Текст книги "Наследник фараона"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 43 страниц)

7

По справедливости я должен сказать и о достоинствах Хоремхеба, ибо люди возносили ему хвалу и считали его добрым правителем. Всего через несколько лет своего правления он встал в один ряд с великими фараонами Египта. Он брал у богатых и знаменитых, чтобы никто не мог оспаривать его власть, и это было очень по душе народу. Он наказывал неправедных судей и защищал права бедных, он пересмотрел налоги и платил сборщикам налогов регулярно из царской казны, так что те не могли более обогащаться, вымогая у людей деньги. Он беспрестанно переезжал из провинции в провинцию, из селения в селение, следя за тем, чтобы никто не злоупотреблял своей властью. Его путешествие можно было проследить по обрезанным ушам и окровавленным носам продажных сборщиков налогов. Свист бичей и жалобные крики разносились повсюду, где он останавливался. Даже беднейший из бедняков мог прийти к нему, и он был неподкупным судьей. Он вновь послал корабли в Пунт. Снова жены и дети моряков рыдали у причалов и в кровь разбивали лица камнями, как того требовал обычай, а Египет процветал как никогда. Из каждых десяти кораблей три возвращались нагруженными сокровищами. Хоремхеб строил новые храмы и воздавал богам должное, отдавая предпочтение лишь Гору и храму в Хетнетсуте, где его собственному изображению поклонялись как богу, которому люди приносили в жертву быков. За все эти деяния люди превозносили его и рассказывали о нем невероятные истории.

Процветал и Капта, и вскоре ни один человек в Египте не мог сравниться с ним в богатстве. Не имея ни жены, ни детей, он сделал своим наследником Хоремхеба, так что теперь он мог прожить остаток своих дней в мире и спокойствии и еще увеличить свое состояние. Поэтому Хоремхеб брал с него меньше, чем с остальных богачей.

Капта часто приглашал меня в свой дом, вместе с садом занимавший целый квартал, так что у него не было соседей, которые могли бы нарушить его покой. Он ел из золотой посуды, а вода в его комнатах бежала из серебряных кранов на критский лад. Его ванна была из серебра, стульчик в его уборной – из черного дерева, а стены ее были выложены мозаикой из редких камней, составлявшей занятные картинки. Он угощал меня заморскими кушаньями и поил вином, настоенным в пирамидах. Во время трапезы слух его услаждали певцы и музыканты, а красивейшие и искуснейшие танцовщицы Фив, развлекая его, показывали чудеса мастерства.

Он говорил мне:

– Господин мой Синухе, так уж странно устроен мир, что, когда человек достигает какой-то степени богатства, он уже не может обеднеть, а становится все богаче, не пошевельнув для этого и пальцем. Я обязан своим богатством тебе, Синухе, и потому всегда буду считать тебя своим господином, и у тебя до конца жизни ни в чем не будет недостатка. Тебе же лучше, что ты не богат, ибо ты никогда толком не распорядился бы своим богатством, но сеял бы смуту и наделал бы всяких бед.

Каша также покровительствовал художникам; скульпторы делали его изображение в камне, наделяя его благородной и значительной внешностью. В этих изображениях у него были стройные ноги, маленькие руки и ступни, высокие скулы. На этих скульптурах оба его глаза были зрячими, и он сидел, погруженный в размышления, со свитком папируса на коленях и пером в руке, хотя никогда в жизни даже и не пытался научиться читать и писать. Только его писцы читали и писали и подсчитывали для него огромные суммы. Статуи эти очень забавляли Капта, а жрецы Амона, которых он щедро одаривал, чтобы жить в мире с богами, поставили его изображение в большом храме, и он покрыл все издержки, связанные с этим.

Я был рад за Капта, что он богат и счастлив. В самом деле, я был рад благополучию любого и не пытался избавить людей от их заблуждений, если эти заблуждения давали им счастье. Правда часто бывает горькой, и иногда милосерднее убить человека, чем отнять у него его мечты.

Но меня самого не посещали мечты, и моя работа не приносила мне умиротворения, хотя за это время я излечил многих больных. Из тех, кому я вскрывал череп, умерли только трое, так что за мною прочно укрепилась слава черепного хирурга. Но я постоянно был недоволен чем-то и у всех находил недостатки. Я порицал Капта за его обжорство, бедняков – за их леность, богатых – за себялюбие, судей – за равнодушие, и никем я не был доволен. На больных и детей я никогда не ворчал, но старался лечить их, не причиняя им ненужной боли, и позволял Мути оделять медовыми пряниками маленьких мальчиков с улицы, чьи глаза напоминали мне глаза Тота.

Люди говорили обо мне:

– Этот Синухе – нудный, озлобленный человек. У него увеличена печень, и с каждым словом он изрыгает желчь, он потерял вкус к жизни. Его злодеяния преследуют его, так что даже ночью нет ему покоя. Не будем же обращать внимания на его слова, ибо язык Синухе жалит больнее его самого, чем других.

Это было правдой.

Всякий раз, как я изливал свою горечь, я сожалел об этом и плакал.

Я порицал и Хоремхеба, и все его дела казались мне злом. Больше всего я поносил его «мерзавцев», которых он содержал за счет казны фараона и которые вели праздную жизнь в тавернах и увеселительных заведениях, хвастаясь своей удалью и насилуя дочерей бедняков, так что ни одна женщина не могла спокойно пройти по улицам Фив.

Хоремхеб прощал своим головорезам все, что бы они ни делали. Когда бедняки обращались к нему с жалобами на положение своих дочерей, он отвечал, что те должны гордиться, ибо от его людей родится здоровое потомство.

Хоремхеб становился все более и более подозрительным, и в один прекрасный день его стражники пришли в мой дом, прогнали со двора больных и привели меня к нему. Снова настала весна, вода в Ниле спала, и ласточки носились над медленной мутной рекой. Хоремхеб состарился. Его голова низко склонилась, и мускулы словно веревки, выступали на его длинном худом теле.

Он взглянул мне в глаза и сказал:

– Синухе, я предупреждал тебя много раз, но ты не слышал моих предостережений. Ты продолжаешь рассказывать людям, что ратный труд – самый презренный и унизительный из всех. Ты говоришь, что детям лучше было бы умереть во чреве матери, чем родиться воинами. Ты утверждаешь, что лучше одной женщине иметь двух или трех детей и быть счастливой с ними, чем несчастливой и бедной с девятью или десятью. Ты сказал, что бог лжефараона – величайший из всех богов. Ты сказал, что ни один человек не имеет права продавать и покупать другого как раба, и что тем, кто пашет и сеет, должна принадлежать земля, которую они возделывают, хотя бы она была землей фараона или бога. Ты заявил, что мои порядки не намного отличаются от порядков хеттов. Ты говорил многое еще более возмутительное. Любой другой давным-давно послал тебя в каменоломни. Но я был терпелив к тебе, Синухе, потому что некогда ты был моим другом. Пока жрец Эйе был жив, ты был нужен мне как единственный свидетель против него. Теперь ты не нужен мне больше, ты даже можешь навредить мне, ибо знаешь слишком много. Будь ты мудрее, ты попридержал бы язык, жил бы тихо и был бы доволен своей судьбой, поскольку у тебя действительно ни в чем нет нужды. Вместо этого ты пачкаешь меня своей клеветой, а этого я больше не буду терпеть.

Гнев его усиливался по мере того, как он говорил; он ударил себя хлыстом по тонким ногам, нахмурился и продолжал:

– Ты был песчаной блохой у меня под ногами, слепнем у меня на плече. В моем саду я не потерплю никаких бесплодных деревьев, на которых вырастают лишь ядовитые шипы! Я должен изгнать тебя из Египта, Синухе, и никогда более ты не увидишь земли Кем. Позволь я тебе остаться, настал бы день, когда я вынужден был бы предать тебя смерти, а этого я делать не желаю, ибо когда-то ты был мне другом. Твои безумные речи могут оказаться искрой, которая воспламенит сухой тростник. Если уж такая попадет в сухой тростник, он сгорает дотла. Я не позволю снова опустошить землю Кем, не позволю этого сделать ни богам, ни людям. Я изгоню тебя, Синухе, так как не может быть, что ты был истинным египтянином, ты, недоносок-полукровка. Твоя голова забита нелепыми выдумками!

Возможно, он был прав, и мои душевные муки происходили оттого, что в моих жилах смешалась священная кровь фараонов с угасающей, вялой кровью Митанни. Хотя я лишь улыбнулся в ответ на его слова, все же они ошеломили меня, ибо Фивы были моим городом. Я родился и вырос здесь и не желал жить нигде более.

Мой смех взбесил Хоремхеба. Он ожидал, что я повергнусь перед ним ниц и стану молить его о прощении. Щелкнув плетью фараона, он вскричал:

– Быть по сему! Я изгоняю тебя из Египта навеки. Когда ты умрешь, твое тело не привезут домой для погребения, хотя я могу дозволить, чтобы его сохранили согласно обычаю. Тебя похоронят на берегу Восточного моря, откуда корабли отплывают в землю Пунт, ибо это место станет местом твоего изгнания. Я не могу послать тебя в Сирию, ибо не угасли еще сирийские уголья и их незачем раздувать. Раз ты утверждаешь, что цвет кожи не имеет значения и что негры и египтяне – одинаково достойные народы, то я не могу выслать тебя и в землю Куш. Ты можешь вбить свои глупые выдумки в головы чернокожим. Но земля у моря пустынна. Пожалуйста, произноси свои речи перед черным ветром из пустыни, а с холмов ты можешь читать проповеди шакалам, воронам и змеям. Стражники определят границу твоих владений, и, если ты пересечешь эту границу, они пронзят тебя копьями. Кроме этого, тебя ни в чем не ограничат; ложе твое будет мягким, пища обильной и любая твоя разумная просьба будет выполнена. Действительно, одиночество само по себе – достаточное наказание, и, так как ты был некогда моим другом, у меня нет желания в чем-то еще притеснять тебя.

Я не боялся одиночества, так как всю свою жизнь был одинок и был рожден для этого. Но мое сердце сжималось от горечи при мысли о том, что никогда более я не увижу Фив, не почувствую у себя под ногами мягкой почвы Черной Земли и не выпью нильской воды.

Я сказал Хоремхебу:

– У меня мало друзей, ибо люди сторонятся меня из-за моей озлобленности и острого языка, но ты, конечно, позволишь мне попрощаться с ними. Я бы с радостью попрощался и с Фивами, прошелся бы еще раз по улице Рамс, чтобы вдохнуть дым жертвоприношений меж яркими колоннами великого храма и запах жареной рыбы в сумерках в бедных кварталах.

Хоремхеб, несомненно, исполнил бы мою просьбу, если бы я плакал и повергся перед ним ниц, поскольку он был очень тщеславен. Но, как ни был я слаб, я не хотел унижаться перед ним, ибо ученость не должна кланяться власти. Я прикрыл рот рукой и попытался скрыть свой страх за зевотой, так как всегда от сильного испуга меня одолевала дремота. Думаю, это качество отличает меня от других.

Тогда Хоремхеб ответил:

– Я не допущу никаких ненужных прощаний, ибо я воин и презираю слабость. Я облегчу тебе дорогу и отправлю тебя в путь немедленно, чтобы не давать пищи для народных волнений и выступлений. Ты известен в Фивах даже больше, чем думаешь. Ты покинешь город в закрытых носилках, но если кто-то захочет последовать за тобой в место твоего изгнания, я не воспрепятствую этому. Но он должен будет оставаться там до конца своих дней, даже если ты умрешь первым. Он тоже умрет там. Опасные мысли – это чума, которой легко заразиться, и я не желаю, чтобы другой человек занес эту чуму в Египет. Если же ты под своими друзьями подразумеваешь некоего раба с мельницы, у которого срослись пальцы, пьяницу-художника, который изображает божество присевшим у дороги, и пару негров, зачастивших в твой дом, тебе не нужно и искать их, чтобы попрощаться: они уже отправились в дальний путь и не вернутся никогда.

В эту минуту я ненавидел Хоремхеба, но себя ненавидел еще больше. Снова я посеял смерть, и друзья мои пострадали из-за меня. Я ничего не сказал, но склонился перед ним с простертыми руками и оставил его, и стража увела меня. Дважды он открывал рот, чтобы заговорить со мной, прежде чем я ушел, и сделал шаг вперед. Но затем остановился и произнес:

– Фараон сказал.

Стражники закрыли меня в носилках и унесли из Фив через три холма, а затем на восток, в пустыню, по вымощенной дороге, построенной по приказу Хоремхеба. Мы были в дороге двадцать дней, пока не пришли в гавань, где корабли грузили товары для земли Пунт. Там были местные жители, так что оттуда стражники несли меня еще три дня вдоль берега до покинутого селения, где когда-то обитали рыбаки. Здесь они отвели мне участок земли, где я мог ходить, и выстроили дом, в котором я прожил все эти годы. Я не нуждался ни в чем. Я жил жизнью богатого человека. У меня есть превосходные письменные принадлежности и бумага, ларцы из черного дерева, где я держу книги, которые я написал, и все, что требуется врачу. Но книга, которую я пишу сейчас, – последняя, и мне нечего больше сказать, ибо я стар и устал и зрение мое настолько слабо, что я едва могу различать знаки на папирусе.

Мне кажется, я не выжил бы, если бы не записал и таким образом не пережил бы заново всю свою жизнь. Я писал для того, чтобы уяснить для себя смысл своего существования, но теперь, когда я заканчиваю свою последнюю книгу, я еще меньше знаю о нем, чем когда я начал писать. Тем не менее писательский труд все эти годы доставлял мне великое удовольствие. Каждый день море было у меня перед глазами. Я видел его красным и видел черным, днем я видел его зеленым, а в темноте оно казалось белым. В дни иссушающего зноя оно представало передо мною ярко-синим. Этого вполне достаточно, ибо море кажется безбрежным и ужасным для человека, у которого оно вечно перед глазами.

Я смотрел и на красные холмы, окружавшие меня. Я изучал песчаных блох; скорпионы и змеи были моими собеседниками, и они не боялись меня, а слушали мои речи. Все же мне кажется, что они – неподходящая компания для человека, и они так же наскучили мне, как бесконечно катящиеся морские валы.

Мне следовало бы упомянуть о том, что в первый же год моего пребывания в этом селении, где были лишь побелевшие кости и полуразрушенные хижины, Мути приехала ко мне из Фив с одним из караванов фараона, когда корабли снова отплывали в Пунт. Она поздоровалась со мною и горько заплакала, увидев, как я был жалок: щеки мои ввалились, живот втянулся, а моя душа была ко всему безразлична.

Вскоре она оправилась и принялась журить меня, приговаривая:

– Разве не предупреждала я тебя тысячу раз, Синухе, чтобы ты не совал голову в капкан по-дурацки, как это всегда делают мужчины? Но мужчины глухи словно камни, ведь они всего лишь мальчишки, вечно разбивающие себе лбы о стенку. Тебе и впрямь хватит биться головой о стену, господин мой Синухе, пришло время тебе осесть где-то и жить, как подобает умному человеку.

Но я выбранил ее, сказав, что ей ни в коем случае не следовало покидать Фивы, ибо теперь у нее не было надежды на возвращение. Приехав сюда, она связала свою жизнь с жизнью изгнанника.

В ответ она долго ругалась:

– Наоборот, то, что произошло с тобой, – лучшее из всего, что с тобой случалось, и я уверена, что Хоремхеб поступил как твой искренний друг, послав тебя в преклонном возрасте в такое тихое место. Да и я порядком устала от суеты Фив и вечно хнычущих соседей, которые одалживают у меня кухонные горшки и не отдают и выливают помои мне во двор. Если поразмыслить, то дом медеплавильщика после пожара уже стал не тот. Мясо подгорало в жаровне, и масло в кувшинах делалось прогорклым. Из щелей в полу поддувало, а ставни беспрестанно дребезжали. А теперь мы начнем новую жизнь и устроим все так, как нам нравится. Я уже выбрала отличное место для сада. Я буду выращивать там ароматные травы и салат, который ты так любишь, мой господин. Я дам этим ленивым трутням, которых фараон приставил к тебе, чтобы они защищали тебя от разбойников и злодеев, достаточно работы. Каждый день им придется приносить тебе свежую дичь, ловить рыбу и собирать крабов и мидий на берегу, хотя я подозреваю, что морская рыба не так хороша, как речная. Вдобавок я бы хотела подыскать подходящее место для могилы, если ты позволишь мне, о господин мой. Прибыв так далеко, я не намерена больше уходить куда-то снова. Я устала от скитаний с места на место, пока искала тебя, и путешествия пугают меня, ибо до сих пор я никогда ни покидала Фивы.

Так Мути утешила и ободрила меня своим ворчанием. Думаю, что лишь благодаря ей я вернулся к жизни и начал писать. Она побудила меня к этому, хотя и не умела читать и в душе считала мои писания чепухой. Но она радовалась, что я нашел себе какое-то занятие, и приглядывала за тем, чтобы я время от времени отдыхал и наслаждался всеми чудесными блюдами, какие она готовила мне. Она выполнила свое обещание и заставила стражников фараона работать, сделав их жизнь такой тяжкой, что они проклинали ее у нее за спиной и называли ведьмой и крокодилом. Но они не смели перечить Мути, ибо та в ответ долго поносила их, а язык ее был острее, чем рогатина для быков.

Мне же думается, что внимание Мути было удивительно благотворным. Она следила за тем, чтобы люди не сидели без дела, так что время для них пролетало быстро. Она пекла им в награду вкусный хлеб и варила в огромных кувшинах крепкое пиво. Каждый день они ели свежую зелень с ее огорода, и она учила их, как разнообразить пищу. Каждый год, когда корабли отплывали в Пунт, Капта посылал к нам караваны с грузом из Фив. Он поручил своим писцам сообщать нам обо всем, что происходит в городе, так что я был в курсе событий. Все это шло на пользу моим стражникам. Они многому научились от Мути и разбогатели, ибо я одаривал их, так что они не слишком тосковали по Фивам.

Теперь я устал писать, и у меня болят глаза. Кошки Мути прыгают ко мне на колени и трутся головой о мою руку. Душа моя утомилась от всего, что я описал здесь, а тело мое жаждет вечного покоя. Хотя я и не могу быть счастлив, но я и не чувствую себя несчастным в моем уединении.

Я благословляю мой папирус и мое перо, ибо благодаря им я смог вновь стать маленьким мальчиком в доме отца своего Сенмута, я прошел по дорогам Вавилона с Минеей, и милые руки Мерит вновь обнимали меня. Я плакал с теми, кто горевал, и оделял бедняков зерном. Но я более не вспоминаю о своих злодеяниях и о горечи потерь.

Все это написал я, Синухе-египтянин, для себя. Не ради богов, не ради людей, не ради того, чтобы обессмертить свое имя, но лишь для того, чтобы принести мир своей измученной душе, чья чаша теперь испита до дна. Я знаю, что стражники уничтожат все, что я написал, как только я умру, и по приказу Хоремхеба снесут мой дом. Однако я не уверен, что это меня волнует. Тем не менее я заботливо храню написанные мною книги, а Мути сплела твердый переплет из пальмового волокна для каждой из них. Я храню эти переплетенные книги в серебряном ларце, а этот серебряный ларец находится в шкатулке из твердого дерева, а она в свою очередь – в медной шкатулке, точь-в-точь как были некогда спрятаны божественные книга Тота перед тем, как их опустили на дно реки. Будут ли мои книги таким же образом спасены от стражников или Мути спрячет их в моей могиле, не знаю, да мне и все равно.

Ибо я, Синухе, – человек. Я жил во всех, кто существовал до меня, и буду жить во всех, кто придет после меня. Я буду жить в слезах и смехе людей, в их печалях и страхах, в доброте и злобе, в справедливости и несправедливости, в слабости и в силе. Как человек я буду жить вечно в роде людском. Я не хочу никаких приношений на мою гробницу и никакого бессмертия для моего имени.

Это было написано Синухе-египтянином, который прожил в одиночестве все дни своей жизни.

Мика Валтари

НАСЛЕДНИК ФАРАОНА

ББК 84.4Фин

В15

Разработка серийного оформления художников Е. Кипяткова, А. Саукова, А. Хромова

Серия основана в 1995 году

Перевод И. И. Кедровской

Валтари М.

В15 Наследник фараона: Роман./ Пер. с фин. И. И. Кедровской.– М.: ЭКСМО,1995.– 560 с. (Серия «Олимп»).

ISBN 5-85585-288-1

Имя финского прозаика Мика Валтари известно читателям многих стран – его увлекательные исторические романы уже несколько десятилетий переиздаются огромными тиражами, прочно занимая первые места в списках бестселлеров.

Роман «Наследник фараона» – один из лучших романов писателя. Его главный герой – врачеватель Синухе по прозвищу Египтянин многое видел в своей долгой жизни: предательство и измену, заговоры и интриги, нищету и величие. Среди героев книги и подлинные исторические личности, такие, как фараон Эхнатон и прекрасная Нефертити, и вымышленные лица.

Тайна рождения Синухе-Египтянина держит читателей в напряжении до последних страниц.

В 4703040100-123

ЛР 061309-95

ББК 84.4Фин

ISBN 5-85585-288-1

© Издание на русском языке, оформление. АОЗТ издательство «ЭКСМО», 1995 г.