Текст книги "Наследник фараона"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 43 страниц)

5

Хоремхеб вернулся в Иерусалим, переполненный беженцами из пограничных земель. Им продавали их же зерно и печные горшки, а они рвали на себе одежды и кричали: «Эти разбойники хуже, чем кабиры!» Но они не испытывали никакой нужды, ибо могли брать взаймы деньги в своих храмах, у своих купцов и у сборщиков податей, которые устремились в Иерусалим со всей Сирии. Таким образом Хоремхеб обратил награбленное добро в золото и серебро и разделил это между своими солдатами. Тогда я понял, почему большинство раненых умерло, несмотря на мои старания. Ведь их доля добычи доставалась их товарищам, которые вдобавок украли у больных одежду, оружие и ценности и не давали им ни питья, ни еды, отчего те и умирали. Так нечего удивляться, что неумелые хирурга всегда стремились идти в бой за войсками и что при всем своем невежестве они возвращались с войны разбогатевшими!

В Иерусалиме стоял шум и гам и грохот сирийской музыки. Солдаты проматывали золото и серебро на пиво и девок, пока торговцы, вернув таким образом свои деньга, не уехали. Хоремхеб обложил налогом купцов; они платили его, приезжая в город и уезжая из него. Он разбогател, хотя и отказался от своей доли награбленного добра.

Он не ощущал никакого подъема, и, когда я пришел попрощаться с ним перед моим отъездом в Смирну, он сказал:

– Эта война закончилась прежде, чем началась, и в своем письме ко мне фараон упрекает меня за кровопролитие, происшедшее вопреки его приказаниям. Я должен вернуться в Египет вместе со своими крысами, распустить их и передать их знамена во владение храма. Но не знаю, что из этого выйдет, ибо это единственные обученные части в Египте, а остальные годятся лишь на то, чтобы облопаться на стены и щипать женщин за ляжки на рынке. Клянусь Амоном, в золотом дворце фараону очень легко сочинять гимны в честь своего бога и верить, что любовь может управлять всеми народами! Если бы только он слышал вопли изувеченных мужчин и рыдания женщин в горящих селениях, когда враг переходит границу, он, быть может, думал бы иначе.

– У Египта нет врагов; он слишком богат и слишком могуществен, – сказал я. – Кроме того, твоя слава вышла за пределы Сирии, и кабиры не нарушат границ в другой раз. Почему бы тебе не распустить свои части, ибо поистине, напиваясь, они ведут себя как скоты; берлоги, где они спят, провоняли и завшивели.

– Ты знаешь, что говоришь, – возразил он, пристально глядя перед собой и почесывая под мышками, ибо даже шатер командующего кишел вшами. – Египет доволен собой – и здесь его ошибка. Мир велик, и в потаенных местах вдет сев, а жатвой будет огонь и разрушение. Я слышал, например, что царь аморитян усердно собирает коней и колесницы, тогда как ему скорее подобало бы своевременно платить дань фараону. На его пирах высокие должностные лица говорят только о том, как аморитяне некогда правили всем миром, что отчасти верно, поскольку последние хиксы живут в стране Амурру.

– Этот Азиру мой друг, он тщеславный человек, ибо захотел, чтобы я позолотил ему зубы. И думаю, у него другие заботы, ибо слышал, что он взял жену, которая вытягивает силу из его чресел.

– Ты многое знаешь, – заметил Хоремхеб, пристально глядя на меня. – Ты свободный и независимый человек; путешествуя из города в город, ты узнал много такого, что скрыто от других. Если бы я был на твоем месте и свободен, я изъездил бы все страны в поисках знания. Я отправился бы в землю Митанни и в Вавилон и узнал бы, каким видом военных колесниц пользуются теперь хетты и как они обучают своих воинов. Я посетил бы морские острова, чтобы посмотреть, есть ли там корабли, о которых так много говорят. Но мое имя известно по всей Сирии, и, может быть, мне не удалось бы особенно много услышать. Но ты, Синухе, одет по-сирийски и знаешь язык, известный образованным людям всех наций. К тому же ты врач, и никому не придет в голову, что ты разбираешься в чем-то еще, помимо своего ремесла. Более того, твоя речь проста и для моих ушей часто звучит по-детски, и у тебя открытый взгляд. Однако я знаю, что твое сердце закрыто и того, что ты носишь внутри себя, никто не ведает. Верно?

– Может быть. Но чего ты хочешь от меня?

– Что ты сказал бы, если бы я дал тебе много золота и послал тебя в те земли, о которых я говорил, чтобы ты занимался своим ремеслом и прославил как египетскую науку, так и свое собственное врачебное искусство? Богатый и влиятельный, может быть, ты будешь призван даже к царям и сможешь заглянуть в их душу. Пока ты будешь заниматься врачеванием, твои глаза будут моими глазами, а твои уши – моими ушами, так что, вернувшись в Египет, ты сможешь отчитаться передо мной во всем, что видел и слышал.

– Я вообще не намерен возвращаться, и, кроме того, то, что ты предлагаешь, опасно. Я не хочу висеть вниз головой на стене чужого города.

– Никто не знает, что будет завтра. Думаю, что ты вернешься в Египет, ибо тот, кто однажды испил воды из Нила, не сможет нигде больше утолить свою жажду. Даже ласточки и журавли возвращаются каждую зиму. Золото для меня – всего лишь прах, и я охотно обменял бы его на знание. Что же до повешения, твои слова подобны жужжанию мух в моих ушах. Я не прошу тебя делать зло или нарушать законы какой-то страны. Разве большие города не приманивают путешественника возможностью посещать их храмы, разве не приготовляют они разнообразные пиры и развлечения, чтобы привлечь его и его золото? Тебе везде будут рады, если у тебя есть золото.

Твоему искусству тоже будут рады в странах, где топором убивают стариков и оставляют больных умирать в пустыне – это ведь бывает, как тебе известно. Цари горды и любят выставлять напоказ своих солдат, чтобы поразить чужеземца. Нет ничего дурного, если ты заметишь, как эти люди маршируют и как они вооружены, посчитаешь колесницы и запомнишь, какие они – большие и тяжелые или маленькие и легкие, и сколько человек в них помещается – двое или трое, ибо я слышал, что некоторые используют щитоносцев как возничих. Также очень важно заметить, упитаны ли солдаты и лоснятся ли от масла или истощены и завшивлены, и не больны ли у них глаза, как у моих крыс. Прошел слух, будто хетты открыли какой-то новый металл и что оружие, сделанное из него, отбивает края самых лучших медных секир. Правда ли это, не знаю; возможно, они открыли какой-нибудь новый способ выплавки меди. Как бы то ни было, я хотел бы знать побольше. Но для меня важнее всего узнать мысли правителей и их советников. Посмотри на меня!

Я взглянул на него, и мне показалось, что он вырос у меня на глазах. Он походил на бога, и его глаза сверкали как раскаленные уголья, так что мое сердце дрогнуло, и я склонился перед ним.

Он сказал:

– Веришь ли ты теперь, что я создан властвовать?

– Сердце говорит мне, что ты можешь мною распоряжаться, но я не знаю, отчего это происходит, – ответил я, запинаясь, и язык еле ворочался у меня во рту. – Без сомнения, это правда, что тебе предназначено повелевать многими, как ты сказал. Итак, я еду, и мои глаза будут твоими глазами, а мои уши – твоими ушами. Не знаю, пригодится ли тебе то, что я увижу и услышу, ибо в таких делах я ничего не смыслю. Тем не менее я сделаю это, как сумею, и не ради золота, а ради нашей дружбы и еще потому, что такова воля богов – если они вообще существуют.

Он сказал:

– Надеюсь, ты не пожалеешь о нашей дружбе. И все же я дам тебе золота для твоего путешествия, ибо, насколько я понимаю, оно тебе пригодится. Ты не спрашиваешь, почему это знание для меня драгоценнее золота, но я могу объяснить тебе: великие фараоны посылали умных людей к чужеземным дворам, но посланники нашего фараона – болваны, которые умеют только укладывать складки на своей одежде и носить свои знаки отличия и знают, должны ли они стоять по правую руку или по левую руку от фараона. Так что не обращай на них никакого внимания, если встретишься с кем-то из них, и пусть их болтовня будет как жужжание мух в твоих ушах.

Когда мы расставались, он позабыл о своем сане, погладил меня по щеке и, коснувшись лицом моего плеча, сказал:

– На душе у меня тяжело из-за твоего отъезда, Синухе, ибо если ты одинок, то ведь и я одинок. Никому неведомы тайны моего сердца.

Думаю, что, когда он говорил это, его мысли были с принцессой Бакетамон, чья красота околдовала его.

Он дал мне много золота, больше, чем я мог вообразить. Думаю, он дал мне все золото, захваченное им в сирийской войне, и выделил мне охрану до самого побережья, так что я мог путешествовать, не опасаясь грабителей. Как только я прибыл туда, я поместил золото в большую торговую компанию, обменяв его на глиняные таблички, которые мне было безопаснее иметь при себе, так как ворам они были ни к чему, после чего я ступил на борт корабля, идущего в Смирну.

Книга VI
День Ложного Царя

1

Прежде чем начать новую книгу, я должен восхвалить ушедшие дни, когда я беспрепятственно странствовал по многим землям, набираясь мудрости, ибо подобное время едва ли повторится вновь. Я путешествовал по местам, которые в течение сорока лет не знали войны. Цари повсюду охраняли караванные пути и торговцев, которые ими пользовались, тогда как их суда и корабли фараона очищали моря от пиратов. Границы были открыты; купцов и путешественников, которые привозили с собой золото, радушно принимали в каждом городе, и не было между людьми ни неприязни, ни раздоров; при встрече они низко кланялись друг другу, простирая вперед руки, и знакомились с обычаями друг друга. Многие образованные люди владели несколькими языками и писали двумя видами письма.

Поля орошались и приносили обильные урожаи, а в Красных Землях небеса посылали ливни, которые пополняли наш Нил и увлажняли землю. В те дни скот спокойно бродил и пастухи не носили копий, а играли на свирели и распевали веселые песни. Виноградники процветали, фруктовые деревья склонялись под тяжестью своих плодов; жрецы были толстые и лоснились от масла; дым от бесчисленных жертвоприношений поднимался повсюду с наружного двора храмов. И боги тоже процветали и были милостивы и жирели от сожженных жертв. Богатые богатели, могущественные становились еще могущественнее, а бедняки беднели, такова была воля богов, – и все были довольны, и никто не роптал. Таким видится мне прошедшее время, которое никогда не вернется, когда мои молодые нога не знали усталости при долгих переходах, когда мои глаза жадно впитывали все новое, а моя душа, алчущая знаний, насыщалась ими.

И теперь, воздав хвалу былым временам, когда даже солнце светило ярче и ветры были ласковее, чем в эти злосчастные дни, я расскажу о моих странствиях и обо всем, что видел и слышал. Но сначала я должен поведать о моем возвращении в Смирну.

Когда я вернулся домой, Капта выбежал мне навстречу, вопя и плача от радости, и бросился к моим ногам.

– Да будет благословен день, когда мой господин вернулся домой! – воскликнул он. – Ты вернулся, хотя я считал, что ты погиб в бою. Я был совершенно уверен, что тебя пронзили копьем, ибо ты не внял моим предупреждениям и бросился смотреть, что такое война. Наш скарабей поистине могущественный бог – он защитил тебя, и будь благословен нынешний день! Мое сердце преисполнено радостью оттого, что я вижу тебя, и эта радость слезами вытекает из моих глаз, и я не могу сдержать их, хотя я ведь считал себя твоим наследником и ожидал, что все золото, которое ты поместил у купцов Смирны, перейдет ко мне. Но я не горюю об утраченном богатстве, ибо без тебя я подобен козленку, потерявшему свою матку, и дни мои печальны. Не только не украл я у тебя больше прежнего, но и сберег твой дом, и твое имущество, и все твои доходы, так что ты теперь богаче, чем был перед отъездом.

Он омыл мои ноги, полил мне на руки свежей воды и всячески опекал меня, не переставая вопить, пока наконец я не приказал ему замолчать.

– Быстро собирайся, ибо нам предстоит долгое путешествие, которое может продлиться много лет, и нас ждет немало испытаний; мы отправляемся в страну Митанни, и в Вавилон, и к морским островам.

Тогда Капта вскричал:

– Теперь уж и вправду я хотел бы никогда не родиться на свет и быть не столь жирным и удачливым, ибо чем больше везет человеку, тем труднее ему отказаться от своей праздности. Если бы ты отправлялся на месяц или на два, как бывало прежде, я бы ничего не сказал, а сидел бы себе спокойно здесь, в Смирне. Но если твое путешествие продлится столь долго, ты, может быть, уже и не вернешься, и я никогда больше не увижу тебя. Значит, я должен ехать с тобой, взяв нашего священного скарабея. При таком риске понадобятся всевозможные талисманы, и без скарабея ты можешь свалиться в пропасть и угодить под нож разбойников. Но лучше было бы остаться в нашем доме в Смирне.

С каждым годом Капта становился все наглее и всегда говорил о нашем доме и нашем скарабее, а, платя за что-нибудь, упоминал о нашем золоте.

Но мне надоели его причитания, и я сказал:

– Сердце подсказывает мне, что в один прекрасный день тебя повесят за пятки на стене за твою дерзость. Решай поэтому, отправишься ли ты со мной или останешься здесь, а главное прекрати эту вечную кошачью музыку, когда я буду готовиться к долгому путешествию.

Тогда Капта замолчал и примирился со своей участью, и мы стали готовиться к отъезду. Так как он поклялся никогда больше не ступать на борт морского корабля, мы присоединились к каравану, направлявшемуся в северную Сирию, ибо я хотел увидеть кедры Ливана, откуда поступало дерево для дворцов и для священной ладьи Амона. О путешествии мне нечего сказать; оно было небогато событиями, и грабители на нас не напали. Постоялые дворы были хорошие, и мы вкусно ели и пили; на одной или двух стоянках к нам приходили больные, и я оказал им помощь. Я передвигался в носилках, ибо с меня уже хватило ослов. Правда, сухой ветер обжигал мне лицо, так что приходилось все время натираться маслом, и я задыхался от пыли, и меня раздражали песчаные блохи, но все это казалось пустяком, и меня восхищало все, что я видел.

А видел я кедровые леса и такие гигантские деревья, что ни один египтянин не поверил бы мне, если бы я ему рассказал. Удивительнее всего было благоухание этих лесов, а потоки были прозрачны, и мне казалось, что никто из жителей столь прекрасной страны не может быть несчастлив. Но это было до того, как я увидел рабов, которые рубили деревья и обдирали бревна, а затем катили их по склону холма на морской берег. Ужасно было видеть страдания этих рабов; их руки и ноги были покрыты гнойными болячками от ран, нанесенных древесной корой и топорами, а на их спинах, исполосованных плетью, кишели мухи.

Наконец мы прибыли в город Кадеш, где была крепость и большой египетский гарнизон. Но стены крепости не охранялись, укрепления были разрушены, а командиры и солдаты жили в городе со своими семьями, и лишь в те дни, когда со складов фараона распределяли зерно и пиво, они вспоминали о своем воинском звании. Мы задержались в этом городе, чтобы у Капта на заду зажили болячки от верховой езды. Я лечил многих больных, ибо здешние египетские врачи были несведущими, и их имена, вероятно, давно были вычеркнуты из Книги Жизни, если они вообще были туда внесены.

В этом городе мне изготовили резную печать из редкого камня, как это приличествовало моему званию; здешние печати также отличаются от египетских тем, что их носят не в перстне, а вешают на шею. У них форма цилиндра, и, когда его катают по табличке, он оставляет на глине отпечаток. Люди бедные и неграмотные только нажимают на глину большим пальцем, если им вдруг потребуется поставить свою подпись.

Мы продолжили наше путешествие и беспрепятственно пересекли границу Нахарани, где добрались до реки, которая текла вверх, а не вниз, как Нил. Нам сказали, что мы находимся в земле Митанни, и мы уплатили в царскую казну пошлину, взимаемую с путешественников. Люди относились к нам с уважением только потому, что мы были египтянами, и подходили к нам на улицах со словами:

– Добро пожаловать! Мы рады встретить египтян, ведь уже давно мы их не видели. А у нас на душе тревожно, ибо ваш фараон не прислал нам ни солдат, ни оружия, ни золота; и ходят слухи, что он предложил нашему царю какого-то нового бога, а мы о нем даже не слыхали, хотя у нас уже есть Иштар из Ниневии и еще много других богов, которые до сих покровительствовали нам.

Они приглашали меня к себе домой, кормили и поили меня и угощали также и Капта, потому что он был египтянин, хотя всего-навсего мой слуга, и вот что он сказал мне:

– Это хорошая страна. Давай останемся здесь, господин, и займемся медициной, ибо сдается мне, что эти люди невежественны и доверчивы и их будет легко одурачить.

Царь Митанни со своим двором из-за жары уехал в горы. Я не хотел следовать туда за ними, ибо мне не терпелось посмотреть на чудеса Вавилона, о которых я был так много наслышан. Но я выполнял приказ Хоремхеба и беседовал как со знатными, так и с простыми людьми; все рассказывали мне одно и то же; все были в тревоге. Страна Митанни была прежде могущественной, но теперь казалась страной, повисшей в пустоте. С востока ее теснил Вавилон, на севере – дикие племена, а на западе – хетты, чья страна называлась Хатти. Чем больше я слышал о хеттах, которые внушали всем большой страх, тем тверже становилась моя решимость посетить также и страну Хатти, но сначала я хотел побывать в Вавилоне.

Обитатели страны Митанни были маленького роста, их женщины были прелестны, а дети походили на кукол. Может быть, в свое время они были могущественным народом, ибо, по их словам, некогда управляли всеми народами на севере и юге, востоке и западе, но так говорит о себе каждый народ. Еще со времен великих фараонов эта страна была в зависимости от Египта, и уже в течение двух поколений их цари отдавали своих дочерей замуж за фараонов. Прислушавшись к разговорам и ропоту жителей Митанни, я стал понимать, что этой стране предназначено было служить щитом для Сирии и Египта против могущественного Вавилона и диких племен, принимая на себя удары, направленные против верховной власти фараона. По этой и только по этой причине фараоны поддерживали непрочную власть неустойчивого царя и посылали ему золото, оружие и наемников. Но народ не понимал этого и безмерно гордился своей страной и ее могуществом.

Я видел, что это усталая и вырождающаяся нация, клонящаяся к упадку, с печатью смерти на челе. Люди и не подозревали этого и думали прежде всего о том, как бы вкусно покушать, и изощрялись в приготовлении самых невероятных блюд; они не жалели времени на примерку обновок, и обувь у них была узконосая, а головные уборы высокие, и они были привередливы в выборе драгоценностей. Ноги у них были так же стройны, как и у египтян, а кожа у женщин была так прозрачна, что видно было, как по их голубым жилкам бежит кровь. Их речи и манеры были утонченны, и с детства их приучали к изящной осанке – как мужчин, так и женщин. Жить здесь было приятно; даже в увеселительных заведениях не было шумных ссор, все было тихо и пристойно, так что я чувствовал себя увальнем, когда заходил туда посидеть и выпить вина. Но на душе у меня было тяжело, ибо я повидал войну и знал, что если все, что говорят о стране Хатти, – правда, то страна Митанни обречена.

Их медицина тоже была на высоком уровне, и их врачи были искусны, знали свое дело и еще много такого, чего не знал я. Я получил от них лекарство от глистов, которое было далеко не так мучительно и противно, как те, что были известны мне ранее. Они могли также лечить и слепых при помощи иголки, и этому я тоже подучился. Но они ничего не знали о вскрытии черепа и говорили, что лишь боги могут лечить повреждения головы и что даже тогда больные не выздоравливают полностью, так что им лучше уж умереть.

Однако эти люди были любознательны; они приходили ко мне и приводили своих больных, так как их привлекало все необычное. Как им нравилось носить чужеземную одежду и драгоценности, есть экзотические блюда и пить заморские вина, так они хотели и лечиться у иноземного врача. Женщины тоже приходили, и улыбались мне, и рассказывали мне о своих болезнях, и жаловались, что их мужья ленивы, утомлены и бесстрастны. Я прекрасно понимал, к чему они клонят, но был тверд и не уступал им, ибо не хотел нарушать законы чужой страны. Вместо этого я давал им снадобья, чтобы они подмешивали их в вино своим мужьям, – такие зелья, которые могли и мертвого расшевелить. Сирийцы лучше всех на свете разбираются в таких делах, а их средства в этой области куда сильнее, чем египетские. Но кому подмешали эти женщины мои снадобья – мужьям или совсем другим мужчинам, не знаю, хотя полагаю, что они предпочитали чужеземцев, ибо у них были свободные нравы. Немногие из гак имели детей, и это также для меня означало, что призрак смерти навис над их страной.

Должен упомянуть, что эти люди уже не знали, где границы их царства, поскольку пограничные камни постоянно передвигались. Хетты увозили их в своих колесницах и устанавливали, где хотели. Когда жители Митанни протестовали, хетты смеялись и предлагали им самим вернуть камни на прежнее место, если у них есть желание. Но такого желания у них не было, ибо если то, что говорили о хеттах, – правда, то никогда еще не было на земле столь жестокого, столь грозного народа. Рассказывали, что для них нет большего наслаждения, чем слушать крики искалеченных и видеть их кровь, текущую из открытых ран. Они отрубали кисти рук у жителей пограничных селений Митанни, которые жаловались, что скот хеттов топчет их поля и пожирает их хлеба, и потом насмехались над, ними и предлагали им перенести пограничные камни на прежнее место. Они также отрубали им ноги и предлагали им побежать и пожаловаться царю или надрезали им кожу на голове и лоскуты кожи стягивали им на глаза, чтобы они не видели, куда унесли межевые знаки. Я не могу перечесть все зло, причиненное хеттами, все их зверства и гнусные дела. Говорили, что они хуже саранчи, потому что после саранчи земля снова плодоносит, но там, где прошли колесницы хеттов, никогда уже не вырастет даже трава.

Я не хотел больше задерживаться в стране Митанни, ибо чувствовал, что узнал уже все, что хотел узнать, но мое профессиональное самолюбие было уязвлено, ибо митаннские врачи сомневались и не верили тому, что я рассказывал им об операциях на черепе. В то время меня посетил в гостинице один известный человек с жалобами на непрерывный шум прибоя в ушах, на частые обмороки и на невыносимые головные боли. Он говорил, что если никто не вылечит его, то ему остается только умереть. Врачи Митанни не хотели его лечить.

Я сказал ему:

– Если ты позволишь мне вскрыть твой череп, может быть, ты выздоровеешь, но более вероятно, что умрешь. После этой операции выздоравливает один из сотни.

Он ответил:

– Было бы безумием не согласиться на это, ибо так у меня есть хоть один шанс из ста на выздоровление. Я не верю в то, что ты излечишь меня, но, если я умру от твоей руки, боги не сочтут это таким грехом, как если бы я сам положил конец своей жизни. Если же, напротив, ты вылечишь меня, я с радостью отдам тебе половину моего состояния, а это немалая сумма, но, если я умру, тебе тоже не придется жалеть о содеянном, ибо и тогда тебя ждут щедрые дары.

Я очень тщательно осмотрел его, ощупав каждую часть его головы, но мое прикосновение не причинило ему боли, и ни одно место на его голове не было более чувствительно, чем другое.

Тогда Капта предложил:

– Постучи по его голове молоточком; тебе нечего терять.

Я постучал молоточком в различных точках, и он не подавал никаких признаков боли, но внезапно он вскрикнул и упал без чувств на пол. Из этого я заключил, что нашел место, где было бы лучше всею вскрыть его череп.

Созвав сомневающихся врачей, я сказал:

– Вы можете верить или не верить, но я собираюсь вскрыть череп этого человека, чтобы исцелить его, хотя смерть – более вероятный исход.

Врачи насмешливо усмехались:

– На это действительно стоит посмотреть!

Я взял огонь из храма Амона, затем совершил обряд очищения над собой, и над своим знаменитым пациентом, и надо всем, что находилось в комнате. Я начал свою работу, когда полуденное солнце светило всего ярче. Надрезав кожу, я остановил обильное кровотечение раскаленным докрасна железом, хотя И боялся, что это вызовет у него сильнейшую боль. Но он сказал мне, что эта боль – ничто по сравнению с той, что он терпит ежедневно. Я дал ему большую порцию вина, в котором растворил усыпляющие средства, от чего глаза у него выкатились, как у мертвой рыбы, а он повеселел. Затем со всей возможной осторожностью я вскрыл кость инструментами, бывшими в моем распоряжении, и он не только не потерял сознания, но даже глубоко вздохнул и сказал, что ему уже стало легче, когда я удалил кусочек кости. Теперь сердце мое возликовало, ибо именно тогда, когда я вскрыл его голову, я увидел, что то ли демон, то ли дух болезни положил свое яйцо – так учил меня Птагор. Красное и отвратительное, оно было величиной с яйцо ласточки. С величайшей осторожностью я извлек его, прижигая все, что прикрепляло его к мозгу, и показал его врачам, которые теперь уже не смеялись. Я закрыл череп серебряной пластинкой и зашил над ней кожу, а больной ни на минуту не терял сознания. Когда я окончил, он встал и прошелся и от всего сердца благодарил меня, ибо он больше не слышал ужасного шума в ушах и боли также прекратились.

Этот успех принес мне славу в стране Митанни, и она опередила меня в Вавилоне. Мой пациент принялся было пить вино и веселиться, как вдруг его тело стало горячим и у него начался бред. На третий день он в бреду выскочил из постели, упал со стены и сломал себе шею. Но все утверждали, что это не моя вина, и очень хвалили мое искусство.

Затем мы с Капта наняли лодку с гребцами и поплыли вниз по реке к Вавилону.