видел их, так что мне пришла фантазия думать о тебе как о моем сыне. Этим я не собираюсь тебя обидеть, я хочу лишь выразить мою привязанность к тебе.

Его дерзость зашла слишком далеко, но у меня не хватило духу отколотить его палкой, и ведь он больше не был моим рабом. Я заперся в своей комнате, накрыл голову и спал до утра как убитый, ибо нет наркотика, равного стыду и раскаянию, если они достаточно глубоки. Все же, когда я наконец проснулся, первое, что я вспомнил, были глаза Нефернефернефер и ее тело, и мне казалось, что я держу ее гладкую голову в своих ладонях и чувствую ее грудь около своей груди. Я умылся, оделся и умастил свое лицо, чтобы идти к ней.

2

Нефернефернефер приняла меня в своем саду близ пруда с лотосами. Ее глаза, ясные и веселые, были зеленее, чем воды Нила. Увидев меня, она воскликнула:

– О, Синухе! Так ты вернулся! Стало быть, я, наверное, еще не так стара и уродлива. Чего ты хочешь?

Я смотрел на нее так, как изголодавшийся человек смотрит на хлеб, пока она не отвернулась в досаде.

– Синухе, Синухе, опять? Я, конечно, живу одна, но я не презренная женщина и должна беречь свою репутацию.

– Вчера я передал тебе все имущество моею отца, и он теперь нищий, хотя некогда был почитаемым врачом. Так как он слеп, он должен будет в старости просить хлеб, а моей матери придется стирать белье чужим людям.

– Вчера было вчера, а сегодня – сегодня. – Ее глаза сузились. – Но я не вымогательница. Ты можешь сидеть и держать мою руку. Я счастлива сегодня и хотела бы по крайней мере разделить с тобой хоть свою радость, если не что-то другое.

Она озорно рассмеялась и погладила живот рукой.

– Ты не спрашиваешь, почему мое сердце радостно сегодня, но я расскажу тебе. Ты должен узнать, что один выдающийся человек из Нижнего Царства прибыл в город и привез с собой золотую чашу весом почти в сто дебенов; на ней вырезано много красивых и занимательных картинок. Он, конечно, старый и такой тощий, что его старческие ноги поранят меня, но все же полагаю, что утром эта чаша украсит мой дом.

Она притворно вздохнула, поскольку я ничего не ответил, и устремила свой мечтательный взгляд на лотосы и другие цветы этого сада. Потом, медленно выскользнув из своего платья, она вошла в пруд. Ее голова поднималась из воды рядом с цветком лотоса, и она была прекраснее всех лотосов. Покачиваясь передо мной на воде и закинув за голову руки, она сказала:

– Ты молчалив сегодня, Синухе! Надеюсь, это не я нечаянно причинила тебе боль? Я бы охотно загладила это, если бы могла.

Я ответил, злясь на себя:

– Ты очень хорошо знаешь, чего я хочу, Нефернефернефер.

– Твое лицо раскраснелось, и я вижу, как жилки бьются у тебя в висках. Разве не славно будет, если ты сбросишь свою одежду и войдешь сюда, в пруд, чтобы вместе со мной освежиться в этот жаркий день? Никто не увидит нас здесь, так что решайся.

Я разделся и вошел в пруд, и наши бока соприкоснулись. Но когда я захотел удержать ее, она ускользнула от меня, смеясь и брызгая мне в лицо водой.

– Я поняла, чего ты хочешь, Синухе, хотя я слишком застенчива, чтобы смотреть на тебя. Но сначала ты должен сделать мне подарок, ибо ты знаешь, что я не презренная женщина.

Я воскликнул в ярости:

– Ты сошла с ума? Ты же знаешь, что лишила меня всего! Мне стыдно, и я никогда больше не посмею взглянуть в лицо моим родителям. Но все-таки я врач, и мое имя записано в Книгу Жизни. Может быть, я еще смогу заработать достаточно, чтобы сделать тебе подарок, достойный тебя. Пожалей же меня теперь, ибо когда я гляжу на тебя, то даже в воде горю, как в огне, и кусаю себе до крови руку.

Она вытянулась на воде, и ее груди возвышались над поверхностью пруда, как два розовых цветка. Она посмотрела на меня из-под своих век, покрашенных в зеленый цвет, и сказала:

– Давай придумаем что-нибудь такое, что ты мог бы подарить мне. Ибо я слабею, Синухе; меня волнует вид твоего обнаженного тела в моем пруду. Ты неуклюж и неопытен, но все же я думаю, что когда-нибудь смогу научить тебя многому, чего ты еще не знаешь – способам, которые доставляют наслаждение и мужчинам, и женщинам. Поразмысли, Синухе!

Когда я схватил ее, она быстро выскочила из пруда и, стоя за деревом, смахивала воду со своих рук.

– Я только слабая женщина, а мужчины обманщики, и ты тоже, Синухе! У меня тяжело на душе при мысли об этом и слезы наворачиваются на глаза, ибо ясно, что я наскучила тебе. Если бы было иначе, ты никогда не скрыл бы от меня, что твои родители купили прекрасную гробницу в Городе Мертвых и что они внесли в храм всю сумму, нужную для бальзамирования их тел и для всех вещей, необходимых для путешествия в Западную Страну.

Услышав это, я стал раздирать себе ногтями грудь, пока не пошла кровь.

– Могу ли я лишить моих родителей бессмертия и допустить, чтобы их тела обратились в прах, как тела нищих, рабов и тех, кого бросают в реку за преступления? Ты не можешь требовать от меня ничего подобного!

Слезы катились по моим щекам. Стеная от муки, я подошел к ней, и она прижалась ко мне своим обнаженным телом, говоря:

– Подари мне гробницу твоих родителей, и я шепну тебе на ухо «брат», и распалю тебя наслаждениями, и научу тебя тысяче неизвестных тебе вещей, которые доставят тебе радость!

Я не владел собой и только рыдал.

– Да будет так, и пусть твое имя будет проклято навеки, но сопротивляться тебе я не в силах, так могущественны чары, которыми ты опутала меня.

– Не говори о чарах, ибо это мне обидно. Раз ты ноешь и не в настроении, я пошлю слугу за писцом, а мы пока поедим, выпьем и повеселимся, а когда бумаги будут в порядке, мы сможем насладиться друг другом. – И с радостным смехом она вбежала в дом.

Я оделся и последовал за ней; слуги полили воду нам на руки и склонились, вытянув вперед руки. Но за моей спиной они хихикали и насмехались надо мной, хотя я делал вид, что их насмешки значат для меня не больше, чем жужжание мух. При появлении Нефернефернефер они замолчали; мы вместе ели и пили, и было пять сортов мяса и двенадцать сортов печенья, и мы пили смешанное вино, которое быстро ударяло в голову. Пришел писец и выправил нужные бумаги. Я передал Нефернефернефер гробницу моих родителей в Городе Мертвых вместе с ее принадлежностями, а также их вклад в храм, лишив их бессмертия и надежды на путешествие в Страну Запада. Я поставил на бумаге печать моего отца и подписал на ней его имя, и писец обязался отправить в тот же день документы в царский архив; таким образом они были узаконены. Он передал расписку в получении бумаг Нефернефернефер; она положила ее в черную шкатулку и заплатила ему за труды.

Когда он ушел, я сказал:

– С этого часа я проклят и обесчещен пред богом и людьми – я заплатил за это дорогой ценой. Докажи мне теперь, что это не слишком высокая цена.

Но она улыбнулась.

– Пей вино, брат мой, чтобы твое сердце развеселилось.

Когда я хотел было схватить ее, она ускользнула от меня и наполнила мой кубок вином из кувшина. Тут же она взглянула на солнце и сказала:

– Смотри, день на исходе и скоро наступит вечер. Чего же ты ждешь?

– Ты хорошо знаешь!

– И ты хорошо знаешь, какой колодец самый глубокий и какая яма бездонна, Синухе. Я должна поспешить одеться и накрасить лицо, ибо меня ждет золотая чаша, которая завтра украсит мой дом.

Когда я попытался заключить ее в объятия, она ускользнула от меня, насмешливо смеясь, и позвала слуг, которые тотчас повиновались ее зову.

– Как этот несносный попрошайка проник в мой дом? Сейчас же выбросьте его вон отсюда, и пусть он никогда больше не переступает моего порога. Если он будет сопротивляться, избейте его.

Слуги выкинули меня вон, онемевшего от вина и ярости, и вернулись, чтобы побить меня палками, когда я начал барабанить в запертую на засов наружную дверь. И когда на мой крик сбежались люди, слуги заявили:

– Этот пьяница оскорбил нашу госпожу, которая живет в собственном доме и совсем не презренная женщина.

Они избили меня до бесчувствия и бросили лежащим на улице, где люди плевали на меня, а собаки мочились на мою одежду.

Когда я пришел в себя, у меня не было сил подняться, и я лежал там недвижимый до утра. Темнота укрыла меня, и я чувствовал, что никогда больше не посмею показаться людям. Наследник назвал меня «Тот, кто Одинок», и я, несомненно, в эту ночь был самым одиноким из смертных во всем мире. Но когда рассвело, когда на улицах появился народ, когда купцы стали выставлять перед своими лавками товар, когда запряженные волами повозки загрохотали мимо меня, я встал и ушел из города и прятался в тростниках три дня и три ночи – без еды и питья. Душа и тело были одной кровоточащей раной. Если бы кто-нибудь тогда заговорил со мной, я издал бы пронзительный вопль; я опасался за свой рассудок.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю