Текст книги "Наследник фараона"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 43 страниц)

5

Немногое остается сказать об этом пребывании в Фивах. Пришел день, когда фараон Эхнатон потребовал меня к себе, потому что его головные боли усилились, и я не мог более откладывать свой отъезд. Я простился с Мерит и маленьким Тотом, ибо, к моему огорчению, не мог взять их с собой в эту поездку, поскольку фараон повелел мне вернуться как можно скорее.

Я сказал Мерит:

– Приезжайте вслед за мной, ты и маленький Тот! Живите со мной в моем доме в Ахетатоне, и мы все будем счастливы вместе.

Мерит ответила:

– Возьми цветок с его места в пустыне, пересади его в плодородную почву и поливай каждый день, и он зачахнет и умрет. То же будет и со мной в Ахетатоне, и твоя дружба не помешает мне зачахнуть и умереть точно так же, когда ты станешь сравнивать меня со знатными женщинами. Они не упустят случая подчеркнуть все, чем я отличаюсь от них, ибо я знаю женщин, да, по-моему, и мужчин тоже. Не пристало тебе держать в своем доме женщину, выросшую в таверне, к которой год за годом приставали пьяницы.

Я возразил ей:

– Мерит, возлюбленная моя, я вернусь к тебе как только смогу, ибо страдаю от голода и жажды каждый час, который провожу без тебя. Многие из тех, кто покинул Ахетатон, никогда не вернулись, и, вероятно, я поступлю так же.

Но она возразила:

– Ты говоришь то, за что сердце твое не может ручаться, Синухе. Я знаю тебя. Знаю, что не в твоем характере покинуть фараона, когда другие покидают его. В хорошие дни ты мог бы сделать это, но не сейчас. Такова уж твоя душа, Синухе, и, вероятно, поэтому я твой друг.

Ее слова повергли в смятение мою душу, и в горле у меня застрял комок, когда я подумал, что могу потерять ее.

Я сказал ей очень серьезно:

– Мерит, Египет – не единственная страна на свете. Меня утомили битвы богов и безумие фараона. Давай отправимся в другое место, подальше отсюда, станем жить вместе: я, ты и маленький Тот, не страшась завтрашнего дня.

Но Мерит улыбнулась, а ее глаза подернулись печалью, когда она ответила:

– Твои слова бесполезны, ты сам знаешь, что это так, и все-таки даже твоя ложь приятна мне, ибо она показывает, что ты любишь меня. Но не думай, что ты мог бы жить счастливо где-нибудь, кроме Египта, а я нигде, кроме Фив. Нет, Синухе, никто не убежит от себя. Со временем, когда я стану старой, уродливой и жирной, ты пресытишься мною и возненавидишь меня за все, чего лишился из-за меня. Я готова скорее отказаться от тебя, чем увидеть, как это случится.

– Ты мой дом и моя страна, Мерит. Ты мой хлеб и мое вино, и ты это хорошо знаешь. Ты единственное существо на свете, с кем я не чувствую себя одиноким, и за это я тебя люблю.

– Да, конечно, – с горечью согласилась Мерит, – я подушка, разделяющая твое одиночество, а может, я твоя изношенная циновка. Но так это и должно быть, я не желаю ничего другого. Поэтому я не открываю тебе тайну, которая гложет мне сердце и которую, возможно, тебе следует знать. Я сохраню эту тайну, несмотря на то что малодушно собиралась открыть ее тебе. Ради тебя я сохраню эту тайну, Синухе, только ради тебя.

Она не открыла мне свою тайну просто потому, что у нее больше гордости, чем у меня, а может, из-за того, что она более одинока, чем я, хотя в то время я не понимал этого и думал только о себе. Я уверен, так поступают все мужчины, когда любят, хотя это меня и не извиняет. Мужчины, которые считают, что они думают о чем-нибудь другом, кроме самих себя, когда любят, заблуждаются так же, как и во многом другом.

И вот я опять покинул Фивы и вернулся в Ахетатон, но о том, что за этим последовало, очень тяжело рассказывать.

Книга XIII
Царство Атона на земле

1

Когда я вернулся в Ахетатон, оказалось, что фараон очень болен и нуждается в моей помощи. Его лицо осунулось, скулы выступили, а шея казалась еще длиннее, чем прежде. Ей были уже тяжелы две короны, которые оттягивали его голову назад, когда он надевал их в торжественных случаях. Его ноги отекли, хотя ниже колен они походили на палки; от постоянных головных болей и глаза его тоже отекли, а вокруг них легли фиолетовые тени. Глаза его ни на кого не смотрели прямо; пристальный взгляд блуждал в каких-то иных мирах, и фараон часто забывал о людях, с которыми разговаривал. Головные боли усиливались из-за его привычки ходить с непокрытой головой под полуденным солнцем, чтобы благословенные лучи падали на него. Однако лучи Атона не посылали ему благословения. Они отравляли его до того, что он бредил и его преследовали кошмарные видения. Возможно, его бог был, как и он сам, слишком щедрым в своей великой доброте, слишком неудержимым и неуемным, чтобы его благословение не наносило вреда всему, чего оно касалось.

В минуты просветления, когда я прикладывал мокрые полотенца к голове фараона и давал ему успокоительные лекарства, чтобы унять боль, его томный печальный взгляд задерживался на мне с таким горьким разочарованием, что сердце мое, тронутое его слабостью, устремлялось к нему и я любил его. Я бы многое отдал за то, чтобы избавить его от этого томления.

Он сказал мне:

– Синухе, может ли быть, что мои видения – обман, порождение больного мозга? Если это так, то жизнь непостижимо чудовищна и миром правит не добро, а безграничное зло. Но этого не может быть, а значит, мои видения не обман. Ты слышишь, Синухе, ты, упрямец? Мои видения должны быть истинны, хотя солнце Атона уже не проникает в мою душу и друзья отворачиваются от меня. Я не слепой. Я вижу, что творится в сердцах людей. Я вижу и то, что творится в твоем сердце, Синухе, в твоем слабом и непостижимом сердце, я знаю, что ты считаешь меня безумным. И все же я тебя прощаю из-за того света, который некогда сиял в твоей душе.

Когда начинались боли, он стонал и кричал:

– Люди жалеют больное животное, Синухе, и убивают его дубинкой; копье приносит избавление раненому льву, но никто не проявит милосердия к человеку! Разочарование для меня гораздо хуже смерти, потому что свет Атона проникает в мою душу. Хотя мое тело умирает, душа моя будет жить вечно. Я рожден от солнца, Синухе, и вернусь к солнцу, и я страстно желаю этого возвращения из-за горечи моего одиночества.

С наступлением осени он начал выздоравливать, хотя, возможно, было бы лучше, если бы я дал ему умереть. Но врач не может позволить больному умереть, если его искусство способно его вылечить, и это часто становится проклятием для врача. Здоровье фараона улучшалось, но за улучшением последовало отчуждение. Он больше не разговаривал ни со мной и ни с кем другим. Теперь его взгляд стал тверже, а одиночество – глубже.

Он говорил чистую правду, утверждая, что друзья отворачиваются от него, ибо он наскучил царице Нефертити, родившей ему пятерых дочерей; она почувствовала к нему отвращение и старалась всеми способами причинить ему боль. Когда она зачала в шестой раз, ребенок в ее чреве был уже не от фараона. Пренебрегая приличиями, она развлекалась с кем попало, даже с моим другом Тутмесом. Она все еще была царственно красива, и, хотя ее весна уже миновала, ее глаза и дразнящая улыбка излучали нечто такое, чему мужчины не могли противиться. Она плела интриги среди приближенных фараона, чтобы отдалить их от него. Так что магический круг любви, защищавший его, становился все уже и понемногу таял.

У нее была сильная воля и необычайно проницательный ум. Женщина, у которой злоба сочетается с умом и красотой, поистине очень опасна. Но она еще опаснее, если к тому же наделена властью царской супруги. Слишком много лет Нефертити довольствовалась тем, что правила улыбками и своей красотой, наслаждаясь драгоценностями, вином, стихами и лестью. Теперь, после рождения пятой дочери, что-то словно оборвалось; она уверилась в том, что ей никогда уже не удастся родить сына, и обвинила в этом Эхнатона. Нужно помнить о том, что в жилах ее текла черная кровь жреца Эйе, кровь беззакония, вероломства и властолюбия.

Стоит сказать в ее защиту, что до сих пор о ней никогда не говорили ни одного дурного слова; ни один из ее недостойных поступков не обсуждался вслух. Она хранила верность; она окружала фараона Эхнатона нежностью любящей женщины, прикрывая его безумие и веря в его видения. Многих поразила внезапная перемена в ней, и они видели в этом признак проклятия, которое, как душное облако, нависло над Ахетатоном. Она так низко пала, что говорили, будто она развлекается со слугами, садовниками и каменотесами, хотя я этому совершенно не верю. Стоит людям узнать что-то, о чем можно посплетничать, и они непременно все преувеличат и наплетут всякие небылицы.

Как бы то ни было, все это заставило фараона замкнуться в своем одиночестве. Он питался только хлебом и похлебкой бедняков и пил только воду из Нила, ибо желал вернуть ясность мыслей через очищение, полагая, что мясо и вино затмили ею разум.

Приятные вести больше не поступали в Ахетатон из внешнего мира. Азиру присылал из Сирии множество табличек, заполненных просьбами и жалобами. Его люди, писал он, хотят разойтись по домам и пасти овец и рогатый скот, возделывать поля и наслаждаться со своими женами, поскольку его люди любят мир. Однако шайки грабителей с египетским оружием и под началом египетских командиров непрерывно совершают набега на Сирию из Синайской пустыни и постоянно угрожают стране. Поэтому Азиру не мог позволить своим людям вернуться домой. Комендант Газы тоже ведет себя неподобающим образом и нарушает как дух, так и букву мирного договора. Он закрыл ворота юрода для мирных торговцев и разрешает проход только тем, кому считает нужным. Азиру жаловался еще на многое и писал, что любой, кроме него, давно бы потерял терпение, но он продолжает страдать только из-за своей любви к миру. Однако, если всем этим безобразиям не будет положен конец, он не может отвечать за последствия.

Вавилон тоже раздражало соперничество Египта на сирийских зерновых рынках. Царь Бурнабуриаш был не слишком доволен подарками, полученными от фараона, и выставил множество требований.

Посол Вавилона в Ахетатоне теребил свою бороду, пожимал плечами и возводил руки к небу, говоря:

– Мой повелитель подобен льву, который с трудом поднимается в своем логове и принюхивается, пытаясь узнать, что несет ему ветер. Он возлагает надежды на Египет, но если Египет слишком беден и не может прислать ему достаточно золота, чтобы оплачивать сильных наемников и строить колесницы, я не знаю, к чему это приведет. Хотя мой повелитель всегда будет верным другом могучему и богатому Египту, дружба с нищей и бессильной страной не имеет для него никакого смысла, а скорее обуза. Могу сказать, что мой повелитель был совершенно потрясен и удивлен, когда Египет по своей слабости уступил Сирии. У каждого свой удел, и Вавилон должен считаться с собственными интересами.

Хеттские посланники, среди которых было много важных персон, только что прибыли в Ахетатон. Они объявили, что намерены укрепить давнюю дружбу между Египтом и землей Хетти и вместе с тем познакомиться как с египетскими обычаями, о которых они слышали много хорошего, так и с египетской армией, надеясь многое узнать о ее вооружении и дисциплине. Они вели себя очень приветливо и дружелюбно и привезли щедрые подарки командирам и придворным. Среди этих подарков был нож из голубого металла, необычайно тонкий и острый; его преподнесли юному Туту, зятю фараона. Один только я в Ахетатоне обладал таким же клинком – его подарил мне хеттский хозяин порта, и я посоветовал Туту оправить и его нож в золото и серебро, как принято у сирийцев. Тут был в восхищении от этого оружия и сказал, что возьмет его с собой в гробницу Хрупкий, болезненный мальчик, он думал о смерти гораздо чаще, чем большинство детей его возраста.

Хеттские посланники были действительно приятными и просвещенными людьми. Их крупные носы, твердые подбородки и звериные глаза зачаровывали знатных женщин. С утра до ночи и с ночи до утра во дворцах устраивали для них роскошные приемы.

Они говорили, улыбаясь:

– Мы знаем, что много ужасного рассказывают о нашей стране из-за выдумок завистливых соседей. Поэтому нас радует возможность появиться перед вами и убедить вас в том, что мы просвещенный народ и многие из нас умеют читать и писать. Мы также миролюбивы и не желаем войны; мы хотим лишь узнать то, что может помочь нам просветить и обучить наш народ. Не верьте той чепухе, которую распространяют о нас беженцы из Митанни. Они озлоблены, ибо в страхе бросили свою страну и все что имели. Мы заверяем вас, что никто не причинил бы им никакого зла, если бы они остались. Но вы должны понять, что земля Хетти очень мала и у нас много детей, поскольку великий Шуббилулиума обожает их. Поэтому нам нужно пространство для нашего потомства и новые пастбища для скота. И далее, нам невыносимо было видеть притеснения и несправедливости, которые царят на земле Митанни, ведь сами жители ее взывали к нам о помощи, и мы вошли в их страну как освободители, а не как завоеватели. В Митанни достаточно места для нас, наших детей и нашего скота, и мы не замышляем захватить что-то еще, ибо мы миролюбивый народ.

Они подняли кубки, вытянув руки, и вознесли хвалу Египту, тогда как женщины с вожделением смотрели на их мускулистые шеи и звериные глаза.

И они сказали:

– Египет – великолепная страна, и мы любим ее. В нашей стране тоже есть кое-что, чему египтяне могут поучиться – те, кто относится к нам дружелюбно и хочет познакомиться с нашими обычаями.

Они произнесли еще много прекрасных слов во славу Ахетатона, который вел с ними дела открыто, ничего не утаивая. Однако мне казалось, что эти чужеземцы принесли с собой трупный запах. Я помнил их унылую землю, колдунов, посаженных на кол вдоль дороги, и меня не опечалил их отъезд из Ахетатона.

Город сильно изменился. Его жителей обуяло какое-то безумие, и никогда прежде люди не ели, не пили и не играли так лихорадочно, как сейчас. Но их веселье было нездоровым, ибо они пировали лишь для того, чтобы не думать о будущем. Часто мертвая тишина опускалась на город, смех замирал на губах у людей, и они со страхом смотрели друг на друга, забывая, о чем собирались говорить. Художников тоже охватила эта странная лихорадка. Они рисовали, писали красками и создавали скульптуры еще усерднее, чем прежде, словно чувствовали, что время уходит, как песок между пальцами. Они все преувеличивали до фантастических размеров; любая диспропорция разрасталась под их резцами и карандашами; они соперничали друг с другом, создавая самые странные и нелепые фигуры, пока не убедились, что могут изобразить характерную особенность или движение несколькими линиями и пятнами.

Я сказал моему другу Тугмесу:

– Фараон Эхнатон вытащил тебя из грязи и сделал своим другом. Почему же ты изображаешь его так, словно люто ненавидишь его? Почему ты отвернулся от него и надругался над его дружбой?

Тутмес ответил:

– Не вмешивайся в то, чего не можешь понять, Синухе. Может быть, я и ненавижу его, но себя я ненавижу сильнее. Огонь творчества горит во мне, и мои руки еще никогда не были столь искусны, как сейчас. Возможно, когда художник неудовлетворен и ненавидит самого себя, он творит лучше всего, лучше, чем если он доволен собой и исполнен любви. Все, что я творю, во мне самом, и в каждой частице изваяния я запечатлеваю себя, чтобы жить вечно. Никто не похож на меня, я превосхожу всех, и для меня нет правил, каких я не мог бы нарушить. Мое искусство ставит меня превыше правил, и я скорее бог, нежели человек. Творя форму и цвет, я соперничаю с Атоном и превосхожу его, ибо все, что создает Атон, бренно, а то, что я, – вечно.

Говоря так, он пил, и я прощаю ему эти слова, ибо лицо его исказила мука, а по глазам его я видел, что он глубоко несчастен.

За это время с полей убрали урожай, вода в реке поднялась и спала, и наступила зима. Вместе с зимой на землю Египта пришел голод, и никто не мог предположить, какими новыми бедами грозит завтрашний день. Пришли вести о том, что Азиру отдал хеттам множество сирийских городов и их легкие колесницы, промчавшись через Синайскую пустыню, напали на Танис и опустошили окружающие земли.

2

Эти новости заставили Эйе срочно прибыть из Фив, а Хоремхеба из Мемфиса и держать совет с фараоном Эхнатоном, как спасти то, что еще можно спасти. Я был на этой встрече как врач, поскольку боялся, что фараон перевозбудится и заболеет из-за бедствий, о которых он должен услышать. Однако фараон был спокоен и все время владел собой.

Жрец Эйе сказал фараону:

– Сокровищницы фараона пусты, и земля Куш не уплатила дань за этот год, хотя я возлагал надежды на эти поступления. Великий голод охватил страну, и люди выкапывают водоросли из ила и едят корни; они также едят саранчу, жуков и лягушек. Многие уже погибли, а еще больше тех, кому предстоит погибнуть. Даже при самом строгом распределении царского зерна не хватит, тогда как зерно купцов слишком дорого и люди не могут его купить. Все умы охвачены великим страхом. Жители селений бегут в города, а горожане устремились к земле, и все говорят, что это проклятие Амона и что новый бог фараона заставил их страдать. Поэтому, фараон Эхнатон, примирись со жрецами и верни Амону его власть, чтобы люди могли поклоняться ему и успокоиться. Верни ему его землю, чтобы он мог засеять ее, ибо люди не осмеливаются на это. Твоя земля тоже не засеяна, так как люди считают ее проклятой. Примирись с Амоном, пока еще есть время, иначе я умываю руки и не отвечаю за последствия.

Но Хоремхеб сказал:

– Бурнабуриаш купил мир с хеттами, и Азиру, уступив их давлению, стал их союзником. Их отрядам в Сирии нет числа, как песчинкам в море, а колесницам – как звездам на небе. Чтобы погубить Египет, хитрые хетты стали носить воду в пустыню в кувшинах. Не имея флота, они доставили туда огромное количество воды, так что с наступлением весны даже мощная армия сможет пересечь пустыню, не испытывая жажды. Они купили в Египте массу кувшинов, и купцы, продавшие их, сами вырыли себе могилу. Колесницы Азиру и хеттов посылали разведчиков в Танис и египетские земли и таким образом нарушили мир. Ущерб, понесенный от них, невелик, но я распустил слухи об ужасных опустошениях и о зверствах хеттов, поэтому люди рвутся в бой. Время еще есть, фараон Эхнатон! Пусть трубят рога, пусть развеваются знамена: объявляй войну. Призови всех, кто способен носить оружие, на учения, собери всю медь в стране на наконечники для стрел и копий, и твоя верховная власть будет спасена. Я сам спасу ее в невиданной доселе войне; я разобью хеттов и снова подчиню тебе Сирию. Я смогу это сделать, если все запасы Египта будут отданы в распоряжение армии. Голод делает воинами даже трусов. Амон или Атон – мне все равно; люди же забудут Амона, едва начав воевать. Их раздражение найдет выход в борьбе против врага, а победа позволит тебе укрепить власть тверже, чем прежде. Я обещаю тебе победоносную войну, фараон Эхнатон, ибо я Хоремхеб, Сын Сокола. Я рожден для великих деяний, и настал час, которого я ждал всю свою жизнь.

Услышав эти слова, Эйе поспешно сказал:

– Не верь Хоремхебу, фараон Эхнатон, мой дорогой сын! Язык его лжив, а сам он жаждет власти. Примирись со жрецами Амона и объяви войну, но не назначай Хоремхеба командовать войском. Поручи это кому-нибудь из испытанных и опытных людей, тому, кто изучил старые записи о военном искусстве времен великих фараонов, человеку, которому ты полностью доверяешь.

Хоремхеб воскликнул:

– Если бы не фараон, я бы разбил твой грязный нос, жрец Эйе! Ты меришь меня на свой аршин, а твоим языком говорит измена, ибо ты уже вел тайные переговоры со жрецами Амона и договорился с ними за спиной фараона. Я не покину того мальчика, кого когда-то в минуту его слабости прикрыл своим плащом в холмах Фив; моя цель – величие Египта, и только я могу спасти его.

– Вы сказали? – спросил фараон.

– Мы сказали, – ответили они в один голос.

Тогда заговорил фараон:

– Я должен бодрствовать и молиться прежде, чем приму решение. Завтра соберите всех людей, всех, кто любит меня, малых и великих, слуг и господ. Призовите также каменотесов и каменщиков из их квартала. Через них я обращусь ко всему моему народу и открою ему мою волю.

Они сделали так, как он повелел, и созвали на следующий день народное собрание – Эйе в надежде, что ему удастся примирить фараона с Амоном, а Хоремхеб в надежде, что фараон объявит войну Азиру и хеттам. Всю эту ночь фараон бодрствовал, молился и непрерывно ходил по комнатам, не принимая пищу и ни с кем не разговаривая, так что я, его врач, начал беспокоиться за него. На следующий день он предстал перед народом. Он взошел на трон, и его лицо было светлым и лучезарным, когда он поднял руки и заговорил:

– По моему малодушию голод пришел на землю Египта; по моему малодушию враг угрожает нашим границам. Хетты готовы сейчас вторгнуться в Египет через Сирию, и скоро их ноги будут топтать наши Черные Земли. Все это произошло по моему малодушию, ибо я не услышал голос моего бога и не выполнил его волю. Сейчас мой бог открылся мне. Атон явился мне, и его правда горит в моем сердце. Поэтому я более не малодушен и не испытываю сомнений. Я низверг ложного бога, но по своей нерешительности позволит другим богам разделить власть с Атоном, и тени их омрачили Египет. Ныне все старые боги должны пасть, чтобы свет Атона возобладал над всем и стал единственным светом для всей земли Кем. В этот день все старые боги должны исчезнуть, и начнется царство Атона на земле!

Когда люди услышали эти слова, их охватил ужас, и многие пали ниц пред фараоном.

Но Эхнатон возвысил голос и твердо продолжал:

– Тот, кто меня любит, пойдет сейчас и низвергнет старых богов на земле Кем. Разбейте их алтари, сокрушите их изваяния, выплесните их святую воду, разрушьте их храмы, сотрите их имена на всех письменах, войдите даже в гробницы, чтобы сделать это. Тогда Египет может быть спасен. Командиры, сожмите в руках дубинки; скульпторы, смените резцы на топоры; кузнецы, возьмите молоты и идите во все провинции, в каждый город, в каждое селение, чтобы свергнуть старых богов и стереть их имена. Так я освобожу Египет от власти зла.

Многие убежали от него, пораженные ужасом, но фараон глубоко вздохнул, и лицо его запылало от возбуждения, когда он прокричал:

– Пусть же царство Атона придет на землю! Отныне и навсегда пусть не будет ни рабов, ни господ, ни слуг, ни хозяев; и да станут все равны пред лицом Атона! Никого нельзя будет заставить возделывать землю для другого или крутить для другого мельничные жернова, но каждый сможет выбрать для себя работу по вкусу и приходить и уходить по своему желанию. Фараон сказал.

Толпа не шевелилась более. Все стояли молча и неподвижно, пристально глядя на фараона; он рос в их глазах, а его горящее возбуждением лицо так поразило их, что у них вырвались пылкие возгласы и они стали говорить друг другу:

– Такого никто никогда не видал, но все же бог и вправду говорит его устами, и мы должны подчиниться.

Люди расходились, пререкаясь друг с другом. Кое-где вспыхивали уличные ссоры, и приверженцы фараона переубеждали стариков, которые были против него.

Но когда люди разошлись, Эйе сказал фараону:

– Эхнатон, сбрось свои короны и сломай свой жезл, ибо произнесенные тобой слова уже опрокинули твой трон.

Фараон Эхнатон ответил:

– Мои слова принесли бессмертие моему имени, и я буду царствовать в сердцах людей во веки веков.

Тогда Эйе потер руки, плюнул на землю перед фараоном, растер слюну в пыли ногой и сказал:

– Если это тот путь, который ты избрал, я умываю руки и буду действовать так, как считаю правильным. Я не отвечаю за свои действия перед безумцем.

Он хотел уйти, но Хоремхеб схватил его за руку и за шею; ему было легко удержать его, хотя Эйе был сильным человеком.

Хоремхеб произнес:

– Он – твой фараон! Ты выполнишь его приказ, Эйе, и не изменишь ему. Если же ты предашь его, я отправлю тебя в преисподнюю, хотя бы для этого мне пришлось собрать целый полк. Его безумие действительно глубоко и опасно; но я люблю его и буду твердо стоять на его стороне, потому что дал ему клятву. В его безумии есть искра разума. Если бы он ограничился лишь свержением старых богов, вспыхнула бы гражданская война. Освободив рабов с мельниц и полей, он испортил игру жрецов и привлек людей на свою сторону, даже если в результате получится еще большая неразбериха, чем раньше. Мне все это безразлично, но, фараон Эхнатон, что же мы будем делать с хеттами?

Эхнатон сидел, положив свои безвольные руки на колени, и молчал. Хоремхеб продолжал:

– Дай мне золота и зерна, оружие и колесницы, лошадей и неограниченное право нанимать воинов и собирать войска в Нижних Землях, и я сумею отразить нападение хеттов.

Тогда фараон поднял на него налитые кровью глаза, и просветленность исчезла с его лица, когда он сказал:

– Я запрещаю тебе объявлять войну, Хоремхеб. Если люди желают защищать Черные Земли, я не могу предотвратить этого. У меня нет ни зерна, ни золота, не говоря уже об оружии, чтобы дать тебе, но если бы и было, ты бы ничего не получил, ибо я не стану отвечать злом на зло. Ты можешь отдать распоряжения о защите Таниса, но не проливай крови и защищайся лишь в том случае, если на тебя нападут.

– Будь по-твоему, – сказал Хоремхеб. – Пусть торжествует безумие! Я умру в Танисе по твоему приказу, ведь без зерна и золота даже самая храбрая армия долго не продержится. Но никаких колебаний или полумер! Я буду защищаться, как велит мне мой здравый смысл. Прощай!

Он ушел, и Эйе тоже покинул фараона, и я остался с ним наедине. Он взглянул на меня с несказанной грустью и проговорил:

– Сила ушла из меня вместе с моими словами, Синухе, но даже при моей слабости я счастлив. Что ты собираешься делать?

Я посмотрел на него смущенно, а он, слегка улыбнувшись, спросил:

– Ты любишь меня, Синухе?

Когда я признался, что люблю его, хотя он и безумен, он сказал:

– Если ты любишь меня, то знаешь, что должен сделать.

Мой разум восстал против его желания, хотя внутренне я хорошо понимал, чего он от меня требует. Наконец я заметил с раздражением:

– Я полагал, что нужен тебе как врач, если же нет, тогда я пойду. Правда, я могу принести мало пользы, уничтожая изображения богов, и мои руки слишком слабы, чтобы размахивать кузнечным молотом, но твое желание будет исполнено. Люди заживо сдерут с меня кожу, раскроят мне череп камнями и повесят меня вниз головой на стене, но ведь тебе все равно? Тогда я отправлюсь в Фивы, где много храмов и люди знают меня.

Он ничего не ответил, и я покинул его в гневе.

На следующий день Хоремхеб сел на корабль, чтобы плыть в Мемфис, откуда он должен был отправиться в Танис. Прежде чем он отплыл, я обещал одолжить ему столько золота, сколько смогу достать в Фивах, и отправить ему половину зерна, которым владел. Вторую половину я думал использовать по своему усмотрению. Возможно, именно эта ошибка определила всю мою дальнейшую жизнь: половину я отдал Эхнатону, другую – Хоремхебу. Никому из них я не отдал всего.